Величие XVI столетия: расцвет иранизации

Трудность оценки интеллектуальных достижений XVI и XVII веков является следствием того, что оценить весь период в целом довольно сложно. Как и его интеллектуальная жизнь, сам период, по крайней мере в центральных областях исламского мира, где достижения наиболее велики, мало изучен современными учеными. И даже там, где он изучен лучше, присутствует серьезное расхождение мнений: как мы могли заметить, величие эпохи скорее определяется ее изяществом и тонкостью, кульминацией изысканности, чем естественными достижениями и общим культурным уровнем людей.

Как бы то ни было, этот период выделяется более приземленными достижениями. Нельзя отрицать, что XVI век отмечен пиком всеобъемлющей мусульманской политической власти. Остается загадкой, как мусульмане смогли в этом отношении превзойти Китай, но одна из трех исламских империй, а именно Османская, могла в одиночку одолеть союз европейских христиан. В то же время между собой мусульманские империи поддерживали дипломатический паритет и в случае вооруженных столкновений друг с другом демонстрировали равные возможности. Узбекское государство в бассейнах Сырдарьи и Амударьи поначалу вело переговоры и сражалось с тремя империями на равных, мало чем уступая им по силе. Империю Шарифов в Марокко также трудно назвать незначительной. Два или три султаната в Южной Индии, а также другие мусульманские правители к северу и югу порой были вынуждены признавать власть одной из основных империй, однако сами по себе были не слабее большинства государств Запада. Как только в мире в этот период появилось «международное» право, оно стало основой протокола и обычаев, которые регулировали отношения между мусульманскими государствами. И если возникала необходимость говорить на «международном» языке, то им являлся не только мало употребляемый французский или латынь, но и персидский – основной язык дипломатической переписки.

Как упоминалось ранее, в начале XVI века, в период великих преобразований, для мусульманской власти существовали две серьезные угрозы: португальцы и русские. В обоих случаях ярче остальных в борьбе с ними проявила себя Османская империя (возможно, из чувства соперничества Сефевидская империя иногда сотрудничала с обоими христианскими государствами, чтобы поддерживать торговлю на юге и севере через Персидский залив и Каспийское море). Османские военные и мореходы проявили себя как более изобретательные в своих безрассудных поступках люди, чем любые сефевидские художники, выражавшие себя в своих рисунках. Так, османский капитан при помощи горстки своих людей сумел на чистом блефе изгнать португальцев и занять все Восточное побережье Африки, говорящее на суахили. Однако из‑за нехватки морских средств сообщения между Средиземным морем и Индийским океаном ему пришлось уступить свои позиции. Самая дальняя экспедиция османов, целью которой было помочь мусульманскому султанату в Ачехе на северном мысе Суматры, закончилась неудачей. (Как мы увидим, масштабное безрассудство османских офицеров в дальних плаваниях сопровождалось еще более безответственным азартом экипажа из Магриба.)

^{Шах Аббас I. Западноевропейская гравюра XVII в.}

К сожалению, османы не смогли поддерживать мусульманскую солидарность с другими народами в течение достаточно длительного времени. На юге им удалось отвоевать побережье Красного моря, однако на дальних расстояниях у них не получилось оказать посильную помощь мусульманам в Южных морях. С целью развития торговых и морских контактов османы начали проектировать канал, который соединил бы Красное море с Средиземным; этот проект мог стать очень полезным для XVI века (при этом он не исключал событий последующего столетия). Однако от строительства отказались в пользу завоевания Кипра, которое знаменовало крах базировавшегося там турецкого торгового союзника – Венеции. В то же время, столкнувшись с португальской угрозой, южные мусульмане показали себя достаточно предприимчивыми. Оказавшись бессильными вытеснить португальцев из Малакки, они разработали альтернативный торговый маршрут, что позволило им обойти португальские владения. Португальцы контролировали лишь отдельные, но очень выгодно расположенные порты (некоторые были переданы им Сефевидами). Более того, в некоторых областях они занимались пиратством, собирали дань и терроризировали население, особенно на Восточном побережье Африки, говорящем на суахили, и побережье Омана. Устранить португальцев, как и любого другого, чьи владения были раскинуты так широко, было весьма непросто. Однако и продвигаться вперед португальцы уже не могли. Более того, вслед за тем как противостоящие им мусульмане обучились всем необходимым в морском деле приемам, они утратили свое техническое преимущество. К концу столетия объем мусульманской торговли, и в тех областях, где ее пытались подавить, был восстановлен и даже возрос. (В начале XVII века из‑за конкуренции со стороны Англии и Голландии португальцы утратили расположение Сефевидов, в середине столетия их вытеснили из Оманского залива, а к концу века оманские арабы изгнали португальцев с северного побережья Мозамбика, однако в их руках остались некоторые важные порты.)

В 1527–1542 гг. войска Ахмеда Грана, опираясь на поддержку торгового города Хараре в Восточной Африке, прошли через Аденский залив и при содействии сомалийцев практически сумели подчинить христианскую Абиссинию – третью горную империю, после Анатолии и Ирана, которая была единственной, которую мусульмане, как ни старались, не смогли завоевать. Чтобы компенсировать потерянное время, Ахмед разрушил все церкви и воздвиг на их месте мусульманские крепости, но в итоге местные горцы победили и в регионе было восстановлено христианство. Немного позднее португальцы стали союзниками абиссинцев, хотя надежда на подчинение Хараре и Сомали практически исчезла.

Яркой иллюстрацией усиления исламского общества в XVI веке может служить ситуация в Малайском архипелаге – этом очаге космополитизма. Здесь конкурировали четыре главные культурные традиции Ойкумены: китайская и японская, индуисты и тайские буддисты, мусульмане разных течений и западные христиане – португальцы. Все они имели солидную базу и были заинтересованы в том, чтобы насадить именно свою культуру. В данном противостоянии победили мусульмане: этот век стал временем тотальной исламизации.

Угроза от русских на севере оказалась более серьезной. Здесь османы снова попытались воздействовать с помощью морской силы. Они начали работы над каналом Дон – Волга, что позволило бы им попасть из Черного моря в Каспийское, объединиться с узбеками и совершать набеги на Сефевидов с тыла. Однако получить северных союзников оказалось сложнее, чем южных, и от этого проекта пришлось отказаться. Крымский хан выступил на Москву в одиночку и в 1571 г. сжег русскую столицу. Северные тюрки были активными сами по себе; правители Хивы и Бухары отправили колонистов‑поселенцев из бассейна Амударьи в помощь собратьям в Сибири, в бассейне Иртыша, где мусульманская прослойка была слишком тонкой, чтобы противостоять русским крестьянам. Однако в течение века русские усилили свое влияние в бассейне Волги и к концу столетия поставили эти земли под свой полный контроль.

После установление контроля Москвы местная земельная аристократия, особенно в Казанском ханстве, стала подвергаться сильному давлению, вплоть до уничтожения тех, кто не обращался в христианство. Крестьян регулярно изгоняли с хороших земель и переселяли в более бедные регионы, и даже в горы, чтобы освободить место для вновь прибывших славянских колонистов. Однако мусульманские купцы, успевшие установить тесные связи с московскими партнерами, пострадали намного меньше. В итоге в то время, как мусульманское земледельческое общество приходило в упадок, а тюркское население стало чужаками на своей земле, мусульманское купечество процветало, пользуясь новыми торговыми путями, связанными с расширением российского и североевропейского рынков и спросом на меха и другие товары, к которым имели доступ мусульманские охотники и купцы из волжских булгар[362].

И хотя широкое распространение мусульманской власти стало проявлением определенного величия духа, истинное величие цивилизации все же стоит искать в достижениях в области культуры. Здесь мы должны сосредоточиться непосредственно на центральных землях, где исламская культура имеет самые глубокие корни – преимущественно это владения Сефевидов, включая арабские шиитские земли, попавшие в определенный момент под власть этой династии. Ранее мы бегло рассмотрели начало иранизации культуры, примером которой служит обстановка при дворе Хусейна Байкара в Герате. В течение всего периода, начиная с художника Бехзада (род. в 1450 г.) и заканчивая философом Муллой Садрой (ум. в 1640 г.), в культурной жизни шел процесс возвышения персидского языка, это время можно расценивать как «золотой век» расцвета иранизации.

Здесь можно провести определенные аналогии с итальянским Ренессансом. Как и на Западе, существовала центральная процветающая область – в исламском мире в XVI веке ее роль играл Иран, – которая распространяла на другие территории результаты своих культурных достижений. Однако в исламском мире существовали дополнительные, нередко равнозначные центры. Так, узбекский двор в Бухаре мог похвастаться вторыми по значению и величине живописцами и философами, славу которых превосходили только мастера великого Сефевидского двора. Более того, как мы увидим, многие маститые поэты и философы были родом из Индии, там же зародилось немало великих произведений изобразительного искусства. Хотя в XV в. османы занимали ведущие позиции, в следующем столетии они уступили пальму первенства, продолжая лидировать только в архитектуре. Как и в Италии, наиболее ярко культурный расцвет проявился в живописи, но она стала только частью огромного пласта достижений, которые характеризовались мощным стремлением к личному самовыражению и авантюризмом. Также в этот период имели место попытки восстановления древних языческих норм, но это не вылилось в движение, сравнимое по масштабам с классицизмом Ренессанса. Следует отметить, что различий между исламским и западным мирами все же было намного больше, чем общих черт. Например, среди мусульман не получило широкого распространения книгопечатание (мы уже видели, что шиитская реформа, в отличие от протестантской Реформации, не использовала печатный пресс для популяризации своих идей). Возможно, самым главным отличием от итальянского Возрождения было то, что расцвет иранизации не привел к наступлению эпохи Нового времени, но этот аспект мы обсудим позднее. И все же, если провести тщательное сравнение, можно найти немало общих точек соприкосновения.

В отличие от Ренессанса, расцвет иранизации подготовил почву для наступления последовавшего за ней века классических институтов. Сулейман (1520–1566 гг.) в Османской империи, Акбар (1556–1605 гг.) в Тимуридской империи в Индии и Аббас (1587–1629 гг.) в империи Сефевидов считаются классическими императорами, примеру которых следовали и кого по возможности старались копировать в следующие эпохи, когда империи вступали в периоды упадка. Ни один из них не стал основателем собственной династии, хотя они укрепили институты военного государства‑покровителя. Они ввели в своих государствах эффективный бюрократический абсолютизм и утвердили бюрократическую цивилизацию, в которой подразумевалось существование центральной власти, опирающейся на военную организацию и дисциплину. Все три правителя известны тем, что окончательно установили закон о престолонаследии, который в военном государстве‑покровителе стоял отдельно от закона шариата и местных традиций. Так, Сулейман, прозванный Кануни (Законодатель), усилил влияния кануна, законодательства о порядке престолонаследия в Османской империи и облек его в форму, которая и в наши дни считается совершенной. Акбар не просто основал местные органы управления, но создал принцип передачи высшей власти, который не оспаривается даже теми наследниками, кто не одобрял его религиозную политику. Считается, что свод законов шаха Аббаса действует по сей день, хотя он слабо изучен. Видимо, неслучайно, что центральная империя, основанная в аридной зоне, оказалась последней, кто в полном объеме принял нормы аграрного абсолютизма (и в итоге она оказалась наиболее политически слабой из трех великих империй этой эпохи).

Так же, как и итальянские герцоги, многие представители классических династий Тимуридов и Сефевидов в рамках государства‑покровите‑ля сами были художниками и поэтами, равно как и некоторые османские и узбекские правители. Не менее важен и тот факт, что, обладая утонченным вкусом, они оказывали покровительство одаренным творческим личностям. Жанр литературной автобиографии, введенный монархами, стал довольно популярным, подобные книги больше не являлись сухими перечислениями достижений на политической или духовной ниве, но стали изложением личного отношения автора к произведениям искусства, литературы, свершенным им путешествиям и событиям его частной жизни.

В частности, великим личным достижением стали успехи в живописи. Сефевидский правитель Тахмасп (1524–1576 гг.) был выдающимся покровителем и ценителем живописи. Он организовал курсы для начинающих живописцев при шахских мастерских. Когда тимуридский правитель Хумаюн (1530–1556 гг.) оставил двор Тахмаспа, чтобы вернуться и восстановить свою империю в Индии, шах послал вместе с ним своих лучших художников, чтобы они основали там школу живописи. Между мусульманскими странами велась оживленная международная торговля предметами искусства, каллиграфии и живописи. В лавках при мастерских можно было свободно приобрести посредственные работы представителей гильдий, но существовал огромный спрос на безумно дорогие произведения известных авторов (таких, как Бехзад). Их работы в больших количествах подделывали, на рисунки неизвестных художников ставили подписи именитых мастеров, и нужно было быть истинным знатоком, чтобы отличить подлинное произведение от подобной подделки. Насколько далеко зашла живопись как средство личного самовыражения, нам неизвестно. Однако мы знаем, что известные покровители искусства сами занимались философией, литературой и живописью. Существует мнение, что философия и живопись того времени отражали философию ишракизма в ее аспекте учения о глубоко личностной трансматериальной области алям аль‑муталь. Действительно существует несколько символичных пейзажей, служащих иллюстрацией к мистическим текстам, в которых описывается трансматериальная символическая земля Хуркалья. Возможно, другие иллюстрации к обычной поэзии описывают землю Хуркалья более скрыто, выражая тайный символический смысл самих стихотворений с суфийским подтекстом: например, в некоторых пейзажах можно заметить удивительным образом ожившие скалы (как и все предметы в земле Хуркалья)[363].

Искусство несло на себе сюрреалистичную философскую нагрузку. Философия же, в свою очередь, обращалась к доисламским источникам языческой мудрости, что позволяло ей стать более универсальной. Существует мнение, что исфаханская школа, концентрируясь на алям аль‑муталь, обыгрывала эманационную систему неоплатонизма, которая воспринималась мусульманскими философами как должное, с целью приблизиться к самому Платону – приблизиться к возможностям неявным в «разделительной линии» бытия в «Государстве». Конечно, эти философы осознавали, что от Аристотеля (которому приписывался трактат «Теология Аристотеля», являвшийся на самом деле изложением идей Плотина) они возвращаются к Платону. В некоторых аспектах исфаханских платонистов можно сравнить с их коллегами – платонистами из Кембриджа. Однако Мулла Садра по меньшей мере осознавал, что школа ишракизма в общем возвращалась к древности. Он отмечал, что Яхья Сухраварди черпал вдохновение для своей доктрины озарения как из старой зороастрийской традиции противостояния света и тьмы, так и из учения Платона. А один из учителей Муллы Садры, Финдириски, занимаясь при индийском дворе переводами санскритской литературы и философских трудов на персидский, несомненно осознавал идентичность сущности веданты и суфизма, которые одинаково признавали праведных имамов ключом ко всему сущему. И все же, как бы широко и «гуманистически» ни расходилась новая философия, она принесла свои плоды. Так, Мулла Садра оказал особое влияние на активные и даже в некоторой степени революционные школы мышления, которые интеллектуально и социально были крайне важны для постсефевидского Ирана и даже нашли отклик в индийской культуре XX века[364].