Глава IV. Станица Крымская похожа на небольшой город

Станица Крымская похожа на небольшой город. В ней есть пивоваренный, молочный, маслобойный заводы, большая мельница, огромный комбинат. Дома в ней каменные, подчас двухэтажные, улицы мощеные.

Володя жил на западной окраине станицы. Здесь стояли белые кубанские хатки, веснами буйно цвели фруктовые сады. Крутой, почти отвесный обрыв спускался в неоглядную степь. По обрыву вилась в станицу дорога, но крымчане предпочитали не пользоваться этой дорогой: даже хорошие кони не вытягивали наверх груженого воза. Здесь, на западной окраине, было тихо и привольно. Чуть в стороне от дороги обрыв был изрезан глубокими пещерами — на десятки метров уходили они вглубь. Кто знает, откуда взялись они, эти пещеры.

Быть может, когда-то здесь хранили клады. А может быть, в пещерах скрывались разбойники. Володя знал эти пещеры с детства. Было весело и жутко пробираться с товарищами по темным и влажным подземельям и фантазировать о несметных кладах, о страшных разбойниках. Кончилось детство — и Володя перестал интересоваться пещерами. Но теперь он не только вспомнил, — он думал о них целыми днями. Не в пещерах ли разгадка тайны, которую никак не могут раскрыть крымчане?

Володя рассуждал так: основное шоссе Крымская — Новороссийск плохо обслуживает немцев — его часто навещает наша бомбардировочная авиация и обстреливает дальнобойная советская артиллерия. Дороги из Крымской через Варениковскую и через Киевскую находятся под неусыпным надзором партизан Казуба. Каким же образом из Крымской на передовую по-прежнему гонят снаряды?

Ясно: в станице расположен крупный склад, организованный еще задолго до казубовских операций. Но где он? В свое время крымчане обшарили, казалось, всю станицу, но ни одного большого склада не нашли. Разведчики не заглядывали только в пещеры. Так не в этих ли подземельях хранят немцы снаряды?

Темной ночью Володя подполз к обрыву. Сутки пролежал он в кустах терна, зорко наблюдая за входом в пещеры. Обрыв был безлюден. Но колонны машин, нагруженных снарядами, по-прежнему шли на передовую, выезжая с западной окраины станицы. [576]

И Володя был твердо убежден: склад расположен именно здесь, на западной окраине.

Проще всего было бы самому пробраться в станицу и обследовать как следует эту подозрительную окраину, тем более что Володя прекрасно знал здесь каждую дыру в плетне, каждый переулок. Но об этом даже думать было нечего: немцы угнали почти все население станицы в Германию и в Крым, и появление чужого, неизвестного человека на станичных улицах было бы ими тотчас замечено.

И все же темной ночью Володя пробрался в станицу. Он рассчитывал на помощь своей матери.

С полчаса пролежал он около своей хаты, стараясь разгадать, — нет ли чужих постояльцев у матери. Во дворе не было ни коня, ни телеги, а в хате было темно и тихо. Володя постучал в окно.

Ему открыла мать. Несколько мгновений она удивленно и испуганно смотрела на сына, потом, вскрикнув, обняла его. — Володя… родимый мой, — шептала она сквозь слезы. И вдруг отпрянула от сына, встревоженно огляделась по сторонам: они стояли на крыльце, каждую минуту их мог увидеть немецкий патруль.

Схватив сына за руку, она увела его в хату. Задвинула дверной засов, занавесила каждую щелочку в окнах, зажгла коптилку и, собирая ужин, не отрываясь смотрела на сына.

Она уж не чаяла увидеть его живым. Два старших сына были в Советской Армии, а немцы говорили, что она разбита. Младший, Володя, ушел партизанить, а немцы хвастались, что все партизаны перебиты. И вдруг Володя, ее Володя, сидит здесь, в хате, все такой же ласковый, веселый. От волнения у нее валились из рук ухваты, и при каждом стуке она боязливо оглядывалась на дверь.

Володя с аппетитом уплетал пшенную кашу и рассказывал матери о том, зачем он пришел в станицу: немецкий склад снарядов должен быть непременно где-то здесь, рядом.

— Мама, ты не видела его?

Нет, она не видела никакого склада. В последнее время она вообще старалась не выходить из дому без особой нужды: уж очень противно смотреть на немецкие рожи. А потом нога разболелась, да и дела много: немцы приходят, белье приносят и велят его чисто постирать, а мыла не дают ни кусочка. А как отмоешь без мыла их грязные, вшивые рубахи?

— Значит, ничего не приметила, мама? Надо еще раз посмотреть… [577]

Володя упросил мать завтра же чуть свет выйти в разведку, не спеша обойти все окрестные переулки и смотреть в оба глаза, а потом вернуться домой и рассказать, что увидела она нового, нет ли чего подозрительного.

— Главное, мама, смотри: не стоят ли где-нибудь машины, не тащат ли немцы деревянные ящики.

— Что ты, родной мой? — замахала было руками старушка.

Но разве можно было отказать Володе? И на рассвете мать, взяв в руки посошок, пошла на разведку.

Она шла и дрожала от страха. Ей казалось, что каждый немец, повстречавшийся ей, знает, что она разведчица, что дома она спрятала сына в подполе. Вот-вот немцы вломятся в хату и убьют Володю. Ей хотелось бегом вернуться домой, еще раз обнять сына и не отходить от него ни на шаг. Но Володя строго-настрого наказал ей внимательно смотреть и все примечать. И она шла по тихим переулкам и молила бога, чтобы не было здесь этого проклятого склада, который ищет Володя. Бог с ним, с этим складом! Только бы остался жив ее меньшой, любимый сын…

Старуха внимательно смотрела по сторонам, но ничего примечательного не видела. Все было, как всегда: те же плетни, те же белые хатки, те же фруктовые сады. Только сиротливо, пустынно было вокруг, ни души на улице, на завалинках, во дворах. Одни немцы. Старушка старалась не смотреть на них и быстро проходила мимо, опустив голову. Кто знает, что могут подумать эти изверги?..

Старуха уже завернула за угол, собираясь идти обратно, как вдруг увидела подводы, нагруженные ящиками. Ворота ближайшего двора были открыты. В глубине фруктового сада стоял большой сарай, а около него еще подводы с ящиками. Чуть поодаль, из маленького деревянного сарайчика, доносился шум работающего мотора.

Старушка удивилась. Она хорошо знала этот двор: не раз приходила она сюда, к тете Маше, веселой, смешливой казачке, лежавшей сейчас больной. В большом сарае хозяин хранил сено, а в маленьком сарайчике — дрова. И старушка решила заглянуть во двор, повидать больную тетю Машу и осторожно выведать у нее, что за мастерскую наладили немцы в сарае. Но у ворот стоял немецкий часовой. Он так свирепо рявкнул на старушку, что она обомлела от страха и быстро, не оглядываясь, зашагала прочь..

Домой она решила вернуться окольным путем — над яром: [578] там тихо, спокойно, пустынно. Там ей не повстречаются эти проклятые немцы. Но как только она завернула в глухой переулок, ее снова встретила неожиданность. Здесь, над самым яром, стоял маленький заброшенный домик — он пустовал еще задолго до войны. И вот теперь, в глубине двора, поросшего бурьяном, слышался тот же шум работающей машины, а рядом, у сарая, высились штабеля ящиков.

Старушка заспешила домой. Володя забросал ее вопросами. Но мать, обрадованная тем, что видит своего Володю живым и невредимым, рассказала сыну только половину дела: о моторах в сарае у тети Маши и в заброшенном домике над обрывом. О ящиках и подводах старушка забыла.

Володя сначала слушал с интересом. Потом помрачнел: мать ничего толкового не разведала, а немецкие мастерские — какие бы они ни были — его не интересовали.

— И ни одного ящика, мама, не видела? Ни одной машины? — разочарованно спросил он.

— Ой, видела, сынок, видела! — и старушка рассказала Володе о подводах и о ящиках.

Володя не дослушал мать. Он схватил ее в охапку и закружил по комнате.

— Ты герой, мама! Первая в мире разведчица! — кричал Володя, забыв, что вокруг немцы.

Он усадил мать на лавку, быстро отбежал к двери и, торжественно отбивая шаг, подошел к матери. Вытянулся перед ней и, пожимая ей руку, сказал басом, подражая своему командиру:

— Разрешите от имени партизан станицы Крымской передать вам благодарность за блестяще проведенную разведку!

Потом снова обнял мать и, ласково гладя ее седые волосы, радостно говорил:

— Ты пойми, мама: ведь это же и есть те самые склады, которые мы ищем! Немцы их в землю упрятали. Только не в старые пещеры, как я думал, а вырыли новые подземелья для них. Но это ничего… К тому складу, что в заброшенном домике над яром, мы проберемся через старые пещеры. А вот как быть со складом у тети Маши во дворе, не знаю. Подумать надо… Ну, да там видно будет. Теперь мы знаем, где их склады.

А старушка сидела, смотрела на сына и не знала — радоваться ей или плакать. Может быть, было бы лучше, если бы она вовсе не нашла этих страшных складов… [579]

* * *

Ночью Володя исчез. А на другую ночь Глуховцев, Володя и двое партизан, крадучись, подбирались к станице.

Они уже прошли относительно безопасный участок степи и укрылись в терне. Впереди, между терном и станицей, лежали минные немецкие поля. Единственный безопасный проход, известный Володе, был закрыт: около него почему-то стояли немецкие патрули. И партизаны, забравшись в колючие заросли, не знали, как им быть.

Неожиданно совсем близко послышались шаги. Вспыхнул карманный фонарик. Один из фашистов держал в руках карту: очевидно, они тоже искали проход через минное поле.

Фонарик потух. Патруль прошел в нескольких шагах от партизан и свернул вправо. Минут через пять в степи снова вспыхнул огонек: немцы шли по другому, неизвестному партизанам проходу.

— А ну-ка ребятки, за немцами, на огонек! — шепотом приказал Глуховцев.

Партизаны поползли следом за патрулем. Они двигались бесшумно, чутко прислушиваясь к шагам немцев и зорко наблюдая за короткими вспышками карманного фонарика.

Неожиданно патруль свернул влево. Партизаны проползли несколько шагов — и перед ними темной отвесной кручей вырос обрыв.

— Привели как раз туда, куда требовалось, — шепнул Володя. — Дальше уж я как-нибудь сам разберусь: пещеры рядом.

— Ты не хвастай, Владимир, — сказал Глуховцев. — Залезай сам поскорее в свою нору и спрячь нас туда: задерживаться здесь у обрыва тоже не дело.

— Сейчас, товарищ начальник! Одну минутку.

Володя отполз в сторону и зашуршал в кустах.

Минут через пять раздался крик цикады: Володя звал товарищей к себе. Первым пополз Глуховцев. И вдруг в той стороне, где был Володя, послышался шум падения, приглушенный вскрик, возня в кустах. Партизаны замерли: неужели засада?

Над степью, шипя и описывая крутую светящуюся дугу, взвилась ракета.

Глуховцев еще плотнее приник к земле. На мгновение Александр Ерофеич увидел впереди испуганное, измазанное глиной лицо Володи, но оно тотчас же исчезло. И снова стало тихо под яром. Только где-то в стороне били автоматы… [580]

Партизаны недвижно лежали в кустах, чутко ловя каждый шорох. Что с Володей?

Раздался знакомый крик цикады — и через минуту Володя, лежа рядом с Глуховцевым, виновато оправдывался:

— Я осёл, Александр Ерофеич, настоящий осёл: забыл, что тут глубокая яма, и провалился в нее. И так это было для меня неожиданно, что, кажется, даже вскрикнул. Ну, ничего — худа без добра не бывает. Я проведу вас в эту яму: она глубокая, вокруг кусты, и вас в ней никто не найдет. Прямо над ямой вход в пещеру, — она ведет, по-моему, как раз под тот заброшенный домик на яру, где мама видела склад. Но это надо проверить. Я полезу и проверю. А потом вернусь за вами. Только вы не волнуйтесь, если я долго задержусь: к пещере лезть высоко, да и она длинная. Если все благополучно, буду сверху жуком жужжать.

Яма действительно оказалась большой. На ее дне лежала сухая трава, а над головой нависли ветви кустов.

Взяв у Глуховцева финский нож, Володя осторожно пополз наверх, к краю обрыва.

Володя волновался: если сейчас вспыхнет ракета, ему несдобровать — разве спрячешься на этой отвесной круче? А спешить нельзя: из-под ног сыплется земля, да и сорваться легко в этой кромешной тьме.

Держась за ветви кустов, втыкая финские ножи в расщелины сухого грунта, Володя медленно поднимался. По его расчетам, вход в пещеру должен был быть где-то здесь, рядом. Но входа не было.

Володя стал держаться немного правее. Вверху, на краю обрыва, раздались шаги: подошел немецкий часовой. Володя прижался к земле. От неосторожного движения под ногами оторвалась глыба земли и с шумом покатилась вниз.

Володя замер, повиснув на руках. Шаги наверху мгновенно смолкли. Часовой услышал шум, остановился и слушал. Володя боялся дышать. Он висел на руках: ноги у него были на весу — он не смел ими шевельнуть. Руки затекали. А часовой стоял и слушал.

Володя осторожно поднял правую ногу, нащупал ею выступ и так же осторожно оперся на него.

Выступ выдержал. Теперь Володя мог так стоять хоть час и не шевелиться.

Сверху посыпались комочки земли. Неужели немец решил спуститься вниз? Володя крепче сжал в руке финский нож.

Земля перестала сыпаться. Несколько мгновений было [581] тихо. Потом раздались шаги. Они становились все глуше и смолкли. Часовой ушел.

Володя снова начал искать вход в пещеру и наконец нашел его там, где в первый раз повернул направо: вход густо зарос кустами.

В подземелье на Володю пахнуло сыростью.

Вспомнилось детство, игра в разбойники и то чувство жути, которое он испытывал, когда забирался в эти пещеры. По спине побежали мурашки…

Минут через сорок Глуховцев услышал шорох наверху. Посыпались камушки. Отчетливо прожужжал жук. И вот Володя, присев рядом с Александром Ерофеичем, радостно шептал:

— Нашел! Все в порядке. Как раз то, что надо. Полезем.

Подниматься было трудно: скользили ноги, колючки больно царапали руки, ветки кустов мешали смотреть. Но теперь Володя безошибочно привел друзей в пещеру.

Она оказалась низкой, извилистой и тесной. Глуховцев не раз больно стукался головой о какие-то выступы на потолке, спотыкался, падал. Только Нестеренко, старый шахтер, чувствовал себя здесь как дома: он шел уверенно, будто видел в этой кромешной тьме.

Володя остановился.

— Здесь конец, — чуть слышно прошептал он. — Слушайте.

Партизаны остановились. Откуда-то доносились неясные звуки, глухие голоса, стук чего-то тяжелого, скрип металлической цепи.

— Володя прав, — прошептал Нестеренко. — Надо думать, немцы нашли пещеру, вход в которую идет сверху. Там и устроили склад. Ящики подают туда подъемником — вот почему и мотор работает. Но заряда закладывать здесь нельзя — слишком далеко до склада. Придется штольню рыть.

— Вы ройте, товарищи, а я поищу вторую пещеру, — прошептал Володя. — Может быть, она приведет нас прямиком ко второму складу, к саду тети Маши…

На том и порешили. Володя снова исчез в темноте, а остальные начали рыть штольню. Работой руководил Нестеренко. Работа двигалась медленно, партизаны старались не шуметь: немцы были совсем рядом. Судя по доносившемуся шуму, у немцев под землей шла горячая работа.

— Стоп! — остановил, наконец, товарищей Нестеренко. — Дальше рыть опасно: услышат. Да и незачем. Подождем Володю — пусть уж он сам заложит заряд. [582]

Но Володя не возвращался. Глуховцев не на шутку волновался: он забыл спросить, куда отправился Володя, и теперь не знал, где искать его.

Володя вернулся, когда уже забрезжил рассвет.

— Плохо, Александр Ерофеич, — докладывал он. — Под вторым складом никакой пещеры нет, все в сторону сворачивают. Как же быть, Александр Ерофеич?..

— Подумать надо, Володя. А сейчас вместе с Нестеренко устанавливай скорее свою «адскую машину» — и спать. Утро вечера мудренее.

Через полчаса все было готово. Рассвело. Глуховцев встал на карауле у входа в пещеру, минеры легли спать, а один из партизан остался в штольне слушать, что делается у немцев.

Нестеренко не мог уснуть.

— Володя, — тормошил он своего сонного товарища. — Ты мне толком расскажи про этот сад.

— Сад как сад, — недовольно бормотал Володя. — Яблоки растут… Вишня…

— Да ты мне не про вишню, а про сарай.

— Сарай большой, в нем сено хранилось. В стороне маленький сарайчик с дровами. Ну, потом колодец рядом. Только он сухой… Глубокий… А воды ни капли: вода пропала куда-то.

— Колодец, говоришь? Без воды? — встрепенулся Нестеренко.

Больше он ничего не смог добиться. Володя спал как убитый.

Когда Глуховцев подошел к минерам, чтобы разбудить одного из них на смену, Нестеренко не спал.

— Ты послушай, что я тебе скажу, Александр Ерофеич, — взволнованно сказал шахтер. — Рвать только один склад — мало. Надо рвать оба. И сразу… Нет, погоди, ты слушай. Володя говорит: в том саду есть глубокий сухой колодец. Вот я и думаю: не забраться ли нам с Володей в этот колодец да обсмотреть, что к чему. Если подходяще — рвануть… Я понимаю: риску много. Но ведь попытка не пытка. Ты как полагаешь, Александр Ерофеич?

* * *

Когда стемнело, партизаны вылезли из пещеры и спустились в ту яму, в которой укрывались прошлой ночью. Один из них ушел в степь: надо было доложить командиру крымчан о [583] принятом решении. Глуховцев остался в яме. Володя повел Нестеренко к себе домой.

Добрались они благополучно, но Володя не решился вести Нестеренко в хату. Он спрятал шахтера в собачью конуру во дворе: немцы убили любимого Володиного Мурзика — громадную кавказскую овчарку.

Мать не спала.

— Вот что, мама, — сразу же деловым тоном сказал Володя. — Дай мне длинную крепкую веревку, шпагат, маленькую лопатку и ломик.

Через несколько минут все это лежало на столе перед Володей. Веревка и шпагат оказались на совесть: в свободное время мать вязала неводы, и материал у нее был первосортный.

— Ну, мама, не плачь, не волнуйся. Все будет в порядке, — прощаясь, говорил Володя. — Если громыхнет — знай: это наших рук дело. На днях забегу… когда немцев вышибем.

Мать молча смотрела на сына. В глазах ее стояли слезы. Она знала — сын идет на смерть. Но не останавливала его. Она молча обняла Володю, перекрестила.

У собачьей будки минеры распределили между собой груз — лопату, ломик, шпагат, канат, тол — и поползли к саду.

Володе был известен тайный лаз в сад: недаром он раньше не раз навещал хозяйство тети Маши, охотясь за ее вкусными яблоками.

Только они проползли через дыру в плетне, как над окраиной станицы вспыхнула осветительная ракета. Минеры припали к земле, и при свете ракеты Нестеренко отчетливо увидел оба сарая и полуразвалившийся сруб колодца.

— Далековато, — прошептал Нестеренко.

Ракета погасла. Снова на землю спустилась непроглядная тьма. Слышно было: отчетливо стучала машина в маленьком сарайчике.

Двигатель работал, ровно постукивая. Неожиданно его легкий ход резко изменился, словно что-то приглушило чистый звук машины.

Нестеренко начал считать секунды… машина опять заработала легко и ровно.

— Двадцать секунд, — прошептал Нестеренко. — Значит, метров на двадцать забрались в землю, черти. Глубоко… Только бы колодец был не мельче… Ну, Володя, пошли.

К колодцу они ползли долго: рядом были немцы, и каждое [584] неловкое движение могло выдать минеров. У колодца немного передохнули. Нестеренко осторожно принялся за осмотр. Верхний вал, наматывавший на себя цепь, к счастью, оказался целым. Опоры тоже были в порядке.

Володя, привязав канат, быстро сбросил его в колодец и смело соскользнул вниз. Нестеренко ждал. Ему показалось — прошла вечность. Послышались легкие удары каната о стены: это Володя подавал сигнал, что спустился благополучно, и звал к себе Нестеренко. Шахтер быстро пролез через стенку сруба и начал спускаться.

Дно колодца оказалось совершенно сухим. Внизу колодец расширялся. Нестеренко на мгновение зажег электрический фонарик и осмотрелся. В стене темнело отверстие: очевидно, здесь ключевые воды промыли щель. Она уходила по направлению к яру, как раз туда, где стоял сарай. Нестеренко даже крякнул от удовольствия.

— Володя, лезь.

Но даже щупленький Володя смог протиснуться в щель не больше как метра на два — дальше щель сужалась.

— Ничего не поделаешь, придется и здесь штольню делать. Ну-ка, пусти меня, Володя, это мое дело.

Часа три работал Нестеренко. Пот лил с него градом. В грунте было много камня, а Нестеренко боялся шуметь. Володя помогал ему, оттаскивая на своей стеганке вынутый грунт в сторону.

— Баста! — заявил Нестеренко, пробив, наконец, длинный шурф. — Устанавливай свое хозяйство.

Володя залез в длинную узкую нору и заложил фугас, заделал бикфордов шнур. Потом так, как учили его у нас на Планческой, прикрепил конец шпагата к затейливому сооружению из лопатки, ломика и электрофонарика с батарейкой у конца бикфордова шнура, — чтобы раньше времени неосторожно не вызвать взрыва, — а другой конец шпагата обвязал вокруг пояса.

— Готово, Нестеренко…

Шахтёр полез наверх первым. На голову Володи посыпались комья земли, мелкие камни. Володя укрылся стеганкой. Сердце его сильно билось: вот сейчас, через несколько минут, он влезет наверх, дернет за шпагат и взорвет склад…

Нестеренко был уже наверху. Володя не умел, да и не решался лезть так, как шахтер. Он обвязал вокруг пояса канат, по которому они недавно спускались, и дал знак Нестеренко тащить его наверх. Но то ли Володя оказался тяжелым, то ли [585] Нестеренко устал, но подъем шел медленно. Громко скрипел новый канат. Сыпались камни в колодец…

До верха оставалось метра два. И вдруг Володя услышал шум. Глухой удар. Вскрик и снова удар…

Володя уперся руками и ногами в стенки сруба. Веревка, за которую тянул Нестеренко, ослабла — будто кто перерезал ее ножом.

Ясно: наверху немцы. Они убили Нестеренко. Как быть? Взорвать сейчас, сию минуту. Но это верная смерть… Все равно умирать…

Володя нащупал рукой шпагат.

Неожиданно канат снова натянулся. Володя, как пробка, вылетел из колодца и упал у края сруба.

Первое, что он увидел, — три луча электрических фонариков, направленных на него. Вокруг стояли немцы. Рядом, на земле, лежал Нестеренко.

Первая мысль: цел ли шпагат? Володя повел рукой по поясу: шпагат был на месте.

Немцы заметили этот жест. Очевидно, они решили, что Володя тянется за гранатой, ножом или револьвером, и набросились на него. Они скрутили ему руки, больно ударили чем-то в живот. В глазах помутилось. А в голове одна мысль: «Только бы не заметили шпагата, только бы не оборвали, не обрезали его раньше времени».

Володя рванулся было в сторону. Но немцы схватили его, еще больнее вывернули ему руки и потащили куда-то. Володя чувствовал, как все туже натягивается шпагат, как он врезается в тело, и злорадно думал:

«Тяните, гады, тяните… Еще… еще…»

Немцам казалось, что Володя упирается. Они не видели, что ему мешает идти шпагат, и с силой потянули Володю за собой.

Шпагат внезапно ослаб. И тотчас же земля содрогнулась от страшного взрыва. Володя увидел огненный столб, комья взметнувшейся земли, обломки досок, вырванные с корнем деревья, летевшие вверх.

Это было последнее, что видел Володя. Второго взрыва он не слыхал: второй взрыв прогремел минутой спустя. Это Глуховцев взорвал склад над обрывом…

* * *

… — Ну вот, Батя, и вся история со взрывом немецких складов, — закончил Казуб свой рассказ. — А что было дальше, — [586] вы сами знаете. Предупрежденная о взрыве, наша артиллерия открыла ураганный огонь. Начался штурм Крымской. К утру все было кончено: немцев вышибли из станицы. Мы, конечно, одними из первых ворвались на родные улицы. Глуховцев был жив и невредим. Нестеренко погиб. Мы так и не дознались от чего: то ли от контузии при взрыве, то ли от раны на голове — очевидно, когда он вылез из колодца, немцы ударили его чем-то тупым. Словом, погиб Нестеренко… В стороне, у колодца валялись трупы фашистов. Среди них лежал и Володя. Он был жив, но в нем, как говорится, еле душа держалась…

Принесли его в госпиталь, рассказали о нем главному врачу. Несколько дней Володя был на волоске от смерти. Но выжил. Уж не знаю, кому он этим обязан: медицине или своей матери, которая от него ни на шаг не отходила.

— Выжить-то он выжил, но остался инвалидом: левая рука висела как плеть, и ногу он маленько подтаскивал, без палки ходить не мог. Неразговорчивый стал, людей чуждался. Тут-то вот и началась история с моей Катериной.

По правде сказать, я и раньше подмечал за ними неладное, еще когда они до войны в школе учились: уж больно они дружили. Ну. а теперь, смотрю, Катя прямо прилепилась к Володе: ни на шаг от него не отходит. Говорили мне друзья по секрету, будто сама предлагала Володе свадьбу сыграть, но Володя отказался: незачем, дескать, инвалиду жениться. Не знаю, правда это или нет, но на Володю похоже.

Но от Катерины моей легко не отделаешься: наша казубовская порода упрямая. Словом, появляется в Крымской знаменитый профессор из Краснодара. Как наша молодежь притащила его в станицу, сказать не могу.

Долго возился профессор с Володей и, представьте, — вылечил! Полностью вылечил!.. Стал Володя таким, как был до всей этой истории.

Ну, конечно, свадьбу сыграли. Собрались все крымчане-партизаны, которые целы остались. Веселая была свадьба!..