Различные техники законодательной социологии

Социологическое законодательное исследование быва­ет различной степени сложности.

Наиболее элементарную его форму можно назвать суггестивным изучением. Здесь речь идет о социологиче­ском исследовании, результаты которого могут быть ис-

пользованы законодателем. Подчеркнем еще раз, что закск нодатель именно может, а не обязан использовать эти результаты. Так, например, результаты социологического исследования показали, что в простонародной среде, осо­бенно среди жителей больших пригородов, соседи по квар­тирам охотно общаются между собой, особенно когда речь идет об их детях⁴⁰. Отсюда нетрудно сделать вывод, что соседей целесообразно включать в комиссии по попечи­тельству, цель которых состоит в защите интересов мало­летних, определении дальнейшей судьбы осиротевших детей. В данном случае социологический вывод говорит сам за себя. Можно оласаться лишь того, что он может быть опровергнут последующими социологическими иссле­дованиями. Пока же этого нет, данный вывод может быть положен в основу законодательного решения, в результа­те которого па свет появится гибкая норма, дающая судье возможность при формировании комиссии по попечитель­ству учесть констатацию социологов.

Законодательная социология может воспользоваться и более сложными техническими процедурами, действен­ность которых не столь непосредственна. Таких процедур две, и они очень непохожи друг на друга. Это моделиро­вание и опрос мнений. Накоплен уже достаточный опыт, чтобы попытаться кратко теоретически их охарактери­зовать.

Создавая законодательную модель, социолог условно полагает, что эта модель—предположение de lege fereuda— уже является законом, и исследует, какие последствия мог бы иметь такой закон. Эти модели по необходимости слож­ны, поскольку они должны отражать не только первичные следствия, но также и последующие, возможные противо­действия, переплетения последствий и т. д. Лучшие воз­можности для моделирования открывают те сферы законо­дательства, где регламентируемые юридические явления легко допускают квантификацию. Таковы хозяйственное право, финансовое право, а также семейное право (в той части, где оно сопряжено с демографией) ⁴¹.

Представим себе, например, проект налогового закона, заменяющего систему деклараций о доходах системой внешних показателей благосостояния. Это повлекло бы многочисленные последствия в структуре потребления, в сфере производства средств потребления, в размещении капиталовложений, в организации и составе налоговых служб и т. д.

V 333

Возьмем другой пример, на этот раз из сферы граж­данского права. Предположим, что законодатель уравнял в наследственных правах законных и внебрачных детей. Это тотчас отразилось бы на завещаниях и дарениях, уменьшило бы количество добровольных признаний отцов­ства, сократило бы число превращений внебрачной семьи в законную, а также — внебрачную рождаемость.

Законодательную модель можно почти бесконечно уточ­нять умозрительным путем; логическая конструкция мо­жет сопровождаться математическим уточнением, в том, конечно, случае, когда в каждое звено схемы могут быть включены достоверные величины, выведенные из имею­щихся цифровых данных.

Сторонников моделей следует предостеречь от излиш­не восторженного к ним отношения. Особенно серьезную проблему создает специфика юридических явлений, но не тех, которые сами служат объектом модели, а явлений ро­довых, скрытых, стоящих за другими социальными явле­ниями. Здесь возникает вопрос: какова эффективность нормы права, включенной в социальную модель? Так, на­пример, специалисты по налогообложению и экономисты оказываются вынужденными включить в свои модели в качестве возможных последствий обман, поскольку это характерно для данной сферы отношений. Но при этом из их поля зрения ускользает то, что может быть названо пассивной неэффективностью нормы. А эта категория су­щественна. Когда норма призвана оказывать стимулирую­щее действие, полагают, что ее реальное применение имен­но таково. Здесь, однако, можно сильно ошибиться. Пола­гать так — все равно что говорить о функционировании какой-то машины, не учитывая при этом трения.

Другой источник ошибок кроется в том, что создавая модель, ее авторы обычно предлагают изменения закона, который взят сам по себе, без учета того, что он включен в определенную систему норм и институтов. Последствия этого включения нельзя игнорировать. Так, например, со­существование двух законов по аналогичным проблемам может привести к ослаблению действия каждого из них. Подчинение, которого требуют законодательные импера­тивы, меняется в зависимости от того, направлены ли эти императивы в сферу, уже насыщенную законами, или же такую, которая регламентирована весьма умеренно. Когда законодатель не заботится о стабильности законов, это по­рождает у тех, к кому они адресованы, скептически-вы-

жидательное отношение. С другой стороны, существует опасность, что если в модели будет слишком большое ко­личество возможных переменных, то она расширится и станет значительно менее ясной.

17. ОПРОСЫ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ И ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

В распоряжении законодателя всегда есть еще один способ обратиться к социологии. Речь идет о том, чтобы выяснить с помощью опроса, что думает население о про­екте предполагаемого закона. Во Франции, как мы видели выше, законодательная социология не раз использовалась подобным образом.

Исходный принцип таков: надо законодательствовать в соответствии с общественным мнением. И дело не только в том, что это демократично. Далеко не все демократы, и многие считают, что законодательство — особенно в об­ласти гражданского права — это такая специальная, тех­нико-юридическая сфера, которая не должна додвергаться оценке всего населения. Тем более что для такой оценки существует парламентская процедура, удовлетворяющая требованиям демократии. Если же кто-то предпочитает прямую демократию, то оценка может быть произведена путем референдума. Но к политическому аргументу в пользу опроса общественного мнения следует добавить практический довод, а именно: соответствуя общественно­му мнению, закон имеет наибольшие шансы стать эффек­тивным. Вентам в свое время заметил, что даже деспоты чувствительны к такому доводу.

Еще до того, как в дело вступили социологи, законода­тели пытались с помощью примитивных способов прислу­шиваться к общественному мнению. Разумеется, для этого они не прогуливались по ночам по улицам, как Гарун-аль-Рашид, и не просили, чтобы им присылали наказы треть­его сословия. Однако они следили за прессой, контактиро­вали с лобби. Это были отдельные примитивные каналы информации, причем информации пристрастной, исходив­шей от тех, чей голос звучал громче. Все это носило в конечном итоге элитарный характер. В отличие от этого опрос общественного мнения, проводимый в национальном масштабе, равнозначен выявлению той общей воли, кото­рая призвана создавать закон.

Конечно, настоящий, официально проведенный рефе­рендум более точно выразит общественное мнение, чем

опрос референдарного типа, представляющий собой умень­шенную модель настоящего референдума. Очевидно и пси­хологическое различие. Респондент общается с лицом, проводящим опрос, а не находится наедине с собой в из­бирательной кабине, как происходит лри референдуме. Разъяснения «за» и «против», которые респондент полу­чает при опросе, не оказывают на него такого воздейст­вия, как избирательная кампания. Наконец, в ответы на вопросы не приходится вкладывать столько решимости и воли, как в избирательный бюллетень. Ведь при опросе реформа позитивного права, о которой идет речь, еще до­статочно далека.

Опрос общественного мнения лишь подобие референ­дума. Но ведь конституционный референдум не может быть использован для предварительного изучения законо­дательной проблемы. На данной лредварительной стадии полезен эксперимент, призванный выяснить, каково будет избирательное поведение населения при различных вари­антах решения этой проблемы. Опрос общественного мне­ния — наиболее подходящая форма такого эксперимента.

Чем больше опрос будет походить на реальное голосо­вание, тем достовернее он окажется. Поэтому при подго­товке анкеты следует отдавать предпочтение наиболее просто сформулированным вопросам, на которые можно ответить только «да» или «нет». При определении выбо­рочной совокупности нужно исходить из того, что гене­ральной совокупностью является все взрослое население, ибо выборка должна репрезентативно представлять изби­рательный корпус страны.

Здесь обнаруживаются и некоторые научные преиму­щества опроса в сравнении с референдумом. Опрос позво­ляет проверить установки различных категорий населе­ния, уделить больше внимания наиболее динамичным категориям — молодежи, городскому населению, работаю­щим, — то есть тем, в отношении кого будет в будущем применяться закон, являющийся сегодня лишь проектом. Если бы проводился настоящий референдум, то голоса всех слоев населения смешались, ибо при референдуме каждый голос равен другому.

Против опросов мнений о законодательстве выдвигают то же самое обвинение, что и против практики референ­думов в Швейцарии, а именно то, что они способствуют консерватизму. Это обвинение недемократично, во-лервых, и необоснованно, во-вторых. Опрос в Небраске о родитель-

ской власти, французские опросы о режиме семейного имущества, о наследовании, о разводе отнюдь не показали •безусловной привязанности общественного мнения к зако­нодательному статус-кво.

Любая аналогия опасна, если вывести ее за реальные пределы. Опрос общественного мнения имитирует рефе­рендум. Но было бы ошибочно, если бы на этом основа­нии он претендовал на тот авторитет, который свойстве­нен референдуму. Авторитет референдума зиждется на политическом признании правила большинства. Авторитет опроса зависит от тех положительных представлений о нем, которые он может вызвать у публики. Во Франции любой закон, который собрал 51 процент голосов, обяза­телен для каждого. Опрос, для того чтобы поддержать ка­кой-то проект, должен, несомненно, собрать значительно больший процент голосов.

Однако на вопрос, какой должна быть соответствую­щая цифра, не так-то просто ответить. Очевидно, что для того, чтобы она выглядела убедительно, к простому боль­шинству должен прибавиться убедительный привесок. При этом несостоятельно требование единогласия или по­добия единогласия. Консенсус — вот слово, обозначающее результат, который мог бы приветствовать законодатель. К определению консенсуса подходят по-разному. Одни считают, что здесь пригодна оценка «на глазок». Другие предлагают в качестве ориентира определенное количест­во положительных ответов, например «приблизительно две трети». При этом исходят из того, что с этим числом — две трети — традиционно связывается понятие квалифициро­ванного большинства.

Эта традиция достаточно разумна. Вспомним древнее изречение «трое составляют коллегию». Трое — это самая элементарная малая группа, где решение может быть при­нято большинством голосов. Дигесты говорят о законе, ко­торый устанавливал, что решения принимаются двумя из трех. После третьего Латранского собора 1179 года пра­вило двух третей стало обязательным при выборах рим­ского папы. Разве все это не выглядит убедительным?

Подчеркнем еще раз, что результаты опроса ни в какой мере не обязывают законодателя. Он свободен в своем решении, и имеется немало примеров, когда законодатель занимал позицию, обратную мнению большинства опро­шенных. Опрос о режиме семейного имущества показал, что все социальные классы, в том числе имущие, считают,

22 Заказ № 1161

что муж должен быть лишен права отчуждать ценные бу­маги без согласия жены. За такое решение высказалось. 88 процентов опрошенных. Однако закон 1965 года не посчитался с этим, ибо, до мнению банков, такое решение-повлекло бы практические неудобства (требование двой­ной подписи мешало бы быстрому заключению сделок). Экономические интересы перевесили эгалитарные установ­ки населения. В 1969 году английский законодатель отме-' нпл смертную казнь, хотя опросы показывали, что значи­тельное большинство (до 85 процентов опрошенных) высказывалось за ее частичное сохранение.

Итак, достигнув пределов того, что она может сделать, законодательная социология видит, что ее путь кончается свободой действия законодателя, но она нисколько не огорчена этим.