Четыре

Нина Уварова город Пермь, и

Вопрос о донорской сперме

Хотела бы Вам задать:

Вы не могли бы нам её сдать?

Мы Вам Единороссов родим,

Дорогой Вы наш, номер один!!!

СЕМНАДЦАТЬ.

Владимир Владимирович, дорогой,

Разрешите нам обратно торговать курагой

И всякими там зелень-мелень.

Мы с него хорошо имели.

Спросите любого милиционера —

И он не рад.

ТРИНАДЦАТЬ.

В нашей лаборатории разработали нано жук,

Который вживляется в голову бомжу,

И дальнейший эффект неизвестен.

Выделите нам, пожалуйста, двести,

Двести пятьсят тире триста.

Чтобы чё-то там поддержать, как говорил министр.

ВОСЕМЬ.

Всем доброй ночи из Владивостока,

Которому тут не хватало Вас тока,

В столь поздний час-то.

Вопросов нет, так как видимся часто,

А к предстоящему саммиту

Мы построим Вам что-нибудь сами тут.

ДВА.

Всеволод Мишкин — Единоросс,

Автор книги «Оппозиция как нарост».

От частного лица хотел бы поинтересоваться:

Куда с инвестициями лучше не соваться?

А как зам. главы региона, позарез

Нуждаюсь в перечислении средств.

ДВЕНАДЦАТЬ.

Владимир Владимирович, раз нельзя так

Сделать, чтобы не было взяток —

Нужно рядом постановлений

Отменить алчность людскую, лень и

Понять Россию умом.

Скажите, а что привлекает Вас в Вас самом?

[Д.Пригов]

СЕМНАДЦАТЬ

Неважно, что надой записанный

Реальному надою не ровня

Все, что записано, - на небесах записано

И если сбудется не через два-три дня

То все-равно когда-там сбудется

И в высшем смысле уж сбылось

А в низшем смысле все забудется

Да и почти уж забылось

[А.Родионов]

ОДИН

Хмурый отец приходит из тьмы нехорошей московской

и говорит, что жить ему тут наскучило

он хочет уехать в Воткинск, жить в доме, где родился Чайковский

и целыми днями играть с милым Щелкунчиком

по вечерам ходить в маленькое кафе под названием Слава

угловое помещение пятиэтажки с треснувшими стёклами

перестать ощущать себя тварью дрожащей, не имеющей права

и под ступеньки себе тихонько поблёвывать

в мире простом, не гламурном и, боже, не глянцевом

ходить по улицам не как ноль, а как единица

читать в интернете стихи Демьяна Кудрявцева

папа, папа, ты просто хочешь тихонечко спиться

посмотри, папа, как неловко я в бадминтон играю

какой красивый кларнет дали мне в музыкальной школе

милый папа, я в провинции тебя потеряю

Воткинск-Щелкунчик тебе голову как орех расколет

серые тучи бегут над деревянным домом, над садом

над спальным районом, не разбирая, Москва или Воткинск

если уж выпало быть маркизом де Садом

так не глуши свой талант в провинции водкой

в поезд садясь на вокзале, я услышу волшебные трели

маленький крысолов гудит на кларнете

крыса-отец мечется в подземелье

около ёлки играют с Щелкунчиком дети

[А.Родионов]

ПЯТЬ

Люди безнадёжно устаревших профессий

радостно поднимают глаза, недавно полные слёз.

По Тверской идёт процессия процессий,

поэты, которых принимают всерьёз.

Поэты заходят в кабаки и банки,

в обувной магазин Экко, в книжный магазин Москва,

и везде в обмен на их сонеты, верлибры и танки

им предлагается одежда, обувь, выпивка, жратва.

Все люди довольны — только геи возмущаются:

почему им можно, а нам нельзя парад?

Им можно, потому что они с нами прощаются,

сегодня они уйдут и не вернутся назад.

Люди радостно подтусовываются к лобному месту:

здесь выступит самый серьёзный виршеплёт,

и чресловещательница, из местных,

ему своими чреслами подпоёт:

«Мы заполнили все трещины, все лакуны,

все неправильности сгладили и углы,

уничтожили всё, на что натягивают струны,

и всё, куда можно забить голы».

Их провожают каждый год, до осени о них не слышно,

потом потихоньку наполняется ими Москва,

но на этот раз вдоль МКАДа мы поставим вышки —

каждый раз обещает мэр, но всё это только слова.

Пока есть дети духовно богатых родителей,

пока богатым не запретили иметь детей,

у этих мудаков будут зрители,

и, значит, снова наступит этот чёрный день.

Кто пляшет, кто поёт, кто ваньку ломает,

кто говорит, что это «не поэзия ни хера»,

а по Тверской ходят люди и за стихи покупают

кучи бесполезного или полезного добра.

[Б.Рыжий]

ДВА

Все хорошо начинали.

Да плохо кончали.

Покричали и замолчали —

кто потому что не услышан, кто

потому что услышан не теми,

кем хотелось.

Идут, завернувшись в пальто.

А какая была смелость,

напористость. Это были поэты

настоящие, это

были поэты, без дураков.

Завернулись в пальто, словно в тени,

руки — в карманы.

Не здороваются, т. к. не любят слов.

Здороваются одни графоманы.

[О.Груз]