Пятый день

Мы плывем с аквалангами далеко от того места, где встретили мурену, но мы напряжены и на душе нехорошо. Мы не чувствуем уверенности. Повсюду подстерегают опасности. И вообще, кто может гарантировать, что доисторические выходцы из Южной Америки сбросили коньки после того, как миновали риф? К стыду нашему, нужно признать, что никто. С таким же успехом они могли снять коньки по ту сторону рифа, и в таком случае отыскать их будет почти невозможно. Это уже экстремальный спорт.

Такая мысль меня смущает. Доисторические обитатели Южной Америки, легко скользя, радостно мчались по льду океана день за днем и миля за милей, они устали и выдохлись. Возможно, завидев землю, они отреагировали на это иррационально. Скинули, не долго думая, коньки и бросились бегом на берег. Они не задумывались, перебрались они через риф или нет. Можно ли их винить? Пожалуй, нельзя. Они были замечательные люди, спонтанного склада и, как большинство индейцев, жили настоящей минутой. Коньки сослужили свою службу, и тогда они выбросили их. Они открыли новый мирок. Зачем им теперь коньки? Они наверняка понимали, что ледниковый период завершается. Для них было важнее разбить лагерь, изготовить летнюю одежду, чем думать о коньках. Явление всем нам знакомое. Как приходит весна, нам уже не до коньков. Валяются себе где‑нибудь, куда их засунули. А как зима, их ищешь часами, пока найдешь. И если бы мы не знали наверняка, что когда‑то снова наступит зима, мы, конечно, тоже кинули бы их прямо на льду. Надо поосторожнее судить об индейцах. Мы и сами ничуть не лучше. Одно только плохо, что из‑за такого поведения индейцев я могу предстать в нелестном свете. Ведь из‑за того, что индейцы были такими недальновидными и привыкли поступать спонтанно, люди могут засомневаться в моей теории. Это неприятно и немного обидно. В худшем случае окажется, что я затеял всю экспедицию на основе непроверенной теории. За что, не вдаваясь в отдельные нюансы, бессовестно ухватятся СМИ. Возможно, придется устраивать возвращение не таким публичным, как планировалось.

Мартин трогает меня за плечо и показывает куда‑то пальцем. В прозрачной воде видно, как к нам не спеша плывет скат. «Игра закончена, ребята!» – объявляет он нам по‑своему. Мы быстро поворачиваем назад и плывем к берегу. Последнюю часть пути проделываем бегом. Неуютное место лагуна! Находиться в ней опасно для жизни.

Дальнейшие поиски коньков исключены. Совесть не позволяет мне заставлять ребят плавать в таких водах, где обитают самые ужасные из всех возможных представителей морской фауны. Если бы у нас был хотя бы гарпун или маленький автомат, один мог бы стоять на страже, пока другой ищет коньки. Ну а так мы голые и беспомощные. В лагуну вообще лучше не лезть. Это нелегкое решение, но как руководитель я не вижу другого выхода. Слишком тяжела мысль, что у кого‑то из нас могут откусить руку или ногу. Не больно мне хотелось бы звонить в Осло и запрашивать по телефону скорую помощь, потому что надо пришить откушенную ляжку!

Принимая такое решение, я ставлю под удар свое доброе имя и репутацию, но ответственное отношение и безопасность должны быть на первом месте. Я же не беспринципный ученый, готовый пожертвовать чем угодно ради того, чтобы доказать свою теорию! Уж лучше я примирюсь с поражением. В том, что я брошу поиски коньков, есть и своя хорошая сторона, так как я по‑прежнему могу утверждать, что, по моему мнению, они там есть. Во всяком случае, никем еще не доказано, что их там нет. Никто не сможет с уверенностью утверждать, что я заблуждаюсь. В каком‑то смысле было бы хуже, если, проискав под водой целый месяц, мы так ничего бы и не нашли. Тогда мне, вероятно, пришлось бы признать свою ошибку. Теперь же я могу сказать, что заветный клад сторожили чудовища. Думаю, люди меня поймут.

Само по себе ошибаться не так и страшно. Многие ошибались. История насчитывает сотни подобных примеров. Колумб считал, что Америка – это Индия. Ряд умных людей полагали, что Земля является центром Вселенной. Кто‑то верит, что существует причинная связь между задутой свечкой и гибелью моряка. В пятидесятые годы глава «IВМ» заявлял, что компьютер, конечно, замечательная вещь, но во всем мире их понадобится не больше четырех‑пяти экземпляров.

Уж коли ошибаться, то лучше ошибиться основательно.

Но пока что я еще не допустил ошибки. Я только не смог найти то, что искал. Надо походить возле берега и посмотреть, не лежат ли коньки поблизости. Может быть, я даже отважусь осторожно отплыть на несколько метров от пляжа. Но, в общем и целом, займусь‑ка я лучше поисками других следов миграции. Вдруг самый скопидомный из индейцев, дрожавший над любимой вещью, закопал свои коньки в песке? Я этого не исключаю.

Я отвожу в сторонку Ингве, мою, так сказать, ходячую энциклопедию, и говорю ему о своем решении – пускай, мол, коньки лежат, где лежали, потому что так лучше из соображений нашей, а следовательно, и государственной безопасности. Он говорит, что, на его взгляд, – это мужественное решение. Мало найдется ученых, способных, когда нужно, вовремя остановиться. Это свидетельствует о безупречной принципиальности и твердых моральных устоях. Победа, одержанная во имя гуманизма. Сколько новейших достижений науки дорого обошлось людям!

Ингве горд, что служит под началом такого руководителя, который не идет к цели, ступая по трупам, ради того, чтобы доказать свою теорию.

– Значит, лучше перейти к запасному плану, – говорит Ингве.

– Да, именно так, – говорю я и объясняю, что как раз этого‑то я и боюсь.

Я так сильно верил в теорию конькобежцев, что не подготовил никакого запасного плана. Да, у нас есть несколько мелких теориек, но ничего достаточно убедительного и обоснованного. Ведь наверняка есть еще черт знает сколько всего, что ждет своего открытия. С чего начнем?

Ингве рассказывает мне о современном состоянии дел в науке. Во взглядах на будущее науки существует два основных направления. Одни говорят, что наивно было бы верить, что в науке и впредь будут такими же темпами совершаться великие открытия, как в последние триста лет. Главное – открыто, и теперь следуют только уточнения и дополнения. Это плохо для таких, как я, О‑циклистов, которые с пеленок воспитаны с мыслью, что им предназначено что‑то открывать и придумывать теории. Направление серенькое…

А есть и противоположное направление. Мы пока затронули только самую поверхность, считают его сторонники. Мы знаем много важного, но нужно проникать глубже в материю, мы знаем, что то‑то и то‑то происходит, но мало знаем – почему? Сторонники этого взгляда указывают, что сто лет назад никто не мог бы предсказать появление теории относительности, квантовой механики или фундаментальной теории происхождения вселенной. Иными словами, в следующие сто лет допустимы такие же гигантские прорывы. И мы не в состоянии это предвидеть, так как теперешние наши представления будут опровергнуты.

Это направление я назвал бы ярким и увлекательным. Это направление по душе мне и всем энтузиастам. Оно открывает широкие перспективы. Великие открытия могут появиться когда угодно, возможно, не в виде новых континентов, но в виде… Интересно, а в виде чего? В виде чего, Ингве?

Ингве говорит, что тут возможно многое, но он, к сожалению, не совсем в курсе передовой науки. Он всего лишь скромный наблюдатель…

– Ну да, ну да! Давай уж, говори скорее! Так чего же мы можем ожидать?

Много еще загадок в изучении вселенной, говорит Ингве. Все связанное с Большим Взрывом выглядит довольно туманно, и хотя мы знаем, что вселенная расширяется, остается невыясненным, в какой стадии расширения она теперь находится, а в целом, если взять это в более общем плане, еще предстоит ответить и на вопрос: почему она расширяется и как протекает процесс? Кроме того, предстоит колоссальная работа, чтобы как‑то увязать Эйнштейнову теорию гравитации с квантовой механикой. Задачка не детская. Происхождение жизни тоже, собственно говоря, остается тайной. Мы кое‑что знаем о том, как развивалась жизнь, но само возникновение, момент, когда молекулы неорганического вещества внезапно обрели способность репродуцирования и стали собираться в клетки, – пока что для нас загадка. А еще гены. Остается проделать огромную работу, чтобы составить карту всех генов, разобраться, какую каждый из них выполняет задачу, а затем понять, как ими манипулировать, чтобы люди никогда не болели или чтобы половой член стал длиннее… А уж мозг, господи, с мозгом вообще работы еще непочатый край! Мы даже не знаем, что такое сознание. Некоторые думают, что знают, но на самом деле этого не знает никто. И на каком этапе эволюции мы научились планировать, выбирать тот или иной путь, договариваться о том, где мы встречаемся после охоты! Это дало нам огромное, можно сказать, даже нечестное преимущество перед прочими бедными животными, которые год за годом бегали как попало, наудачу и радовались, если повезет поймать зайца или оленя, или за кем там они гонялись? А тут, глядь, люди их уже опередили, да толпой и с оружием! Куда уж было животным с нами тягаться! Тем самым была в корне подорвана самая мысль о честной игре. От этого удара природа так и не оправилась.

Так что вон сколько еще осталось, и это еще не все, говорит Ингве. Мы можем выбрать систематический подход к проблемам или делать ставку на случайную удачу. Оказаться в нужное время в нужном месте и так далее. Часто ведь бывает, что ищешь одно, а находишь другое. На этом трудно базироваться, но можно походить‑поискать по острову – глядишь, что‑нибудь и найдем. Или хотя бы возникнет какая‑нибудь удачная ассоциация. Это уже немало!

Мимо поспешает Эгиль. Мы вводим его в курс проблемы. Он говорит, что надо спросить себя, что бы на нашем месте сделала Лара Крофт. О'кей! И что бы она сделала? Он говорит, что в «Расхитительнице гробниц» всегда открывается какой‑нибудь страховочный путь, из любого положения находится выход. Иногда все кажется совсем безнадежным, но это значит, что мы чего‑то не заметили. Там есть ответ на любой вопрос. Надо только не сдаваться. Искать, искать и не сдаваться! Но он напоминает нам, что между нашим миром и миром «Расхитительницы гробниц» существуют важные различия. Если забыть об этом, у тебя ничего не получится. Одно из различий, самое главное, в том, что «Расхитительница гробниц» сконструирована людьми, понимающими толк в литературе, – как выстраивается увлекательный сюжет и все такое; само собой, понятно, что им нужно выстроить мир, где господствуют причинно‑следственные связи и одно событие влечет за собой другое, без этого игра никуда не годилась бы как развлечение, и ее никто не стал бы покупать, кроме идиотов‑нигилистов. Мир же, в отличие от «Расхитительницы», сконструирован силами, о которых мы ничего не знаем. Одно открытие не обязательно тянет за собой другое. Тут нет того, чтобы всегда находился спасительный выход, который только надо хорошенько поискать. Опять же тут, если ты вдруг застрял, не найдешь решения в интернете. И в этом‑то самая суть проблемы. «Расхитительница гробниц» создана людьми. А мир – нет. Физические законы мало чем похожи на законы драматургии. События не выстраиваются как увлекательный сюжет, никто не старается поинтереснее запутать след, чтобы зритель обрадовался, открыв истину. Физические силы – всего лишь сигналы и импульсы. Крошечные частицы, которые взаимодействуют друг с другом. Электричество и магнетизм действуют по всем направлениям: ты мне отдаешь электрончик, я тебе нейтрончик… Физические силы возникли давно, задолго до того, как мы об этом узнали, они существуют независимо от нас, и никакие эмоции тут ни при чем, просто иначе нельзя. Так уж есть, и иначе быть не может.

Хейердал сказал, чтобы мы копали в земле. Может быть, это хорошая мысль. Когда чуток спадет жара, пойду поищу заступ.