Глава четвертая 2 page

О чем стоит призадуматься, так это о сообщении, полученном из Тбилиси. Им уже известно, что Гора ушел в побег, говорят, "сообщил Хабибулаев". Начнем с того, что он Хабибулин, а не Хабибулаев. А проще называть его Хабибулой, в преступном мире он известен под этим именем. Как он оказался в Тбилиси? Освободили его за два месяца до побега Каргаретели. Что с того? Были друзьями? Таких сведений нет. Может, у них давняя дружба, а они по каким-то соображениям скрывают свои отношения? Откуда нам знать? Хабибула беглец вроде Каргаретели. Не исключено, что в прошлом они вместе сидели, а может, и в побег вместе ходили. Надо проверить! Если, предположим, я задам Хабибуле вопрос, зачем он ездил в Тбилиси, он лопнет со смеху. А интересно, зачем он все-таки ездил? Ездил сообщить, что Каргаретели из лагеря бежал, да?.. Митиленич, что-то здесь не вяжется! Э-э-э! А где сейчас живет этот Хабибула?.."

Гора стоял на лыжах и, опираясь на костыли, насилу волочил ноги. Суставы ныли, настроение было подавленным. Он шел шаркая и думал:

"Эх, Кола, Кола, каким верным и надежным другом ты был... Моя жизнь состоит из сплошных потерь! Люди уходят один за другим... Нас, реабилитированных политических, только в Тбилиси было не меньше двух сотен. После каждого футбольного матча мы собирались возле киностудии "Грузия-фильм". Приветствия, сбивчивые разговоры обо всем и ни о чем, любовь, воспоминания... Потом расходились по несколько человек - кто куда. Спаянность, взаимовыручка, верность... Мы были в ответе друг за друга, делили беды и радости. Чтобы кто-то проявил равнодушие, остался в стороне?! Такого не было. Что же произошло?.. Время, возраст, болезни прибрали постепенно всех еще в бытность мою в Тбилиси. Уходят самые близкие люди... Каково оплакивать их одного за другим?! Каждый из них уносит частичку твоей жизни... Был среди нас грузинский еврей Абрек Батошвили, человек удивительной души. Большая часть грузинских евреев уехала в Израиль. Абрек не уезжал, не мог оставить могилы своих предков. Его ремеслом была война. Под старость он уже не мог быть полезным обетованной родине. Благородство не позволяло ему стать пенсионером в стране, и без того втянутой в постоянные войны. Под конец уехал и он. Я узнал об этом в последний мой приезд с Севера, когда получил весточку с грустной фразой: "У меня здесь больше никого не осталось". Смерть, похороны, скорбный плач... Кола, Кола, тебе я могу признаться, может, оттого и сбежал я в Россию, что больше не мог этого вынести... Теперь и ты покинул меня, Кола!.. Ты отвел от меня столько бед, несчастий, и вот... Как же мне есть твое мясо?! Или на свете ничего святого не осталось?.. Даю тебе слово, слово мужчины, - я коснусь тебя только на последнем издыхании, клянусь Богом и святым Георгием Атоцним... Кола, а хочешь, я расскажу тебе, сколько раз спасали меня от смерти настоящие парни, такие, как ты! Ладно, перестань! Что за тирада!.. То ли смеешься, то ли плачешь, не поймешь... Тогда я тебе расскажу вот что... Да, да, расскажи-ка тот случай в "Иберии". Гостили в Тбилиси две немки: пожилая и молодая, прекрасная. Остановились в гостинице "Иверия". Днем мы возили их по городу, окрестностям, показывали, как водится, достопримечательности, а вечером я пригласил дам поужинать в ресторан "Иверия". За соседним столиком шел пир горой. Кутили пятеро парней, к тому времени уже крепко набравшихся. Едва оркестр заиграл танец, как один из них пригласил мою красотку. На следующий танец к ней подскочил другой. Она пошла и с ним. Когда перед нашим столиком вырос третий, уже вмешался я оставь, говорю, она устала. Кавалер ругнулся в ответ. Будучи сам под хмельком, я, не раздумывая, шарахнул его в челюсть. Парень, и без того нетвердо державшийся на ногах, качнулся и, падая, ухватился за скатерть соседнего столика, сдернув на пол все, что на нем было. Люди повскакали с мест. Рванулись собутыльники. На шум сбежались администратор, официанты, милицейские, дежурившие в те времена в ресторане, - словом, все. И пошел дым столбом. Насилу их оттащили, потому как парни были - будь здоров! Каждый мог бы ударом кулака свалить носорога. Покидая ресторан, они не жалели угроз в мой адрес. К тому времени закончили свой ужин и мы. Я проводил гостий до их комнат, попрощался. Вышел из гостиницы - парни в полном составе, все пятеро, стоят. Завидев меня, сомкнули ряд и двинулись. Я, Кола, прижался к стене, так хоть с тыла не подберутся. Силенок у меня хватало, но не на пятерых же бугаев... Вдруг откуда ни возьмись "Волга". Останавливается. Выходят Амиран Морчиладзе, Викентий Джмухадзе, Абрек Батошвили, Саша Папава, Тариэл Кутателадзе... Кто-то из них, то ли Абрек, то ли Викентий, окликает: "Гора, в чем дело?" Моих горланов как ветром сдуло, куда только подевались богатыри. Может, компанию узнали... Может быть... Эх, Кола, с твоей смертью забот у меня поприбавилось. Через пятьдесят-шестьдесят дней, в середине марта, я должен быть у Хабибулы! Смогу ли? Успею?.. Довольно, хватит ныть. Определим местоположение, уточним, сколько идти осталось..."

Едва Гора покончил с делами, как его мыслями снова завладел старик.

"У него необычный страх преследования. Спорим, ему за девяносто. Давай попытаемся разобраться, кто он такой. Возьмем несколько вариантов... Ну, ты даешь! Старик сам хотел все рассказать... Что бы тебе его выслушать! Тогда себя нечем было бы занять! Резонно, ничего не скажешь. Допустим, он интеллигент. Очень возможно, что и грузин... По возрасту мог бы быть Митиленичу отцом... Что, сомневаешься? Но его повадки, жесты!.. Ладно, согласен, пусть интеллигент. Скажем, из меньшевиков, член организации "Молодой марксист", участник восстания двадцать четвертого года. Сослан, а может, подпал под "высшую меру". Сбежал, укрылся в тайге. Может быть? Может! Тогда давай разберемся, какими были настроения в нашем грузинском обществе того времени, какие причины обусловили и его, в частности, арест и ссылку в Сибирь.. Да только ли его?! Десятков тысяч... Нужна общая картина.. Все мы росли в той обстановке!..

Со времен первой мировой войны жизнь грузинского народа, его интеллигенции отличали скорбь и страх. Эти чувства и сопутствовали им в жизни до самого конца. Материальные убытки никого не трогали, ведь интеллигенция искони боролась за справедливое перераспределение богатства. Она только горевала о безвременно, неправедно погибших и, перебирая мысленно трагические события, приходила в отчаяние, потому как эта бесконечная цепь несчастий была выкована собственными руками. Отец сравнивал свое поколение с разбойником, обобранным до нитки, который, оставшись в чем мать родила, сам сунул голову в петлю. Я все это видел, слышал. Сначала я мучался оттого, что мучаются взрослые, потом во мне самом стал нарастать протест против насилия и несправедливости.

О чем только не голосили в том плаче великом! О том, что помешавшиеся на идеологии дилетанты, играя в свои игры, проиграли независимость, Богом ниспосланную грузинскому народу после ста двадцати лет рабства; не говоря ни о чем другом, они ликвидировали конную армию как гнездовья аристократов, и врага, не раз терпевшего поражение на поле битвы, обращавшегося в бегство, некому было преследовать. Посему он не только избежал полного уничтожения, но снова обрел силу для наступления и победы.

Прав был Эрекле Каргаретели: революция - агония отжившего, разрушение того, что должно быть разрушено. Вождем революции становится тот, кто по природе своей лишен тяги к созиданию или потерпел на этом поприще неудачу, зато умеет поднимать и увлекать за собой массы, политизировать их. Созидание нового - талант. Разрушение старого - стихия, животный инстинкт использования обстоятельств. Жажда самоутверждения неодолимо влечет людей несостоявшихся на революционное поприще, потому как их человеческие качества и возможности исчерпываются способностью разрушать. Им под силу свершить революцию, то есть смести отжившее, старое, но они не могут построить систему, государство, поскольку созидание нового - это творчество, а они лишены этой благодати. Едва ли в истории сыщутся примеры, когда вождь революции, уничтожив старую систему, сам воздвиг новую. Это удел тех, кто приходит вслед за разрушителями. Вождям - Кромвелю, Марату, Дантону, Робеспьеру, Ленину и им подобным - история уготовляет иную участь. Ни одному из поименованных не дано было создать новую систему, основать государство. Пришли другие - хорошие или плохие - иной вопрос, но новые системы и государства основали они. Взявшись строить государство, меньшевистское правительство освобожденной Грузки обратилось к революционной методологии - посулам, лжи, трепу, пропаганде идей. Результаты не замедлили сказаться: грузинские большевики ввели русские войска, торжественно вернули собственную родину все тому же поработителю и свое предательство сочли геройством. Тут уже большевики взялись за "строительство социализма" на свой лад, собственными, неповторимыми революционными методами. Они поедом ели друг друга: с захвата Грузии, во времена Сталина и потом... Впрочем, на отсутствие аппетита они и нынче не жалуются, но от физического уничтожения отказались. Что ни говори, а двадцатые годы отмечены особой жестокостью и кровопролитиями... Странное дело, сначала большевики - те, что жили в Грузии, и те, что укрывались у русских, - с обоюдного согласия ввели русские войска, подмяв под себя страну, потом сцепились друг с другом... Владений не поделили. Напридумывали слов, стали называться уклонистами, троцкистами... Допустим, мой старик грузин в прошлом какой-нибудь уклонист... А тебе так и хочется, чтобы он оказался грузином... Даже если окажется, тебе что с того? Интересно, всегда ли так было, что революционеры после победы начинают охоту друг на друга? Научного анализа этого явления или не существует, или я не встречал... Тут вступают в действие закономерности. Какие?! Как ты думаешь, кого они больше поубивали: друг друга или тех, кого объявили врагами революции? Конечно, своих они больше щадили, что тут говорить... Гнев Господний навлекли на Грузию... Трагедии начались намного раньше. Разве не с первой мировой войны поселились в стране смерть и скорбь?..

Два десятка лет, предшествовавшие революции, были периодом политической борьбы, нелегальной работы, резкого обострения противостояний между партиями и различными группировками, социальной вражды и в основном насилия. Для того чтобы самоутвердиться, молодежь идет на все. Она и в мирное время агрессивна, а о смуте и говорить не приходится. Каждый едва оперившийся птенец твердо убежден, что держит в кармане панацею освобождения человечества. Неудивительно, что при таком раскладе инициативу берет в свои руки насилие! Вахтанг Амилахвари и Симонина Цхведадзе росли и мужали именно в такую пору. Друзья - водой не разольешь. Детство провели в драках, защищая свою дружбу, в юности терпели нападки: что может быть общего у князя с крестьянином! Понадобилось два-три года, прежде чем к друзьям перестали цепляться, а все потому, что ни один из обидчиков не избежал трепки. Мужественные, рослые парни, они сами никого зазря не задевали и другим спуску не давали. Обычно, когда личность утверждает себя, какая-нибудь серость, притязающая на лидерство, рвется в драку со сверстниками-верховодами. В случае победы середняка ждет почтение и боязнь окружающих, а в случае поражения он все равно не остается внакладе, обретает славу человека бесстрашного, о таком будут говорить - ты погляди, на кого он руку поднял! Кстати, помимо прочего, парням сильным и мужественным нет покоя от таких честолюбцев. Приходится порой вразумлять какого-нибудь задиру, даже если на это нет никакой охоты. Когда разговор заходил о Вахтанге Амилахвари и Симонике Цхведадзе, дед Гора рассказывал такую историю.

В канун нового тысяча девятьсот двадцать первого года Вахтанга с несколькими друзьями по юнкерскому училищу отпустили на побывку домой. Семья Амилахвари занимала квартиру в бельэтаже. Пир был в самом разгаре, когда Вахтанг выглянул в окошко и увидел, что мимо идет Иагор Каргаретели. Вахтанг взмолился: "Дядя Гора, пожалуйста, поднимись, не то обидишь!" Дед принял приглашение и присоединился к застолью. И все было бы славно, если бы вдруг под окнами не взревел невесть откуда взявшийся духовой оркестр. В гвалте застольцы не только собеседников, но и собственных голосов не слышали. Вахтанг Амилахвари, высунувшись из окна, попросил оркестрантов переместиться куда-нибудь подальше. Музыканты, разгоряченные вином, только жару наддали в ответ. Вахтанг велел им убираться, пригрозив спуститься и намылить шеи. "Спустишься и выкусишь", - нагло отпарировал капельмейстер! Вахтанг выскочил на улицу, а застольцы в ожидании потехи сгрудились у окна. Вахтанг еще раз, крайне вежливо, попросил оркестрантов уйти и нарвался на грубость. Вопрос разрешился всего за пару минут. Полиция сгребла всех: того, кто бил, и тех, кого били. Прервавшееся было застолье возобновилось, а Иагор Каргаретели, выждав время, отправился в полицию выручать Вахтанга Амилахвари. К его приходу фельдшеры уже отвозились с пострадавшими. В углу помещения грудой лежали расплющенные инструменты, а Вахтанг Амилахвари беседовал с дежурным полицейским. Прибывшему вскоре начальнику уже в дверях ударил в нос запах йода, а глазам предстала странная картина: сборище людей с перебинтованными головами, с руками на перевязи - словом, изумлению его не было границ. Тем не менее начальник был человеком воспитанным, сначала поздравил Иагора Каргаретели с Новым годом, а потом стал осматриваться, точнее, изучать обстановку. Пострадали двадцать два человека, а цел-невредим был один "злоумышленник". Начальник рассвирепел: до чего измельчал род людской, если одному парню удалось так лихо расправиться с двадцатью двумя, - ярость его была так велика, что он самолично вышвырнул на улицу все инструменты, а вслед за ними и оркестрантов, одного за другим... Иагор и Вахтанг возвратились к столу.

И никто не ведал тогда, что спустя месяц и двадцать пять дней никого из них, исключая Иагора Каргаретели, не будет в живых! Они погибли на Коджорской возвышенности, все семеро. Прервались жизни, подобные натянутой тетиве. Было много погибших с обеих сторон. Вырыли братские могилы. В одну опустили тех, кто приехал сюда, за тридевять земель, сражаться за "социальную справедливость", в другую - тех, кто несколько иначе смотрел на насаждаемую врагом справедливость. Полегли в землю отважные юноши, и даже памяти о них не осталось в сердцах людей.

Так некогда оплакивала Грузия своих сыновей, захлебнувшихся в крови прежних войн. История повторялась. В который раз! Победители почти всегда погребают воинов побежденной страны на месте гибели. Большевики грузинские поводыри русских войск - разрешили скорбящим перевезти трупы и захоронить их по собственному усмотрению. Позволением почти никто не воспользовался. Тогда двести трупов перевезли в Тбилиси и погребли их во дворе русского военного собора на Головинском проспекте. Это был приказ властей, в нем крылся злой умысел. Жители Тбилиси сначала открыто, а после запрета тайком приносили цветы на могилы юнкеров. Порой скорбь выливалась в стихийные траурные митинги. Это шло вразрез с устремлениями большевиков. И когда взмыла волна атеистической пропаганды, круша церкви, снесли и русский военный собор. Могилы юнкеров сровняли с землей. Собор этот в народе звался собором русских и почитался символом их владычества. Так, собственно, и было. А посему, когда снесли его, ликование было всеобщим. И в этом скрытом ликовании как-то растворилась память об отважных юношах.

Трудно сказать, что для новых властей имело большее значение проведенная антирелигиозная кампания или то, что удалось заглушить в людях скорбь по утраченной независимости, которую большевики считали проявлением оголтелого национализма. Скорее, второй фактор. От собора остался один фундамент, простоявший несколько лет... В его подвалах находили себе убежище пацаны, осиротевшие в войнах и революциях. Двор был просторным, нашлись и оборотистые парни, обучавшие за плату ребятишек из окрестных школ кататься на велосипеде. Круг - гривенник. Многие из нас там и научились ездить на велосипеде. Сам я в этом дворе набил руку, выучившись играть в бабки. Радость игр и развлечений временами омрачалась печалью по погибшим юнкерам, у меня сердце сжималось от тоски, я чувствовал себя виноватым оттого, что не лежу вместе с ними под этой толщей тщательно разровненной и утоптанной грузинской земли.

Впоследствии на месте собора отстроили Дом правительства, и на могилы юнкеров легла массивная гранитная лестница...

Тогда же мне довелось быть свидетелем случаев беспощадной жестокости. Одни были вынужденными и оправданными, другие являли собой следствие необузданности, вспыльчивости. На даче в Пикетах у нас была кавказская овчарка, злая. Звали ее Огресом. Не знаю, был ли в том чей-то тайный умысел или случайное совпадение, но я воспринял собачью кличку как слово-перевертыш, и выходило здорово: Серго. Вождь коммунистов Закавказья и Грузии товарищ Орджоникидзе! Пес был злющим, и отец держал Огреса днем на цепи, а ночью, перед тем как лечь спать, спускал с привязи. Деду бросилось в глаза несколько необычное поведение пса. Едва его спускали с цепи, как он мчался из дому и возвращался лишь с рассветом. А отец приметил и то, что Огрес начисто утратил аппетит, шерсть у него стала лезть клочьями. Как-то раз ночью отец выследил овчарку... Роя братскую могилу на Коджорской возвышенности, где были захоронены русские солдаты, пёс жрал трупы! Когда Огрес возвратился домой, дед убил его выстрелом из ружья. Я плакал, меня с трудом успокоили.

Прошло время, дед объяснил мне свой поступок:

– Причины, по которым эти парни оказались здесь, разные: идея и принуждение. Но матери скорбят по ним одинаково. Пусть даже не это. Воин, павший на поле битвы, свой или чужой, достоин уважения и светлой памяти. По международному соглашению братские могилы неприкосновенны в течение пятидесяти лет. Надругательство над ними влечет за собой наказание. Правда, Огрес - пёс, знания закона с него не спросишь, но собака, пожирающая трупы, жить не должна. Это само собой.

Я принял объяснение как истину, но и по сей день в ушах стоит предсмертный собачий визг, и я вижу, как овчарка падает.

На ту пору приходится и этот случай. В годы недорода, когда трава в нашем кикетском саду была худосочной, отец отдавал ее на покос своим крестным, а тучную обычно приберегал для крестьян из местечка Дидеба, на условиях половинной доли. В это лето покосом занимались пришлые. Я спустился в сад. Крестьяне полдничали, беседовали, расположившись в тени. Один из косарей спал, приоткрыв рот и громко похрапывая, другой встал, переступил ногой через спящего, присел раскорякой и, нацелив свой зад на открытый рот спящего, сделал то, что Сулхан-Саба именует в своем словаре "пуком". Косари покатились со смеху. Спящий, открыв глаза, не вдруг сообразил, в чем дело, а поняв, разразился бранью. Схватились за грудки, даже разнимать пришлось. В конце концов вроде бы утихомирились, продолжили работу, причем повздорившие работали бок о бок.

Немного погодя затаивший обиду крестьянин внезапно всадил изо всех сил обидчику косу в голень! Со страху мне померещилось, что лезвие вошло по самое косовище... Раненый было взвился, побушевал малость, потом присыпал рану землицей и продолжил косить как ни в чем не бывало!..

Постигая науку бытия под солнцем, я пополнил ковчег моих знаний удивительным словосочетанием "уничтожить как класс!". Нет сомнения, что это выражение породила революция. Но как ни старался я, мне не удалось дознаться, какая именно революция обогатила международный лексикон этими "роковыми" словами. Добраться до источников мне не удалось. Неужели я так и умру, не выяснив этого?! Я не случайно назвал слова "роковыми". Главари Октябрьской революции только и занимались тем, что непрерывно кого-то уничтожали как класс. Первыми уничтожили как класс буржуазию и аристократию. Затем, навесив ярлык кулака на талантливых трудолюбивых крестьян, уничтожили их как класс эксплуататоров. Методично и постоянно уничтожали как класс тех, кто мыслил некоммунистически, оппозицию, настоящую и надуманную, людей аполитичных, в которых видели замаскированных врагов, колеблющихся или объявленных колеблющимися. Выражение "уничтожить как класс!" стало путеводной звездой большевизма, самым расхожим выражением с двадцать пятого октября тысяча девятьсот семнадцатого года до конца сталинской диктатуры. Позже словосочетание выпало из обихода, но суть его долго оставалась значимой. В детстве я только и слышал, что руководство Советской Грузии, в частности Серго Орджоникидзе со своими приближенными, по заданию Сталина уничтожало как класс бывших промышленников, священников, князей, офицеров царской или грузинской национальной армии... Слышал я это постоянно и пребывал в некоторой растерянности, поскольку соображал, что они уничтожают друг друга. Но я никак не мог взять в толк, из кого же еще состоит наша страна и, в частности, кого же большевики не уничтожают как класс. Уничтожали всех. Для этого власти пользовались любыми средствами, не брезгуя клеветой. В совокупности это называлось классовой борьбой.

В нашей семье, как, впрочем, и в обществе, бытовало мнение, что на мысль о восстании в Грузии меньшевистское правительство, находящееся в эмиграции, навели сами большевики. Навели и затаились. Это восстание ославили авантюрой по той причине, что меньшевики обманули грузинский народ, посулив поддержку государств Антанты, которые якобы тут же высадят десант в поддержку восставшим и сами завершат дело. Меньшевики руководствовались известным соображением: пролитая кровь, пусть даже капля, возопиет в будущем, спросит ответа у кровопролителя, и народ завершит начатое. Все это так. История борьбы за социальное и национальное освобождение тому подтверждение. Но меньшевики упустили из виду другое, не менее известное соображение: за поражением неорганизованного восстания, в основе которого лежит обман, следуют террор и долгая безучастность нации или класса... Чтобы сопротивление возродилось, нужно время - самое малое жизнь одного поколения, и эмиграции, спровоцировавшей восстание, не суждено было вернуться на родину. Вполне допустимо и такое толкование: меньшевики об этом знали, но хотели вернуть власть, утраченную по собственной глупости, и потому пошли на риск, может, что и получится. Зато большевики не преминули воспользоваться восстанием, чтобы уничтожить как класс всех тех, кто не сотрудничал с ними с должным рвением. Я был мал тогда, не понимал, что исполненная волшебной силы фраза "уничтожить как класс" должна была громом и молнией поразить нашу семью, коснуться всего грузинского народа... Я не ошибся. Все мое детство и вся моя жизнь прошли под этим клеймом.

Дата начала восстания была известна большевикам заранее. В этом нет никакого сомнения, хотя бы потому, что о ней знали решительно все, открыто высказывались, обсуждали. У самих большевиков была налажена связь с некоторыми членами паритетного комитета восстания. Во всяком случае, так говорили в кругу моих родителей. Непреложность этого факта подтверждается еще и тем, что в руках у коммунистов на местах были списки участников назревавшего восстания. План подавления был составлен загодя, причем его осуществление не предполагало участия русских войск. Большевики хотели продемонстрировать Москве, что никакая авантюра не помешает победоносному шествию грузинского народа под мудрым руководством коммунистов Грузии к вершинам социализма. А главное, грузинские большевики, просиживающие штаны в кремлевских коридорах, уже успели заполучить от Ленина войска для захвата Грузии под тем предлогом, что грузинский народ жаждет социализма. Пусть видят русские, что трудящиеся Грузии своими силами, без вмешательства русской армии, подавили восстание. Видят и не жалеют побрякушек.

Во время восстания красноотрядцы со списками в руках выволакивали из домов людей и пускали их в расход. По плану предполагалось расстрелять на месте десять тысяч человек. План перевыполнили. Последующие репрессии проводились выборочным методом: кому - пуля, кому - Сибирь. Даже могилы, и те были вырыты в некоторых местах заранее. Длинные, мелкие ямы...

Да, старик, до меня дошел слух, что отец Митиленича из сосланных грузин. Неужели может мой поимщик оказаться твоим сыном? А вдруг да удалось тебе избежать расстрела?.. Отличное развлечение, на досуге поразмышляем и об этом...

Что говорить, много было трагедий в дни восстания, много леденящих эпизодов. Меня больше других событий потрясла история, случившаяся где-то в Мегрелии. Согнали более двухсот человек, виновных и невиновных. Скрутив попарно запястья толстой проволокой, поставили их на краю ямы и расстреляли из пулемета. В толпе приговоренных оказались и двое братьев. Прикрученные один к другому, они стояли то ли в первом, то ли во втором ряду. Младший из братьев, потеряв сознание, упал еще до того, как застучал пулемет. Очнулся он уже в братской могиле, припомнил все, что произошло с ним накануне. Увидев руку брата, прикрученную к своему запястью, стал в ужасе искать его. Двигаться можно было, хоть и с трудом, поскольку слой земли над ними был невелик. Тело брата оказалось погребенным под трупами, высвободить его не удавалось, несмотря на нечеловеческие усилия, которые он прилагал. Когда надежда иссякла, парень стал думать о том, как самому выбраться из могилы. Выход был один - перегрызть локоть брата и выпростаться из-под земли... Он долго мучался... перегрыз. Принялся разгребать землю. Справился и с этим. Побрел домой. Брел и нес руку брата. С рассветом добрался до дома. Постучал. Голос отца откликнулся: кто это? Ответил. Отец, зная, что братьев вместе уводили на расстрел, спросил из-за двери о старшем. Услышав, что расстреляли, заподозрил младшего в том, что тот спасся предательством и, отрекшись от отцовства, велел сыну не попадаться ему на глаза. Тот молил открыть дверь, чтобы показать нечто такое, что прольет свет на случившееся. Умолил наконец. Отец открыл дверь.

Революция, затем и советизация Грузии оставили по себе множество драм и трагедий. Вспомню об одной из них, типичной для времени великих социальных переломов. Сюжет избитый, один из тех, от которых отмахиваются, а если и слушают, то позевывая... Классический любовный треугольник. Девушка, обворожительная, двадцати лет, из интеллигентной семьи средней руки, пробующая себя на сцене, а может, уже состоявшаяся актриса с именем, и мужчина тридцати с небольшим, утонченной наружности, аристократ, высокого нравственного склада, известный писатель, общественный и политический деятель, депутат парламента, один из лидеров оппозиционной партии и редактор ее главного печатного органа. Третий в классическом треугольнике сын тбилисского обывателя, обожатель сцены, скульптор по профессии, не менее одаренный и популярный, нежели два вышеназванных персонажа.

Писатель влюбился в актрису, влюбился пылко, без памяти. Это стало завязкой трагедии. Он долго и упорно добивался ее. Наконец состоялась свадьба. Девушка, казалось, не отвечала взаимностью своему избраннику. Множество мелочей впоследствии стало тому подтверждением. Будучи человеком честным, писатель открыто выступал против меньшевистского правительства, программу которого не принимал. Борца, как известно, венчает ореол героя, поэтому естественно, что молодая девушка, неискушенная, воспитанная на благородных идеалах, предпочла писателя какому-нибудь чинуше. Они были всеми любимы и почитаемы. Так и жили, работали, пока... Пока Грузия не советизировалась!.. Вышло так, что на смену одним социалистам пришли другие. И если прежде писатель выступал против тех, кто намеревался строить справедливое общество под знаменем независимой Грузии, то, вообразите, как он должен был отнестись к социалистам, что видели будущее Грузии в рамках российского многонационального государства.

Начались преследования, писателя объявили изгоем, отщепенцем, а известную актрису супругой и пособницей врага народа. Нужно было как-то определиться в новой жизни. Найти свое место. Так и сделали. Писатель перешел на нелегальное положение, стал одним из руководителей подготовки восстания, жизни не щадил, чтобы выполнить свой человеческий, гражданский и национальный долг.

Мог ли он иначе?..

Новые социалисты предстали в ипостаси рабоче-крестьянской власти и, нужно сказать, не без успеха. Они провозгласили лозунги независимого развития суверенной республики и национальной культуры, социальной справедливости и равенства. Большая часть грузинского народа и, в частности, нижние слои приняли власть восторженно. Выходцы из низов стали занимать ведущее положение в обществе, среди них и скульптор, чья любовь к актрисе вспыхнула с новой силой. Писателя разыскивали, за его убийство или арест было объявлено денежное вознаграждение. Жену, используя в качестве приманки, до поры не арестовывали, в ее квартире дневали и ночевали чекисты. В случае убийства или ареста мужа ей, похоже, светила участь счетовода в каком-нибудь заштатном сибирском городке, если, конечно, поимщики ограничились бы этим. И без того напряженную обстановку обострила смерть ее ребенка. Женщина вообще по своей природе нуждается в сильном покровителе, а тут еще такая безысходность! Бросив писателя, она вышла замуж за скульптора, спасая свою жизнь. Что ей еще оставалось?.. Добрые люди, те, что обычно пытаются оправдать человеческие поступки, а не осуждать их, поговаривали, что актриса вышла замуж за скульптора по настоятельной просьбе своего мужа. Пути супругов разошлись. Раз и навсегда.

В последующей жизни на долю женщины выпало много испытаний, она еще раз оказалась перед реальной угрозой смерти в сибирском лагере, но она была умна и талантлива и благодаря этим дарованным ей свыше качествам сумела выбраться из сложного сплетения роковых обстоятельств. Справедливости ради нужно отметить, что она с гордостью пронесла через всю свою жизнь если не любовь, то глубочайшее почтение к писателю. Она нашла в себе смелость принародно и не раз выказать свое отношение к нему. Как-то приехав в Тбилиси на пару недель в отпуск, я сам был свидетелем этому. Однажды на вечере, посвященном памяти известного грузинского деятеля, эта женщина зачитала некогда опубликованное письмо своего первого супруга, скончавшегося в эмиграции, прибавив: "Вот что писал ныне забытый писатель к пятидесятилетию юбиляра!" Правда, Сталина к тому времени не было в живых, но подобная смелость и на ту пору считалась враждебным выпадом. Она пренебрегла этой опасностью.