комментарий к тексту Манонни

Александр Смулянский.

Затронутая Маннони проблема имеет мало шансов быть подробно рассмотренной, поскольку в психоаналитическом кругу действует негласное правило, согласно которому существует круг вопросов, затрагивание которых, по всей видимости, слишком грубо колеблет основы аналитической практики. У практики этой есть своя житейская мудрость, подсказывающая, что от нее самой мало что останется, если она позволит кому угодно ставить под вопрос то, что прежде всего составляет вопрос для нее самой. С точки зрения чисто профессионального здравомыслия положение аналитика и без того шатко и осмеяно у каждого столба, чтобы позволить сомневаться в вещах столь деликатных, как желание, лежащее в основе психоаналитической клиники. Тем не менее, рассмотрение это в анализе имеет склонность откладываться — его прокрастинируют, поскольку с ним связаны ресурсы, которые нельзя затронуть без последствий.

Именно поэтому с большим трудом, далеко не сразу в анализ проникает допущение, что аналитик в своей деятельности точно так же как и анализант исходит из некоторого желания, которое при этом не имеет ничего общего с пресловутым «контрпереносом», долгое время выступавшим кошмаром анализа и угрозой его предполагаемой «нейтральности». Привлечение внимания к желанию аналитика со стороны Лакана также не стало жестом, который бы мог настоятельно потребовать изменения координат, поскольку сегодня хорошо известно, как именно в сообществе распорядились этой лакановской интуицией. Под «желанием аналитика» после Лакана начали понимать нечто совершенно оригинальное, чуть ли не личную доблесть. Миф об аналитической нейтральности, на которую долгое время смотрели с умилением, незаметно сменился верой в существование особой, присущей аналитику заинтересованности, которая эквивалентна «Желанию» в чистом виде и уже по этой причине якобы должна противостоять более мелочным и конъюнктурным побуждениям.

Подобное восприятие и по сей день чрезвычайно мешает поставить вопрос о том, каковы реальные последствия существования желания «быть аналитиком» и как оно выглядит в сфере, где аналитик — хочет он того или нет — является членом сообщества, намерения которого носят, как ни удивительно это может прозвучать, характер чрезвычайно близкий к «классовому». Другими словами, вместо того, чтобы противопоставлять аналитический дискурс всем прочим и ставить его на место нового этического идеала — тем самым полностью его обессмысливая — следовало бы посмотреть, что именно проистекает из самого факта его наличия.

Какова реальность этого дискурса? Маннони совершенно верно замечает, что ближайшей его реальностью является не столько изучение и разрешение невротического конфликта, сколько все та же самая прежняя, еще долакановская реальность «необходимости воспроизводства аналитического состава». Другими словами, он нацелен на разрешение вопроса о том, откуда берутся психоаналитики. Необходимо сказать, что это вовсе не значит, будто он полностью поглощен ближайшей необходимостью такого воспроизводства — критика капиталистической логики психоаналитической работы стала общим местом, и зачастую аналитикам нечего ей противопоставить. Полтора столетия социальной критики марксистского образца сформировали в субъекте устойчивое недоверие ко всем инстанциям, которые потенциально способны заполучить хотя бы небольшую власть, и неудивительно, что психоаналитик оказывается одним из тех, кто подпадает под подозрение в первую очередь. Тем не менее, речь идет не о прибыли, а о желании — и если прибыль имеет место в момент, когда аналитик заключает договор с анализантом, то желание, связанное с происхождением аналитика из анализа, появляется позже — тогда, когда анализ уже находится на полном ходу. По словам Маннони,

Большинство, а может быть и все анализы обнаруживают это желание или этот фантазм, и оно всегда, по необходимости, подвергается анализу, за исключением – и это не парадокс, а логическое следствие – как раз-таки курсов «дидактических» анализов на старый лад. Таким образом то, что оно будет анализируемым, и даже целенаправленно анализируемым, не станет тем, что определит его дальнейшую судьбу – едва ли есть потребность напоминать об этом. Будучи анализируемым так, как хотелось бы, одно и то же желание не будет иметь одного и того же значения в различных ситуациях.

Сказано ли этим что-то новое? Другими словами, имеет ли здесь место разоблачение дисциплинарнго злоупотребления? Если бы это было так, то текст не имел бы ни малейшего смысла — речь бы шла просто-напросто о кляузе, жалобе на засилье самоуверенных специалистов старой формации. «Анализ существует для того, чтобы готовить аналитиков» — тавтология, которую можно повернуть как угодно в зависимости от целей говорящего. Но целью Маннони, очевидно, не является «привлечение внимания» к перекосу или тенденциозности внутри самого аналитического сообщества — речь идет не о намерениях, а об устройстве желания. Это значит, что проблема не сводится ни к необходимости какого бы то ни было «исправления» этого положения, ни к предостережениям против него — в этом смысле текст Маннони не является «критическим»: он не направлен на борьбу с т.н. «институцией». Его задачей является побуждение к рассмотрению тех следствий сложившегося положения, которые, будучи следствиями не институции, а именно желания, требуют не преодоления, а психоаналитического вопроса. Другими словами, с точки зрения Маннони имеет место не господство психоаналитического дискурса с его потребностями, а, напротив, его недостаток. Вопрос о том, что означает для психоаналитической клиники приоритет в подготовке именно психоаналитиков, сам по себе нуждается именно в анализе.

К чему необходимо отослать в рассмотрении этого желания в первую очередь? Очевидно, напрямую к желанию самого Фрейда, поскольку исток желания готовить аналитиков лежит именно там. Это и является подлинной причиной, по которой вопрос об этом желании — именно как о желании, а не об институциональной практике — ствится такими окольными путями. Воспроизводство аналитков необходимо не самой по себе клинической институции, а именно Фрейду — и поставить его желание под вопрос означает предпринять гораздо более смелый шаг, нежели продолжать обычное брюзжание по поводу «засилья дидактического анализа».

Маннони это понимает и не собирается его начинать. Его интересуют вопросы совершенно другого порядка — его целью является привлечение внимания не столько к сомнительному положению «знающего» в анализе — а это первое подозрение, которое высказывают все обжегшиеся в процессе своей аналитической подготовки — а к существованию бессознательного побуждения того порядка, которое исходит из желания, стоящего у истоков существования самой аналитической практики. Следует признать, что любая критика «власти знающего», которую в качестве роскоши порой подзволяют себе аналитики в своем кругу, бессмысленна. Аналитик со всей его практикой может быть под вопросом только в том случае, если подозрение извлекаемой им выгоды из своего дидактического положения исключено, поскольку вопрос к психоанализу ни в какой степени не должен быть аналогом социальной критики, занятой вопросами подобной выгоды.

Предмет психоаналитической критики, направленной на психоаналитическую же практику — это не «знающий», которого необходимо поставить на место, а, напротив, тот, кто не знает. Если в психоаналитической истории и есть тот, кто «не знает», то это может быть только создатель анализа, ибо он в строгом согласии с формулой Лакана, не знает, что он мёртв. Именно из этого незнания исходит как действенность его желания, так и та мнимая власть, которую оно диктует — мнимая не потому, что ее на деле нет, а потому что прежде всего ошибаются те, кто полагает, что ее необбходимо срочно развенчать.

Очевидно, что эта проблема, как об этом было сказано, оставалась долгое время окутанной особым молчанием. Прежде это было молчание «обучающего» аналитика и таинственность комиссий. Сегодня, кажется, мы испытываем потребность нарушить эту тишину, но достаточно ли для этого проанализировать желание стать аналитиком? Возможно, мы присутствуем при смещении молчания. Мы рискуем устранить со света или из речи настоящую трудность, которая с момента возникновения – но не у Фрейда – продолжает укрываться и скрывает тем же способом желание, которое безмолвствует.

Здесь необходимо дать комментарий, из которого стала бы яснее сделанная Маннони оговорка. Что значит то, что у Фрейда — как явствует из текста Маннони — эта трудность «не безмолствует»? Это требует разъяснения, поскольку сегодня мы настолько привыкли к чувству вины, подсказывающему, что весь «подлинный» и впоследствии, по всей видимости, утерянный и растраченный смысл психоаналитической теории принадлежал Фрейду, что прочитываем это замечание как очередное подтверждение нашего худшего мнения о современности. На самом деле, оно гораздо более неоднозначно, и намекает на ту особую позицию, в которой находился сам Фрейд в момент инициации психоаналитической практики — позицию, которую современный аналитик при всем желании не сможет ни скопировать ни даже «творчески воспроизвести». Трудность эта не молчит в эпоху Фрейда лишь по той причине, что сама завеса молчания упала гораздо позднее — тогда, когда желание Фрейда целиком и полностью превратилось для анализа в «желание Другого».

Это желание Другого становится для психоанализа его ведущей силой — оно в равной степени касается как аналитиков, так и тех, кто анализ проходит. Именно этим аналитическая практика отличается от всех прочих вариантов клинического вмешательства: так, даже при всей соблазнительности врачебной власти в области медицины, еще ни один больной не было одержим желанием стать врачом самому, но зато в анализе, как известно, о позиции аналитика грезит каждый второй. Вместо того образа, который рисуется современными медиа и в которой буржуазный субъект наслаждается своим анализом, как еще одной доступной и ни к чему не обязывающей услугой, аналитик в своей практике наблюдает совершенно иную картину: невротик испытывает по поводу позиции аналитика честолюбивую тревогу, побуждающую его подумывать о необходимости стать аналитиком даже в тех случаях, когда его профессиональная стезя лежит от психоаналитического направления в заметном отдалении.

Забегая вперед, не следует ли нам каким-либо образом отличать желание быть аналитиком, которое берет свой источник в идентификации себя с аналитиком, и другое желание, внешне такое же, но ощутимое благодаря тому факту, что аналитик имеет сам желание формировать аналитиков?

В этом вопросе до интерпретации остается всего один шаг: не очевидно ли, что после того, как различие между желанием стать аналитиком и желанием их изготавливать проведено, осталется только подняться еще на одну ступень, на которой оно исчезает снова. На сцену выступает базовая формула, согласно которой желание субъект и есть желание другого. Не очевидно ли, другими словами, что желание субъекта, проходящего анализ, стать аналитиком самому, по существу и есть желание аналитика?

Именно здесь текст Маннони возвращается к оригинальному смыслу затруднения:

Я не вижу, чтобы вопрос был решенным; он и не может быть [решенным] по той простой причине, что [теперь] анализируют желание быть аналитиком: его анализировали всегда, за исключением дидактики! И то, что с порядком мира [теперь] сверяются в конце, а не в начале, вносит существенные изменения – а именно, что на входе ни у кого больше нет ни гарантии, ни призвания – но это приводит к новой проблеме.

Совершенно бессмысленно говорить о желании стать аналитиком, не затрагивая при этом вещи, кототрые опять же выносятся на обсуждение чрезвычайно редко, поскольку большая их часть грубо нарушает баланс, сложившийся между психоанализом и теми психологическими методиками, которые делают вид, что существование психоанализа их никак не задевает. Тем не менее, разницу с невольной прямотой подчеркивают уже сами пациенты на разных стадиях вхождения в анализ, включая также и те, на которых они в анализе еще даже не состоят. Далеко не праздным является, например, вопрос о том, как именно к аналитику приходят — еще одна тема, на которую охотно рассуждает популярная психология, тогда как сами психоаналитики предпочитают на этот счет распространяться как можно меньше.

В идеале и в методических пособиях анализ предназначен для субъектов, степень заинтересованности которых в нем определяется чем-то таким, что не получает никакого внутрианалитического определения и в то же время охотно распознается окружающими и самими пациентами под именем «проблемы». Речь при этом идет о личном характере заинтересованности в прохождении анализа: по общему предположению субъект сталкивается с чем-то таким, что побуждает его обратиться к аналитику для разрешения «конфликта» — чрезвычайно проституированое слово, которое может обозначать все что угодно и которое по существу не имеет никакого отношения к реальным жизненным трудностям, но скорее носит характер того, что, прибегая к самому психоаналитическому аппарату, можно было бы назвать «замешательством» субъекта.

При этом на практике, как известно, так не происходит. Чтобы субъект обратился именно к аналитику, необходимо, чтобы он не просто страдал от невроза, но при этом также испытывал неудовольствие по поводу прочих психотерапевтических методик, предпочтя им анализ в качестве альтернативы, которая будет лишена тех средств терапевтического утешения, которые эти методики могут ему предложить. Другими словами, сюда уже вмешивается процесс соответствия тому, что Лакан называет «идеалом Я» — субъект посещает аналитика не только потому, что просто страдает от симптома, но в наибольшей степени по той причине, что он уже имеет представление о работе принципа удовольствия в известных ему психотерапевтических практиках и при этом не хочет, чтобы удовлетворение ему несли именно они.

Другими словами, анализ избирается анализантом в качестве испытания особого рода: аналитическая метода постоянно сверяется им с более гуманными образцами терапии, всегда готовыми открыть субъекту свои объятия. В итоге субъект, ищущий именно психоаналитика, от этих объятий отказывается, и именно это в конечно итоге предопределяет выбор именно психоанализа. Все это, очевидно, довольно плохо согласуется с обычным мнением, согласно которому к психоаналитику ходят за облегчением симптома. Кроме того, об этом моменте совершенно специфического соперничества между психоанализом и другими вариантами (психотерапевтической) клиники обе конкурирующие стороны обычно хранят молчание, притом что каждой из них при этом движут особые соображения, которые не укладываются в рыночную историю цивилизованной конкуренции. Преимущество здесь оказывается на стороне психоанализа уже потому, что выбор клинического метода со стороны субъекта при любом раскладе потенциально объясняется именно в его терминах.

При этом у психоанализа существует также другое преимущество, к которому непосредственно обращается Маннони и которое не удается скрыть даже при всем желании не заострять на нем внимание. Преимущество это связано с прописанной в аналитическом кодексе абсолютной необходимостью пройти анализ в тех случаях, когда субъект собирается в дальнейшем сам подвизаться на психоаналитической ниве. Невзирая на то, что любой вид психотерапии объявляет «желательным» для своих будущих агентов так или иначе «причаститься методу» — не говоря уже о росте моды на «проанализированность» субъекта (воззрения, несомненно пришедшие в широкую клиническую среду со стороны того же фрейдовского психоанализа, который породил в свое время в обществе убежденность, что проанализированность как таковая служит ключом к некоему «улучшению» положения субъекта, что и сделало современную психотерапию в своем роде процедурой скорее гигиенической) — тем не менее, право жестко требовать прохождения собственного анализа в качестве дальнейшего доступа к собственному кабинету остается характерной чертой исключительно психоаналитического сообщества.

Именно здесь Маннони заикается о том, чтобы это сообщество, наконец, отдало себе отчет в том, что означает это требование помимо очевидной необходимости сохранять чистоту и качество самой школы. Эта необходимость объявляется им попросту рационализацией чистой воды — то есть соображением, которое ничего не говорит о желании анализирующего субъекта и служит этому желанию лишь удобным прикрытием. На деле, желание аналитиков делать и желание аналитиком стать представляет собой проблему имено по той причине, что посещает оно пациента безо всякой связи с его профессиональными планами. Именно это и заставляет рассматривать его как симптом даже в тех случаях, когда намерение пройти именно дидактический анализ с целью начала собственой практики заявлено с самого начала и является как будто совершенно несомненным.

Является ли достаточным анализ желания анализируемого стать аналитиком (который в таком случае всегда необходим) в качестве критерия, гарантирующего завершение анализа [pour garantir le caractère formateur d’une analyse]? И если мы отвечаем «да», не останется ли для того, чтобы пройти [анализ], что-то покрытым молчанием?

На счет этого желания психоанализ в принципе мог бы сказать многое, но проблема в том, что все, что он говорит, относится к сфере анализа именно классического — то есть, имеющего отношение не к Фрейду, а скорее к фрейдизму. По этой причине анализируется здесь не что иное как идентификация с аналитиком. К этой постановке вопроса не было бы никаких претензий, если бы она действительно сохраняла в себе нечто фрейдовское, но на практике она незаметно подменяется чисто психологическим аппаратом. Другими словами, желание стать аналитиком принимается за чистую монету и рассматривается с точки зрения скорее аспекта персонификации — ошибка, которую совершить тем легче, поскольку запрос со своей стороны пациент привносит именно в таком виде.

Вместо этого следовало бы поступать в рамках именно фрейдовского подхода и спрашивать не о том, кем субъект хочет в итоге после анализа стать а — уж коли речь идет об идентификации — с чем именно он в таком случае идентифицируется.

Идентификацию эту, очевидно, необходимо рассматривать не столько с точки зрения т.н. «личности аналитика», сколько в рамках того, что Лакан называет поиском признания, Anerkennung. Принято считать, что подобная постановка вопроса характерна для раннего лакановского учения и что позднее она вносится Лаканом в регистр символического, поглощаясь им как дублирующая. На практике эта периодизация ничему реальному не соответствует: субъект-анализант, как и любой субъект вообще, действительно ищет именно признания и добивается его тем активнее, чем ближе к нему оказывается то, что — по крайней мере, на уровне Воображаемого — способно намекнуть на наличие Закона. Не секрет, что анализ создает для активизации поиска признания все условия — особенно его начальная часть, проходящая под знаком Воображаемого, которое именно потому является Воображаемым, что Символическое в нем воспринимается в некотором роде буквально[5]. Желание стать аналитиком от поиска признания неотделимо. Именно по этой причине оно заявляет о себе в любом анализе, и нет потому никакой нужды пытаться отделять дидактический анализ от анализа «обычного», в котором воспроизводственная цель о себе не завляет.

Различия нет не потому, что, как иногда считают, любой анализ в конечном счете анализирует «наши внутренние конфликты» и в дидактическом анализе это происхоит в точно такой же степени, как и в обычном. Как раз напротив, основание для упразднения различия лежит именно в критерии, который с общей точки зрения характерен именно для анализа дидактического, но в конечном счете помечает любой анализ. Место аналитика сдобрено Воображаемым не потому, что аналитик облечен властью (социально-критическая точка зрения) и не потому, что он представляет собой идеал или наделяется его качествами, как это видит постфрейдистская концепция идентификации. Все эти объяснения носят редукционистский характер, поскольку предполагается, что аналитик отмечен каким-то качествами, которые позволяют дать его позиции определение, расчленить ее на сумму привилигей. Здесь упускается из виду, что субъект желает аналитика именно как аналитика — что, другим словами, тот наивный субъект, который был бы соблазнен якобы присущими аналитику властью или идеалом, как дикарь в старых изображениях соблазнен побрякушками, никогда не существовал, являясь, как и этот дикарь, абсолютно искусственным конструктом. Если фигура дикаря была придумана ранней антропологией, конструкт субъекта, не способного увидеть за «реальным» аналитиком позицию аналитика и возжелать ее, является изобретением постфрейдовской психологии.

Этот выморочный субъект сегодня является главным препятствием, не позволяющим увидеть, как связаны поиск признания и желание стать аналитиком в ответ на «желание другого». Он же позволяет делать то, от чего Маннони предлагает отказаться — от разделения анализов на основе критерия их дидактичности не посредством исключения именно «дидактического» компонента, на чем настаивают порой внутрицеховые гуманисты, а, напротив, через признание того факта, что дидактический анализ по существу является образчиком аналитической ситуации как таковой, а не профессиональной необходимостью, зачастую вызывающей в сообществе стыдливость, поскольку он неотделим от подозрения, что его проводят при отсутствии «подлинной потребности быть проанализированным» — еще один тянущий аналитическую теорию назад внеаналитический конструкт.

Именно это и является ответом на вопрос Маннони. Желание стать аналитиком не является признаком завершения анализа — даже сколь угодно «дидактического». Напротив, оно лежит в его основе и должно стать одной из главных составляющих аналитической практики, поскольку именно в его форме и находит выражение то, что пронизывает невроз: поиск признания на уровне желания другого.

[1] [1] Mannoni Octave, “Le silence du désir”, Figures de la psychanalyse 1/2007 (n° 15), p. 191-195. URL: www.cairn.info/revue-figures-de-la-psy-2007-1-page-191.htm. DOI: 10.3917/fp.015.0191.

[2] [2] То есть, в конце анализа Человека с крысами.

[3] [3] O. Mannoni, «L’analyse originelle», dans Clefs pour l’imaginaire, Paris, Le Seuil, 1960, p.130.

[4] [4] Сum grano salis (лат.) – «с крупинкой соли», «с приправой», т.е. с солью остроумия, иронически, насмешливо или критически, с некоторой поправкой, с известной оговоркой, с осторожностью.

[5] Лакан Ж. Символическое, Воображаемое и Реальное. // Ж. Лакан. Имена-Отца. М.: 2006.