Все любят детей

Любовь – союз двоих. Но заведомо неравный. Если оба в паре полностью одинаковы, это просто невероятно, и любовь между ними невозможна по множеству причин, начиная с того, что тогда не понять, чем они друг другу интересны (если толковать эту одинаковость буквалистски, возникают еще более пикантные мотивы, но мы их опустим). Если же, как всегда и бывает, друг в друга влюбляются два совершенно различных человека, то деваться некуда – один из них непременно в чем‑то превосходит другого. Кто‑то из двух доминирует, ктото подчиняется. Ничего рокового и прискорбного – один лучше в одном, другой в другом, лидер ведет за собой аутсайдера и помогает его продвижению вперед да и маловероятен союз двух лидеров, потому что каждый ищет то, что ему недостает. Причем в основном выходит так, что мужчина оказывается ведущим, а женщина ведомой – это вовсе не бессовестная несправедливость нашей цивилизации, такова биологическая природа человека. Женский разум не уступает мужскому, и в сфере разума женщины равноправны – они голосуют на выборах, заседают в суде, занимают руководящие должности, даже в армии служат, и уже никто не возражает, особенно потенциальный противник… А если кто будет возражать, пусть тогда не обижается – женщина‑милиционер его арестует, женщина‑судья закатает в лагерь, а женщина‑солдат будет охранять общественный строй, который решает подобные конфликты именно так. Но ведь любовь – это процесс взаимодействия, в котором участвует не только разум, без физики и тем паче физиологии тут все равно не обойтись. Стоило ли женщине бороться за право схватить за шиворот мужчину, который хочет помочь ей поднести тяжелый чемодан, и вкатить ему тюремный срок за «секшуал харрасмент»? Впрочем, это крайности, а вот навязчивое стремление многих женщин ни в чем не зависеть от мужчин, всегда все решать самой, всегда настаивать на своем – какая польза от него? А на вопрос, есть ли от него вред, я постараюсь ответить.

Англия – страна туманов, и многое в ней нам не разглядеть. Наверное, многие вещи там на самом деле просто и легко объяснимы, но туман скрывает их от наших глаз. Ну чем вы объясните, что великая английская королева Елизавета, при дворе которой творил Шекспир, решила так необычно проблемы и своего личного счастья, и будущего престолонаследия? Почему она захотела остаться королевой‑девственницей? С редким упорством она повторяла: «Мне не нужно мужа – я замужем за Англией». И в то же время она постоянно вела переговоры о своем замужестве – они длились годами. Филипп Испанский, Франсуа, герцог Алансонский, даже Иван Грозный ходили у нее в женихах. Но в итоге она так и умерла незамужней, и корону после нее унаследовал Джеймс, сын самого страшного ее врага – казненной ею Марии Стюарт (мы, руководствуясь старым обыкновением не транскрибировать иностранные имена, а пытаться их переводить, называем его Иаковом).

Что же ей помешало? Может быть, женихи были так себе и брак с ними непременно оказался бы браком и в другом смысле этого слова? Действительно, о Филиппе разное рассказывают, и даже в опере поют – «Дон Карлоса» слышали, небось. Не все там правда, но и неопровержимых фактов хватает, чтоб уличить Филиппа, как минимум, в невероятном занудстве, упрямстве, мстительности и ригоризме. Герцог Алансонский был сыном Генриха II, а среди них полностью нормальных не было – что Карл IX, лично расстреливавший из окна в Варфоломеевскую ночь несчастных людей, пытающихся сбежать и спастись, что Генрих III, так и не оставивший стране наследника престола, потому что искал секса не у королевы, а у лиц, физически к продолжению рода не способных, что Франциск II, мальчик‑супруг ее вечной соперницы Марии Стюарт, который вообще до совершеннолетия не дотянул. О Иване Грозном вообще молчу – то‑то была бы парочка, да они бы друг другу головы отрубили сразу после брачной ночи… Но ведь была чертова уйма других королей, великих князей и владетельных герцогов. Если бы захотела найти – нашла бы, если бы сама не нашла, советники бы подсказали – кто ищет, тот всегда найдет! Да и нужна ли эта самая любовь для династического брака?

Есть версия, которая объясняет все очень просто: Елизавета была физически неполноценна и не могла знать мужской любви. Цвейг эту версию в «Марии Стюарт» даже озвучил, но убедительных фактов не привел. Я уже даже не говорю о том, что современные медики просто не могут придумать такую физическую неполноценность, которая бы хоть как‑то объясняла особенности характера Елизаветы и была при этом хотя бы теоретически возможной – скорей всего, это вообще было не так. Испанский король, желая узнать, способна ли Елизавета сделать то, с чем не справилась ее сводная сестра – родить ему наследника, – даже подкупал ее служанок в поисках очень интимных доказательств, связанных с личной гигиеной. Результат был положительный – все в порядке. А этот бюрократ такие дела на самотек не пускал – небось лично доказательства в руках держал, хорошо если на зуб не пробовал. Но самое главное – несомненный факт: мужчины в ее жизни явно были. Вот чего не было, так это того, чтоб она позволяла им лишнее. Это Екатерину Вторую Гришка Орлов мог порой и поколачивать – здесь на это никаких шансов, сердечные друзья Елизаветы потеряли бы от страха сознание, если бы даже просто попытались такое вообразить. И одним из самых убедительных доказательств того, что для Елизаветы государство было на первом плане, а все прочее, в том числе и ее личная жизнь, уже как получится, была история ее отношений с Робертом Деверо, графом Эсскесом.

Интересна сама история рождения этой самой прочной привязанности Елизаветы. Второй, наверное, был Роберт Дадли, друг ее детских лет, говорят, что они даже тайно поженились – но никаких прав на престол, это у Елизаветы было пунктиком! Она даже хотела женить его на Марии Стюарт, но та возмутилась – якобы его низкородностью, но это явно был только предлог. Елизавета пожаловала ему титул графа Лейстера, и с этим титулом он уж явно был не ниже ничтожного и капризного Генри Дарнлея, за которого Мария в пику Елизавете вышла замуж. Там – своя история, с очень страшным концом, оставим ее на потом. Так вот: мать Эссекса была двоюродной сестрой Елизаветы, а лучшим другом ее мужа, Уолтера д’Эвре, графа Эссекса, стал тот самый граф Лейстер. Настолько хорошим другом, что существует мнение, что именно он – отец Роберта Деверо. Более того, после смерти Уолтера д'Эвре Лейстер, очевидно, заключил с его супругой тайный брак, будучи при этом еще актуальным королевским фаворитом! Добрые люди, конечно, осведомили Елизавету, но от вспышки ее необузданного гнева он как‑то отговорился, поклявшись, что все это клевета и вообще ничего подобного. Королева Елизавета ему бы, безусловно, не поверила. А женщина – поверила. Это были два разных человека, лишь по случайности сосуществовавшие в одном теле.

Итак, Роберт Эссекс был плодом незаконной связи ее любовника и ее двоюродной сестры. Слишком странное и достаточно близкое родство, но короли выше предрассудков. Они вообще выше всего, что их раздражает. До поры до времени. Пока не возвысятся до такой степени, что на полной скорости не впечатаются лбом в притолоку, не желая наклониться, поскольку королю неуместно кланяться. Карл VIII Французский в итоге от этого и умер, зато не склонился перед преступно низкой дверью. Самое забавное, что двери даже не отрубили голову за злодейское покушение на монарха. Откуда у двери голова? А вот у короля она должна быть…

Первая встреча Елизаветы и Эссекса поразительна. Юный аристократ отказался поцеловать королеву и даже снять перед ней шляпу. Последнее – вообще безумие: формально это выглядит как претензия на то, что он выше родом, чем королева. За меньшее наказывали страшной «квалифицированной казнью», при которой несчастные жертвы с отрубленными конечностями и распоротым животом умирали часами. Но минимум одно смягчающее обстоятельство у Эссекса было: ему было только десять лет. А Елизавете к тому времени уже, как минимум, стукнуло сорок три. Тридцать три года разницы – в промежуток между рождениями Елизаветы и Эссекса уложилась целая жизнь Иисуса Христа и Александра Македонского! Впрочем, это что – любовник Екатерины, девятнадцатилетний Валериан Зубов, с удовольствием говорил: «Вдвоем нам – аккурат восемьдесят!» Однако не надо пугаться – настоящий роман Елизаветы и Эссекса начался все‑таки немножко позже. И никаких сведений, что Эссекс отбивался, пытался убежать и умолял: «Тетенька, не надо!», история не сохранила. Королевы всегда неотразимы. Сколько бы лет ни было Елизавете, ее поэтический образ с красивым именем Глориана всегда моложе всех молодых и красивей всех красивых. И совсем еще молоденький Эссекс, делающий при дворе только первые шаги, повел себя с королевой на прогулке не как с Елизаветой, а как с Глорианой. Когда королева дошла до здоровенной лужи, оставшейся после недавнего дождя, и на секунду остановилась, чтоб прикинуть, как лучше обойти эту лужу по траве, Эссекс мгновенно сорвал с плеч голубой бархатный плащ, расшитый серебром, и швырнул его в лужу, чтоб Глориана прошла, не промочив ножек. Такое оценивают не только королевы… Дальше все пошло, как обычно.

Не знаю, как со стороны Эссекса, но со стороны Елизаветы это была страсть. Королева жалует ему не только титулы и звания, но и деньги, например налог на сладкие вина: ни один англичанин не мог выпить рюмочку любимого портвейна, чтоб какие‑то денежки за это не пошли Эссексу. Некоторые ее милости просто невероятны: она жалует ему собственную перчатку для ношения на шпаге, запирается с ним часами якобы для игры в карты – ну хорошо, для игры в карты, в ее‑то возрасте, надо же! Эссекс одерживает военные победы, берет штурмом Кадис, отправляется без разрешения Елизаветы завоевывать Португалию и возвращается оттуда только после грозного окрика королевы, которая и боится за его жизнь, и возмущается его непослушанием. Он возглавляет экспедицию в Индию, завоевывает Азорские острова, захватывает испанские корабли – может, он был выдающимся полководцем? Вряд ли, скорее, Англия в это время была выдающейся страной, и чтоб ее войска проиграли сражение, надо было им специально вредить.

Что ему еще надо? А то же, что и всем мужчинам – чтоб его женщина признавала его верховенство. Но этого от Елизаветы не может получить никто, ведь потому она и не выходила замуж. А уж без брачных уз королеве подчиняться какому‑то графу – не тут‑то было. Эссекс пытается протежировать своих друзей, в том числе Фрэнсиса Бэкона, того самого, – над его рекомендациями смеются. Более того, когда он пробует настаивать на даровании Бэкону должности генерального стряпчего, Елизавета громко заявляет, что отдаст эту должность кому угодно, только не Бэкону! Между делом Эссекс женился, заводил многочисленные романы, плодил незаконных детей – королева сердилась и прощала. Даже сердилась не совсем по‑настоящему: когда Эссекс вступил в тайный брак с дочерью канцлера Уолсингема, она яростно ругала его – но за неравный брак, унижающий его достоинство, ведь его избранница даже не принцесса! А когда он возвращается к ней после взятия Кадиса, она дарит ему перстень, причем не просто так, а для того, чтобы, если он вызовет ее гнев, он мог прислать ей этот перстень – она вспомнит и простит ему что угодно.

Но я думаю, что при всей любви, которую Елизавета к нему питала, что‑то недоброе по отношению к Эссексу уже начало накапливаться в ее душе. Помните, как в СССР обезвреживали строптивого, но опасного члена Политбюро? Бросали на сельское хозяйство, и он сразу оказывался кругом виноватым. Эту работу проваливали все и всегда, потому что развитой социализм и нормальное сельское хозяйство, как гений и злодейство, две вещи несовместные. В Англии для неугодных высших сановников было свое сельское хозяйство – Ирландия, давно завоеванная, но постоянно мятежная. Стоило направить слишком много возомнившего о себе лорда разбираться с ирландскими делами, немедленно оказывалось, что появилась масса причин его ругать, а проблем у него оказывалось выше крыши. Вот и Эссекса все чаще привлекают к обсуждению ирландских дел, а что умное по этому поводу скажешь? Ему все чаще приходится оказываться в смешном и двусмысленном положении, потому что все его рекомендации или отвергаются, или ни к чему не приводят – толку от них не больше, чем от рекомендаций ЦК по межхозяйственной кооперации, многолетним травам и бригадному подряду. В итоге, споря по военным вопросам очередного ирландского похода при людях, он презрительно повернулся к королеве спиной и довел ее до того, что она дала ему пощечину. Он хватается за меч и клянется, что даже ее отцу, Генриху VIII, он бы такого не позволил. Королева отвечает: «Иди и прикажи, чтоб тебя повесили». Пока это шутка. Пока… Впрочем, королева даже относительно спокойно реагирует на его возмущение. Скорее всего, понимает, что виновата – если хочешь, чтоб другие уважали твоего мужчину, нечего лупить его при всех по физиономии.

Немилость королевы, тем не менее, в чем‑то проявляется – Эссекса назначают возглавить военный поход в Ирландию. Это обычно было еще хуже, чем просто заниматься ирландскими делами – победы в таких походах практически всегда были бесплодными, а поражения позорными. Эссекс отправляется туда без возражений. Наверное, он пытается найти утешение на поле брани. Но подавить восстание ирландцев ему не удается. Более того, он подписывает с ними перемирие, что ему категорически воспрещено, и возвращается в Лондон, надеясь, что королева не устоит перед его обаянием, как уже было много раз. Но ее терпение лопнуло: его сажают под домашний арест, отдают под суд, налагают огромный штраф и, что неприятней всего, отнимают налог на сладкие вина. Какая уж тут любовь, если лондонцы пьют кларет и мальвазию, а ему не платят! Именно эти деньги – кстати, очень большие – и составляли основную часть его богатства, давали ему возможность содержать множество клевретов, готовых по его приказу на что угодно. У таких людей нет ни верности, ни принципов, им платят – они служат, им перестают платить – они перестают служить. Многие сходятся на том, что именно отказ королевы вернуть ему налог на сладкие вина подтолкнул его к мысли о мятеже – именно сейчас, пока не поздно и от выпитых ранее сладких вин еще осталась какая‑то мелочь.

Одно несомненно: в этой паре мужчиной была Елизавета. Эссекс в ссоре ведет себя, как слабая женщина – то просьбы, то истерические угрозы. Сам его мятеж – верх нелепости: толпа его сторонников проходит по Лондону со шпагами наголо и воплями: «За королеву! Нас продали испанцам!» Говорят, что он хотел захватить королеву в заложницы и посадить на престол Иакова Шотландского. Зачем Иакову это было нужно, если престол и так наследовал он? Может быть, он просто хотел, чтоб Елизавета испугалась и послала за ним, ожидая от него помощи и совета? Не на такую нарвался! С его сторонниками даже не воюют – от них бегут, как от сумасшедших, чтоб ненароком не укусили. Никто к ним не присоединяется, потом в дело вступают войска, и Эссекс сдается. Скорый суд и смертный приговор завершает эту любовь. Как всегда, Елизавета колебалась – подписывать или нет?

Как всегда, подписала. От кошмарной «квалфицированной казни» она Эссекса избавила, но неумеха палач подкорректировал приговор – срубил голову только с трех ударов.

Но с этого момента Елизаветы, считай, больше и нет – это ее тень еще два года бродит по дворцу, замахивается на придворных мечом и вопит: «Я мертва, но не похоронена!» Говорят, что перед казнью Эссекс попросил свидания с графиней Ноттингем, бывшей его любовницей и женой его заклятого врага. Незадолго до смерти Елизаветы умирает и графиня Ноттингем. Перед смертью она зовет королеву и вручает ей тот самый перстень, который она подарила Эссексу в знак того, что ему будет прощена любая вина. Эссекс просил графиню передать этот перстень королеве, но ее муж не позволил, чтоб не дать спастись врагу короны. Графиня умоляла о прощении, но ответ королевы был: «Бог может вас простить, но я не прощаю и не прощу никогда!» Через два дня графиня умирает, а мучения королевы еще продолжаются. Вскоре она впадает в кому, девять дней отказывается от еды и лекарств и ничего не говорит, кроме «Эссекс!.. Эссекс!..» Потом она умирает, добившись своего – ни один мужчина в жизни не смог ей ничего приказать.

Много ли от этого пользы, милые женщины? Вам обязательно приказывать мужчинам самим? Только не говорите, что вы этого не хотите – есть такая штука, инверсия доминирования, когда женщина проверяет, насколько мужчина ей послушен и покорен. В лучшем случае это кокетство, в худшем – достаточно жестокие издевательства. Женщина проверяет, будет ли мужчина в ее подчинении достаточно долго и сильно, – это чистая биология, желание увидеть гарантии того, что он ее не бросит сразу же после секса, поможет воспитывать детей, которые у нас по другим биологическим причинам рождаются очень недоношенными и совершенно беспомощными. Раз мужчины должны терпеть такое от вас, чтоб угодить вашим инстинктам, почему же вам будет низко иногда потакать мужским фобиям и психозам – желанию командовать, руководить, принимать решения? Будете умеренными в своих желаниях вы – пойдут вам навстречу и они. Но отказаться от этого – совсем против природы и не может не закончиться очень печально. Иногда даже мятежом, судом и плахой. Хорошо бы, чтоб такое случалось пореже. Однако прав был Станислав Лем, завершая свой «Солярис»: «…и не прошло еще время ужасных чудес». Постарайтесь не дожидаться его прихода. Многие ошибки можно исправить, но есть и некий предел, за которым бракованная любовь восстановлению не подлежит. Но об этом – следующий рассказ.