Отношение к кризису и к голоду

Наряду с новой голодовкой все еще тянется старый, ставший уже затяжным, торго­во-промышленный кризис, выбросивший на улицу десятки тысяч не находящих себе работы рабочих[13]. Нужда среди них страшно велика, и тем более бросается в глаза со­вершенно различное отношение и правительства и образованного «общества» к этой нужде и к нужде крестьян. Никаких попыток ни со стороны общественных учрежде­ний, ни со стороны печати определить число нуждающихся рабочих и степень нужды. Ни­каких систематических мероприятий по организации помощи голодающим рабочим.

От чего зависит эта разница?

Не от того, что нужда рабочих как бы меньше выступает наружу, проявляется в менее резких формах. Конечно, город­ские жители, не принадлежащие к рабочему классу, мало знают о том, как маются те­перь фабричные, теснясь в подвалах, чердаках и конурах, недоедая еще больше, чем обыкновенно, сбывая ростовщикам последние остатки домашней рухляди. Увеличение числа босяков и нищих, посетителей ночлежных домов и обитателей тюрем и больниц не обращает на себя особенного внимания, потому что ведь «все» так привык­ли к тому, что в большом городе должны быть переполнены ночлежные дома и всякие притоны самой безысходной нищеты. Да и безработные рабочие не привяза­ны к месту, как крестьяне, и либо сами расходятся в разные концы государства, оты­скивая занятие, либо высылаются «на родину» администрацией, опасающейся скопле­ния безработных. Но, несмотря на все это, каждый, соприкасающийся с промышленной жизнью, наблюдает воочию и каждый, следящий за общественной жизнью, что безработица растет и растет.

Причины различного отношения лежат глубже – деревен­ская голодовка и городская безработица принадлежат к совершенно различным укла­дам хозяйственной жизни страны, совершенно различным взаимоотношением класса эксплуататоров и класса эксплуатируемых.

В деревне отношения ме­жду этими двумя классами вообще чрезвычайно запутаны и усложнены массой пере­ходных форм. И голодают при этом не сельскохозяйственные наемные рабочие, а голодают мелкие крестьяне, которых принято считать (и которые сами себя считают) самостоятельными хозяевами, лишь случайно попадающими иногда в ту или иную «временную» зависи­мость.

Ближайшая причина голода – неурожай – бедствие, в глазах массы, чисто стихийное, божье попущение, которое тя­нется с незапамятных времен. Забитый крестья­нин, не сознает (или до последней степени смутно сознает), что только усиливающийся гнет капитала и грабительская политика правительства и помещиков довели его до такого разорения, – поэтому голодающие чувствуют себя совершенно беспомощными и не проявляют не только чрезмерной, но даже и ров­но никакой «требовательности».

А чем ниже в угнетенном классе уровень сознания своего угнетения и требовательности по отношению к угнетателям, тем больше среди имущих классов лиц, склонных к благотворительности.

Отметим еще одну особенность в отношении общества к голодовкам. До самого по­следнего времени у нас господствовало то мнение, что весь русский экономический, да даже и государственный, строй только и держится на массе владеющего землей и самостоятельно хозяйничающего на земле крестьянства. Разорение громадного числа крестьянских хозяйств казалось всем таким абсурдом, таким невозможным прыжком в небытие, что необходимость самой широкой помощи, способной действительно «залечить раны», сделалась почти общим лозунгом. И опять не кто иной, как г. Сипягин взял на себя труд рассеять последние иллюзии.

На чем же держится «Россия», чем живут земледельческие и торгово-промышленные классы, как не разорением и нищетой народа? До массовых жертв голода и кризисов хозяевам капиталистического государства так же мало дела, как мало дела паровозу до тех, кого он давит на своем ходу.

Вы слышите о голодной смерти и разорении десятков и со­тен тысяч мелких хозяев, но в то же время вы слышите и о прогрессах отечественного земледелия, об успешном завоевании иностранного рынка российскими помещиками, о расширении сбыта улучшенных орудий и распространении травосеяния и проч.[14]

Для хозяев русского зем­леделия (как и для всех капиталистических хозяев) усиление разорения и голодовки есть не более как маленькая временная задержка, на которую они почти не обратят внимания, если голодающие их не заставят. Все идет своим чередом, – даже спекуляция по продаже земель той части хозяев, которую образуют зажиточные крестьяне.

Вот, напр., Бугурусланский уезд Самарской губернии объявлен «неблагонадежным по урожаю». Значит, разорение массы крестьянства и голодовка достигли здесь самой высокой степени. Но бедствие массы не только не мешает, а как будто бы даже содей­ствует укреплению хозяйственной позиции буржуазного меньшинства крестьянства. Вот что мы читаем о том же уезде в сентябрьской корреспонденции «Русских Ведомостей»[viii] (№ 244):

«Бугурусланский уезд Самарской губернии. Злобою дня у нас являются повсемест­ный быстрый рост цен на землю и огромная спекуляция ею, вызванная этим ростом. Всего каких-нибудь 15-20 лет тому назад прекрасные долинные земли шли здесь по 10-15 руб. за десятину: были местности, удаленные от железной дороги, в которых всего три года назад цена 35 руб. за десятину считалась высокой и только за самую лучшую землю с великолепной усадьбой и базаром было однажды заплачено 60 руб. за десятину. Теперь же за худшую землю дают 50-60 руб., а за лучшие земли цена поднялась до 80-ти и даже до 100 руб. за десятину.

Спекуляции, вызванные этим ростом цен на землю, – двух родов: во-первых, это – скупка земли для немедленной же перепродажи (есть случаи, что земля покупалась по 40 руб. и через год перепродавалась местным крестьянам по 55-ти руб.) – продают обыкновенно помещики, покупают же купцы-капиталисты и перепродают местным мужикам.

Во-вторых, разного рода многочисленные посредники занимаются всучиванием крестьянам из дальних губерний всякого рода неудобной земли, за что получают недурные проценты (от 1-го до 2-х руб. за десятину).

Главный объект земельной спекуляции – крестьянин, и на его жажде земли основывается вся эта невообразимая и необъяснимая простыми экономическими причинами скачка цен на землю». Эти цепкие «хозяйственные мужички», так жадно вкладывающие свои «сбережения» (и награбления) в покупку земли, неминуемо доконают и тех из малоимущих крестьян, которые еще уцелели от теперешней голодовки.