Камбрия, Арнсайд. Алатея кое‑как выпроводила Николаса на работу

Алатея кое‑как выпроводила Николаса на работу. Он не хотел туда идти, и Алатея понимала, что он, скорее всего, там не задержится. Но единственное, за что ей оставалось цепляться, так это некое подобие нормы, обычности, а обычным было то, что Ники уезжал в Бэрроу, а оттуда – на площадку, где восстанавливалась защитная башня.

Он опять не спал. Мучился раскаянием, считая, что именно он навёл Рауля Монтенегро на след Алатеи.

Ники знал, что они были любовниками, Алатея и Монтенегро. Алатея никогда не лгала Николасу на этот счёт. Знал он и то, что она сбежала от Монтенегро, и тот стал искать её с настоящей одержимостью. Ники был уверен: Алатея нуждается просто в том, чтобы скрыться от этого мультимиллионера из Мехико, могущественного человека, полного решимости получить от неё то, что она ему обещала, человека, в чьём доме она прожила пять лет.

Но Ники не знал всего об Алатее, о Рауле, о том, чем они были друг для друга. Единственным, кому была известна вся история, от начала и до конца, был сам Монтенегро. Он изменил свою жизнь, чтобы быть с Алатеей; он изменил её саму, чтобы ввести в мир, в который она не могла и надеяться попасть, пока не встретилась с ним. И всё же в Рауле оставалось нечто такое, в чём Алатея так и не смогла разобраться до конца, и в ней самой оставалось нечто, непонятное ему. А результатом стал истинный кошмар, избавиться от которого можно было только одним способом: сбежать.

Алатея ходила взад‑вперёд по гостиной, в очередной раз рассматривая возможность побега, когда позвонила Люси Кеверни. Она кратко изложила суть последних событий: женщина, являвшаяся накануне, вернулась, и вернулась не одна.

– Мне пришлось сказать ей правду, Алатея. Ну, нечто вроде правды. Она не оставила мне выбора.

– Что ты имеешь в виду? Что именно ты ей рассказала?

– Я слегка упростила дело. Сказала, что ты не можешь забеременеть. Но она считает, что твой муж в курсе всего. Мне пришлось на это намекнуть.

– Но ты не говорила ей о деньгах, нет? Сколько я плачу… ну, и другое… Она не знает остального?

– О деньгах она знает. Это она сама быстро сообразила; я ведь вчера говорила ей, что сдаю яйцеклетки, а это, само собой, оплачивается, так что она предположила, что и суррогатное материнство должно быть связано с деньгами, я просто не могла этого отрицать.

– Но ты не сказала ей…

– Это всё, что она знает. Я нуждаюсь в деньгах. Конец истории.

– Но не…

– Я не говорила ей, как именно, если тебя это беспокоит. Она не знает – и никто никогда не узнает, клянусь! – об имитации беременности. Это только между нами – наша «дружба», отпуск, проведённый вместе, перед самыми родами, передача ребёнка… Об этом она ничего не знает, я промолчала.

– Но почему ты…

– Алатея, она просто прижала меня к стенке! Мне оставалось или сказать, или рисковать быть арестованной, а тогда я уже ничем не смогла бы тебе помочь, потому что всё вышло бы наружу. Если бы вышло наружу…

– Но если она уже знает, а потом появится ребёнок…

Алатея подошла к эркеру и села на кушетку. Она находилась в жёлтой гостиной, но бодрый цвет обстановки не мог смягчить унылую серость дня.

– Боюсь, что и это ещё не всё, Алатея, – сказала Люси. – Боюсь, есть и ещё кое‑что.

Алатея с трудом произнесла онемевшими губами:

– Что? Что ещё?

– С ней был репортёр. И она сказала: или я разговариваю с ним, или мной занимается Скотленд‑Ярд…

– Боже… – Алатея опустила голову на руку.

– Но с чего вдруг Скотленд‑Ярд заинтересовался тобой?.. И почему «Сорс» вдруг захотелось написать что‑нибудь о тебе? Я вынуждена это спросить, потому что ты ведь обещала – ты гарантировала, Алатея! – что никто не сможет докопаться до нашего обмана. А теперь мы очутились между Скотленд‑Ярдом и жёлтой газеткой, и наше положение…

– Это не из‑за тебя. И не из‑за меня, – сказала Алатея. – Всё дело в Ники. В том, что его двоюродный брат утонул.

– Какой ещё двоюродный брат? Когда? И какое это имеет отношение к тебе?

– Никакого. Ко мне это не имеет никакого отношения, и к Нику на самом деле тоже. Просто из‑за этого случая сюда и явился Скотленд‑Ярд. А журналист уже был здесь, чтобы написать статью о Ники и о проекте восстановления защитной башни, но это было уже несколько недель назад, и я не понимаю, почему они приехали снова.

– Чёрт знает что за путаница, – сказала Люси. – Но тебе это точно известно, да? Послушай, мне кажется, я сумела убедить репортёра, что из всего этого статьи не сделаешь. О чём, собственно, писать? Мы с тобой просто договорились о суррогатном материнстве. Ничего интересного. Но что касается той женщины… Она говорила, что может в одну минуту вызвать детектива из Скотленд‑Ярда, а репортёр сказал, что она сама и есть детектив, но она это отрицала. Чёрт побери, кто эта женщина, Алатея? Что ей от меня нужно? Что ей нужно от тебя?

– Она собирает информацию, – ответила Алатея. – Она хочет выяснить, кто я такая.

– Что значит – кто ты такая?

«Я инструмент в чужих руках, – подумала Алатея. – И мне никогда не удаётся стать той, кем я хочу быть».

Лондон, корпус «Виктория»

Барбара Хейверс всё утро потратила на то, чтобы выполнить распоряжение Изабеллы Ардери, которое состояло в том, чтобы встретиться со служащим из уголовного суда и заново проверить и сравнить все показания, данные по летнему делу о смерти молодой женщины на северном лондонском кладбище. Барбара ненавидела такую работу, но она выполнила задание Ардери. Уж лучше самоутверждаться вот так, чем через манеру одеваться, рассудила Барбара, хотя на самом деле сегодня она и одета была вполне прилично. Она надела юбку, тёмно‑синие колготки и безупречно начищенные открытые туфли… ну, они уже немножко потёрлись, но это нетрудно было скрыть, – и ещё на ней был новый шерстяной свитер, отличной вязки, и совершенно, совершенно непохожий на её огромные свитера, похожие на рыбацкие. Поверх свитера Барбара накинула клетчатый жакет и даже добавила к туалету то единственное украшение, которое у неё имелось, – филигранное ожерелье, купленное прошлым летом на Оксфорд‑стрит.

Утром Хадия пылко одобрила этот ансамбль, и это дало Барбаре понять, что она постепенно осваивает искусство одеваться. Хадия явилась в бунгало Барбары, когда та как раз наслаждалась последним бутербродом, и даже героически не обратила внимания на дым, поднимавшийся над пепельницей, чтобы похвалить соседку и сообщить, что та успешно развивает в себе талант следовать моде.

Барбара отметила, что Хадия не в школьной форме, и тут же спросила:

– У тебя что, каникулы?

Хадия переступила с ноги на ногу, положив руки на спинку одного из двух стульев, имевшихся в кухне Барбары, которая была лишь ненамного больше доски для нарезки овощей. Малышка забормотала:

– Мы с мамулей… Ну, это нечто особенное, Барбара. Это для папы, и я должна сегодня пропустить уроки. Мамуля позвонила в школу и сказала, что я сегодня больна, но это совсем малюсенькая ложь, потому что мы кое‑кто задумали. Это сюрприз для папы. – Хадия просияла. – Ох, ты только погоди. Погоди! – воскликнула она.

– Я? А при чём тут я? Или я стану частью сюрприза?

– Я хочу, чтобы ты пришла! И мамуля сказала, что тебе можно узнать, но ты не должна ни слова говорить папе! Ты обещаешь? Понимаешь, мамуля сказала, что они с папой немножко поссорились, – ну, взрослые ссорятся время от времени, правда? – и она теперь хочет исправить ему настроение сюрпризом. Вот этим мы сегодня и занимаемся.

– Хотите поехать с ним куда‑то? Или явиться к нему на работу?

– Ой, нет! Сюрприз будет, когда он вернётся домой.

– Какой‑нибудь необыкновенный ужин, могу поспорить.

– Ой, лучше, гораздо лучше!

На взгляд Барбары, ничего не могло быть лучше отличного ужина, в особенности если ей самой не нужно было его готовить.

– А что тогда? – спросила она. – Расскажи мне. Клянусь, я сохраню всё в тайне.

– Ты обещаешь и ещё раз обещаешь? – спросила Хадия.

– Трижды обещаю, если хочешь.

Глаза Хадии сияли, ноги не могли устоять на месте. Она отскочила от стола и закружилась так, что её волосы взлетели над плечами.

– Мои брат и сестра! Мои брат и сестра! Барбара, ты вообще знала, что у меня есть брат и сестра?

Барбара почувствовала, как улыбка сползает с её лица. Она заставила себя снова улыбнуться.

– Брат и сестра? В самом деле? У тебя есть брат и сестра?

– Есть, есть! – завизжала Хадия. – Послушай, папа был уже раньше женат, и он не хочет со мной говорить об этом, наверное, думает, что я ещё маленькая. Но мамуля мне всё рассказала и объяснила, что в этом нет ничего плохого, ну, просто он уже был один раз женат, и я сказала, что у нас в школе много ребят, у которых родители разошлись, так что я всё понимаю. А мамуля сказала, что прежняя семья так рассердилась на папу, что не хочет, чтобы он виделся со своими детьми. Но это ведь плохо, да?

– Ну, наверное, – осторожно ответила Барбара.

Но у неё сразу возникло дурное предчувствие насчёт предстоящих событий и возможного их результата. И как, чёрт побери, Анджелина Упман сумела выследить семью Ажара?

– И вот… – произнесла Хадия и сделала театральную паузу.

– И вот? – подтолкнула её Барбара.

– И вот мы с мамулей собираемся их пригласить! Вот будет сюрприз, правда? Потрясающий! И я с ними познакомлюсь, я так волнуюсь, я ведь и не знала, что у меня есть брат с сестрой! И папа обрадуется, потому что он их много лет не видел, так мама говорит, и она даже не знает, сколько им лет, хотя предполагает, что кому‑то двенадцать, а кому‑то четырнадцать. Ты только представь, Барбара, у меня есть старшие брат и сестра! Как ты думаешь, я им понравлюсь? Я очень на это надеюсь, потому что сама уверена: они мне очень понравятся!

У Барбары так пересохло во рту, что она даже языком пошевелить не могла, а щёки изнутри как будто присохли к зубам. Она сделала глоток остывшего кофе и сказала:

– Ну да, конечно, конечно, – потому что больше ничего придумать не могла.

Но её ум лихорадочно перебирал возможные варианты развития событий. Дружба требовала, чтобы она предупредила Ажара о том, что грозило обрушиться на него: Анджелина Упман собиралась поставить его перед неким фактом, и уже не оставалось ни времени, ни возможности это предотвратить. Но требует ли дружба так много? Это был вопрос вопросов. А если она ему скажет, то что он может предпринять и как это подействует на Хадию, которая, насколько понимала Барбара, была в этой ситуации главным действующим лицом?

В итоге Барбара не стала делать ничего, потому что не смогла придумать такого плана, который не вверг бы в хаос немалое количество жизней. Разговор с Анджелиной выглядел как предательство Ажара. Разговор с Ажаром выглядел как предательство Анджелины. Похоже, лучше всего было держаться в стороне и предоставить всему идти своим чередом. Барбаре следует находиться там, на случай если понадобится подметать осколки, возможно, никаких осколков и не будет. В конце концов, Хадия вполне заслуживала знакомства со своими братом и сестрой. Так что, может быть, всё окажется прекрасным, как июньская роза. Может быть.

Поэтому Барбара, как обычно, принялась за работу. Она убедилась в том, что суперинтендант Ардери заметила её новый наряд, хотя сначала она постаралась попасться на глаза Доротее Харриман. Та рассыпалась в похвалах: «О, детектив Хейверс, твоя причёска… твоя косметика… ошеломительно…» Но когда она заговорила о новом креме под косметику, на основе минералов, и предложила Барбаре в обеденный перерыв пробежаться по окрестным магазинам и посмотреть, не продаётся ли этот крем где‑то поблизости, Барбара поспешила сбежать. Она поблагодарила секретаря и отправилась к суперинтенданту Ардери, которая тут же отправила её в уголовный суд, не прерывая разговора по телефону. В трубку она говорила о чём‑то, относившемся к судебному расследованию.

Барбара отправилась на встречу со служащим суда, но через некоторое время уже смогла вернуться к тому, что делала для Линли.

Это оказалось проще, чем в прошлый раз, потому что Ардери пришлось уехать, судя по всему, чтобы разобраться с чьей‑то ошибкой, и если это действительно касалось судебного расследования, то она должна была исчезнуть надолго. Как только Барбара убедилась в том, что суперинтендант покинула здание – а это было нетрудно, поскольку Барбара поддерживала дружеские отношения со служителем подземной автостоянки Ярда, – она со скоростью пушечного ядра рванулась в библиотеку.

Она прихватила с собой свой англо‑испанский словарь. Собрав достаточно информации о двух первых сыновьях Эстебана Вега де Васкеса и Доминги Падиллы дель Торрес де Васкес – то есть о священнике Карлосе и дантисте Мигеле, – и вдоволь насмотревшись на фотографии жены Мигеля, которую даже самые искусные в мире косметические хирурги не могли бы превратить в Алатею Файрклог, Барбара собралась перейти к Анхелю, Сантьяго и Диего, чтобы выяснить, что там можно раскопать. Если ни один из них никак не был связан Алатеей, то предстояло заняться остальными членами боль той семьи, а их, как накануне объяснила Барбаре испанская студентка, могло оказаться несколько сотен.

Но оказалось, что об Анхеле почти ничего не говорилось, и он, несмотря на своё имя, был, похоже, тем уродом, без которого не обходится ни одна семья. Барбара, то и дело заглядывая в словарь, продвигалась вперёд так медленно, что ей даже подумалось: к концу поисков её дорогая стрижка может уже слишком отрасти, и придётся стричься снова. Но в конце концов она выяснила, что Анхель стал виновником автомобильной катастрофы, в результате которой его пассажирка осталась на всю жизнь калекой. А пассажиркой была девушка пятнадцати лет от роду.

Барбара пошла по этому следу, потому что пассажирка оказалась вообще первой женщиной, упомянутой в справках, если не считать несчастной жены Мигеля, – но в итоге упёрлась в тупик. Она не нашла ни единой фотографии девушки, а Анхель на последних снимках выглядел лет на девятнадцать, – похоже, средства массовой информации совершенно перестали им интересоваться после той аварии. Живи он в Северной Америке, а ещё лучше – в Соединённых Штатах, его нетрудно было бы найти, потому что он проходил бы какую‑нибудь программу реабилитации; но он жил в Южной Америке, и что с ним произошло после аварии, никого не заботило. Он был слишком мелкой рыбёшкой. Репортёры перенесли своё внимание на другие объекты.

То же самое сделала и Барбара. Она занялась Сантьяго. Нашла статейку о его первом причастии. По крайней мере, она решила, что это первое причастие, потому что Сантьяго стоял в ровном ряду мальчиков в тёмных костюмах и девочек в белых платьицах, и всем им было на вид лет по восемь, то есть подходящий для католической Аргентины возраст. Но вот место, да и вообще статья о первом причастии показались Барбаре странными. Она принялась продираться сквозь текст с помощью словаря и наконец уловила главное: в городе сгорела церковь, и детям пришлось принимать первое причастие в городском парке. Или что‑то вроде того. Церковь могла быть разрушена и в результате наводнения. Или землетрясения. Или же её сожрали термиты. В общем, было слишком трудно разбирать текст по одному слову.

Барбара внимательно изучила фотографию детей, рассматривая каждую из девочек. Она взяла ту фотографию Алатеи, которую раздобыла в Интернете, и стала сравнивать её с каждой из девочек. Их имена значились под снимком, и их было всего пятнадцать; и конечно, Барбара могла отыскать в Интернете след каждой из них, но это заняло бы много часов, а у неё этих часов не было, потому что рано или поздно суперинтендант Ардери должна была вернуться, и если бы она обнаружила, что Барбара не трудится в поте лица, сравнивая показания свидетелей вместе со служащим уголовного суда, Барбаре это дорого обошлось бы.

Барбара подумала о том, чтобы выбрать наиболее подозрительную из девочек и проследить её дальнейшую жизнь. Но и на это нужно было много времени, к тому же Барбара не обладала всё‑таки таким уж искусством плавания в Интернете. А потому она вернулась на след Сантьяго, потому что, если даже он и не дал бы ей ничего, всё равно у неё оставался один лишь Диего.

Она нашла ещё одну фотографию Сантьяго, где он был уже постарше и играл Отелло в одноимённой пьесе, весь перемазанный чем‑то чёрным. И, наконец, нашлась фотография Сантьяго в составе школьной футбольной команды, выигравшей какой‑то приз. И больше – ничего. Так же, как Анхель после автомобильной катастрофы, он исчез с экранов радаров. Как будто эти мальчики, достигая раннего юношеского возраста, переставали интересовать местных газетчиков, поскольку не принимали каких‑то важных решений, например, не заявляли, что желают стать священниками или дантистами. Или же они доказывали свою непригодность к политической карьере и не могли идти по стопам отца. Потому что он‑то, в конце концов, был именно политиком и имел склонность демонстрировать свою семью в годы выборов, чтобы показать избирателями, как они все дружны.

Барбара и об этом подумала: семья, политика, избиратели. Подумала об Анхеле. Подумала о Сантьяго. Ещё раз рассмотрела каждую фотографию, на которой они присутствовали, и остановилась на той, где изображалось первое причастие в парке. И наконец снова выложила на стол фотографию Алатеи Файрклог.

– Ну, что тут спрятано? – прошептала она. – Расскажите мне свои тайны, детки!

Но ничего не находилось. Ряд нулей уходил в бесконечность.

Барбара выругалась вполголоса и потянулась к «мышке», чтобы заняться поисками Диего, последнего из братьев. Но тут она бросила ещё один взгляд на снимок футбольной команды, потом на Отелло. А с него перевела взгляд на фото Алатеи Файрклог. Потом на снимок Алатеи рядом с Монтенегро. Потом вернулась к первому причастию. Потом перебрала фотографии Алатеи в качестве модели. Она снова и снова пересматривала эти фотоснимки, заглядывая сквозь время, заглядывая в прошлое, возвращаясь к тому кадру, который нашла первым. Она изучала их… И наконец увидела.

Не сводя глаз с монитора, Барбара потянулась к своему мобильнику и набрала номер Линли.