Есть ли различие между гипер- и умеренными кальвинистами? кальвинизм

В своей недавней книге Пайпер вознамерился честно рассказать истину об Августине, Лютере и Кальвине, которых он называет «тремя знаменитыми и порочными отцами христианской церкви...», и таким образом показать, «как верность Бога торжествует над пороками людей» (John Piper, The Legacy of Sovereign Joy: God’s Triumphant Grace in the Lives of Augustine, Luther, and Calvin (Wheaton, IL: Crossway Books, 2000), 18). Пайпер утверждает, что цель его книги «состоит в том, чтобы славное Евангелие удовлетворяющей, всемогущей Божьей благодати ценилось, изучалось и распространялось на радость всем народам – в бесконечном наследии суверенной радости» (там же 38). Всем народам – в том числе и множеству людей, предопределенных к гибели? Может ли он всерьез так считать? И что такое суверенная радость?

Будет ли кальвинистское Евангелие «всемогущей благодати цениться, изучаться и распространяться на радость» неизбранным, которые были предназначены к вечному осуждению и которые рождаются в этом мире без какой-либо надежды на изменение своей участи? Это нелепо! Все же кальвинист, похоже, не замечает того, что его теория сделала с Богом, Который есть любовь, и того, как она уничтожает всякое чувство необходимости и ответственности проповедовать Евангелие.

Пайпер напоминает нам, что «стандартный богословский текст, из которого черпали Кальвин и Лютер, это «Сентенции» Петра Ломбарда. Эта книга на девять десятых состоит из цитат Августина... Лютер был безусловно августинским монахом, в труды Августина погрузился и Кальвин, что очевидно из более частого использования им писаний Августина в каждом новом издании «Наставления»... Парадоксально, что один из самых уважаемых отцов Римско-католической церкви «дал нам Реформацию» (там же 24-25). Пайпер считает этот парадокс положительным; мы так не считаем по ряду приводимых нами причин, среди которых ереси Рима, перенесенные в Реформацию Лютером и Кальвином. Почему я встречаю такую жесткую критику за то, что показываю ту самую «связь с католицизмом», которую признает Пайпер?

Его так называемое разоблачение «пороков» Кальвина звучит практически как оправдание. Пайпер признает, что «пятнадцать женщин были сожжены заживо», и что бывали случаи безжалостности. Полная истина, как мы увидели, гораздо хуже. Однако все в значительной степени оправдывается как «приспособление Кальвина к жестоким временам» (будто христиане не имеют более высокого стандарта, нежели современные им обычаи), и будто все это делалось «в защиту протестантских мучеников во Франции и как дань им» (там же 32-35). Пайпер пишет:

«Самым худшим было его [Кальвина] присоединение к осуждению и сожжению заживо еретика Михаэля Сервета... Кальвин выступал в суде с аргументами против него. Сервет был приговорен к смертной казни. Кальвин настаивал на быстрой казни вместо сожжения, но 27 октября 1553 года Сервет был сожжен заживо.

Этот случай настолько запятнал имя Кальвина, что многие и слышать не желают о его учении. Но не факт, что большинство из нас, окажись мы в той среде, не поступили бы при тех же обстоятельствах подобным образом... Времена были суровыми, безнравственными и жестокими, и имели заражающее воздействие на всех... В своей жизни и служении Жан Кальвин всегда отводил Богу центральное место, придерживался Библии и был непреклонным.

Под знаменем Божьей милости, проявляемой к несчастным грешникам, нам следовало бы прислушаться и поучиться... Убеждение, кроющееся за этой книгой, таково, что слава Божья, хотя и тускло, но отражается в порочной жизни Его верных служителей» (там же 34-38).

Под этими благозвучными словами Пайпер в действительности подразумевает, что «под знаменем Божьей милости, проявляемой к некоторым грешникам» привелигированные избранные могут «прислушаться и поучиться». Но неизбранные не могут слышать и учиться; они полностью греховны и не имеют разумения или надежды, потому что «Бог» Пайпера держит их в «темноте»! И даже если бы они могли понять послание и хотели бы уверовать, это было бы невозможно, потому что от вечности они были осуждены непреложным постановление Всемогущего. Неужели это справедливо – представлять читателям такое ложное мнение о «суверенной» радости для «всех народов»?

Могло ли быть так, что представление Кальвина о Боге (что Он благоволит осудить миллиарды людей, которых Он мог бы спасти) полностью совпадало с «жестокостью времени»? При учении Кальвина не было необходимости в каком бы то ни было «приспособлении к жестоким временам».

И почему Пайпер не объясняет, что Кальвин настаивал на обезглавливании по той причине, что такой вид казни применялся за гражданские преступления и в этом случае Кальвину не пришлось бы нести ответственность? Однако обвинения, выдвинутые Кальвином на суде против Сервета, носили религиозный характер и требовали его сожжения. Кальвин просто пытался обойти закон. Восхвалять ли нам его за это? Спустя восемь лет Кальвин все еще советовал другим правителям истреблять еретиков, «как я истребил Михаэля Сервета...» Был ли Кальвин жертвой своего времени? Нет, он был жертвой своего богословия!...

...Представьте себе человека на барже, которого окружает тысяча отчаявшихся людей, - у них нет спасательных жилетов, и они могут удержаться наплаву в ледяной воде еще лишь несколько минут. У этого человека есть все средства, чтобы спасти каждого из них, а на барже более чем достаточно места и провизии для всех. Он спасает от верной смерти только 150 человек, оставляя остальных погибать, потому что ему так угодно.

Неужели на следующий день заголовки газет стали бы превозносить доброту, благодать и милость этого человека за то, что он спас 150 человек, а 850 оставил умирать, или даже если бы он спас 850 человек, а оставил бы на погибель только 150, которых он мог бы спасти? Вряд ли. Сознание каждого, человека, которое Бог дал каждому – и даже «полностью греховным» и духовно мертвым сынам Адама – осудило бы такой низкий поступок. Ни один человек, обладающий хоть каким-то восприятием нравственных ценностей, помещенных Богом в сознание каждого, не смог бы похвалить такого «спасителя» за то, что он оставил утопать кого-то, кого мог бы спасти.

Однако мы обязаны верить, что Бог воздерживается от спасения миллионов и, возможно, миллиардов людей, которых Он с тем же успехом мог бы спасти? И должны еще больше славить Его за то, что Он ограничил Свою любовь, милость и благодать? Так учит кальвинизм!

У. Дж. Ситон без какого-либо чувства иронии или стыда говорит: «Если спасать может только Бог, и если спасены не все, то можно заключить, что Бог не избрал спасти всех» (W. J. Seaton, The Five Points of Calvinism (Carlisle, PA: The Banner of Truth Trust, 1970), 12). Пинк утверждает, что считать целью смерти Христа приобретение спасения для всех людей – значит «подрывать самое основание нашей веры» (Arthur W. Pink, The Sovereignty of God (Grand Rapids, MI: Baker Book House, 2nd prtg. 1986), 260).

Какая же это «вера»? Как Августин и Кальвин посмели настолько опорочить Небесного Отца, Который, как нас уверяет Библия, имеет безмерно больше любви, милости доброты и благодати, чем кто-либо из людей? Кальвинизм свел Божью любовь и сострадание до уровня еще более низкого, чем даже тот, который грешники предъявляют друг к другу.

Одну из важнейших книг, в которой он пытается оправдать осуждающего Бога кальвинизма, Пайпер завершает следующим увещеванием избранных читателей: «Мы будем полагаться только на милость. В надежде славы мы будем нести эту милость другим, чтобы они увидели наши добрые дела и прославили Отца нашего Небесного» (Piper, Justification, 220). Почему благие деяния избранных должны побуждать тех, кто был предопределен к вечному осуждению, воздавать славу кальвинистскому Богу, который закрыл для них дверь спасения? Для данного Богом сознания оскорбительна радость кальвинистов своему избранию, при этом они не говорят ни слова соболезнования тем, кто проведет участь в ужасных муках, и для кого с самого началане было никакой надежды. Да и как они могут заботиться о тех, о ком не заботится Бог?

Что касается милости, то только человек, абсолютно уверенный в том, что он принадлежит к числу избранных (и как может кто-нибудь из кальвинистов быть в этом уверен?) смеет довериться «милости» этого Бога, немилостивого во всех других отношениях. Для неизбранных не существует настояэей милости, поскольку любые благословения в этой жизни теряют значимость рядом с вечностью страданий. Более того, кальвинист не обязан быть милостивым ни к кому, кроме тех (подобно своему Богу), к кому ему «угодно» быть милостивым.

Джон МакАртур посвящает целую книгу (John MacArthur, Jr., The Love of God (Dallas, TX: Word Publishing, 1996) попытке доказать, что Бог проявляет любовь и милость к тем, кого Он предопределил к вечным мукам – ведь Он дает им и солнце, и дождь, и временные благословения в этой короткой жизни. Только кальвинист может иметь подобное мышление! Стали бы мы превозносить благодать и любовь убийцы-маньяка, который всегда устраивает шикарный обед для своих жертв, прежде чем истязать и убить их? Ах да, Бог ведь суверенен, и глина не может жаловаться на то, что сделал из нее горшечник.

Напротив, мы не просто куски глины, мы – творения, созданные по образу Божьему, которым Он с любовью пообещал спасение, если мы лишь уверуем. Кальвинистский Бог оскорбляет сознание, заложенное Богом Библии в каждого человека, подавляет сострадание, которым Тот, Кто есть любовь, исполнил даже нечестивых, а также показывает более низкий стандарт поведения по отношению к людям, чем тот, которого Он требует от нас по отношению к нашим врагам. Что-то здесь не так!Дело, по сути, не в суверенности Бога, с которой все согласны. Дело в милости Божьей и Его благодати, которые вызваны любовью. Ограниченная и непреодолимая «благодать» кальвинизма – это вовсе не благодать...

Кальвинизм настаивает, что все люди, будучи полностью греховными по натуре, не способны покаяться и уверовать в Евангелие, и тем не менее кальвинизм возлагает на нас ответственность за эту неспособность. Разве можно назвать логичным утверждение, что человек не желает делать то, что он не способен сделать? Это утверждение невозможно ни доказать, ни опровергнуть.

Можем ли мы сказать, что человек не желает летать, как птица? Если бы он был способен на это, он, наверное, очень бы даже этого желал. Конечно же, предполагаемое нежелание летать, как птица, нельзя считать причиной того, что человек не летает! С него также нельзя требовать ответственности за то, что у него не получается летать, поскольку летать для него невозможно. Разве кальвинизму не присущи абсурдность и несправедливость в том, что он объявляет человека неспособным к покаянию и вере, а затем осуждает его за отсутствие покаяние и веры?