Эпос о Гильгамеше

Там, где светлый Евфрат воды к морю стремит,

Высится холм из песка. Город под ним погребен.

Имя ему Урук. В пыль превратилась стена.

Дерево стало трухой. Ржавчина съела металл.

Путник, взойди на холм, в синюю даль вглядись.

Стадо овец бредет к месту, где был водопой.

Песню поет бедуин, нет, не о грозном царе

И не о славе его. Поет он о дружбе людской.

Античный мир немало знал о богах народов Ближнего Востока. Имена Бела (Баала), Адониса, Осириса, Исиды были на слуху у греков и римлян. Был известен им и Гильгамеш и, как можно думать, уже в древнейшую эпоху, поскольку в поэмах Гомера имеются фрагменты, косвенно свидетельствующие о его знакомстве с великим эпосом Месопотамии. В произведениях латинских авторов можно отыскать и имя Гильгамеш в искаженном виде – Гильгамос^[217]. Римский автор Элиан, писавший по‑гречески, донес до нас версию о чудесном рождении героя, который должен был лишить царства деда. Заточенный в башню, он был освобожден орлом и воспитан садовником, так же как царь Аккада Саргон (Шаррукин).

Отрывок эпоса о Гильгамеше был впервые найден в завале еще не разобранных клинописных табличек Британского музея в 1872 г. Открыватель, ассириолог‑самоучка Джордж Смит, прочел часть строки из XI таблицы: «человек выпустил голубя» – и испытал величайшее потрясение, поняв, что находится у истоков библейского мифа о потопе. С этой находки, собственно говоря, и началась титаническая работа по восстановлению текста эпоса, его интерпретации и переводу на современные языки. Еще не перебрали всю землю с «холмов мертвых», в которой могут скрываться клинописные таблички или их обломки с текстами о Гильгамеше. Но эпос уже вошел в наше сознание как шедевр мировой литературы.

Эпос о Гильгамеше создавался тысячелетиями. Первоначально Гильгамеш был героем шумеров, царем славного шумерского города Урука. Древнейшая пиктографическая, доклинописная форма его имени засвидетельствована в этом городе, а также в другом шумерском центре – Шуруппаке^[218], откуда был родом герой того же эпоса Утнапишти. Однако древнейшие свидетельства о Гильгамеше датируются лишь 2150 г. до н. э. – это изображения героя на глиняных цилиндрах в окружении зверей.

В несколько более поздних записях из другого шумерского города, Ура, повествуется о подвигах Гильгамеша и его отца Лугальбанды. В тех же текстах упоминается Энмеркар, возможно, дед Гильгамеша. Бо́льшая часть написанного шумерами о деяниях Гильгамеша – это краткие сообщения. Интерес к Гильгамешу в Уре был, скорее всего, связан с тем, что правивший в городе царь Шульги (2105–2103) объявил богиню Нинсун, родительницу Гильгамеша, своей матерью и, соответственно, Гильгамеша своим братом.

Некоторые шумерские мифы о Гильгамеше были инкорпорированы в аккадский эпос. Это: 1. Гильгамеш и дерево Халиб. 2. Гильгамеш и чудище Хувава. 3. Гильгамеш и бык небес. 4. Смерть Гильгамеша. 5. Потоп. 6. Спуск Инанны (Иштар) в подземный мир. Шумерские версии существовали отдельно. Аккадяне же, переработав в начале II тысячелетия до н. э. шумерское мифологическое наследие, создали эпос о Гильгамеше, ставший известным многим народам Ближнего Востока. За пределами Месопотамии его отрывки находят в Палестине (Мегиддо) и в Сирии (Угарит). Существуют хурритский и хеттский переводы эпоса.

Шумерская глиняная табличка с пиктографическими надписями, предшествовавшими клинописи. Лувр. Париж

Клинописная надпись из Персеполя

Таблички с канонической версией мифа были обнаружены в царской библиотеке Ниневии во многих экземплярах. Ими пользовались ассирийские цари Синаххериб, Ашшурбанипал и их придворные. Каноническая версия из Ниневии использовала и адаптировала некоторые шумерские версии, но она включила (преимущественно в первой части эпоса) и другой материал.

По богатству содержания, по неустаревающей злободневности жизненных проблем эпос о Гильгамеше не имеет аналогов в дошедшей до нас древней литературе. Из стихов вырисовывается город‑государство не только в зримых подробностях – городская стена, храмовый центр, царский дворец, лежащая за стенами сельская местность, где живут пастухи со своими стадами, где есть место для охоты, но и как социальный организм со своими неповторимыми особенностями и вечными неразрешимыми вопросами. Это прежде всего вопрос власти. Главный герой, для восхваления которого в начальной части поэмы у автора не хватает слов, на деле оказывается деспотом, создающим для населения невыносимые условия существования. Впрочем, автор поэмы находит проблеме дурной власти решение, близкое по направлению тому, по которому в XVIII в. шел Жан‑Жак Руссо: возвращение к природе, к естественности. В город вводится неиспорченный человек природы, дитя степей Энкиду. Равный Гильгамешу по силе, он, благодаря неиспорченности и истинной человечности, добивается превращения буяна и тирана в идеального правителя и народного защитника.

Для людей древнего мира, как и для современного, хотя и в меньшей степени, вставал вопрос об отношении к высшей силе (богам, богу). Для обычного человека, например, римлянина, это была проблема долга богам, которая решалась принесением жертв в надежде на ответные дары богов. Гильгамеш, на две трети бог, на одну человек, был интеллектуалом, философом. Недаром автор, рассказывая о его доблестях, вспоминает о семи мудрецах. Заглавную роль в Уруке и других городах Месопотамии играла богиня любви и плодородия Инанна. Гильгамеш пользуется услугами жрицы этой богини, чтобы привести в город Энкиду. Но открывшиеся ему благодаря встрече с Энкиду преимущества дружбы раскрывают грязь и порочность всего того, что было уже тогда принято называть «любовью».

Схватка с Иштар, сначала словесная, а затем и с применением оружия, заканчивается для великой богини величайшим позором. Ей, покровительнице фаллического культа, бросают в лицо фаллос быка, избранного ею для наказания Гильгамеша. Конфликт с Иштар заставляет богов принять логически закономерное решение – покарать не Гильгамеша, а Энкиду, ибо ему он обязан не столько победами над чудовищными внешними силами, сколько победой над самим собой. Без Энкиду Гильгамеш не может существовать в испорченном цивилизованном мире. Он уходит в пустыню, как много столетий после него поступали пророки Израиля. И там же, в пустыне, он принимает решение вопреки законам богов вернуть Энкиду к жизни.

Смерть… Перед нею стоит в страхе и недоумении каждый человек в отдельности и человеческое общество в целом. В древности была создана разветвленная мифология смерти, на разработке которой выросла слава Гомера, Вергилия, Данте. Но автор эпоса о Гильгамеше был первым в этом ряду гениев, и его герой, опускаясь в страну без возврата, не руководствуется ни жаждой славы, ни политическими соображениями. Им руководит только дружба. Конечно же и Гомер дал великий образец дружбы – Ахилла и Патрокла. Но Ахилл не отправляется в аид, он посылает туда замену, беззащитных троянских пленников.

Гильгамеш был богоборцем, великим предшественником Прометея. Его подвиг, превосходящий все, о чем мог помыслить смертный, не приводит к желаемому результату. Но и потерпев поражение, Гильгамеш остается непокоренным и продолжает вызывать у нас чувство гордости своей человечностью, верностью и отвагой.

Таблица I

Обо все испытавшем хочу стране я поведать^[219],

Обо все изучившем, о сделавшем тайное явным,

Весть передавшем из давних времен допотопных,

Об утомленном скитаньями в странах далеких,

О рассказавшем о них на вечном памятном камне,

О впервые опоясавшем град наш Урук^[220]стеною,

О давшем ограду Эанне^[221], великой святыне Урука.

На стену Урука взойди, кирпич ее прочный потрогай.

Не им ли он был обожжен?^[222]Посети ограду Эанны,

Ту, в которой теперь богиня Иштар поселилась,

Вспомни царя Гильгамеша, его величье и славу.

Не было среди владык земных ему доблестью равных.

Семеро мудрецов ему служили примером^[223].

Был владыка Урука рожден царем Лугальбандой,

Мать же его – госпожа Нинсун, степная телица.

Не потому ли себе не ведал он в доблести равных?

Были открыты ему всех горных хребтов перевалы.

Мог пересечь океан он, просторы открытые моря,

Солнца увидеть рождение на далеком Востоке.

На две трети бог, на одну человек он^[224].

Мог своей красотою с любым он соперничать богом.

Был он в сражении туру степному подобен.

И его оружие пукку^[225]удивления было достойно.

Охота на зверей с помощью сети. Рельеф из дворца Ашурбанипала в Ниневии

И дружинники были ему^[226]семьею родною.

И поднималась дружина по данному знаку мгновенно.

Днями‑ночами он с молодцами буйствовал плотью.

Счастья отцовского старцу не оставляя,

Матери не оставляя услады, единственной дщери.

Муж за супругу свою и ночью не мог быть спокоен^[227].

Жалобы на Гильгамеша, на буйство его и дружины

Спать не давали всевышним, лишая покоя и Ану.

И обратился народ однажды к богине Аруру:

– О богиня, ты род человеческий сотворила.

Кто тебе помешает создать Гильгамешу подобье?

Кем бы он ни был, но пусть ни в чем ему не уступит.

Просьба достигла небес и затронула сердце богини.

Руки она омыла в воде, со дна ком глины достала

И, отщипнув от него, сотворила мужа Энкиду,

Воина‑дикаря, покрытого длинною шерстью.

Волосы на голове его спелым колосьям подобны.

Вырос он средь зверья, о человеке не зная.

Быстрые были газели ему родною семьею,

Траву он с ними щипал и теснился у водопоя.

Как‑то охотник, искавший добычу, увидел Энкиду,

В ужасе лук уронив, он на миг застыл без движенья.

Смог он впервые понять, кто газельему стаду,

За которым он гнался, давал такую защиту.

Даже домой возвратившись, трясся от страха охотник.

Лишь увидев отца, освободился от дрожи.

– Встретил я мужа сегодня, силой подобного богу.

С гор он спустился в пустыню вместе со стадом газелей.

Лук уронил я и понял, кем все засыпаны ямы,

Что я нарыл на тропе, накрывая снаружи листвою.

Муж этот мне ненавистен. Меня он лишает добычи.

Жалобу сына услышав, мудрый старец ответил:

– Не по тебе этот муж. Не равен ты ему силой.

Но и на силача отыщется в мире управа.

Город есть славный Урук. Им царь Гильгамеш управляет.

Нет на этой земле между рек человека сильнее.

Ты к нему обратись, и тебе помочь он сумеет.

Ловчего речь услыхал владыка великий Урука.

Дал ему он совет, обещая защиту и помощь:

– Ты в Эанну сходи, посети владенье Инанны.

Воле ее и люди и звери степные покорны.

Служит Инанне Шамхат^[228]юным девичьим телом.

Сила ее – красота, пред которою все уступает.

В степь ступайте вдвоем, вдвоем возвращайтесь с победой.

Двинулись оба они из Урука в степные просторы.

К третьему дню водопоя достигли и сели в засаду.

День протекает, и также и другой, за ними следует третий.

Звери приходят напиться по своим протоптанным тропам.

Нет тем животным конца, сердца веселящим водою.

– Вот он! – выкрик охотника девы дремоту нарушил. –

Лоно открой и наружу выставь быстрее красоты.

Зрелищем ошеломлен, к тебе подойти он захочет.

Вавилонский храм в Ниппуре (реконструкция)

Не испугайся. Губам его дай прикоснуться.

Выпей дыханье из уст. Пусть телом тебя он покроет.

Дай наслажденье ему – для женщин привычное дело.

И о зверях позабудет, с какими он вырос в пустыне.

Так приступай же. И пусть тебе ласки будут приятны.

Грудь обнажила Шамхат, одеянья свои распахнула.

И дикарь, к ней прильнув, позабыл все на свете.

Шесть миновало ночей, им седьмая катилась на смену.

Занят Энкиду Шамхат и с тела ее не слезает.

Утро настало, и взгляд свой он к стаду направил.

Ужас в глазах у газелей, не узнающих собрата.

Хочет он к ним подойти, но в страхе они разбежались.

Ноги не держат Энкиду, не бегать ему, как бывало.

Силу зверя утратив, человеческий разум обрел он.

Сел у ног он блудницы, словно покорный ягненок.

– Слушай, Энкиду, – вещает она. – Ты богу красою подобен.

Что тебе степь и трава, бессловесные дикие звери?

Хочешь тебя отведу я в Урук несравненный^[229]

К дому владыки небесного Ану и к Гильгамешу?

Мощью с ним пока еще в мире никто не сравнился.

Дружба тебя ожидает, какой еще в мире не знали.

Тотчас лицо просветлело Энкиду, и к дружбе он сам потянулся.

– Что ж, я готов, – отозвался. – Веди к своему Гильгамешу.

Сила его не пугает. И брошу я клич средь Урука:

– Вот я, рожденный в степи, взращенный в стаде газельем.

Мощь моя велика. Мне судьбы людские подвластны.

Двинулись в путь на заре. А в Уруке в то самое утро

Царь пробудился на ложе, напуганный сновиденьем.

– Нинсун, телица степная, – к богине он обратился, –

Сон непонятный и странный мне душу теснит и смущает.

В сонме мужей незнакомых, средь звезд вдруг я оказался.

Кто‑то набросился сзади, и я почувствовал тяжесть,

Тело могучего воина, словно из воинства Ану.

Сбросить его я пытался, но были напрасны усилья.

Град мой Урук пробудился вместе со всею округой.

Люда такого скопленья никто доселе не видел.

Что до дружинников верных, они в ногах исполина.

Вскоре и сам я к нему всею душой потянулся.

Трудно поверить, но брата мне он казался дороже.

– Сон твой, о милый мой отрок, – богиня царю объяснила, –

Послан благими богами, и пусть не внушает он страха.

Муж, с каким ты боролся, он не из воинства Ану.

Не небеса исполина – пустыня и горы взрастили,

К мощи его прирожденной и я добавила силу,

Чтобы к нему, как к супруге, ты всей прилепился душою,

Чтобы и в счастье и в горе вы были всегда неразлучны.

Таблица II

Временем тем же из степи Шамхат и Энкиду выходят,

К дыму костра и к овинам, и к деревеньке пастушьей.

Видя гостей необычных, пастухи побросали работу

И окружили толпою шумливой Шамхат и Энкиду.

Слышались речи: – Похож он на самого Гильгамеша.

– Нет! Он немного пониже, но костью, пожалуй, покрепче.

Уж не Энкиду ли мы принимаем, рожденного степью?

Как он могуч! Словно воин небесного царства.

Вынесли хлеба гостям и поставили перед Энкиду.

Он без внимания, словно бы бросили под ноги камень.

Мех притащили с сикерой – к нему он не прикоснулся.

Был не обучен еде он, в которой жизнь человека,

И голова доселе его от хмеля еще не кружилась.

– Ешь же, Энкиду, – Шамхат увещевала гиганта. –

Пей же сикеру, напиток, всему зверью незнакомый.

Хлеба отведал Энкиду, так что другим не досталось.

Мех осушил глотком он единым, и душа разгулялась.

Тело свое он ощупал и умастился елеем.

Шерсть на груди полотном добротным прикрыл он.

Спать улеглись пастухи, отправился он на охоту.

Львов по степи погонять и волков, что овец истребляют.

Утром в Урук несравненный ушли Шамхат и Энкиду.

В стены вступил он, едва не разрушив ворота.

Домы покинул народ и улицы града заполнил,

Чтобы чудо узреть, шагающего исполина.

Руки и ноги, подобные бревнам, какие привозят

С гор Ливана далеких. А где же блудница,

Где Шамхат, красотой которой гордилась Эанна?

Словно ягненок, плетется она за Энкиду.

Как жеребенок на поле за маткою‑кобылицей.

Вот и клич раздается, всему Уруку знакомый.

Клич, при котором обычно мужья закрывали все двери,

Чтоб на глаза Гильгамешу их жены не попадались.

Настежь распахнуты двери и страхи былые забыты.

Город у храма Ишхары застыл в ожидании битвы^[230].

Кто‑то от полного сердца желает победы пришельцу.

Может быть, время наступит, какого не чаяли люди,

Может быть, новый правитель спокойнее прежнего будет,

Женщин оставит в покое, каким‑нибудь делом займется.

Меж тем герои схватились, пытаясь друг друга осилить.

Ноги их от напряженья в землю ушли по колена.

Земля застонала от боли, какой от рожденья не знала.

Вздулись жилы на шеях и стало тяжелым дыханье.

Капли соленые пота катились с лиц их потоком.

– Что мы, подобно баранам, друг в друга лбами уперлись? –

Молвил властитель Урука и первым мышцы ослабил.

Вот они друг против друга стоят, обсыхая на солнце.

Не только люди Урука, Шамаш, что всю землю обходит,

От сотворения мира схватки подобной не видел.

– Ты вразумил меня силой, – царь обратился к Энкиду. –

Аккадская печать с мифологическим сюжетом

Прежде, признаюсь, в тщеславье себе не мыслил я равных.

Силой равны мы, Энкиду, а равенство – дружбы основа.

В день этот оба они перед ликом Нинсун предстали.

– Мать, вот тот друг, о котором ты, сон разъясняя,

Мне говорила недавно: Энкиду, рожденный пустыней,

Равновеликий во всем мне и брата родного дороже.

Вот он, не знающий рода, рожденный горами и степью.

Но никому не сравниться с другом моим в целом мире.

В голос заплакал Энкиду, услышав слова Гильгамеша.

Слезы катились со щек, прожигая у ног его землю.

– Что же ты плачешь? – спросил Гильгамеш у Энкиду. –

Что тебе в речи моей показалось обидным?

– Я не обижен, – признался Гильгамешу Энкиду. –

Время мое проходит. Безделием я недоволен.

Силы мои иссякают. Не вижу я им примененья.

– Прав ты, – сказал Гильгамеш. – Ведь о деле и я помышляю.

Слушай: страна мне известна, на степи она не похожа.

Высятся горы Ливана, покрытые кедровым лесом.

Лес этот оберегает чудовищный воин Хумбаба^[231].

Необозримые горы. Никто в глубину не проникнет.

Собрано зло в его теле. Давай уничтожим Хумбабу

И зло изгоним из мира, и кедры также порубим.

– Эти места мне знакомы, – Энкиду тотчас ответил. –

Там по соседству бродил я вместе со стадом газельим.

Необозримый там лес. Никто в глубину не проникнет

За ров, за границу лесную. Голос Хумбабы я слышал.

Он урагану подобен. Уста же Хумбабы – пламя.

Он смерть из уст выдыхает. Кто с ним захочет сразиться?

– Этого я и желаю, – Гильгамеш ответил Энкиду.

Ни лес меня не пугает, ни ров, что его окружает.

Львиноголовый орел Анзуд на печати из Ура

В лес мы проникнем. Есть у меня боевая секира.

Другое оружье умельцам мы нашим закажем.

Сломим, Энкиду, с тобою любую враждебную силу.

Тотчас, голос возвысив, Гильгамеш призывает умельцев:

– Вы, умельцы Урука, раздуйте горнила мехами.

Пусть поднимается пламя, чтоб его видел Хумбаба.

Пусть расплавятся камни зеленые – те, что привозят

На кораблях из‑за моря. Пусть медь разливается в формы

И превратится в секиры, что нам по руке придутся.

Царю поклонились умельцы, взметнулся огонь над Уруком.

Издали город казался огромной пылающей печью.

Узнав, что замыслил владыка, народ жилища покинул.

Старцы шагали степенно, шествие возглавляя.

Шум голосов на собранье подобен был шуму Евфрата

В дни, когда льдины крошатся где‑то в его истоках.

– Слушайте, старцы Урука, – царь свой голос возвысил. –

Слушай, народ Урука. Хумбабу хочу я увидеть.

Чье имя страны сжигает и сотрясает все горы.

И среди кедров могучих хочу его одолеть я

И имя возвысить Урука, – пусть мир это имя услышит.

И мне поклонятся кедры, как пленников, вам их доставлю

И имя свое навеки прославлю среди народов.

– Ты молод еще, владыка, – все разом ответили старцы. –

Следуешь зову сердца, с разумом не считаясь.

Могуч и страшен Хумбаба, погибнешь ты в схватке тяжелой.

Ведь для него оружье твое, что кедровая хвоя.

Бросив взгляд на Энкиду, старцам владыка ответил:

– Старцы, на брата взгляните и свои оставьте волненья.

С ним мне Хумбаба не страшен. Вместе добудем победу.

Мне ли Хумбабы бояться, друга такого имея.

Не одолеет один кручи, а двое взберутся.

Скрученный вдвое канат разорвется не скоро.

Сильного друга обрел я. Готов с ним идти на любого.

Таблица III

Благословили старейшины братьев, проговорив на прощанье:

– Ты, Гильгамеш, повелитель, на силу свою не надейся.

Во всем положись на Энкиду. Степные он ведает тропы,

К дальним походам привычен и к кедрам он знает дорогу.

Ты же, Энкиду, о друге заботься. Устанет – подставь ему спину,

Грудью прикрой его в битве и вырой в пустыне колодец,

Чтобы мог он напиться. Царя мы тебе поручаем.

Если в Урук возвратится, ты будешь с великой наградой.

Мифологический сюжет на печати из Суз

Только из города вышли, Гильгамеш свой голос возвысил:

– Друг мой, давай в Эгальмах^[232]возвратимся,

Там перед Нинсун мы с тобою предстанем.

Жизни пути ей известны, богиня поможет советом.

В дом величайшей богини с робостью братья вступили.

Сына увидев, Нинсун удивленно вскинула брови.

– Вижу я, ты при оружье, – к Гильгамешу она обратилась. –

Враг ли какой угрожает Уруку и ты моей помощи ищешь?

– Враг не опасен Уруку, – Гильгамеш богине ответил. –

Мы угрожаем Хумбабе, защитнику кедров ливанских.

Зло все земное вобрал он, и мы его уничтожим.

Братьев оставив одних, богиня к себе удалилась

Чудное тело свое освежить очищающим корнем,

Грудь ожерельем украсить и лентою опоясаться.

Это все совершив, она на кровлю восходит.

Там, воскурив благовонья, свой возвысила голос:

– Шамаш, бог справедливый, огибающий небо и землю,

Гильгамеш мне тобою дарован, объясни же, коль пожелаешь,

Почему ты вложил мне на горе в него беспокойное сердце,

Почему на дорогу направил, ему грозящую смертью?

Говорят, что зла в мире много, но пускай с ним бьются другие.

Так возьми же, по крайней мере, над сыном моим попеченье.

Когда ты во мрак уходишь, поручай его стражам ночи.

Помолившись, с кровли спустилась и кадильницы погасила,

А затем позвала Энкиду и к нему обратилась с речью:

– Ты воин могучий, великий, хотя и не мною рожденный,

Тебя посвящаю я сыну, служи моему Гильгамешу

С девами‑жрицами вместе, какие верно мне служат.

И в знак посвящения надела ему на могучую шею

Талисман от бедствий и сглаза, а также ему вручила

Каравай, ей самой испеченный…

Таблица IV

Снова двинулись братья Шамаша дорогою торной,

Дружеским взглядом хранимые. День завершив, отдыхали,

Хлеба ломоть съедали и утром двигались дальше.

После ночи одной Гильгамеш обратился к Энкиду:

– Звал ты меня. Меня ты коснулся? Сон почему оборвался?

С тройкою туров могучих один в степи я схватился.

Пыль столбами взметнулась от мощных копыт и от рева.

Был я сражен. Но кто‑то, не ведаю – зверь, человек ли,

Мне поспешил на подмогу, дал из кувшина напиться.

Что означает видение это и что оно мне предвещает?

– Слушай меня, Гильгамеш! – отозвался Энкиду. –

Сон твой прекрасен и пусть он тебя не пугает.

Тот, кто пришел на подмогу, – не человек и не зверь он,

Статуэтка зубра. (II тыс. до н. э.)

Шамаш, наш бог милосердный или, возможно,

Родитель твой Лугальбанда. Поверь мне:

Подвиги, что совершим мы, не будут людьми позабыты.

Снова шагали они и вновь становились на отдых,

Хлеба съедали ломоть и были тревожимы снами,

Ибо виденья ночные богами даны человеку.

Вновь проснувшись средь ночи, к Энкиду царь обратился:

– Звал ты меня. Меня ты коснулся? Сон почему оборвался?

Сон расскажу я другой. В ущелье мы оказались.

Вдруг послышался грохот. На меня скала обвалилась,

Ноги мои придавив. И вдруг появляется некто,

Видом прекрасный. Он с меня камни отбросил,

Сердце мое успокоил и дал из кувшина напиться.

Кто этот друг неизвестный? Узнать хочу я, Энкиду.

– Друг мой, – молвил Энкиду, – этот твой сон превосходен.

Благо тебе он сулит, хотя ты и был им напуган.

Ведь не гора обвалилась, это рухнул Хумбаба.

Кедров хранитель могучий отныне нам не опасен.

Сбросим мы тело Хумбабы птицам и псам на съеденье.

И снова шагали они и вновь на привал становились.

Хлеба съедали ломоть. Энкиду вырыл колодец.

К краю его Гильгамеш подошел и бросил щепотку

Взятой из дома муки и к горе обратился:

– Слушай, гора, и ночное пришли мне виденье.

Ветер холодный подул. Энкиду накрыл Гильгамеша,

Рядом остался стеречь он друга, уснувшего сразу.

Вновь проснувшись средь ночи, к Энкиду царь обратился:

– Третий сон мне привиделся, самый ужасный.

Небо вопило, корчась от боли. Земля грохотала.

Молнии в небе сверкали, ливень был смерти ужасней.

Гора, что вчера нависала, сделалась пеплом летучим.

Смысл сна распознавший, Энкиду сказал Гильгамешу:

– Вот что сон означает: Хумбаба намного опасней,

Чем мы с тобою считали. В пламенном он одеянье,

Точнее – в семи одеяньях, надетых одно на другое.

Он под могучей защитой, и чувствую я, что разумней

Будет в Урук возвратиться, с ним не вступая в сраженье.

Тело мое онемело, и в ногах появилась слабость.

– Брат, – Гильгамеш возражает. – Неужто ни с чем мы вернемся,

Путь проделав великий? Неужто уступим Хумбабе?

Вспомни победы былые, и дух твой, Энкиду, окрепнет,

Оцепененье прогонит, вновь мышцы наполнятся силой.

Таблица V

Ров перейден, и вступают они удивленно

В строй лесных великанов. Дышала природа покоем,

Но коварный Хумбаба к ним подползал незаметно.

Мощное тело его в одеянии было волшебном.

Шамаш заметил опасность, и с неба ударила буря.

Восемь он выпустил ветров, и громы загрохотали.

Молнии перекрестились, словно мечи великанов.

И ослепленный ветрами, и оглушенный громами,

Силы теряя, Хумбаба голос могучий возвысил:

– Сдадимся тебе, победитель! Можешь взять меня в рабство!

Кедров сруби, сколько хочешь, лесов моих порожденье.

Сам их на место доставлю, дворец для тебя я воздвигну.

– Вспомни коварство Хумбабы! – послышался голос Энкиду. –

Он не достоин пощады. Но с ним мы покончим позднее.

Много опасней Хумбабы лучи в одеянье волшебном.

Если погашены будут, творец их могучий затмится.

– Нет! – Гильгамеш отозвался. – Если изловлена птица,

Птенчикам некуда деться. Сначала Хумбабой займемся.

Что до лучей сиянья^[233], оставим их напоследок.

Так, убеждая Энкиду, топор Гильгамеш поднимает,

Бог Энки и сражающиеся герои

С силой его направляя прямо в затылок Хумбабы.

В грудь хранителя кедров меч свой вонзает Энкиду.

– Время птенцами заняться, – молвил владыка. – И сразу

Стал топтать он ногами светящееся одеянье.

Меж тем Энкиду другое сорвал с неподвижного тела

И бросил в яму с водою – и в яме вода закипела,

Пар испуская горячий. Энкиду же сеть набросил

На пять остальных сияний. И все они оказались

В той же кипящей яме, ее заполнив до края.

– Теперь возьмемся за кедры! – сказал Гильгамеш и секирой

Он по стволу ударил. И лес задрожал от удара.

– Что ты делаешь, друг мой, – проговорил Энкиду. –

Тело живое ты губишь. Я чувствую запах крови.

Сходна она с людскою, только цвета другого.

Таблица VI

Утром, от сна пробудившись, Гильгамеш очищает оружье.

Грязное скинув с себя, все чистое он надевает.

В мантию облачившись, он примеряет тиару.

На красоту Гильгамеша Иштар направила взор свой.

С речью к нему обратилась: – Супругом стань мне, владыка!

В дар от меня ты получишь небесную колесницу,

Золотом блещут колеса, остов янтарный пылает.

Сразу же быстрые мулы тебя на небо доставят.

Ты дворец мой увидишь и пройдешь через двери

В благоухание кедров. Перед тобою колени

Слуги мои преклонят и одарят великим богатством.

– Слушать тебя не желаю. – Гильгамеш отвечает богине. –

Лучше тебя одарю я дарами, какими желаешь.

Дом твой небесный украшу, зерном амбары наполню,

Только б тебя не коснуться. Твое отвратительно лоно.

Ты – как жаровня, которая в стужу тепла не приносит,

Ты – как дырявая дверь, что в дом пропускает все ветры,

Ты – как колодец без крышки, песчаному вихрю открытый,

Ты – сандалия, жмущая ногу, мех, пропускающий воду.

Вспомни, кого ты любила, и в любви клялась, не краснея.

Где юноша чудный Думузи и почему он страдает?^[234]

Пастушонка‑птичку любила и его, как других, погубила.

Слышишь, как он рыдает: «Крылья, верните мне крылья!»

Лев могучий тебе полюбился – семь ловушек ему награда.

Жеребца ты на ложе пустила, чтобы отправить в конюшню,

Чтоб уздечку в рот ему всунуть и лишить желанной свободы.

И еще пастуху‑козопасу ты любовь свою подарила.

На костре выпекал он лепешки, сосунков приносил ежедневно –

Ты ж его превратила в волка, и его гоняют подпаски.

Был тобою любим Ишаллану, твоего он касался лона.

Где теперь этот муж влюбленный? В паука ты его превратила!^[235]

Эту дерзкую речь услыхав, взвилась в небо богиня осою

Ассирийские пехотинцы (VIII в. до н. э.)

И предстала перед очами своего родителя Ану.

Слезы лились потоком, а глаза, как звезды, сверкали.

– О отец мой, – вопила она. – Гильгамеш причинил мне обиду:

Перечислил мои прегрешенья, опорочил меня перед всеми.

– Ты сама, – ей родитель ответил, – оскорбила царя Урука.

Потому‑то и перечислил Гильгамеш твои прегрешенья.

– Нет, он будет мною наказан, – не унималась богиня. –

Если меня не поддержишь, Нижний мир я открою +

И оттуда выпущу мертвых, чтобы живых всех пожрали.

Устрашенный этой угрозой, обратился Ану к богине:

– Я согласен. Какую же кару ты решила ему назначить?

– Бык мне твой нужен, – сказала богиня, – пусть Гильгамеша погубит.

– Будет бык, – отвечает Ану. – Только он нуждается в корме,

Ибо бык он земной, не небесный, любит он траву и мякину,

Но в зерне его главная сила. Так очисти людские амбары,

Чтобы бык мой не был голодным и сражаться мог с Гильгамешем.

– Будет сделано все, что ты просишь, – отвечала отцу богиня.

Эту ночь запомнили люди. Бык свалился с неба на землю,

Опустился на берег Евфрата. В семь глотков осушил он реку,

И побрел он, мыча, к Уруку, – ведь Иштар его погоняла.

До сих пор можно видеть ямы от дыхания страшного зверя.

Шум услышали побратимы и покинули города стены.

Бык, узрев идущих героев, брызнул в лица им едкой слюною

И хвостом ударил огромным. От удара Энкиду согнулся,

И за рог он быка ухватился, приподняв могучую морду.

Гильгамеш же ударил в горло, и свалился бык бездыханным.

У чудовища вырезал сердце Гильгамеш в подарок Шамашу.

Со стены Урука богиня изрыгала во гневе бессильном

Побратимам проклятья. И тогда Гильгамеш изловчился –

У быка он вырезал корень и швырнул им в лицо богини.

Созвала всех блудниц богиня, чтоб оплакать эту потерю, –

Бычий огромный корень, что на ствол был похож древесный.

Гильгамеш же созвал умельцев, чтоб рога в серебро оправить.

В них входило шесть мер елея, чтобы им совершить возлиянье

В честь отца своего Лугальбанды.

Таблица VII

День тот веселье принес им. До темноты вспоминали,

Как быка поразили и как над Иштар надсмеялись.

В сон погрузились они. И средь ночи вскрикнул Энкиду,

Разбудив Гильгамеша, о виденье поведал он другу.

– Мне небесный дворец приснился и великих богов совещанье.

И вещает Ану Эллилю: – Но они быка погубили

И Хумбабу, хранителя леса. И они похитили кедры.

Гильгамеш за это в ответе. Умереть царь Урука должен.

– Нет, за все ответит Энкиду! – возмущенно Эллиль воскликнул.

В разговор их Шамаш вмешался: – За какую вину он в ответе?

Не твоим ли велением, Ану, бык небес и Хумбаба убиты?

– Помолчал бы ты лучше, сын мой, – отозвался Ану во гневе. –

Ведь ты сам был их провожатым и пособником их преступлений.

Лег Энкиду на ложе бледный. Его губы затрепетали.

Гильгамеш залился слезами: – Почему, о друг мой любезный,

Почему меня оправдали? Ведь мы оба Хумбабу убили

И быка небес поразили. И советчиком был нам Шамаш.

Но тебя я спасу от смерти. Умолю я богов о прощенье.

На алтарь принесу все богатства. Все кумиры озолочу я.

Вдруг послышался Шамаша голос, проникший вместе с лучами:

– Не помогут вам эти жертвы. Ни к чему вам золото тратить.

Не меняет Ану решенья, не вернется в уста ему слово.

Такова судьба человека. Все живущее смерти подвластно.

– Я готов богам подчиниться, – в слезах отвечает Энкиду. –

Нападение хищников на людей на печати из Ура

Пусть сбудется все, что предрек ты, сон посылая вещий.

Но пока со мною мой разум, прими мои пожеланья.

Я, как зверь, родился в пустыне и людских не знал бы страданий,

Если б мимо прошел охотник, не привел бы в пустыню блудницу.

До сих пор бы с газелями пасся и теснился у водопоя.

Пусть же будет кара обоим. Посылаю я им проклятья.

Пусть охотника руки ослабнут и он тетивы не натянет!

Пусть стрела не достигнет цели, пусть капкан его звери обходят!

Но обрушатся главные беды пусть на злодейку‑блудницу.

Об очаге пусть забудет, пусть ее из гарема прогонят!

Пусть пиво впрок не пойдет ей, пусть оно выйдет рвотой!

Пусть живет одинокой и пусть на холоде стынет!

Пусть посетит ее нищий, пусть бродяга ее колотит!^[236]

Шамаш возвысил свой голос: – Не виновата блудница.

Я проклятье снимаю. Кто, Энкиду, кормил тебя хлебом?

Кто познакомил с сикерой, что людям приносит забвенье?

Кто в товарищи дал Гильгамеша, что сейчас сидит с тобой рядом?

Он сердце твое успокоит, как положено брату и другу,

На почетное ложе уложит, призовет он царей иноземных

И, обряд свой исполнив скорбный, удалится ко львам в пустыню.

Таблица VIII

Едва лишь утро зарделось^[237], Гильгамеш над Энкиду склонился,

Положив на грудь ему руку, гимн пропел погребальный:

– Сын пустыни и друг мой лучший, породила тебя антилопа,

Молоком ты вскормлен газельим на далеких пастбищах горных.

О тебе вспоминают звери, что теснятся у водопоя,

В кедровых рощах, Энкиду, о тебе вздыхают тропинки,

Плачут гор лесистых уступы, по которым с тобой мы взбирались.

И Евлей^[238]проливает слезы, и рыдает Евфрат многоводный,

Возвратившись в прежнее русло, о быке небес вспоминает.

Слезы льют старейшины града, те, что нас в поход провожали,

Борьба эпического героя Гильгамета со львом (вавилонская цилиндрическая печать)

Женщины плачут в Уруке, тебя угощавшие хлебом.

Плачет тот, кто вина тебе подал. Свои волосы рвет блудница,

Тебя приведшая в город превратившимся в человека.

Как же мне о тебе не плакать, когда мы как братья родные.

Ты, Энкиду, – топор мой мощный, ты мой кинжал безупречный,

Щит мой, меня спасавший, плащ, что ношу на праздник.

Почему ты меня не слышишь? Тронул грудь, а сердце не бьется.

Покрывалом тебя накрою, как лицо накрывают невесте…^[239]

Едва лишь утро зарделось, призвал Гильгамеш всех умельцев,

Всех сильных руками – кузнецов, камнерезов и прочих.

Поручил им кумир изготовить, какого не было в мире.

Чтоб стоял, как живой, Энкиду на подножье из вечного камня.

Чтоб из золота было тело, лик из светлого алебастра,

Чтобы кудри лоб украшали и сияли ляпис‑лазурью…

Едва лишь утро зарделось, слепил Гильгамеш фигурку,

Изготовил столб деревянный, на него фигурку, поставил.

Сосуд из лазури медом наполнил, чашу из сердолика елеем

И к богам обратился небесным с мольбой о душе Энкиду.

Жертву учуяли боги, Гильгамеша услышали слово,

И из жилищ небесных они опустились на землю,

Эллиль уста открывает, вещает он Гильгамешу:

– Все, что дыханье имеет, должно подчиняться закону.

Пахарь взрыхляет землю, сеет, посев убирает.

Ловчий зверей убивает, сыт он и в шкуре звериной.

Но смерть постигает любого, мрак сменяется светом,

Свет же сменяется мраком. Жребий людей одинаков.

Ищешь чего же ты в мире, живущем по вечным законам?

Таблица IX

Сердце терзая плачем, Гильгамеш свое царство покинул.

Бежал Гильгамеш в пустыню. И у холмов песчаных,

Похожих на женские груди, он опустился на землю.

В сон погрузился мгновенно. Но он не принес утешенья.

И, не дождавшись рассвета, он направился в горы.

Львиный рык он услышал, увидел, что звери резвятся,

Словно щенята играя. – Почему вам неведомо горе, –

Гильгамеш ко львам обратился. – Ушел ведь из жизни Энкиду,

Тот, с которым когда‑то у водопоя теснились,

Стрелы от вас отводивший, засыпавший землею ловушки,

Где Энкиду, скажите? От зверей не дождавшись ответа,

Гильгамеш поднимает секиру и бросается молнией к стае.

Упал стрелою меж львами, беспамятных сокрушая^[240].

Сразу за перевалом простирались крайние горы.

В бездну их корни уходят, касаются неба вершины.

Здесь начало восхода и окончанье заката,

Горы по имени Маша^[241]. Дверью закрыта пещера

И стражи ее охраняют в облике скорпионов,

Но с головой человека.

Ужас превозмогая, Гильгамеш к скорпиону подходит.

– Людям здесь нет прохода, – сказал скорпион. – Только Шамаш

Может вступить в пещеру. Ему лишь открыты ворота.

– Я ищу умершего друга, – Гильгамеш отозвался со стоном. –

Был Энкиду мне младшим братом, и сразили мы вместе Хумбабу.

Победа в облике Митры, перерезающая быку горло

Также вместе быка одолели. Я хочу Утнапишти увидеть.

Он один лишь бессмертья добился. Пропусти меня в эту пещеру.

И открылись бесшумно двери, уступая могучему чувству.

Вступил Гильгамеш в пещеру и шагал, шагов не считая.

То, что для Шамаша было одною короткою ночью,

Для Гильгамеша стало дюжиной лет без рассвета.

И все же рассвет забрезжил, и все же дыханье ветра

Щек Гильгамеша коснулось. Шагая ветру навстречу,

Он вышел из мрачной пещеры. Взору открылась роща.

С деревьев плоды свисали, похожие на земные,

Но красоты несравненной. Рукою он к ним потянулся

И оцарапал пальцы, следы своей крови оставив

На мертвых подобиях яблок, смоквы и виноградин.

И стало понятно герою – деревья окаменели,

Стволы стали черным камнем и лазуритом листья,

Плоды топазом и яшмой, рубином и сердоликом^[242].

И сад этот создан для мертвых, чтоб на пути к преисподней

Напомнить умершим о жизни, к которой не будет возврата.

Таблица X

Покинув обманную рощу и выйдя к сиянию Солнца,

Герой с высоты увидел бескрайнюю нижнюю бездну.

Над бездной утес узрел он, похожий на черную птицу,

Пившую воду клювом. И головой этой птицы

Казался дом невысокий, без окон, с плоскою кровлей.

К нему Гильгамеш подходит и видит, что дверь закрыта.

Но не укрылось от слуха за дверью чье‑то дыханье.

– Прочь убирайся, разбойник, – послышался голос женский. –

Сюда нет дороги бродягам, здесь я, хозяйка приюта,

Самих богов принимаю и их угощаю сикерой.

И знают меня все боги, для них я хозяйка Сидури.

– Добром отопри мне двери. Иначе я их сломаю.

Вовсе я не разбойник и не бродяга безвестный.

Я на две трети от бога и на одну – человека.

Зовут меня Гильгамешем, из города я Урука,

Который мной же прославлен. С другом моим Энкиду

Я уничтожил Хумбабу, что лес охранял кедровый.

Мы также быка убили, что послан на нас был с неба.

Я львов могучих рассеял, что памяти не имеют

И тосковать не умеют о тех, кто за них заступался.

Тотчас дверь отворилась, чтобы впустить Гильгамеша.

В лицо заглянув пришельцу, сказала хозяйка Сидури:

– Скажи мне, убивший Хумбабу, – ничуть мне его не жалко, –

Скажи, почему ты грустен? Почему голова поникла?

– Как голове не поникнуть и как лицу не увянуть, –

Гильгамеш ответил хозяйке, – если мой друг Энкиду,

С которым труды мы делили, могильным сделался прахом.

Вот почему, как разбойник, странствую я по миру.

Аккадская печать с мифологическим сюжетом

Мысль о брате любимом мне не дает покоя.

Путь к нему покажи мне. Как попасть к Утнапишти?

Море вброд перейду я, лишь бы к нему добраться.

Хозяйка герою вещает: – От века здесь нет переправы.

Свинцовые воды смерти облетает Шамаш, как птица,

И проплывает на лодке старец один Уршанаби^[243],

Что перевозит мертвых. Знает он путь к Утнапишти,

К тому, кто один из смертных смог избежать закона.

Простился герой с Сидури, стопы свои к лесу направил.

Вышел из леса к реке он, на берегу увидел

Челнок и с ним рядом старца с копьем или длинною палкой.

– Что бродишь, отставший от мертвых, – сказал Уршанаби герою. –

Входи, я тебя доставлю прямо к пристани вечной.

– Нет, не отстал я от мертвых, – ответил герой Уршанаби. –

В груди моей бьется сердце, хотя во взгляде нет блеска,

Щеки от горя увяли, от слез голова поникла.

– Вот чудо! Я слышу удары, – проговорил Уршанаби. –

Действительно, сердце бьется. Зачем же сюда явился,

В эту страну без возврата, в вечные воды смерти?

– Пришел я печалью гонимый, – Гильгамеш Уршанаби ответил. –

Хочу отыскать я друга и сделать его бессмертным.

Теперь пропусти меня к лодке и отвези к Утнапишти.

– Идем, – сказал Уршанаби. – Твою я выполню просьбу.

Другие, кого возил я, меня ни о чем не просили.

Вот шест тебе для равновесья. Им воды не касайся.

Расстегнул Гильгамеш свой пояс, раздевшись, свою одежду

К шесту привязал он крепко и поднял шест, словно мачту.

Челн Уршанаби погнало, так что влаги свинцовой,

Смерти самой подобной, Гильгамеш и шестом не коснулся.

Утнапишти по острову ходит, окруженному вечною бездной.

Шагая путем неизменным, свои он обходит владенья.

Неподвижна вечная бездна. Из нее не выпрыгнет рыба.

Не слышно ни шума крыльев, ни резкого птичьего крика.

За горами, которых не видно, – Шуруппак и воды Евфрата.

Никаких нет вестей оттуда, лишь приходит челн Уршанаби,

Ибо нет промедленья у смерти. – Что с моими глазами случилось?

Эй, жена! Это челн Уршанаби, но над ним поднимается парус.

Никогда еще не бывало, чтоб под парусом двигалась лодка.

– Не волнуйся, глаза твои зорки, – Утнапишти жена отвечает, –

Как в те годы, когда средь тумана, застилавшего землю и небо,

Ты спасения гору увидел и к вершине ее причалил.

И мои глаза видят парус. И мертвец этот парус держит.

Посмотри, как бледны его щеки. Утонул мореход, наверно,

И без паруса жить не может. И плывет он быстрее прочих

В край, куда торопиться не стоит, ибо нет для умерших возврата.

– Говоришь несусветное что‑то! – возразил жене Утнапишти. –

Много сотен лет наблюдаю, как провозят души умерших,

Свой сохраняющих облик. Кто тут не был! И царь, и пахарь,

И флейтист, и кузнец, и плотник. А привозят их без короны,

Без мотыги, без горна, без флейты.

Посуди, кто у мертвого спросит, что он взять с собой захотел бы.

Гильгамеш на берег выходит, оставляя челн Уршанаби.

Он шагает, следы оставляя на песке, и сразу понятно,

Что ни мертвый с челна Уршанаби, а пришелец с живою душою.

И подходит к нему Утнапишти, обращаясь к нему с вопросом:

– Почему твои щеки впали, почему голова поникла?

Может быть, от долгих скитаний твои опалились щеки?

Может быть, от ветра и стужи нет в глазах твоих блеска земного?

– Потерял я младшего брата. Он ушел в страну без возврата, –

Отвечает герой Утнапишти. – Примириться я с этим не в силах.

Все мне в жизни стало немило. Вот ищу я его по миру.

Покачал головой Утнапишти, отозвался речью печальной:

– Почему бы тебе не смириться с долею, всем назначенной людям?

Для людей на собранье бессмертных судьба не оставила места.

Осознай, что богини и боги – полновесные зерна пшеницы,

Ну а все остальное – мякина. Людям Смерть не дает пощады.

Дом людской недолговечен, как печать, что мы ставим на глине.

Даже ненависть наша мгновенна…

Таблица XI

– Как ты ушел от закона? – спросил Гильгамеш Утнапишти. –

Чем ты лучше меня и прочих? Не сильнее, ростом не выше.

Почему ты почтен бессмертьем? Чем сумел угодить всевышним?

– Вышло так. В Шуруппаке жил я, что стоит на реке Евфрате.

Город этот тебе известен. Я земляк твой и дальний предок.

Город древний, богам любезный. Они на собранье явились,

Ану, Эллиль, гонец их Нинурта и Эа был вместе с ними.

К потопу сердца их склонились^[244]. Дали клятву о неразглашенье.

Не нарушил той клятвы Эа, чьему сердцу я был любезен.

Опустившись с неба на землю, к своему обратился он дому:

– Слушай, стенка, смекай, коли можешь:

День придет, с неба хлынет ливень.

Но тебя перед этим, стенка,

Разберет хозяин на бревна,

Чтобы плот из бревен построить,

Чтобы на плоту том поставить

Дом большой, с четырьмя углами.

Тот, кто в этом окажется доме,

Избежит внезапной кончины.

Был намек мне Эа понятен. Но одно оставалось неясным –

Как воспримут мое поведенье Шуруппака народ и соседи.

– Объясни, – посоветовал Эа, – что решил ты отплыть к Океану,

Над которым властвует Эа.

Приступил я к работе немедля.

Разобрал дом отцовский на бревна и разрушил дома ограду.

Бревна с досками мне пригодились, плот получился на славу.

Аккадская печать с мифологическим сюжетом

Дом поставил с прямыми углами, на огромный ящик похожий,

Разделил на девять отсеков. В высоту он имел шесть палуб.

Чтобы воды не просочились, я заделал щели смолою.

Дети мне ее приносили. Взял сосну под весло кормовое.

Приступил к заготовке припасов. Ввел овец и баранов на пищу,

Скот степной и зверье лесное разместилось в плавучем жилище.

Ввел семью свою с мастерами, что в работе мне помогали,

И назначил каждому место. Шамаш принял о нас заботу,

Объявив о начале ливня, чтоб мы дверь засмолить успели.

Утро бледное чуть загорелось, как возникла черная туча,

Возвратившая ночь, и сразу грохотанье послушалось Адду,

И, его не выдержав взгляда, вся земля сотрясалась, как чаша.

Южный ветер рванулся в горы, сокрушая деревья и скалы.

Устрашились боги потопа, под защиту бросились Ану

И у ног его растянулись, как собаки, скуля от страха.

И Иштар истошно вопила, словно роженица в схватках:

– Покажите мне негодяя, что потоп обрушил на землю.

Не затем я людей рожала, чтобы в рыб они превратились!

Все шесть дней от начала потопа наше судно несло и качало,

Семь ночей пребывая во мраке, бурных волн ощущал я удары,

Но они становились слабее. Южный ветер стихал понемногу.

Ливень больше не бил по кровле. И окно отворить я решился.

Шамаш осветил пространство, и из глаз моих хлынули слезы –

Океан вокруг расстилался… Человечество сделалось глиной.

Сколько дней протекло, не помню, но к окну подошел я снова

И увидел на горизонте из воды выступавшую гору.

Я узнал ее по очертанью. Ницар горе было имя.

Судно к ней я сумел направить, и гора его удержала.

Постепенно вода спадала, и я дни отсчитывать начал.

С наступлением дня седьмого голубка отпустил я на волю,

Но обратно он возвратился, ибо почва еще не просохла.

Вслед за тем стрижа отпустил я, но и он назад возвратился.

Ворон был мной отпущен последним. Спад воды обнаружив, птица

Уже назад не вернулась. Резкий крик я ее услышал.

Дверь открыв, спустился на землю. Совершил на горе воскуренье.

Дважды семь поставил курильниц, наломал я кедровых веток.

Миртовых веток добавил, запах этот учуяли боги,

И слетелись они, словно мухи, к этой жертве жадной гурьбою.

Мать‑богиня явилась последней. Ожерелье из лазурита

Украшало дивную шею, дар владыки небесного Ану.

И рукою к нему прикоснувшись и любуясь его сияньем,

Говорит она: – Камень этот, мне подаренный, призван отметить

Избавленье земли от потопа. Насыщайтесь же, боги, дарами!

Вы достойны их, только Эллиля от людских даров отгоняйте.

Это он один самолично истребление людям назначил.

Также Эа, мой покровитель, обратился к Эллилю с укором:

– Ты напрасно потоп устроил, ты устроил его, не подумав.

На виноватых и правых напрасно возложил ты равную кару.

Раз людей появился излишек, напустил бы львов на них хищных,

Или отдал волкам бы в пищу, или б Эрру^[245]призвал на помощь.

А теперь покажи Утнапишти и жене его место для жизни.

Подошел виновник потопа. Я на судне скрывался от страха.

Но меня он на землю вывел, со словами ко мне обратился:

– Человеком ты был, Утнапишти, а отныне богам ты подобен.

И отныне твое жилище – устье рек. И нет тебе смерти.

Так я здесь оказался средь бездны наравне с моею женою.

Так за муки и послушанье награжден нескончаемой жизнью…

Вдруг заснул Гильгамеш, и речи окончания он не услышал.

Сон дохнул на него необычный, буре песчаной подобный.

Говорит жена Утнапишти: – Разбуди человека для жизни.

Пусть на родину он возвратится хорошо знакомой дорогой.

Покачал головой Утнапишти. – Не спеши! Пускай отоспится.

А пока напеки ему хлеба и на ложе поставь караваи.

На стене же ножом зарубки не забудь отмечать дневные.

Миновало семь дней, от которых на стене зарубки остались.

Нападение хищников на людей на печати из Ура

А когда Гильгамеш пробудился, от него Утнапишти услышал:

– Овладела смерть моей плотью, ибо не было сновидений.

– След усталости – сон твой долгий, – Утнапишти его успокоил. –

Посмотри, что сделалось с хлебом, для тебя испеченным женою.

Для еды он теперь непригоден, но ты жив. К ручью отправляйся,

Смой смертельного сна остатки, замени свое одеянье.

Впрочем, вот челнок показался. Уршанаби тебе поможет.

И когда Гильгамеш удалился, говорила жена Утнапишти:

– Зачерствел мой хлеб. Человеку что же дать теперь мне в дорогу?

– У кого беспокойное сердце, – отвечает жене Утнапишти, –

Тот житейской не знает заботы, человек этот сыт не хлебом,

А своим дерзновеньем безумным. И взамен зачерствевшего хлеба

Беспокойному мужу открою я свое сокровенное слово.

Ключевою водою умылся Гильгамеш и сменил одежды.

Стало тело его прекрасно, но печаль с лица не сходила.

В челнок Гильгамеш опустился, рядом став с Уршанаби,

И услышал он голос зычный мудреца Утнапишти:

– Ты ходил, уставал и трудился. С чем домой возвратишься?

Я открою тебе на прощанье свое сокровенное слово.

Есть цветок на дне океана, лепестки на высоком стебле

Пламенными язычками. Если ты, Гильгамеш беспокойный,

Этот цветок добудешь, не грозит тебе злая старость,

Обойдет тебя смерть стороною. Вот оно, потаенное слово.

Гильгамеш это слово услышал и стрелою метнулся к колодцу.

Привязал к ногам своим камни и на дно погрузился бездны.

Привлечен был взгляд полыханьем цветка на колючем стебле.

Лепестки огня язычками пламенели во мраке бездны.

Прикоснувшись к цветку рукою, Гильгамеш о шипы укололся.

И, приняв его кровь живую, разгорелся цветок, словно факел.

И, поднявшись с ним на поверхность, Гильгамеш сказал Уршанаби:

– Вот цветок, добытый из бездны, подающий жизни надежду,

Отнимающий силы у смерти. Возвращусь я в Урук несравненный

И цветок на людях проверю. На себе его испытаю^[246].

Гильгамеш с Уршанаби простился. Перед ним открылась пустыня.

В ней оазис и пруд глубокий. Захотев остудить свое тело,

Гильгамеш в водоем опустился. Когда же наверх он поднялся,

Змея перед ним промелькнула. Змея цветок уносила,

На ходу свою шкуру меняя. Гильгамеш залился слезами:

– Для чего свой век я трудился, никому не принес я блага…

Гильгамеш и Ага ^[247]

(Миф шумеров)

Посланцы Аги, царя Киша в Урук к Гильгамешу явились^[248]. Гильгамеш, жрец верховный Кулаба, старцев созвал и обратился к ним с такими словами:

– Ваша забота, о старцы, о пропитанье народа. Мыслите вы силы его направить на сооруженье колодцев, но прежде нам нужно спасти город наш от Аги, Киша царя. Не склоним мы перед ним головы! На угрозу ответим оружьем!

Собрание старцев Урука, выслушав речь Гильгамеша, ответ ему дало такой:

– Колодцы важнее народу. Не нужно растрачивать силы в сраженье. Поклонимся Кишу! От нас не убудет!

Старцев слова Гильгамеш, жрец верховный Кулаба, сердцем не принял. И он на совет созывает мужей городских и ищет поддержки у них. Выслушав речь Гильгамеша о том, что угрозою Киша нельзя пренебречь и на нее надо ответить оружьем, собранье мужей его поддержало:

– Соберемся, – сказали они, – и пойдем за вождем на войну. Перед Кишем не склоним главы. Пусть узнает он силу Урука, который построен богами. Ведь стены его грозных касаются туч^[249]. Ты хранитель святынь, Гильгамеш, отныне наш предводитель^[250], ты воин могучий, возлюбленный Ану. Войско Аги тебя пугать не должно. Ничтожно оно и его редеют ряды. Люди его взгляд свой страшатся поднять.

Выслушав эти слова, возликовал Гильгамеш. Печень его развеселилась. И он призвал к себе слугу своего Энкиду^[251], который колодцы копал.

– Ты можешь мотыгу свою отложить, – сказал он ему. – Твоим рукам подручней секира. Повесь ее себе на бедро, она сиянием славы покроет тебя. А Ага мне не страшен. Его мое сиянье покроет. Смешаются мысли его, помутится рассудок.

А между тем был Ага уже на подступах к Уруку, и городом страх овладел. И обратился тогда Гильгамеш, жрец верховный Кулаба, к ополченцам своим доблестным:

– Герои мои остроглазые! Найдется ли среди вас храбрец, который один выйдет Are навстречу?

И из ряда выступил Гиришхуртура, бывший главным в военном совете.

– Я навстречу Are пойду^[252]. – он сказал. – Пусть смешаются мысли его и помутится рассудок.

Вышел храбрец за ворота, надеясь осуществить свой план, о котором должен был знать один Гильгамеш, и сразу попал в руки к врагам. Поиздевавшись над ним всласть, они отвели его к Are и говорят:

– Вот отныне твой вождь! Будь слугою ему!

– Этот муж не вождь мой! – ответил пленник. – Ибо вождь мой поистине муж. Чело его грозно. Гнев тура в глазах. Борода – лазурит. Милость в перстах его. Что ему стоит с пылью смешать врагов, отсечь ударом одним нос груженой ладьи, Агу среди войска его пленить^[253].

Услышав эти слова, схватили воины Аги Гиришхуртура и принялись вновь тело его терзать. Как раз в это время Гильгамеш на стену поднялся. На воинство Кулаба пало его сияние, взялось оно за оружье свое боевое и заняло место у городских ворот. Энкиду же вышел наружу.

Голову через стену свесив, Гильгамеш увидел Агу. И тот его тоже заметил.

– Слуга! – обратился Ага к Гиришхуртура. – Не это ли твой вождь?

– Да! – с гордостью ответил пленник. – Этот муж – вождь мой. Ты не ошибся.

Воинство Гильгамеша вступило в бой. Повергло оно врагов, с пылью смешало их. Гильгамеш страны враждебные сокрушил, прахом «уста земли» покрыл, у груженой ладьи нос отсек, Агу, вождя Киша, пленил.

И возвратился Гильгамеш в Кулаб к своим обязанностям верховного жреца, к сооружению колодцев. Показывая старцам на пленного вождя, он сказал:

– Ага – староста у меня. Ага – смотритель работ^[254]. Ага – начальник в войсках. Ага – птицу‑беглянку ты кормишь зерном. Ага, ты беглецов возвращаешь домой! Ага – ты вернул мне дыхание.

И еще более возвысился Урук^[255]– творение божьих рук. Стена его великая касалась грозных туч. Его строения – созиданье небесных круч. Воинство Урука провозглашало Гильгамешу хвалу. Ага, князь Киша, уже не в плену. Вождь наш Уруку силу вернул. Славься Кулаба верховный жрец. Песня тебе от наших сердец.