Дар заката

Как ни странно, немного полежав на перине и поглядев в потолок, князь таки заснул – словно провалился в глубокий темный колодец. И выдернули Андрея из этого колодца только заливистые петушиные трели. Он рывком сел, глянул на пол и облегченно перекрестился:

– Приснится же такое!

– Убрал я все, княже, – сообщил развалившийся на сундуке холоп. – Как первые петухи пропели, встал – а на полу токмо косточки белые лежат. Уж не ведаю, как ты сие сотворил, Андрей Васильевич, что за сила Лютоборова тут была, ан кости я в бабскую рубаху высыпал, что у порога лежала, да завязал. Совсем мало получилось. В тюк под овчину сунул – вроде и незаметно совсем.

– Черт, – сплюнул Зверев. – Лучше бы это был сон!

– Знамо, лучше, – согласился дядька. – Съезжать нам надобно, пока хозяйка девки не хватилась. На нас, мыслю, теперича не подумают, ан сторожкость проявить надобно.

– Это правильно, – кивнул Андрей. – Зови Илью с Изей, вели коней седлать. А я оденусь да боярыне поклонюсь перед отъездом. Скажу, домой тороплюсь, соскучился по родителям. Коли пораньше выехать, до Великих Лук за два перехода можно успеть.

Лукерья Ферапонтовна, как и положено радушной хозяйке, гостей попыталась задержать, накормить завтраком; ссылаясь на зарядивший еще с ночи моросящий дождик, предлагала отдохнуть – но князь Сакульский был непреклонен, и через полчаса путники выехали из деревни на запад, обогнав бредущее на пастбище стадо из полусотни коров и пары сотен овец.

С этой стороны из селения вела не тропка в локоть шириной, а вполне нормальная дорога, можно даже сказать – полутораполосная. Три колеи: кто ехал из деревни, держался левее, кто в деревню – правее. Ну а правые колеса телег катились посередине. Правда, такая «трасса» тянулась всего версты три. С каждым отворотом к полю, к огороду, к стерне со сметанными на ней стогами дорога словно усыхала, становилась все уже, и до берега Вержи добралась уже обычная грунтовка в одну телегу шириной.

Покидая земли детей боярских Храмцовых, Зверев натянул поводья, остановился, оглянулся назад:

– Да, нехорошо получилось. Как думаешь, Пахом, хватились они уже али нет?

– А чего потеряли? – навострил уши Илья.

– Не твоего ума дело, – резко осадил его дядька. – Я так мыслю, княже, не стоит ее увозить. Дабы честно сказать можно было, что не крали никого и ничего. Дозволь здесь схороним?

– Само собой, – кивнул Андрей. – На берегу, вон, земля вязкая, копаться легко будет.

– Давайте, архаровцы, по ту сторону подождите, – прогнал за реку молодых холопов Пахом. Он спешился, присел на берегу и принялся споро вырезать жирную влажную глину под корнями невысокой ивы.

Сверток был маленький, с полведра размером, а потому управились быстро. Сунув кости в землю прямо в рубахе, Пахом закидал яму, выпрямился, скинул шапку и перекрестился:

– Да упокоит Господь ее несчастную душу.

– Может, и смилуется, – в свою очередь перекрестился Зверев. – Не знаю, как у нежити насчет души. Есть она или их души уже давно в аду горят? Ладно, зла на Цветаву не держу. Коли Бог простит, так тому и быть. Но Белург… Надо же такую комбинацию придумать! Понятно, отчего Старицкий меня не трогал. Ждал, пока сам пропаду. Ну да теперь беспокоиться не о чем. По коням, Пахом. Полнолуние через полторы недели. Соскучился.

– Нечто тебе, княже, в других местах луны нет?

– Ты не понимаешь, Пахом. Своя слаще…

Путники въехали в реку. Вержа имела тут ширину метра три, а глубину – немногим ниже колена. Или, как говорили на Руси – ниже чеки тележной. На любом возке можно ехать, и даже оси не замочишь, не то что поклажи. Понятно, почему дорога именно с этой стороны подходила. Через Днепр с бродом дело обстояло похуже – там и зачерпнуть недолго.

За рекой потянулись сенокосы, луга, перелески, пастбища – но вот полей по эту сторону уже не встречалось. Минут через десять всадники придержали коней перед обещанным вдовой россохом.

– Та‑ак, – припомнил Андрей, – левый совсем зарос, наезженный в усадьбу ведет. Значит, нам прямо.

Второе перепутье дорог встретилось примерно через час, уже в лесу. Но здесь сомнений не было вовсе. В Великие Луки следовало поворачивать на север, вправо. И путники надолго втянулись в шелестящий глянцевой листвой, непривычно светлый из‑за снежно‑белых стволов, березняк.

Ближе к полудню дождик успокоился, на небе развиднелось. В солнечных лучах заискрились капельки воды на густом травяном ковре. Словно испугавшись, дорога вильнула в густой ельник, но уже через версту снова оказалась в березовой роще, местами перемежаемой темными вкраплениями осины. И за все время – ни одной сосны! Андрей откровенно соскучился по этому стройному и пахучему, родному северному дереву.

– Интересно, из чего они дома строят? – не выдержал он. – Из березы, что ли?

– Из осины, вестимо, – отозвался Пахом. – Она, знамо дело, воды не боится, не гниет совсем. Для баньки – самое милое дело осиновый сруб ставить. Отчего и обычную избу с нее, родимой, не срубить?

– Отчего же тогда мы из сосны да дуба строимся, а не из осины?

– Шутишь, княже? Сосна завсегда прямая стоит, а из осины куски прямые выбирать приходится. А дуб, особливо мореный, крепче стали. Опять же, у нас окрест токмо сосны и дубы растут, осину еще найти надобно. А тут вон она – руби не хочу.

– Смотрите, – привстав на стременах, указал вправо от дороги Изольд. – Никак, деревня?

– Токмо тихая какая‑то, – понизил голос дядька. – Странно.

– Думаешь, засада? – Андрей потянулся к сабле, погладил рукоять. – Коли так, давай посмотрим. Илья, заводные кони на тебе…

Князь повернул Аргамака и ломанулся к просвечивающим меж березами домам прямо сквозь низкие рябинки, растущие так густо, словно кто‑то просыпал здесь ведро с собранными зачем‑то кистями.

– А чего тут? – поворачивая следом, все же спросил холоп.

– Коли засада – на дороге ждать станут, олух, а не в кустах, – пояснил Пахом и пустил гнедую кобылу вскачь, нагоняя господина.

Перед домом раскинулся широкий, давно не полотый огород. На грядках росли подсолнухи вперемежку с морковью, одуванчиками и редиской. Дом смотрел на гостей, словно бельмами, двумя затянутыми пузырем окнами, с трубы выкрошилась глина, на толстой, взъерошенной кровле из дранки гордо тянулись к небу несколько хлебных колосьев. Андрей хмыкнул, объехал избу – и оказался на выстланной подорожником поляне с колодцем посередине. Стали видны еще две избы, что стояли дальше от дороги. Обе такие же тихие, с растущей вокруг крыльца высокой травой.

– Какая засада, Пахом? – натянул поводья Зверев. – Тут с весны никто не ходил! Вечно тебе всякие страсти мерещатся.

– Лучше перебояться, княже, нежели ворогу попасться. А отчего это деревню бросили? Место, гляжу, хорошее. Река, вон, широкая рядом. Перепутье дорог, пусть и не самых нахоженных.

– Глянь, княже, у дальней избы дед баклуши бьет! – привстал на стременах Изяслав. – Дозволь, у него про то выспрошу?

– Вместе подъедем, – потянул правый повод Зверев.

Неспешным шагом всадники приблизились к единственному дому, трава вокруг которого была частью вытоптана, а частью скошена, остановились возле совершенно седого старика в длинной полотняной рубахе, который, присев на завалинке, вырезал из липовых веток в руку толщиной заготовки для ложек. Слева от него валялись мерные куски неокоренных деревяшек, справа набралось уже с десяток похожих на погремушки колобашек, тонких с одной стороны и толстых с другой.

– Здрав будь, мил человек! – зычно поздоровался Пахом. – Ответь, к Великим Лукам мы верно едем?

– Верно, боярин, верно, – не поднимая головы, ответил селянин. – Дорога, она вброд через Вопь перекидывается. Не пужайтесь, скачите смело. Воды по стремя будет, не более. Туда вам, за реку…

– А отчего у вас дома пустуют, отец? Нешто уехали куда смерды?

– Знамо куда, боярин. Во царствие Господа нашего, Исуса. Почитай, всех призвал.

– Как же это? Что случилось? – не поверил Изольд. – Нешто война была? Лютеране приходили?

– Какая война? – вздохнул, продолжая работать, крестьянин. – Одной старухи кривой и горбатой хватило. Лихоманка до нас прошлой осенью заглянула. Аккурат перед Покровом. Кого застала, всех и уморила, проклятущая.

– А ты?

– Бортник я, боярин. В лесу был, далече. Да Филимона Полосатого с семьей домовой спугнул, токмо старуха его, бабка, да дочка младшенькая сгинули. Они в поле ныне. Взяли меня к себе, тяжко одному. Я как дом с родными увидел, ноги враз отнялись. Сижу теперича, токмо харчи чужие перевожу. В омут бы кинулся, да к Вопи не дойти. Не несут ноги‑то.

– Как это «домовой спугнул»? – заинтересовался Зверев.

– Как, как. Как всегда балуют. Коров зашугал – есть перестали, аж к кормушке не подходили; овцам шерсть перепутал, собак покусал, хозяину на дворе в ноги кидался. Ни пройти, ни повернуться – падает и падает. Вот Полосатый к знахарю на Крикливую вязь и пошел. Бабу свою и детей, что постарше, прихватил. Думал, может, обидел кто хозяина? С домовым мириться поспешал, бо хозяйство он все изведет, коли баловать станет. Как ни трудись, а проку никакого. Вернулся Филимон – ан лихоманка уж дальше куда‑то побрела, иных смертных искать. Кого не оказалось тогда в деревне, только тот и уцелел. Остальные в три дня угасли.

– Чего же вы деревню коровой не опахали? Верное ведь средство от лихоманки!

– Батюшка не дозволил. Грех, сказывал, и язычество. Богохульство злонамеренное. Вот бабы и убоялись. От нее, проклятущей, бабам ведь пахать надобно!

– Теперь поздно. – Князь дал шпоры Аргамаку и помчался к реке.

Найти брод труда не составило: дорога расширялась перед берегом до двух десятков саженей, исполосованная следами десятков телег, чтобы на другой стороне реки снова превратиться в две слабо накатанные колеи.

– Упыри, упыри, – оглянулся на Пахома Зверев. – Чего страшного в этом упыре? Только зубы да занудство. Лихоманка же, вон, на пару минут заглянула – и деревни, считай, нет больше. Всех сожрала. Далась попу эта несчастная запашка! Коли прививок не придумали, так хоть заговориться от болезней можно. Где там Илья? Не видит, что ли? – Пока скакун перемешивал копытами влажную возле воды глину, Андрей привстал на стременах и громко позвал: – Илья, сюда! Давай скорее!

Всадники легко перемахнули Вопь и на рысях помчались дальше, по тенистой лесной дороге. После полудня они остановились перекусить возле живописной речушки. Ширины в ней было всего четыре шага, но зато она оказалась единственной на всем пути рекой, через которую был перекинут самый настоящий мост: дубовые балки с бревенчатым настилом. В лесу пахло свежестью, чистотой; в ярких солнечных лучах колыхались полупрозрачные изумрудные листья, слепили белизной березовые стволы, покачивались резные папоротники – и над всем этим великолепием колыхалась разноголосица птичьих трелей.

– Надо же, как распогодилось. – Пахом допил из фляги пиво и вогнал пробку в горлышко. – А к вечеру, чую, опять морось затянет. Капризная ныне погода, по три раза на дню меняется. Хорошо бы под крышей ночевать, княже.

– Вдова говорила, за Межой, на переправе, постоялый двор есть, – поднялся Андрей. – Если поторопимся, должны успеть. По коням!

Мысль о ночлеге в лесной слякоти, под всепроникающим дождем заставила всадников гнать скакунов широкой рысью. Впрочем, лошади, словно уяснив прогноз старого вояки, не протестовали; они мчались и мчались вперед, не сбиваясь на шаг и не фыркая, не жалуясь на усталость. Дорога разрезала лес почти по прямой, лишь изредка огибая холмы с крутыми склонами или пахнущие гнилью болота.

Пять часов хода – и узенький тракт внезапно раздался в стороны, превратившись в обширную площадку, истоптанную копытами и раскатанную обитыми железом тележными колесами. Здесь горели два костра, возле которых прихлебывали простенькое варево с десяток крестьян. Телег, повернутых оглоблями на север, скопилось еще больше – пожалуй, с два десятка. Но лошади оставались запряжены лишь в четыре повозки, остальные скакуны бродили по краю поляны, ощипывая лезущую на свет траву и молодые ивовые побеги.

– Это еще что за пробка образовалась? – не понял Зверев.

Он объехал телеги по правому краю и натянул поводья на причале, что выдавался метра на три в подернутую мелкой рябью реку. Второй причал, в точности копирующий этот, стоял по ту сторону, саженях в пятнадцати, возле него покачивался бревенчатый плот с настилом из тонких жердей.

Вроде и неширока река, десять метров всего – вроде Днепра, – да в прозрачной воде было видно, как дно круто уходит в глубину, размываясь на глубине не меньше человеческого роста.

– Кабы брод был, самолета бы не сколачивали, – словно угадал его мысли Пахом. – Проще перевозчиков дождаться, нежели добро опосля сушить.

– И где они? – недовольно стукнул Андрей кулаком по луке седла. – Стемнеет скоро. Мы для того так торопились, чтобы теперь за полверсты от двора ночевать? Хорошо хоть, дождя пока нет. Но небо, глянь, затягивает.

– Сервы с утра скучают, княже, – выехал на причал Изольд. – Сказывали, за весь день на той стороне ни единой души не появилось. Ни перевозчиков, ни простого люда, ни ребятни рыбку половить.

– Никого за весь день? – не поверил Пахом. – Быть такого не может!

– Дык я мужиков спросил, – пожал плечами холоп. – Они так сказывали, я лишь повторил.

– Странно сие, княже… – покачал головой дядька.

– Только не говори, что это против нас очередная засада, – хмыкнул Андрей. – Может, у них страда, все люди в поле. Или наоборот, праздник какой. Дорога, вон, ненаезженная. Тут, может, один путник в три дня появляется. Чего паромщикам постоянно караулить? В деревне и иной работы хватает.

– Чего все стоят, дядя Пахом? – подъехал с заводными лошадьми Илья.

– Перевозчиков ждут, – коротко пояснил дядька.

– Скоро появятся‑то? Бо стемнеет скоро. Не успеем перебраться.

– Я откель знаю? – недовольно буркнул Пахом. – Может, и вовсе не придут.

– Вот черт, – сплюнул Зверев. – А вдруг и правда не явятся? Перепились, небось, пивом и дрыхнут.

– Должны прийти, княже! Как иначе?

– Весь день, говорят, не было… С них станется и до завтра работу отложить.

– А чего сделаешь? Межа глубокая, брода не сыщешь.

– Суета, – спешился Андрей. – Изя, плавать умеешь?

– Прости, княже, – приложил руку к груди холоп, – но у нас в Шарзее, окромя колодцев, воды нигде не видывали.

– А ты, Илья?

– Да как же, княже? – испуганно перекрестился черноволосый парень. – А ну болотник там, навка али водяной? Место‑то чужое, неведомое. Случается, сказывают, попить в ином месте наклонишься – ан ужо русалка за плечо хватит.

– Какая русалка, Илья? – Зверев расстегнул пояс, повесил на луку седла, перекинул через холку Аргамака ферязь, принялся стягивать рубаху. – Ты в лесу мокром ночевать хочешь или в теплой светелке?

– Может, сервов послать? – предложил Изольд.

– Не боялись бы – давно переплыли.

– Дык, княже… Стало быть, есть чего бояться?

– Их дело мужичье, им трусить можно, – поставил на помост сапоги Андрей. – А ты – ратник мой, твоя душа и живот мною уже куплены. А ну, раздевайся!

– Дозволь я, княже? – предложил Пахом.

– За старшего остаешься, – отмахнулся Зверев. – Пусть молодой ручками поработает. Как в шелка наряжаться – он первый, а как храбрость показать – так в кусты? А ну, за мной!

Он встал на краю помоста, сделал два глубоких вдоха и, лихо кувыркнувшись через голову, легко вонзился в воду. В первую секунду она показалась ледяной – но почти сразу превратилась в прохладную, нежную, почти ласковую. Приятно вечерком смыть пот и пыль, что накопились за день. Андрей вынырнул, крутанул головой, отфыркиваясь, повернулся к причалу:

– Ну, рохля неповоротливая, ты где?

И тут его лодыжку холодно обхватила чья‑то рука, потянула вниз. Князь жалобно, по‑поросячьи визгнул, ушел в глубину, торопливо развернулся головой вниз, пытаясь понять, что случилось. В сторону, уносимая течением, метнулась бледная тень – будто испугалась столь быстрой и решительной реакции. Промелькнули на дне раскрытые, словно крылья перламутровых бабочек, ракушки – Андрей рванулся наверх, пробил пускающую искорки поверхность, облегченно вдохнул сладкий воздух. Выше по течению уже барахтались два человека.

– Пахом? Ты как так быстро разделся?

– Ты чего кричал, княже?

– От неожиданности. В водорослях ногой запутался. Ладно, раз ты все равно мокрый, поплыли втроем.

Стремительными сажёнками они без труда пересекли реку, выбрались чуть ниже причала. Пахом и Илья стянули портки, принялись выжимать: видать, ради князя и раздеваться до конца не стали, спасать кинулись. Зверев усмехнулся, вернулся по колено в воду, ополоснул лицо, пригладил мокрыми руками волосы и… встретил внимательный взгляд. Оттуда, снизу, из‑под колышущихся волн.

– О, елки… – Зверев попятился, перекрестился. Наваждение тут же исчезло – однако желание не то что купаться, но даже и умываться пропало начисто. Он передернул плечами, побежал наверх: – Пахом, ты где? Хватит сушиться, на постоялом дворе отогреешься. Давай, отвязывай паром, поплыли за лошадьми.

Мужики встретили «самолет» радостными криками, сами взялись за канат, перевезли разом скромный обоз князя Сакульского, после чего вернулись уже за своими телегами. Всадники же, предвкушая отдых, горячего поросенка, холодное пиво и мягкую постель, помчались вперед.

Деревня возле парома называлась, естественно, Перевоз. Выглядела она богато: семь добротных изб, рубленые амбары, хлева, овины, ровные жердяные заборы, ухоженные грядки огородов, ровными полосками уходящие от дворов к близкому ольховнику. Вот только не было слышно в ней ни мычания, ни кудахтанья, ни лая, и людей почему‑то видно не было.

– Ровно ястреб прилетел, – прошептал Илья.

– Чего? – не расслышал Андрей.

– Сказываю, ровно ястреб прилетел. Он ведь как в небе появляется, вся живность вмиг затихает, прячется. Птицы не поют, мыши не шуршат, цыплята не пищат. Так и тут. Тихо…

– Нас, что ли, боятся? – не понял Изольд.

– Псы, пустобрехи, все едино лаять должны, – заметил Пахом. – Однако же и они молчат. И птицы лесные тоже. Нехорошо это. Странно.

– Странно не странно, а ночь скоро, – зевнул Зверев. – Вон изба в два жилья с чердаком. Это, наверное, постоялый двор и есть. Поворачивай туда. Со странностями потом разберемся.

Приют для путников был небольшим: трапезная с тремя столами да пяток светелок на втором этаже. Откуда постояльцев взять в такой глуши? В хороший день, небось, больше трех купцов зараз не соберется, да путник случайный вроде князя Сакульского – вот и вся радость. Ну покормить еще возчиков, что мимо днем проедут. Тоже прибыток.

Зато двор был ухоженным, чистеньким, даже уютным. Не брошенным – а оставленным ненадолго заботливым хозяином. Двор подметен, перила и коновязь ладные, не покосились нигде, не потрескались; на амбаре, конюшне, в хлеву ворота и стены плотные, без щелей.

Так же убрано было и в доме: ни грязи, ни пыли, ни еды. Кухня за войлочным пологом сияла чистотой и… неживой пустотой: ни муки, ни воды, ни окороков, ни рыбы, ни убоины, ни сластей – ничего, никакой еды. И печь стояла холодная.

– Вот проклятие… – покачал головой Зверев. – Ну что тут будешь делать? Пахом, у нас с собой овес есть? Не на выпас же скакунов отпускать! Илья, заведи их в конюшню, напои, торбы… Ну да сам знаешь, не маленький. Изя, погуляй по двору, может, погреб найдешь? Пошарь там чего съестного. В амбар загляни. Пахом, айда светелку выберем.

– Нехорошо как‑то, княже, без хозяев‑то…

– Мы же не воруем, Пахом. За все полновесным серебром расплатимся. Это постоялый двор или нет? И вообще клиент всегда прав.

– Кто?

– Да мы, дядька, мы. Те, кто деньги за приют платят.

Комнаты тоже были вылизанными, как для рекламы. Создавалось полное впечатление, что хозяева навели тут полный ажур и отлучились на минутку по мелкой надобности. Дом не был ни брошен, ни ограблен, ни уж тем более разорен. Он так и дышал доверчивостью и безмятежным покоем. Заходите, мол, гости дорогие, располагайтесь. Все для вас.

– В угловой горнице остановлюсь, – наконец решил Зверев. – Она самая большая, и топчан для второго человека есть. Ты ведь все равно ко мне придешь. Пошли, глянем, чего холопы нашли. Эх, сейчас бы стопочку – согреться после купания.

На крыльце их встретил Изольд, разочарованно развел руками:

– В погребе токмо крынки с тушенкой, Андрей Васильевич, да капуста прошлогодняя со свеклой. Ни окорока хозяин не оставил, ни балыка, ни яйца утиного. На леднике, может статься, убоина или кура есть, да я его не нашел. Во все ямы на дворе сунулся – нет ледника! А амбар закрыт. Снаружи не влезть. Видать, на засов изнутри двери заперли. Не ломать же кровлю ради куска хлеба, право слово?

– Ломать? Ломать не надо, – согласился Андрей. – А может, он и не заперт вовсе? Здесь подождите оба, я посмотрю.

Он подошел в воротам из плотно подогнанных жердей – даже обтесаны в местах стыка, чтобы не продувались, не поленился хозяин, – оглянулся. Вроде никто не смотрит. Илья в конюшне, прочие холопы отвернулись.

Нет, они наверняка догадывались, что князь языческой магией балуется, но это не значило, что можно заниматься колдовством публично. Как с естественными надобностями: все знают, что таковые имеются у всех, – но тем не менее справляют их не в открытую, а в потаенном уголке.

– Ну забыл я заговор на запоры или еще нет? – пробормотал Зверев, скрещивая руки и накладывая их на дверь. Прикрыл глаза, сосредотачиваясь, мысленно проник ладонями сквозь дерево, ухватился за засов. Забормотал заклинание – и с последним словом резко развел кисти.

Послышался гулкий стук, створка чуть заметно качнулась. Андрей усмехнулся: надо же, получилось! Как всегда… Эх, рано он уроки Лютоборовы забросил. Старик ведь еще немало знает, много чем поделиться может.

Зверев отступил, широко зевнул, махнул холопам:

– Плохо смотрел, Изя! Тут просто щепка между воротинами застряла, вот и не поддавались.

Изольд мудро промолчал. Они с Пахомом ухватились за выпирающие наружу из двух жердин лоснящиеся толстые сучки, потянули на себя створки – и одновременно судорожно сглотнули, торопливо перекрестились:

– Свят, свят…

– Ох, ё‑о… – вырвалось и у Зверева. – Не входить!

В амбаре на полу лежали на плетенных из травы толстых циновках жители деревни: мужики и бабы, малые дети и старики, плечом к плечу, ровными рядами. Человек пятьдесят, если не больше. Все опрятно одетые, со спокойными лицами и закрытыми глазами. Вот только рты кое у кого были открыты.

– Видать, и тут лихоманка побывала, – сглотнул Андрей. – Проклятие! Внутрь не входить, еще заразу какую подхватим. Закрывайте‑ка все обратно, ребята, да подоприте для надежности. Ни хрена себе! Всякого успел тут навидаться, а все равно – мороз по коже.

– Нехорошо как‑то, княже, не по‑христиански, – оглянулся на него дядька. – Похоронить бы их надобно.

– Но не ночью же, Пахом! И вообще… Лучше бы их вообще… кремировать. Прямо в амбаре. И от лихоманки безопаснее, и могил на них на всех не нароешься. Целая деревня! Даже одну, братскую – и то пупок развяжется копать.

– А может, и не все тута? Может, по домам еще кто лежит?

– Поискать хочешь, Изя? – зло поинтересовался Андрей. – Все, хватит с нас на сегодня. Зови Илью, тащи из погреба тушенку. Поедим холодного да спать будем укладываться. Утро вечера мудренее, на рассвете все решим. Вы вот что… Запритесь на ночь с Ильей в конюшне, больше никого не пускайте. Смерды перебьются. И за вещи так спокойнее будет, и за коней, и за вас тоже. Что‑то мне тут больше не нравится. Уехал бы, да в лесу, боюсь, еще хуже.

Пока князь Сакульский и его немногочисленная свита ужинали и собирались ко сну, двор понемногу наполнялся возками переправившихся крестьян. Успевшие за время долгого вынужденного привала набраться пива и браги, они шумно удивлялись пустому поселку, вспоминали знакомых, прикидывали, что могло случиться – между делом разоряя оставленный без присмотра погреб, нахваливая хозяйский хмельной мед. Просмотрел‑таки Изольд самое интересное! В сгустившихся сумерках кто‑то убрел в деревню искать родичей, кто‑то голосил песни, кто‑то уже похрапывал на своей телеге. Наверх, к светелкам никто из смердов не пошел – не привыкли, видно, ночевать в дорогих хоромах, берегли копеечку. Спускаться вниз, требовать тишины Звереву было лениво.

Пожалуй даже, с этим разноголосым гамом ему засыпалось лучше. Чувствовалось – живые люди рядом. Не спокойные, как в амбаре…

* * *

Андрею показалось, что он лишь на миг сомкнул глаза, как истошный вопль заставил его присесть на постели. Вокруг царила полная, непроглядная темнота. Крики не повторялись, доносилось лишь странное приглушенное чавканье.

– Пахом, ты спишь? Слышал чего‑нибудь?

– Никак, кричал кто‑то, княже? – отозвался из мрака холоп. – Снаружи это. Может статься, мужики спьяну подрались? Хотя… Они, знамо, столько пива высосали… От хмеля спать должны, ако убитые.

– Тихо… – поднял палец Зверев. – Мне слышится или скребется кто за дверью? Ну‑ка, лампаду запали.

Свечей в комнатах постоялого двора не имелось. Неведомые хозяева оставили вместо них для гостей пучок лучинок да небольшую глиняную плошку с маслом и фитилем, что стояла перед обязательной в доме православного иконой в красном углу. Пахом, разыскивая огниво и немудреный светильник, зашуршал, а князь подобрал с пола саблю, нащупал окно, скинул крючки и распахнул створки.

Дождя на улице не было, но облака плотно закрывали небо, а потому различить что‑либо на улице не представлялось возможным. Вроде шевелились внизу какие‑то тени, а кто, что, почему – непонятно.

– Во всяком случае, это не набег, – негромко отметил Андрей. – Железа не слышно. Да и не обойтись без света душегубам. Что тати, что ляхи – все равно с факелами бы пришли.

На лампадке наконец заплясал крохотный темно‑красный огонек. Дядька перекрестился, запалил от него лучину, давшую уже нормальный, яркий свет. Не светодиод, конечно, – но комната просматривалась целиком. Стало видно, как засов двери, мелко подрагивая, выползает из дверного паза. Видимо, снаружи через щель косяка его подталкивали чем‑то острым.

– Вот и хозяева объявились. – Пахом закрепил лучину в держателе, опоясался веревкой и взял в руки саблю.

Андрей, пользуясь остающимися минутами, тоже влез в рубаху и порты, застегнул ремень с оружием – в то, что неопоясанный человек может потерять душу, он как‑то не верил, а потому веревкой не подвязывался. Засов наконец‑то полностью отполз на проушины двери, створка медленно и бесшумно отворилась, в светелку заглянул лохматый парень лет двадцати с коротеньким – с ладонь – ножом в руках.

– Привет, – широко улыбнулся ему Зверев к вытащил саблю из ножен.

К его удивлению, ночной тать не смутился оттого, что пробраться к гостям незаметно не удалось, не попытался скрыться. Наоборот, он решительно ринулся вперед – и стоявший сбоку холоп молниеносно отсек воришке руку. Парень вскрикнул, развернулся к Пахому, издал злобный рык, прыгнул – и напоролся животом на сабельный клинок.

В дверях же появилась бабулька в вязаной кофте, из‑под платка выбивались седые пряди. Она, чуть сгорбившись, шагнула в светелку и замерла, крутя головой.

– Тебе‑то чего, старая? – растерялся князь.

В этот момент парень, откинувшийся с клинка на спину, зашевелился на полу, перевернулся на живот и попытался встать. Андрей перевел взгляд на него. Душу кольнуло уже знакомое ужасное чувство, что в поведении татя что‑то не так, неправильно, неверно. Сабля Пахома снова сверкнула со смертоносным шелестом – и голова парня покатилась под топчан.

– Вот теперь не встанешь, – кивнул старый вояка и вернул клинок в ножны.

Бабка же вдруг прыгнула вправо. Но не на Андрея и не на холопа. Быстрым движением она смахнула плошку Звереву на постель и опять замерла, стоя в красном углу и улыбаясь с таинственностью Моны Лизы.

– Что за..?

В дверях появились еще две тетки, но те входить не торопились. Старушенция стояла, не проявляя никакой враждебности. Труп лежал… Но никакой крови из него не вытекало!

– Упыри! – наконец сообразил князь, что именно показалось ему неправильным в поведении парня. – Нежить неупокоенная!

– Неправда, мил человек, – мотнула головой бабка. – Рази мы на людей не похожи? Рази не ходим, не говорим по‑людски? То вы, гости дорогие, без спросу в дом въехали. Как же не глянуть нам на незваных гостей.

– Да‑да! – закивали бабы в дверях. – Люди мы простые, православные. За добро свое беспокоились. Вреда не причиним, зла никакого не замыслили.

– Что за черт? – Андрей опустил саблю. – Коли православные – перекреститесь!

– Нечто так не веришь, боярин? – всплеснула руками бабка. – Нехорошо. В дом чужой водвориться да порядки свои учинять.

– Княже, лучина! – Пахом опять рванул саблю из ножен.

– Черт!

Зверев сразу все понял. Лучина догорала. Всего несколько минут – и все они окажутся в темноте. А бороться с упырями вслепую… На колебания времени не осталось – он ринулся вперед, снизу вверх разрубая от подмышки до ключицы одну из кровососок в дверях, резко пригнулся, увернулся от рук другой, подсек ей ноги, уколол кого‑то, кто стоял за ней, рубанул… Коридор наполнился топотом – незваные гости улепетывали.

– Как тут, княже? – высунулся следом холоп.

– Не гнаться же за ними? – сплюнул Зверев. – Там дальше темно, хоть глаз выколи.

Они вернулись в светелку, заперлись. Пахом спешно запалил новую лучину от почти догоревшей первой, поставил в держатель. Бабка с отрубленной головой валялась посреди комнаты. Как Андрей и думал, она кинулась ему на спину – а Пахом, разумеется, этот бросок подловил.

Мужчины, не сговариваясь, начали одеваться. Зверев натянул шаровары, сапоги, выпрямился, повел носом:

– Нас, часом, не выкуривают? Лампада!

Он дернул пропитанное маслом одеяло. Оно вовсю тлело, огонь проел изрядную дыру – спасибо, свалявшаяся вата не полыхнула огнем. А вот набитый сеном матрас, едва в прикрытую одеялом дыру хлынул воздух, тут же осветился языками пламени.

– Едри твою налево!

Князь рванул постель на себя, сложил вдвое и решительно метнул в окно. Мгновением спустя следом полетело одеяло. Зверев облегченно перевел дух – лучше иметь дело с нежитью, бесами и упырями, нежели с пожаром. От нежити отбиться можно, от огня – никак. Он взялся было за ферязь – но тут за окном ярко полыхнуло. Оказывается, матрас шлепнулся на крышу амбара, сено радостно занялось, и высокий сноп пламени осветил весь двор.

Там на своих телегах валялись четверо крестьян с разорванными гортанями, еще двое, зажатые в угол между конюшней и забором, отбивались кольями от напирающих девиц и детей. Шестеро мужиков пытались взломать ворота конюшни, но добротные створки не поддавались. Пока…

– Держитесь! – крикнул Илье с Изольдом князь и полез в окно.

В последний момент его поймал Пахом и чуть не за шиворот заволок обратно в комнату:

– Куда, Андрей Васильевич! Кольчугу надень, порежут ведь! И шлем с бармицей!

– Черт! Скорее! – Как ни спешил на выручку Андрей, но правоту холопа признал. Лезть в сечу без брони – дурость несусветная. Слава богу, байдана – не рыцарский доспех и не кираса, ее за секунду надеть можно.

– Вот поддоспешник, – сунул ему холоп войлочную жилетку с коротким рукавом и достал из чересседельной сумки шелестящую железом груду крупных, натертых салом колец.

Зверев застегнул на боку крючки поддоспешника, надел через голову кольчугу, захлестнул под горлом ворот, потом взял у дядьки шлем, вернулся к окну – но вовремя спохватился, сплюнул:

– В броне прыгать – только ноги без пользы ломать. Давай, Пахом, зажигай лучины. Придется через дом идти.

– Сейчас, княже, сейчас… – Холоп как раз влезал в долгополый стеганый поддоспешник. Поверх него нацепил сверкающий нагрудными пластинами юшман, опоясался саблей, перекрестился и взялся за пучок лучин: – Ну, с Богом.

– Иди за мной и свети, – приказал Зверев. – А я рубиться стану.

– А может, я? – предложил Пахом.

– Еще чего?! – развернул плечи Андрей. – Чтобы я, князь Сакульский, как служка, дорогу холопу освещал?! Люблю тебя, дядька, но и ты не забывайся!

Тяжело ступая по половицам, Зверев подошел к двери, отодвинул засов и двинулся в темный коридор. Мгновение спустя сзади появился Пахом с несколькими собранными в факел лучинами, рыжеватый неровный свет залил пустой проход.

– Видать, ушли, – хмыкнул князь, ускоряя шаг. – Решили добычу попроще поискать.

Они без приключений спустились вниз, выглянули на улицу. Там было светло, как днем – на амбаре занялась кровля, огонь поднимался метра на три, заменяя хороший прожектор. К счастью, больше здесь ничего не изменилось. Двое мужиков продолжали удерживать оборону в углу, ворота конюшни кольям и топорам не поддались.

– Жаль, щиты и бердыши с лошадьми остались, – вздохнул Андрей, взял в левую руку косарь, поцеловал клинок сабли, толкнул дверь и кинулся к конюшне.

Упыри и понять ничего толком не успели. Князь снес одну голову, другую – только после этого вурдалаки развернулись к нежданному врагу. Еще две головы долой – и ему наконец попытались оказать сопротивление. Но безуспешно. Удар топора Андрей принял на косарь и тут же рассек упырю грудь почти до позвоночника, от кола увернулся, а убил кровососа уже Пахом.

– Илья, Изя! – прижал он ухо к воротам. – Вы живы?

– Уйди прочь, тварь безбожная!! Не дадимся! С нами Бог и крест святой.

«Не откроют, – понял Зверев. – Заговором запоры отворить – так еще и прибьют сгоряча. Ну и ладно, пусть коней стерегут».

– Пахом, за мной!

Он побежал на выручку крестьянам. Бабы и малолетняя шпана, увидев опасного противника, прыснули в стороны, и срубить удалось только трех теток – события двух последних ночей притупили в князе и его слугах пиетет к слабому полу.

Мужики, тяжело дыша, опустили колья, отвалились к стене.

– Живы? – на всякий случай переспросил Андрей. – Как вы уцелели‑то?

– Пиво пили, – признал один. – Прочих упыри спящими погрызли. Свят, свят… Как полезли из амбара, как полезли…

– Мы же подпирали его ворота снаружи? Как они выбрались?

– Да заглядывали мы в амбар, боярин. Это… Ну любопытно ведь. И непонятно сие.

– А теперь как, понятно?

– Андрей Васильевич, глянь туда… – тронул Зверева за плечо холоп. – Никак, упыри в дружину сбираются?

Из‑за угла дома, под окном выбранной князем горницы, торчали, покачиваясь, два длинных железных наконечника. Судя по характерному изгибу – обычные косы. Весьма опасный инструмент в умелых руках. Время от времени наружу выглядывали кончики каких‑то рукоятей. Вилы? Лопаты? Цепы [2]? Изредка высовывались и люди: то баба глазами стрельнет, то ребенок.

– Их ведь с полсотни было, – вспомнил Зверев. – Если разом навалятся, сомнут. Тех, что с вилами или косой, саблей так просто не достанешь.

– Бежать надо! – тут же предложил один из крестьян. – За реку бежать! На самолете! Они ведь в воду не полезут, правда?

– Колья прихватите, – посоветовал Андрей. – Как бы в деревне еще упырей не нашлось. Не все же они в одном месте отлеживались?

– А как же Илья с поморянином, княже?

– Коли за нами вурдалаки пойдут, им же спокойнее, – тихо ответил Пахому Зверев. – Да и не откроют они нам конюшню, пуганые уже… Все, хватит отдыхать, тронулись.

Четверо мужчин, не отрывая взгляда от угла дома, двинулись к распахнутым настежь воротам. Из‑за дома так же медленно выбрались и упыри. Бабы – с вилами, косами и оглоблями. Детишки – с ножами. Глазки малолеток горели так же хищно, как и взрослых.

Настороженно, шаг в шаг, путники пересекли двор, вышли за ворота и перевалили взгорок, на котором расположилась деревня. Зарево пожиравшего амбар пожара позволяло увидеть не только ближние дома, но и темную ленту реки за кронами редко растущих вдоль дороги берез.

– Стойте! Подождите нас! – вдруг кинул свой кол один из парней и помчался вниз.

– Стой! – тут же последовал его примеру второй.

Упыри разом кинулись на людей. Князь с холопом, не дожидаясь, пока их собьют с ног, тоже побежали. Несясь со всех ног, Андрей наконец понял, что именно так испугало крестьян: двое мужиков уже копошились на пароме. Один, похоже, отвязывал веревку, другой отмахивался лопатой от четырех упырей, не давая им перебраться на плот. Мужчина, две тетки да ребенок, безоружные, – пожалуй, и отобьется.

– Стой!! Стойте, милые! Нас, нас подождите! Стойте, Христом‑Богом…

Смерд ловким ударом сбил упыря, треснул бабу по голове, заставив упырей отступить, а в это время другой натянул канат. Страх придал ему силы, и паром начал быстро отдаляться от берега. Сажень, другая. Уже не запрыгнешь! Первый мужик бросил лопату, тоже взялся за работу. Паром пополз еще шустрее.

– Стойте! Стой! Помоги‑ите!!!

Упыри повернули к первому из парней. Он не без труда затормозил, попятился. Андрей проскочил мимо, всей массой налетел на одну из баб, рубанул другую, крутанулся, выбросил саблю в сторону мужика. Тот пригнулся, пытаясь увернуться, но князь дрался не первый раз и тоже чуть подправил движение клинка. Хряс‑сь! – и череп развалился надвое. Сбитая с ног тетка только‑только начала подниматься, и ее без труда завалил Пахом. Упыреныш же бесследно исчез.

Крестьяне уже прыгали на краю причала, размахивая руками:

– Сюда! Сюда! Спасите! Заберите! Заберите нас, Бога ради! Господи, не дайте пропасть! Помилуйте, мужики!

Смерды на плоту сосредоточенно трудились, уже миновав середину руки.

– Пахом, – толкнул холопа локтем в бок Андрей и указал на холм.

Толпа, гнавшаяся за ними, рассыпалась в рыхлую массу. Бабы, что поздоровее, вырвались вперед, худосочные заметно отстали, а коротконогие упырята и вовсе топтались еще на середине холма.

– Сомкнутся – задавят.

– Как скажешь, княже… – Дядька глубоко вдохнул и вслед за Зверевым двинулся навстречу нежити.

Первая упыриха ростом превосходила Андрея почти на голову и неслась со скоростью бешеного мамонта. Это ее и подвело: удар косы седьмого номера ушел князю куда‑то за спину, остановиться она не успела, а когда пробегала мимо – Зверев с оттягом полоснул ее поперек позвоночника, тут же повернулся, подставил косарь под направленные в грудь вилы, толкнул их вверх, качнулся в сгорону, рубанул бабку справа по шее, снова повернулся, не давая проткнуть живот косой. Железо зашелестело по кольцам байданы, а сабля снесла еще одну голову.

– Н‑на! – Оглобля выбила из глаз сноп искр, но не разнесла голову, а соскользнула по остроконечному шлему вниз, ударила в левое плечо.

Андрей на миг потерял зрение, но правая рука завершила начатое движение – снизу влево вверх, по рукам чуть выше локтей. Нежить взвыла, и он на звук рубанул голову. Зверев не соображал, наверное, с полминуты, но за годы тренировок его руки и ноги приучились работать сами по себе. Качнулся – выпад, поворот – удар по беззащитной вампирьей шее. Снова качнулся – рубящий удар поперек врага.

– Держись, Андрей Васильевич, держись! – Пахом почти прижался спиной к его левому плечу. – Не падай!

Левая рука не слушалась, онемела, повисла. Но зато – он не чувствовал в ней боли.

Коса!

Уходя от укола лезвием сверху, Андрей шагнул вперед, саблей откинул оружие вправо, обратным движением снес дурную голову нежити, выставил клинок вертикально, а когда вилы уперлись в него, шагнул вперед‑влево, дернул оружие вниз и рубанул упыря по ногам.

Ничего, с нежитью и одной саблей управиться нетрудно!

– Не упаду!

Тут же он согнулся от удара лопатой в живот – но зато дотянулся кончиком сабли до очередного горла и отступил, откашливаясь. Кольчугу лопатой, естественно, не пробить, да и удар толстый поддоспешник погасит. Но все равно – очень неприятно. Переводя дух, Андрей попятился, резко выдохнул, выпрямился, готовый продолжить бой… Но никого не увидел. Точнее, увидел трех теток да пяток упырят. Они стояли полукругом в нескольких шагах, но в сечу не рвались. Похоже, даже у нежити имелся страх перед смертью. Присоединиться к куче изуродованных тел, наваленных на траву двумя опытными ратниками, вурдалаки не торопились. Андрей с Пахомом переглянулись, двинулись вперед – и враг позорно кинулся бежать.

– Вернитесь! Не оставляйте нас! Люди вы или нет! Души сгубите. Не бросайте, милые! Пожалейте нас, умоляем! Заберите нас отсюда! Заберите! Ради Бога, заберите! – Парни на краю причала продолжали уговаривать своих сотоварищей вернуться, но те словно оглохли. Доплыв до безопасного берега, надежно привязали паром, спустились на берег и, старательно не оглядываясь, побрели прочь. – Стойте!!! Федор, Остап! Стойте! Не‑ет!

– Вот уроды, – поморщился Зверев, сунул саблю в ножны, попытался ощупать левое плечо, но сквозь толстый поддоспешник ничего понять не смог. – Проклятие! Кажется, начинает отходить. Сейчас заболит. Пахом, глянь… Перелома нет?

– На месте она, княже, на месте, – подходя ближе, кивнул холоп. – Главное, не оторвали. Остальное ерунда, заживет… Броню снимать надобно, иначе не разобрать.

– Так снимай!

– А упыри как же? Коли опять кинутся, как без брони отбиваться станешь?

– Вокруг посмотри, дядька, – криво усмехнулся князь. – Смотри, сколько мы их порубили. Да еще на постоялом дворе с десяток лежит. Было их с полсотни, а уцелело меньше десятка. Коли приспичит, сам управишься.

– Ну как скажешь, Андрей Васильевич… – Холоп расстегнул байдану, стянул ее с хозяина, перекинул через плечо, помог снять поддоспешник и рубаху, прощупал плечо. – Кости вроде целы… Ну мясу досталось. Седьмицу плечо синим будет, не менее. Поболит и перестанет. Однако светает. Пошли на двор? Все едино Межу не переплыть. Может, при солнце холопы нас и признают. Тогда дальше двинемся. Руку токмо дай, к шее подвяжу.

– Это точно, – кивнул Андрей. – Я через нее теперь точно не поплыву. Эй, мужики! Может, сплаваете за паромом? Тогда все вместе назад вернуться сможем.

– Чур‑чур! – шарахнувшись от реки, закрестились парни. – Тут по берегам вона какая нечисть бродит. В воде, вестимо, и вовсе страшилища прятаться должны. Мы уж лучше с вами дальше к Великим Лукам двинем. Вместе, Бог даст, не сгинем.

– Пока не тронемся, – покачал головой князь Сакульский. – Что же, все тут в таком виде бросать? С костями человечьими раскиданными да упырями по подвалам? Пахом, ступай к конюшне, выгоняй холопов из схрона. Пойдите по поселку, все останки в избу какую‑нибудь соберите. Перед отъездом запалим. Ну а коли на упыря спрятавшегося наткнетесь… В общем, туда же кидайте. Семь бед – один ответ. Давай торопись, время уходит. Я и сам доковыляю. Не ногу же мне отбили! И вы, мужики, коли хотите вместе дальше ехать, с ним бегом марш. Лишние руки в этом деле. пригодятся. Шевелитесь, шевелитесь, не то до полудня не управимся!

Насчет полудня Андрей очень сильно погорячился. То есть тела за пару часов четверо мужиков собрать вполне успевали – но когда они начали искать останки по домам, тут же выяснилось, что там, помимо трупов, есть множество куда более интересных вещей. Отрезы ткани, ножи, обода, кольца, лопаты, топоры, горшки, ступицы, седла, петли, скобы… И холопы, и смерды, наткнувшись на столь ценные предметы, немедленно их хватали и волокли к своим телегам, нагружая повозки сверх всякой меры.

В первый миг князь хотел запретить мародерство, но вовремя спохватился. Ведь оставь они все это добро здесь, в опустевшей деревне – оно сгниет, проржавеет, пропадет без всякой пользы. Для шестнадцатого века – роскошь совершенно непозволительная. А кроме того, по здешним законам победитель имел полное право на имущество поверженного врага. А врага они, как ни крути, победили.

Кстати, возки сбежавших крестьян были поделены между всеми немедленно и без малейших угрызений совести. Бросили – сами виноваты. Значит, не нужно.

Увлекшись грабежом, смерды выгребли и увязали с собой даже сыр и пиво из здешних погребов, мороженую курятину и копченую рыбу с ледников. Наверное, смерды и лед бы прихватили – да заподозрили, что не довезут.

Погребальное пламя полыхнуло только к вечеру, в ранних серых сумерках, и заночевали путники не на полпути к Великим Лукам, а все на том же дворе, запершись в надежной прочной конюшне и распределив между собой время дежурства. Впрочем, на этот раз их не потревожил никто, и с первыми лучами солнца длинный обоз из тридцати тяжело груженных подвод двинулся в путь под противным моросящим дождем. Телеги были нагружены так сильно, что мест не осталось даже для людей, и они шли рядом с оглоблями, удерживая вожжи. Верхом остался только князь – не к лицу ему извозчика изображать, достойнее часть добычи бросить.

«Пешими скорость километра три будет, – прикинул Андрей. – С привалами тридцать километров в день получится, за три дня – девяносто километров. Девяносто километров – всего один переход на хороших сытых скакунах. Но не бросать же на помойку столько добра? До полнолуния время еще есть, успеем».

Дождь моросил не переставая, поэтому в полдень на привале огня разводить не стали – где в такую погоду сухой валежник добывать? Перекусили ветчиной и копченой рыбой, что нашли в брошенных погребах, дали небольшой отдых лошадям, напоили их, подкормили пшеницей – и двинулись дальше. Дорога шла почти по прямой, продираясь сквозь близко растущие вязы и липы. Мокрые ветви хлестали по рукам людей, по их поклаже, брызгались на лошадей и князя. Вскоре после привала путники пересекли такую же узкую, как ту, по которой ехали, дорогу.

– Эй, мужики, – оглянулся на возчиков Зверев. – По какой магистрали дальше ехать? Дорогу на Великие Луки знаете?

– Вроде как налево… – предположил один из парней. – По здешним дорогам местные завсегда чаще катаются, они шире и наезженей.

Уходящая влево просека и вправду выглядела еще хуже, чем прежняя их дорога. К тому же отворачивала она не очень сильно от направления, по которому обоз двигался до этого.

– Уверен? – строго переспросил Андрей.

– Вроде как туда раньше ездили… – промямлил парень.

– Туда, не туда, – поморщился князь. – Не помнишь, так и скажи!

– Вроде тама о прошлом разе ехали… – еще тише выдавил из себя смерд.

Зверев только головой покачал. Однако другого проводника все равно не было, и он, перекрестившись, свернул‑таки влево. Опять потянулся узкий лесной проселок, почти сплошь перегороженный ветвями деревьев. Верста, другая, третья – неожиданно к их колее примкнула еще одна, с правой стороны. Спустя полчаса – другая колея, слева. Дорога раздалась, люди повеселели.

– Я помню, – уже в полный голос похвастался парень. – Незадолго до Великих Лук вот так тракт усе шире и шире становился. Видать, немного осталось.

– Какое немного? – сплюнул Андрей. – До города три дня пути! Или тут еще какую крепость государь успел построить?

Между тем за два часа пути к их дороге успели примкнуть еще две. Причем именно примкнуть – они не пересекались с другими просеками, все пути вели явно сюда, на этот тракт.

– И где же это тут так медом намазано?.. – пробормотал Зверев, которого широкая трасса среди чащобы куда сильнее беспокоила, нежели радовала. – Тут что, тайные города вырасти успели? Неведомые ни Москве, ни ближайшим соседям?

Лиственный лес вокруг неожиданно резко сменился ельником, колея перевалила через холм – и впереди открылась обширная водная гладь. Не море, конечно, но саженей сто в ширину и больше версты в длину в этом водоеме имелось.

– Ну конечно, – махнул рукою Андрей. – Мог бы и сам догадаться. Мельница!

Ниже запруды река становилась такой, какой была до приложения к ней человеческих рук: три сажени шириной, два колена глубиной – испуганный пес с разбегу перескочит. Плотина была солидной. Широкой – дорога проходила поверх нее; высокой – почти два человеческих роста. Огромное дубовое колесо сейчас стояло, и вода бесполезно перекатывалась вниз через закрытую задвижку. Возле плотины имелся всего лишь небольшой сруб примерно пять на пять метров. Свое подворье хозяин расположил заметно выше по течению: плотный частокол, крыши нескольких амбаров и хлевов, дом в два жилья. Богатое, в общем, жилище. Да оно и неудивительно. Русь – не Голландия, среди лесов ветра особо не гуляют. Зато рек, ручьев и проток – в избытке. Потому и ставят мастеровитые русские мужики мельницы не ветряные, а водяные. Опять же ветер – он то есть, то нет. А реки – они всегда ровно и старательно текут, даже в засуху не пересыхают.

Здешняя мельница, судя по размерам, легко обслуживала все деревни на десятки верст вокруг. То‑то и дороги к ней протоптали, ровно к стольному городу.

– Эй, смерд! – оглянулся на проводника Андрей. – Мельницу на дороге к Великим Лукам помнишь?

Тот, глядя куда‑то под копыта гнедого мерина, промолчал.

– Что, мельницы не заметил? Этакой махины с плотиной и мостом не заметил? Проклятие! Пахом, правь обоз дальше. Должна же эта дорога куда‑то привести? А я к хозяевам загляну. Может, подскажут насчет дороги.

Ворота Мельникова подворья были закрыты, внутри царила пугающе знакомая тишина. Ни мычания, ни кудахтанья, ни лая. Князь постучал в ворота, объехал маленькую крепость кругом, снова постучал. Никого.

– Плохой признак… – покачал он головой.

Зверев пустил Аргамака в галоп, перемахнул плотину, обогнал обоз и помчался вперед. Дорога долго стелилась через некошеный луг, потом рассекла надвое колосящиеся хлебом поля, обогнула поросшие сорняками гряды с морковью и репой и привела к чистому взгорку, на котором, подобно зеленым взрывам, росла отдельными обширными зарослями густая лебеда. Князь подъехал к одному из таких кустов – через листья проглядывала чернота влажных от дождя головешек.