О теории и методологии истории, историографии, источниковедению, исторической психологии

Методология исторической науки — вечно зеленое древо. Это та сфера, где исследователь априори обрекает себя на огонь критики. Причем, по ученому часто стреляют из стволов тяжелой артиллерии крупного калибра. А ответить на убийственный огонь порою трудно. Ведь теория и методология истории — такая область научных знаний, где нет до сих пор устоявшихся дефиниций, четко обозначенных законов (подобно, например, философскому закону диалектического синтеза). А если автор размышляет о методологических аспектах в контексте исторической психологии, столь молодой отрасли исторической науки, где теория и методология еще более не определенные, то он вообще уподобляется камикадзе (даже в условиях плюралистического многоголосия, ставшего родовым признаком отечественной теории и методологии науки истории). Тем не менее — в бой!

Все мы, живущие в земной жизни — пленники времени, этого одномерного чудища, которое, будучи скалярной величиной, успешно помогает нам превратиться, в конечном итоге, в вектор ни во что. Если, конечно, исходить из классической концепции физики Ньютона. Но человек всегда мечтал вырваться на свободу из темницы времени. И это удавалось всем живущим на Земле, но только в мечтах, мифах, легендах сказках. Удачнее всех оказывались в попытках к бегству из темницы времени писатели, поэты, историки. Они — близнецы-братья. По образному выражению академика РАН Ю.А. Полякова, «и у тех и у других орудие труда — слово». Но историки, в отличие от писателей и поэтов, сознают, что история развивается по своим законам. Правда, в их распоряжении нет четких дефиниций данных законов, (подобно, например, философскому закону диалектического синтеза). Но законы истории все же есть.

Источниковеды давно утвердили в мире служителей музы Клио довольно осторожное отношение к художественной литературе при оценке степени ее достоверности. И вряд ли здесь стоит ломать копья, доказывая обратное. В то же время, никто не отрицает значимость художественной литературы как дополнительного исторического источника. Однако когда речь идет об историко-психологических аспектах, то в проблеме, означенной выше, наблюдается, по моей оценке, некоторое смещение акцентов. Это связано с тем, в любом художественном произведении ярко выражены психологические аспекты, ибо, подобно тому, как невозможно получить мед, когда улей пуст, так и невозможно написать художественное сочинение, не заселив его людьми. И не просто людьми, а личностями.

***

В спорах в сфере теории и методологии истории рельефно наблюдается парадокс, суть которого сводится к следующему. Ученый, стремясь максимально постичь исторические законы и закономерности, максимально убедительно доказать личные теоретико-методологические построения, довольно часто попадает под влияние магии формулы одного из парадоксов человеческого познания: «Каждый видит то, что хочет увидеть, каждый слышит то, что он хочет услышать».

***

Контрастные тона, на историческом полотнище, конечно, имеются. И даже в избытке. Однако муза Клио — дама капризная. Она не любит излишне категоричных рассуждений, изречений истин в последней инстанции, подгонки событий и явлений под априорные догматические схемы. И если спектр радуги включает семь цветов, то никто еще не уловил в полном объеме всего многоцветия исторической палитры. Тем более, когда рисуются портреты крупных исторических персоналий…

***

Потомкам остается историческая память… Та самая историческая память, обеспечивающая интеллектуальное коллективное бессмертие человечества. Та самая историческая память, что выступает разграничительной линией между категориями «народ» и «население».

***

Люди, до той поры, покуда они будут таковыми, а не человекоподобными обезьянами без хвоста, ни при каких обстоятельствах не перестанут интересоваться ИСТОРИЕЙ. Прошлое всегда с нами и внутри нас. И потомкам далеко не безразлично, какими же именно человеческими качествами обладал тот или иной исторический деятель. Собственно говоря, без такого знания нет самой истории.

***

«Historia est magistra vitae»[i]. Жизнь подтвердила правоту мудрости древних…. Люди, если они хотят оставаться людьми, а не человекоподобными, не могут не «оглядываться» назад. Можно, конечно, спорить, но трудно не согласиться с зарубежным писателем Дж. Оруэллом, который утверждал, что тот, кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. Ведь прошлое не исчезает, а продолжает жить в накопленном опыте социальной жизни. Поэтому становится ясным, почему люди всегда, особенно в переломные периоды жизни человечества, в гигантской лаборатории мирового социального опыта пытаются найти ответы на жгучие вопросы современности. На исторических примерах люди воспитываются в уважении к вечным, непреходящим человеческим ценностям: миру, добру, справедливости, свободе, равенству, красоте, любви к Отечеству.

Субъективное восприятие реальности и ирреальности — вот подарок и одновременно наказание, данное нам Всевышним. «SINE IRA STUDIO» *, — так призывал писать историю один из великих мыслителей древности Тацит. Увы, он сам и нарушил сей прекрасный принцип. Да и не мог не нарушать. Не стоит доказывать доказанное: абсолютно беспристрастных историков не бывает. Разве только на кладбище …

Но снимает ли подобное обстоятельство ответственность с ученого? Нет! Конечно, никто не имеет права запретить художнику сказать: я это вижу именно так, и никак иначе! Но общество вправе спросить с художника: почему, именно так, а никак иначе? Доказана ли ваша позиция? Нет ли в ней чего-нибудь от лукавого?

Аксиоматично, что историческую память нельзя формировать на искаженных представлениях о явлениях и персоналиях исторического процесса. Мифы и легенды всегда красивы. Они — неотъемлемая часть культуры. Но мифотворчество для познания истины несет исключительную опасность. Особенно тогда, когда роль демиургов (на худой конец, доморощенных Гомеров) берут на себя те, кого устраивает статус-кво дилетантов, замешивающих свои суждения на политиканстве.

Поэтому максимально приблизиться к научной объективности, наступив на горло собственным пристрастиям, симпатиям, антипатиям — дело совести, чести и профессионализма ученых. И если упомянутый выше постулат Тацита — SINE IRA STUDIO, — по большому счету, все-таки утопия, то другой принцип древних римлян — SALVO HONORE *— вполне приемлем для современных исследователей.

***

Разработка колоритной исторической персоналии — вечная TERRA INCOGNITA * Наивно было бы претендовать на абсолютную истину, давая оценки деяниям своего героя: суд людской призрачен, суд истории вечен. Он все и расставляет по своим местам…

***

Исторические параллели — вещь не всегда объективная.

***

Абсолютизация в науке истории, безусловно, вредна.

***

Нельзя попадать в плен априорных схем, когда отдельные современные исследователи пытаются искусственно заменить отвергнутые методологические построения марксизма-ленинизма в большевистском его измерении новомодными парадигмами, которые исходят якобы исключительно из особенностей менталитета россиян. Эти парадигмы должны дать универсальные ответы на многие исторические вопросы. Но так не бывает, ибо нет в исторической науке универсальных методологий. Путь к познанию истины — комплексный подход к историческим исследованиям.

***

Изучая деяния «детей страшных лет России»[1], не стоит выступать в роли прокурора или адвоката. Главное, не восхищаться и не проклинать, а изучать, извлекая уроки, суть которых — подобное действо не должно повториться.

***

Не оправдались наивные надежды тех, кто полагал, что с падением советской социалистической модели государственного устройства, сопровождавшимся уникальным расцветом свободы слова и печати, автоматически канет в лету и зависимость исторической науки от политики. Увы, историческая наука во все времена и у всех народов была крепко скована одной цепью с политикой.

Брак историографии с политикой — брак по расчету, который будет расторгаться очень трудно.

Но неправильно полагать, что засилье политического ангажемента в исторической науке — родовой признак исключительно тоталитарных и авторитарных политических режимов. Подобное существует и в демократических странах (быть может, в несколько смягченных формах).

***

Вот и отечественная историография сегодня стала пространством не только для острых научных дискуссий, но и полем политической битвы, где научно обоснованная критика сталкивается с политизированными точками зрения.

Однако не может не радовать, что именно в 90-е гг. прошлого века, особенно во втором пятилетии, произошел и научный прорыв в исследовании истории Гражданской войны. Начался и продолжается настойчивый поиск правды о том не столь уж далеком времени.

Между тем, на данном исследовательском поле, где пока что не убраны все завалы, заминированные прошлыми стереотипами, заблуждениями и фальсификациями, имеется еще много участков, представляющих собой неподнятую целину. А вспаханным участкам, надо полагать, не помешает повторная углубленная пропашка, подразумевающая для тех, кто впрягся в исследовательский плуг, и переоценку ценностей, и новые обобщения, синтезированные на базе новых данных, почерпнутых, преимущественно, из архивов.

***

Борьба старого и нового далеко еще не закончилась. Да она и не закончится никогда. Свобода научного творчества не у всех исследователей, к сожалению, находится с гармонией с академической ответственностью за качество научных исследований. И здесь в качестве змея-искусителя все больше выступает коммерциализация издательского дела…

***

Аксиоматично, что любое историческое исследование, если оно претендует на высокое качество, не может состояться без корректного, вдумчивого изучения имеющихся наработок предшественников. Таковы правила игры для тех, кто служит музе Клио.

Только ясный историографический анализ рассматриваемой проблемы дает ученым нить Ариадны. Именно при ее помощи ученые могут выйти из лабиринта фактов, суждений, оценок на дорогу обобщений, приближающих их к подлинной исторической правде. А такой лабиринт бывает настолько запутан, что лабиринт мифического царя Миноса — просто прогулка по Невскому проспекту.

***

***

Путешествие по волнам памяти, конечно в первую очередь, свойственно мемуаристам. Ведь письма и дневники часто отражают своеобразие текущего момента в том историческом пространстве и во времени, в котором находится их автор. Лишь только для поздних исследователей дневников, писем они воистину становятся литературным артефактом прошлого.

***

Сам факт, что мемуары — источник личного происхождения, в котором личностное кредо автора выражено исключительно монопольно, дает основания утверждать, что в них сильно и психологическое начало. Вроде бы здесь появляется исследовательское поле для психологов. Но если психолог, будет оперировать с мемуарами, написанными теми, из которых «иных уж нет, а те далече», то он попадет в исследовательский тупик. Ведь инструментарий, применяемый в психологии, рассчитан, главным образом, на живых. Причем, желательно иметь с ним зачастую прямой контакт. Иное дело в исторической психологии. Мемуары пишут живые очевидцы событий с различной временной дистанции. Историческая психология, анализируя мемуары как исторический источник, но дает возможность, подходя к их оценке с позиций нетрадиционных для истории методов исследования, предоставляет возможность реконструкции внутреннего мира исторической личности — автора мемуаров, его ментальных установок. Через такую реконструкцию уже можно перекинуть логический, исторический и историко-психологический мостик на окружающую действительность. Ведь автор мемуаров живет в обществе, а не в вакууме.

Следовательно, мемуары могут считаться историко-психологическим источником. Причем, грань между мемуарами как историко-психологическим и историческим источником очень тонкая. Все зависит от того, какую информацию желает исследователь извлечь из мемуаров. Если он, в частности, извлечет только чистую фактографию, то мемуары — исторический источник. Если историк, в частности, извлечет информацию, связанную с личностным началом в исторических событиях, явлениях, о поведенческих установках, фигурирующих в мемуарах исторических персоналий и социальных групп, ментальных установках героев сюжетов и фрагментов из воспоминаний, то мемуары — историко-психологический источник. Получается, что одни и те же мемуары могут играть одновременно роль и исторического, и историко-психологического источника. Вот такая непростая диалектика.

Цех служителей музы Клио после распада СССР напоминал музыкантов оркестра, потерявших ноты незадолго до выхода на сцену: от марксизма-ленинизма как универсальной методологии исторических исследований, в той или иной форме, отреклись, а взамен ничего путного не изобрели. Типичная ситуация, когда с водой выплескивают ребенка… Ситуация, между тем, не новая в истории мировых цивилизаций. Она характерна для переломных эпох.

История Белого движения, а следовательно, и трактовка личности и деятельности Антона Ивановича Деникина представляет сегодня далеко не только сугубо академический интерес. Проблема размещена не только в пространстве для острых научных дискуссий. Она попала на поле политической битвы. Печально, но факт: имя Деникина является сегодня и предметом политических спекуляций. Некоторые политиканствующие не прочь потрепать эпизоды из жизни боевого русского генерала, кто с пафосом и молитвенным трепетом, экзальтированным придыханием, а кто в формате обвинительного заключения «белым изуверам», произнесенного языком, которому мог бы позавидовать печально известный сталинский кровавый прокурор В.Я.Вышинский, но с единственной целью — наскрести сиюминутные своекорыстные политические дивиденды.

Аксиоматично, что корректное, вдумчивое изучение имеющихся наработок предшественников – высший полет мысли в науке истории. Таковы правила игры для тех, кто служит музе Клио. Только ясный историографический анализ рассматриваемой проблемы дает ученым нить Ариадны. Именно при ее помощи ученые могут выйти из лабиринта фактов, суждений, оценок на дорогу обобщений, приближающих их к подлинной исторической правде. А он бывает настолько запутан, что лабиринт мифического царя Миноса — просто прогулка по Невскому проспекту.

Революция и Гражданская война в России (1917 – 1920 (22)[2] гг.) явились ничем иным, как трагической страницей истории нашей Отчизны — цивилизационным разломом, положившим начало болезненному процессу смены цивилизационной парадигмы. Гражданская война завершилась генезисом новой советской социалистической государственности.

Той самой государственности, эволюционировавшей в могучую сверхдержаву, просуществовавшую в историческом пространстве и времени до последнего десятилетия XX века.

Той самой сверхдержавы, от позиции которой в сообществе мировых цивилизаций во многом зависел ход исторических событий, носивших судьбоносный характер.

Той самой сверхдержавы — Союза Советских Социалистических Республик, развал коей вызвал огромные геополитические изменения на планете Земля. Их последствия длительное время будут ощущаться во всемирно-историческом процессе. Поэтому можно сказать, что развал Советского Союза — величайшая геополитическая катастрофа бурного XX века.

Однако россиянам за это пришлось заплатить неимоверно высокую цену. И первый кровавый взнос — 13 млн человек, сожранных Молохом революции и Гражданской войны[3].

Тем Молохом, который не только вдоволь напился человеческой крови в 1917 – 1922 гг., но и разрушил многие ценности, обнажив новые в культурной идентичности россиян, разделив их на долгие годы на «своих» и «чужих». Лучше, пожалуй, чем Владимир Высоцкий, блестящий представитель советской культуры, здесь и не скажешь:

И еще будем долго огни принимать за пожары мы,

Будет долгим, зловещим казаться тот скрип сапогов.

Про войну будут детские игры с названьями старыми,

И людей будем долго делить на своих и врагов…

Процессы в сфере политической, социальной, экономической и духовной жизни советского социума, детерминированные перестройкой, начавшейся с середины 1980-х гг., прерванные распадом СССР, но перешедшие в новое качество, способствовали тому, что в советской исторической науке возникала новая ситуация. Конкретно-историческая обстановка перестройки — пятилетия несбывшихся надежд — наложила свой отпечаток на советскую историческую науку. Главное заключается в том, что в то время историческая наука, особенно в контексте поиска исторической истины, стало пространством не только для острых научных дискуссий, но и полем политической битвы, где научно обоснованная критика сталкивалась с политизированными точками зрения. И проблемы истории Гражданской войны попали здесь в эпицентр.

Сегодня, в начале XXI в., можно (с некоторой долей оптимизма) считать, что из историографического поля постепенно, но уверенно вытесняются легковесные оценки феномена советской историографии, имевшие место в начале бурных 1990-х годов. Невооруженным глазом видно, что тогда на свет появились глубоко политизированные, идеологизированные оценки, авторы которых резко поменяли знаки с плюса на минус. Не стоит по данному поводу ни сокрушаться, ни посыпать голову пеплом, ни уж, тем более, ерничать, искать тех, кто «торгует принципами, предает свои убеждения и т.д.». Глубоко прав великий Л. Фейербах, едко заметивший однажды, мол, человек только тем и отличается от обезьяны, что способен иметь и менять точку зрения.

Наверное, в 1990-х гг. попытки оценить советскую историографию исключительно как «верную служанку тоталитарного политического режима» (хотя, это, конечно, тоже имело место быть) можно классифицировать как своего рода «детскую болезнь» изречения прописных истин в исторической науке. А они, прописные истины, как известно, верны. Но только до первого ухаба.

Не справились некоторые исследователи с нахлынувшей на них волной свободы научного творчества, которая сопровождала, в том числе смену цивилизационной парадигмы в нашей стране. Захлебнулись отдельные историки в волне свободы научного творчества, потонули в новых методологических реалиях. Тогда сработал, скорее всего, эффект «перегнутой палки». Отпустили, она и выпрямилась в противоположную сторону.

В условиях, когда на советскую историческую науку одели идеократические наручники, задавили жестким цензурным гнетом, все историографические сюжеты полностью не были раскрыты. Под особый контроль соответствующих институтов были взяты исследования, в которых затрагивались некоторые аспекты истории лагеря российской контрреволюции. Причем, несмотря на многоцветие данного лагеря, его свели, главным образом, к Белому движению. Сюда искусственно ввели «белочехов», «белофиннов», «белополяков», «белобандитов» и пр. Хотя сегодня стало ясным: они были теми, кем были, но никоим образом не являлись никаким «бело …».