Глава 31 везем пожар

Покраснела зеленая шаль тайги. Покраснело толстое снежное одеяло на земле. Покраснели кудрявые, серо-белые овчины на небе. Красная стена загородила дорогу. Ткнувшись в красное, несокрушимое, обозы сгрудились, сдались, покорные, жалкие в своем бессилии.

Н-цы с длинной кишкой подвод приплелись в город, занятый партизанами, тупые, равнодушные ко всему, без сопротивления положили оружие. Барановский с Фомой попали в лазарет.

Красное победило.

По белой России забили красные ручьи. Тонкими струйками бежали они по проселкам, в реки сливались на больших дорогах, шумели и хлестали половодьем на трактах, на железной линии.

Заместитель Молова, Давид Гаммершляг, командир роты Степан Вольнобаев и красноармеец Андрей Клочков шли рядом, впереди полка. Сзади, на головных санях, играло с ветром красное знамя. У Клочкова на шее мотался огромный алый шарф. Двое молча улыбались. Было чему. Третью тысячу верст шли без отдыха, без поражений. Клочков оглядывался на пегого мерина в первых санях. Запах пота и навоза напоминал о тихом, родном. Красноармеец, невнятно бормоча, ткал канву стиха:

Двигай, пиганый, скоро

Пройдет метель,

Остались далеко горы,

Бредет апрель.

Клочков был поэт.

Очистится небо ясным,

Не будет тьмы.

Далеко покровом красным

Уедем мы.

— Ты чего, Андрей, бормочешь?

Красный шарф трепался на ветру.

— Хорошо, Степа. Помнишь Челябинск? Так же шли. На восток. Теперь он наш. Жалко, Трубина убили. Хорошо.

Сильней упирай шипами —

Несется пар.

Вывертывай лед кусками —

Везем пожар [12].

— Степа, сибиряки, наверное, и не чуют, какой грохот поднимем мы у них тут со своим приходом.

Немного тяжеловатый, полный, белокурый, с пушистыми светлыми усами Вольнобаев, высокий, сухой, рыжий, горбоносый Гаммершляг не отвечали. Слова не нужны. Был мороз, снег хрустел под ногами полка, под полозьями саней. Пар валил от лошадей. Красный Н-ский полк подходил к Медвежьему.

Звоном колокольным ударило при входе в улицу. Золото икон и хоругвей блеснуло навстречу. Пирогами, шаньгами, свежим хлебом запахло. Широко расступились дома. Огромная толпа на площади. И звон. Ведь тогда тоже был звон. Тогда он лгал. А теперь? Теснее ряды. Лица тверды и суровы. Снег хрустит.

Вставай, проклятьем заклейменный…

— Ура! Да здравствует Красная Армия!

— Да здравствуют красные партизаны! Да здравствует Советская Сибирь!

— Ура! Ура! Ура!

Наконец-то они пришли. Нет больше белых. Нет Таежной республики. Вся Сибирь, вся Россия — Социалистическая Федеративная Советская Республика. Толпа с радостным любопытством разглядывала красноармейцев.

Штаб Таежного фронта давно уже стоял в городе. В Медвежьем случайно был Суровцев. Ревком поручил ему выступить с первым словом приветствия. Партизан вышел на трибуну.

— Товарищи, мы красные партизаны Сибири, с чистой совестью приветствуем вас. В то время, когда вы шли от берегов Волги, мы здесь не сидели сложа руки. Перед кровавым диктатором голов покорно не склонили. Мы ушли в глушь тайги, как смогли, сорганизовались там и бросили гордый вызов шайке палачей трудящихся, душителей революции. И мы боролись с ними, уничтожали их без пощады.

— Правильно! Смерть белым гадам! Правильно! — Партизаны и крестьяне были единодушны в своем негодующем приговоре над вчерашними хозяевами страны.

— Смерть гадам!

Толпа закачалась, потемнела, взволнованная воспоминаниями.

— Теперь, когда вы здесь, когда мы соединились, раздавив общими усилиями белую гадину, мы приветствуем вас как своих старших товарищей и соратников. Мы знаем, что за годы борьбы вы окрепли, закалились, приобрели огромный опыт и знания. Мы знаем, что теперь Красная Армия сильна, что теперь нам не страшны никакие враги. Но если кто осмелится вновь встать против нас, если найдутся у нас новые враги, то на борьбу с ними, на борьбу до конца красные партизаны готовы выступить хоть сейчас.

— Правильно! Готовы! Нет пощады буржуям! Все пойдем!

— Да здравствует Красная Армия!

— Ура! Ура! Ура!

Красноармейцы улыбались.

— Да здравствует единая Красная Армия рабочих и крестьян!

С ответной речью выступал Гаммершляг:

— Товарищи партизаны, рабочие и крестьяне Сибири, мы приветствуем вас как стойких защитников власти трудящихся. Ваши заслуги перед революцией неоценимы. Вы сумели понять истинный смысл событий. Вы не дали обмануть себя ни сладкоречивым меньшевикам, ни эсерам. Вы не подчинились кровавому диктатору. Вы правильно поняли характер Октябрьской революции как революции пролетарской. Глубоко верно вы решили, что начавшаяся война двух классов — буржуазии и пролетариата — не может кончиться ранее того, как одна из сторон будет сломлена, побеждена. Вы не пошли на соглашение со своими угнетателями. В глубоком тылу у врага, почти без оружия, без средств вы подняли знамя восстания, вступили в неравную борьбу с вооруженными до зубов культурными зверями. В неравной схватке вы не уступили врагу ни пяди, вы с честью выполнили до конца свой долг революционера. История не забудет ваш труд и вашу кровь. Колчак уничтожен, Деникин разбит, но враги есть еще. Мы уверены, что буржуазия еще не раз попытается задушить нас вооруженной рукой. Еще не одного Колчака и Деникина придется нам разбить.

— Разобьем!

— До тех пор, пока рабочие и крестьяне других стран будут бездействовать, будут покорно гнуть спины под властью капиталистов, мы должны быть готовы каждую минуту отразить нападение мировых хищников. Пока пожар коммунистической революции не охватит весь земной шар, пока власть не перейдет в руки пролетариата, трудящихся во всем мире, мы должны иметь сильную армию. Она есть у нас. Наша рабоче-крестьянская Красная Армия. Вам, товарищи, остается только влиться в нее, пополнить ее ряды. Честь вам и место, герои партизаны, в рядах славной Красной Армии.

— Мы готовы! Пусть только хоть один буржуй зашевелится! — поднялся старик Черняков, снял шапку, тряхнул серебром кудрей. — Товарищи, да рази мы, да рази я… Да никогда! Чтоб, значит, опять под этими гадами жить… Двух сыновей шомполами запороли!

На глазах Чернякова заблестели слезы, голос задрожал.

— Двух сыновей до смерти. Почти у каждого, однако, ведь так. Сколько сирот понаделали белые гады, сколько народу погубили. Товарищи, мы все, все пойдем. Уж, значит, чтоб до конца.

Черняков разволновался, не мог больше говорить, махнул рукой. Слушатели поддержали оратора дружными аплодисментами и криками:

— Верно, дедушка! Верно!

Чернякова на трибуне сменил сутуловатый черноусый шахтер Коптев.

— Товарищи, нам, побывавшим под властью Колчака, нечего говорить о необходимости борьбы с буржуазией. Убеждать нас не надо. Мы на своей шее вынесли весь гнет белогвардейщины и знаем теперь отлично, что может рабочему дать власть разных атаманов и генералов. Нельзя спокойно говорить об этих кровопийцах. Шахтеры Светло-озерного не выпустят винтовок из своих рук, пока где-нибудь будет жив еще хоть один такой негодяй. По первому зову советской власти мы готовы вступить в ряды нашей Красной Армии.

— Хоть сейчас! Идем!

На трибуну снова вошел Черняков, от имени ревкома объявил митинг закрытым, пригласил красноармейцев обедать.

— Вы, товарищи, наголодались там, в Расеи-то, а у нас хлеба хватит. Заходите, товарищи, в любой дом.

Площадь стала пустеть. Хозяйки выходили из домов, наперебой приглашали к себе красноармейцев. Толпа, растекаясь по улицам, водила с собой гостей. Широко распахивали избы двери, встречали теплым, ласковым запахом мягкого хлеба, мясных щей, жареных поросят и гусей.

— К нам, товарищи! К нам, к нам!

Четверо — Ван Ю-ко, Смалькайс, Сегеш, Петров — сидели вместе. Хозяева суетились у стола. Накрывали скатертью. Чай подали со сметанными шаньгами с творогом, с маслом, с топленым молоком. Гуся жирного, огромного распластали в жаровне. Хлеба снежно-белого горку набросали. Блинчики легкие, нежные горячей стопкой поставили.

— Кушайте, товарищи.