Физика и гуманитарные науки

Последнее время в нашем отечест­венном гуманитарном сооб­ществе наблюдается явная тенденция рез­кого противопоставления наук естественных и гуманитарных, тенденция даже некоторого неприятия естественных наук. Нам представляется, что это отрицательно сказы­вается как на гумани­тарном, так и на естест­вен­но­научном познании, изолируя друг от друга представителей разных об­ластей, препятствуя постановке методологических проблем и обмену опытом. У нас появились даже особые гуманитарные университеты! А между тем мы постоянно сталкиваемся с глубоким методологическим изоморфизмом этих двух, казалось бы, столь далеких друг от друга областей исследования. Правда, чтобы заметить это, надо попытаться посмотреть на все как бы глазами Д.И. Менделеева. Попробуем это сделать хотя бы на нескольких примерах.

А. Эйн­штейн, излагая общую теорию относительности, писал: «Поле тяготения обладает одним в высшей степени замечательным свойством, имеющим фундаментальное значение для дальнейшего. Тела, которые движутся исключительно под действием поля тяжести, испытывают ускорение, не зависящее ни от материала, ни от физического состояния тела».[22] И действительно, странно. Мы привыкли, что свойства окружающих нас вещей зависят от того, из чего они сделаны, и если, например, сахар сладкий, а соль соленая, то это объясняется разным химическим составом. И вот оказывается, что характер материала никак не влияет на ускорение тела в поле тяжести. Имеем ли мы нечто аналогичное в мире гуманитарных явлений?

Не только имеем, но постоянно, буквально на каждом шагу с этим стакиваемся. Возьмем, к примеру, ректора какого-либо университета или президента США. Очевидно, что каждый из них обладает определенными характеристиками, которые нельзя объяснить ни анатомическими, ни физиологическими их особенностями. Эти характеристики остаются инвариантными при замене одного ректора или президента другим. Или другой пример. Словосочетание «Вальтер Скотт» обозначает известного шотландского писателя, автора исторических романов. Эта связь имени и денотата в широких пределах инвариантна относительно смены материала. Шотландский писатель умер в 1832 году. Словосочетание «Вальтер Скотт» может быть записано на бумаге, произнесено вслух, высечено на камне...

Интересно, что объяснение явлений такого типа и физика и социальные науки ищут сходным путем. Общая теория относительности объясняет гравитацию кривизной пространства-времени. Социолог скажет, что ректор или президент – это люди, занимающие определенные места в социальном «пространстве», и именно социальное «пространство» определяет их характеристики. Тут важно следующее. При изучении того или иного объекта у нас два возможных пути движения: объяснение особенностей объекта мы ищем либо в его материале, исследуя его состав и строение, либо в особенностях той целостности, того универсума, в рамках которого данный объект существует. И физика в лице общей теории относительности и гуманитарные науки избрали в настоящее время второй путь.

Приведем по этому поводу замечательные рассуждения Ю.М. Лот­мана из его статьи «О семиосфере». «Современная семиотика, – пишет Лотман, – переживает процесс пересмотра некоторых основных понятий».[23] В чем же суть этого пересмотра? У истоков семиотики лежат две научные традиции, одна из которых восходит к Пирсу и Моррису, а другая основывается на тезисах Соссюра и Пражской школы. Однако при всем отличии этих подходов в них есть одна существенная общность: за основу берется простейший, атомарный элемент, представленный в первом случае отдельным изолированным знаком, а во втором – отдельным актом коммуникации. И именно этот «атомизм» в настоящее время нуждается в пересмотре. «Атомизм» в семиотике изжил себя.

«Такой подход, – пишет Лотман,– отвечал известному правилу научного мышления: восходить от простого к сложному – и на первом этапе безусловно себя оправдал. Однако в нем таится и опасность: эвристическая целесообразность (удобство анализа) начинает восприниматься как онтологическое свойство объекта, которому приписывается структура, восходящая от простых и четко очерченных атомарных элементов к постепенному их усложнению. Сложный объект сводится к сумме простых.

Пройденный за последние двадцать пять лет путь семиотических исследований позволяет на многое взглянуть иначе. Как можно теперь предположить, четкие и функционально однозначные системы в реальном функционировании не существуют сами по себе, в изолированном виде. Вычленение их обусловлено лишь эвристической необходимостью. Ни одна из них, взятая отдельно, фактически не работоспособна. Они функционируют, лишь будучи погружены в некий семиотический континуум, заполненный разнотипными и находящимися на разном уровне организации семиотическими образованиями. Такой континуум мы, по аналогии с введенным В. И. Вернадским понятием «биосфера», называем семиосферой».[24]

Лотман, как мы видим, ссылается на Вернадского, но с таким же успехом он мог бы сослаться и на Эйнштейна. Разумеется, в обоих случаях речь может идти только о метафорах, ибо только метафорически можно говорить о социальном пространстве или сопоставлять семио­сферу и биосферу. Правда, эти метафоры имеют никак не меньшее право на существование, чем рассмотренные выше метафоры Менделеева.

Существуют две программы развития физики. Ч. Мизнер и Дж. Уилер в свое время сформулировали их следующим образом: «Имеются две прямо противоположные точки зрения на сущность физики: 1) Пространственно-временной континуум служит лишь ареной проявления полей и частиц. Эти последние сущности чужды геометрии. Их следует добавить к геометрии для того, чтобы вообще можно было говорить о какой-либо физике. 2) В мире нет ничего, кроме пустого искривленного пространства. Материя, заряд, электромагнетизм и другие поля являются лишь проявлением искривления пространства. Физика есть геометрия».[25] Казалось бы, какое до этого дело представителям гуманитарной науки?! Но в свете приведенных примеров можно только повторить: не спрашивай, по ком звонит колокол, ибо он звонит по тебе.

Относительная независимость социальных явлений от материала наталкивает на сопоставления и несколько иного рода. Дело в том, что социальные явления по этому парамет­ру очень напоминают волну. Одиночная волна на поверх­ности водоема зах­ватывает все новые и новые частицы воды, все время обновляясь, но оставаясь той же самой волной. Нечто аналогичное характеризует, например, и МГУ: здесь могут меняться здания, студенты, преподаватели, а университет остается уни­верситетом. Относительное безразличие к материалу, как уже отмечалось, ха­рактеризует и любой знак, например, любое слово языка. "Когда мы слышим на публичной лекции,— пишет Ф. де Соссюр,— неоднократно повторяемое обращение Messieurs! "господа!", мы ощущаем, что каждый раз это то же самое выражение. Между тем вариации в произнесении и интонации его в разных оборотах речи представляют весьма существенные различия, столь же существенные, как и те, которые в других случаях служат для различения отдельных слов..."[26]

Будем такие волноподобные явления называть куматоидами (от греческого kuma - волна). Вообще говоря, это довольно широкий класс явлений, к числу которых можно отнести и некоторые объекты естествознания, например, живой организм. Гейзенберг приписывает Н. Бору следующие слова: «Но организмы – не статические образования. Древнее сравнение живого существа с пламенем говорит о том, что живые организмы, подобно пламени, представляют собой такую форму, через которую материя в известном смысле проходит как поток. Явно невозможно, скажем, какими-нибудь измерениями определить, какие именно атомы принадлежат живому существу, а какие нет».[27] Нечто похожее писал наш известный биолог В.Н. Беклемишев: «Живой организм, не обладает постоянством мате­риала – форма его подобна форме пламени, образованного потоком быстро несущихся раскаленных частиц; частицы сменяются, форма остается».[28] Естественно возникает вопрос: а можно ли такого рода образования рассматривать как системы, работают ли здесь системные представления, столь модные еще совсем недавно в нашей литературе? Что следует понимать под составом, строением, структурой куматоида? У нас, к сожалению, нет возможности рассматривать здесь весь этот комплекс методологических проблем, но хочется хотя бы обратить на них внимание.

Нетрудно видеть, что любой социальный куматоид – это некоторая «программа», в рамках которой люди осуществляют свое поведение. Простейший и базовый способ существования таких «программ» – это социальная эстафета, т.е. воспроизведение тех или иных форм поведе­ния по непосредственным «живым» образцам, воспроизведение их путем подражания. Такая эстафета – это простейший, элементарный социальный куматоид, правда, как будет показано ниже, он не существует отдельно вне универсума других эстафет, т.е. и здесь имеет место некоторый аналог семиосферы Лотмана. Надо отметить, что идея подражания и связанное с этим восприятие социальных явлений как волн восходит к французскому социологу Габриелю Тарду, который выделял в развитии культуры «изобретения» и «подражания», объясняя при этом изобретения взаимодействием «волн подражания».[29]

Выражение «Социальные явления – это куматоиды» по своему статусу аналогично выражению типа «Свет – это электромагнитная волна». В обоих случаях решается вопрос о способе бытия изучаемых объектов, вопрос достаточно за­пу­танный в гуманитарных науках. К. Поппер, говоря об онтологическом статусе научных знаний, относит их к особому «третьему миру», к миру книг и библиотек. Знание, с его точки зрения – это свойство или диспозиция текста, диспозиция, состоящая в том, что текст может быть понят. «Именно возможность или потенциальность некоторой вещи быть понятой, ее диспозиционный характер быть понятой и интерпретированной, или неправильно понятой и неправильно интерпретированной, делает ее книгой».[30] Знание рассматривается здесь по аналогии с любым физическим свойством предмета. Какое-либо вещество, например, может быть растворимым или нерастворимым в соляной кислоте. Это его потенциальность, его диспозиция, существующая независимо от того, будет процесс растворения когда-либо реально осуществлен или нет.

Совсем иной подход просматривается в работе Р. Уэллека и О. Уоррена «Теория литературы». Говоря о способе бытия литературного произведения, они рассматривают его как стратифицированную систему норм. «Таким образом, – пишут они, – поэзия должна быть рассмотрена как совокупность некоторых норм, связанных отношением структуры и лишь частично раскрывающихся в непосредственном опыте ее многочисленных читателей».[31] Правда чуть дальше они признают, что «понимание литературного произведения как стратифицированной системы норм оставляет открытым вопрос о том, каков же способ бытия этой системы».[32] Если принять, что социальные нормы в простейшем случае существуют в форме постоянно воспроизводимых образцов, то и знание, и литературное произведение – это куматоиды. И не стоим ли в гуманитарных науках перед лицом «волновой» революции, которая в физике – уже пройденный этап?

Аналогию с волной и волновой механикой нетрудно продолжить, если вспомнить неоднократные попытки Н. Бора обобщить квантовоме­ханический принцип дополнительности на гуманитарные науки. Вот, в частности, что он писал: «Практическое применение всякого слова находится в дополнительном отношении с попытками его строгого определения».[33] Как это следует понимать? Будем исходить из следующих положений: а) Практическое использование слов или понятий реализу­ется путем воспроизведения непосредственных образцов словоупот­реб­ления, т.е. на уровне социальных эстафет; б) Образцы, однако, как уже отмечалось, не задают никакого четкого множества воз­можных реализаций, т.к., строго говоря, все на все похоже, и поэтому реализа­ция образцов всегда достаточно ситуативна и зависит от кон­текста. Иными словами, в реальной практике словоупотребления слово или по­нятие просто не имеет четко определен­ного содер­жания. В свете сказанного, дать точное описание понятия – значит ис­кусственно закрепить одну из возможных интерпретаций существующих образцов словоупотребления и использовать эту интерпретацию безотносительно к смене обстоятельств. Это, однако, приводит к построению нового понятия, которое к тому же неизбежно оказывается практически нигде неприменимым. Действительно, попробуем точно описать содержание понятия «стол». Допустим, мы пишем: «Стол имеет горизонтальную поверхность». Строго горизонтальную или нет? Правильный ответ такой: «Все зависит от обстоятельств». Но этот ответ означает, что мы просто отказались дать точное описание стола. Можно, однако, дать и такую формулировку, которая заведомо удовлетворит нас при всех обстоятельствах: «Стол имеет идеально горизонтальную поверхность». Исключено, чтобы кто-либо в той или иной ситуации забраковал стол на том основании, что он слишком горизонтален. Вот мы и решили задачу точного описания, беда только в том, что мы теперь не можем продемонстрировать ни одного реального образца номинации «это – стол», ибо описанных столов просто не существует. Иными словами, имея образцы и действуя соответствующим образом, мы не можем точно зафиксировать правило нашего действия, т.е. содержание об­разцов, ибо оно объективно не определено. А при попытке предус­мотреть все возможные вариации и сформулировать общее правило действия, мы не можем предъявить образец реализации этого правила, ибо оно в принципе нереализуемо.

Описанная ситуация в естест­во­знании порождает представления об идеальных объектах типа матери­альной точки или абсолютно твердого тела[34], но она не менее значима и для наук гуманитарных, которые постоянно сталкиваются с задачей точ­ной формулировки тех или иных норм. Это и проблема языковой нормы, и проблема этических или эстетических норм. Сказанное, как мы уже отмечали, относится и к методологическому мышлению. Здесь тоже практика использования уже существующих концепций или научных дисциплин в качестве образцов дополнительна к попыткам точной формулировки каких-либо методологических принципов. Именно этим и объясняется преимущественная ориентация на конкретные примеры в данной статье.

* * *

На протяжении всего предыдущего мы старались показать, что в ходе познания, как обыденного, так и научного, мы всегда имеем как бы два вектора движения мысли. Первый – это путь буквального понимания уже полученных знаний, путь решения конкретных задач в рамках имеющихся теорий или накопленного практического опыта. Второй – превращение уже имеющихся знаний в образец для построения новых методов, новых теорий или научных дисциплин. Это путь методологического мышления, путь метафор и категориальных программ, позволяющий заимствовать опыт отдаленных областей знания.

Т. Кун, построив модель «нормальной науки», фактически не учел этого второго вектора движения мысли. Он построил модель отдельно взятой дисциплины, в рамках которой ученый жестко запрограммирован некоторой общепринятой в научном сообществе теоретической концепцией. Но отдельные дисциплины не существуют изолированно. И дело не только в широком использовании одних и тех же математических или экспериментальных методов, дело в гораздо более глубоком методологическом или категориальном изоморфизме, который, как мне представляется, как раз и образует тот «дух науки», о котором писал Максвелл, заботясь о том, чтобы мы не потеряли «преимущество быть объединением различных специальностей».

У одного из пионеров современной физики Макса Борна, которого никак нельзя упрекнуть в отсутствии конкретных результатов, есть удивительное признание. «Мне никогда не нравилась, – пишет он, – узкая специализация, и я всегда оставался дилетантом – даже и в том, что считалось моим собственным предметом. Я не мог бы приноровиться к науке сегодняшнего дня, которая делается коллективами специалистов. Философская сторона науки интересовала меня больше, чем специальные результаты».[35] И, тем не менее, эти специальные результаты, ранг которых сделал М. Борна лауреатом Нобелевской премии 1954 года, не заставили себя ждать. Конечно, слово «дилетант» в приведенном высказывании Борна следовало бы поставить в кавычки. Автор просто хотел подчеркнуть, характер своих устремлений и своего мышления, подчеркнуть, что он мыслил прежде всего методологически.

Развитие этого типа мышления, несомненно, должно входить в число основных задач образования, хотя в настоящее время это явно противоречит сложившейся традиции узкой специализации. Впрочем, опасность господства в науке «мелких цеховых интересов», о чем пишет Максвелл, в какой-то степени осознается, о чем свидетельствует, например, хотя бы введение такого обязательного курса, как «Основные концепции естествознания». Все дело, однако, в том, как этот курс читать, какой из указанных выше двух векторов выбрать в качестве главного. Курс должен учить мыслить, демонстрируя на простых примерах способы рассуждений, способы построения теорий, разнообразие и смену онтологических моделей. Студента надо научить методологическому мышлению, в рамках которого конкретное содержание тех или иных концепций «испаряется» вплоть до принципиальных категориальных структур. Конкретизируя последний тезис, можно сказать, что задача курса в том, чтобы обосновать единство науки, показать, что, по сути дела, гуманитарий сталкивается с теми же проблемами, что и естествоиспытатель, что совершенно необходим постоянный обмен опытом и надо положить конец так называемой конфронтации «двух культур». Иными словами, надо показать, что изучение естественных наук – это для гуманитариев вовсе не переход в другую область, ибо в своих глубинах наука едина, что и лежит в основе методологического мышления. Сказанное означает, кстати, что курс «Основные концепции современного естествознания» должен постоянно перекликаться с курсом философии науки.

Одного ученого как-то спросили, что он понимает под методологией. Ответ был неожиданным, но, как нам представляется, достаточно глубоким: методология – это такая ситуация, когда собираются представители разных научных дисциплин и находят общий язык для обсуждения своих проблем, хотя каждый из них имеет только приблизительное представление о сфере деятельности всех остальных. Но разве такая ситуация не моделирует некоторый идеальный Университет? Я подчеркиваю – идеальный, т.к. известные нам реальные университеты с почти полностью изолированными друг от друга факультетами, объединенными лишь административно, являются университетами лишь номинально.

В заключение хочется привести еще одно высказывание Максвелла из той же вступительной лекции в Кембриджском университете, с идей которой мы начинали нашу статью. «Мы находимся здесь не для того, чтобы защищать литературные или исторические исследования. Мы признаем, что истинной темой исследования для человечества есть человек. Но разве человек, занимающийся точными науками, отторгнут от изучения человека или от всякого благородного чувства, поскольку он живет в интеллектуальном общении с людьми, которые посвятили свою жизнь нахождению истины и результаты исследований которых наложили отпечаток на обычную речь и образ мышления людей, никогда не слышавших их имен? Или изучающий историю и человека должен выпустить из своего поля зрения историю происхождения и развития тех идей, которые вызвали различие одного века от другого?»[36]

[1] Макс­велл Д.К. Статьи и речи. М. 1968. С. 31.

[2] Там же.

[3] Там же. С. 7.

[4] Там же. С. 8.

[5] Там же. С. 17.

[6] Ушман Г. Определение Эрнстом Геккелем понятия «экология». // Очерки по истории экологии. М. 1970. С. 18.

[7] Пропп В.Я. Морфология сказки. М. 1969, С. 7.

[8] Лорентц Г.А. Теория электронов. М. 1956. С. 31.

[9] Цитирую по А. Зоммерфельд Строение атома и спектры, т.1. М. 1956. С.13.

[10] Пермяков Г.Л. Основы структурной паремиологии. М. 1988. С.214.

[11] Майер Э.История химии. С-Пб. 1899. С. 86.

[12] Григорьян А.Т. Зубов В.П. Очерки развития основных понятий механики. М. 1962. С. 12-13. Академик А.Н. Крылов в своем известном переводе работы Ньютона слово «философия» заменил на слово «физика».

[13] Макс­велл Д.К. Статьи и речи. М. 1968. С. 6.

[14] Докучаев В.В. Сочинения. Т.1. М.– Л. 1949. С. 153.

[15] Дюркгейм Э. Социология и социальные науки. //Метод в науках. Спб. 1911. С. 226

[16] Розов М.А. Явление дополнительности в гуманитарных науках. //Теория познания. Т. 4. Познание социальной реальности. М. 1995.

[17] Менделеев Д. И. Сочинения, т. XXI, М.-Л, 1952. С. 33.

[18] Там же. С. 33.

[19] Там же. С. 38.

[20] Там же. С. 38-39.

[21] Там же. С.40.

[22] Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т.1. М., 1965. С. 562

[23] Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т.1. Таллинн. 1992. С. 11.

[24] Там же. С. 11-12.

[25] Уилер Дж. Гравитация, нейтрино и вселенная. М. 1962. С. 218.

[26] Соссюр Фердинанд де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 140.

[27] Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М. 1989. С.233.

[28] Беклемишев В.Н. Об общих принципах организации жизни. Биоценологические основы сравнительной паразитологии. М., 1970. С. 7.

[29] Тард Г. Законы подражания. Спб. 1892.

[30] Поппер К. Логика и рост научного знания. М. 1983. С. 451.

[31] Уэллек Р. Уоррен О. Теория литературы. М. 1978. С. 164.

[32] Там же. С. 167.

[33] Там же. С. 398.

[34] Розов М.А. О природе идеальных объектов науки. // Философия науки. Выпуск 4. М. 1998.

[35] Борн М. Размышления и воспоминания физика. М. 1977. С. 8.

[36] Макс­велл Д.К. Статьи и речи. М. 1968. С. 31-32.