Глава III. Игры в Северной Пальмире (продолжение)

Игры в Северной Пальмире (продолжение)

«Сегодня в амфитеатре Северной Пальмиры начинается сезон смертельных поединков».

«Пожар в Библиотеке Академии наук. К счастью, погасили быстро. Но книги изрядно попортились, а были в собрании Академии бесценные манускрипты. В том числе прижизненный список истории Диона Кассия и рукопись книги Гельвидия Приска, та, которую сожгли сначала, а потом по приказанию Гая Калигулы (и добрые дела творил сей император, пока не сошёл с ума) восстановили. Драгоценные свитки хранились в герметичном тезариусе за стеклом, так ведь во время тушения какой‑то недотёпа разбил тезариус, и рукописи залило пеной. Теперь архивариусы заказали хранилище из небьющегося стекла. И так всегда: делают тезариус, когда все сгорело…»

«Акта диурна», 8‑й день до Ид сентября [9]

I

Амфитеатр в Северной Пальмире не шёл ни в какое сравнение с Колизеем. Был он куда меньше, современной постройки, с конструкциями из бетона, открытыми каркасами, пластиковыми сиденьями. На полах – дешёвая фабричная мозаика, колонны, правда, с облицовкой, но простенькие, в этрусском стиле. Ложи здесь занимали не сенаторы, а просто богатеи: те, кто мог позволить себе купить места в первом ряду. Да это и понятно: в Северной Пальмире никогда не проходили игры Большого круга, а только отборочные или показательные бои. На этой арене не исполнялись желания. Здесь демонстрировались ловкость и жажда успеха, жестокость и трусость, наглость и страх. Но крах прежней системы уравнял все амфитеатры – малые с большими, римский Колизей с провинциальными смотрильнями. Сейчас и в дальней колонии можно поставить на какого‑нибудь громилу, вооружённого боевым топором, и выиграть сотню‑другую сестерциев.

Громила, вооружённый топором, в очередной раз зарычал по‑звериному, замахнулся, ударил и… рухнул на песок. Его противник, рыжий здоровяк, отскочил в сторону и теперь стоял, перекидывая меч из одной руки в другую, дожидаясь, пока обладатель топора соизволит подняться. Но громила не торопился – то ли ждал подходящего момента, то ли просто отдыхал. Немногочисленные зрители на трибунах свистели на разные лады. Но бойцы не обращали на свист и вопли никакого внимания – ведь их жизнь не зависела от милости зрителей.

Всеслав остановился в проходе между трибунами, наблюдая за ареной.

– Платон дурачится, – сказал Перегрин, подходя сзади. – Но он недостаточно ловок, чтобы быть беспечным. Я утром на «детских» представлениях немного разогрелся. Так что сейчас, надеюсь, буду в форме.

Утренние представления в самом деле были для детей – гладиаторы сражались либо деревянным, либо пластиковым оружием и не били в полную силу. Тут у Элия, гладиатора старой школы, привыкшего щадить противника, было несомненное преимущество. Всеслав подумал, что, несмотря на свою хромоту, Элий наверняка понравился детям.

– Ну и как? – спросил небрежно Всеслав. Он пожалел, что не пришёл на «детский» поединок хотя бы для того, чтобы посмотреть, кто на что способен.

– Эмпедокл имел глупость выйти на арену без шлема. Теперь сидит в куникуле, держит пакет со льдом на лбу и после обеда выступать не будет.

Всеслав засмеялся. И вдруг его взгляд остановился на человеке в римской тоге, сколотой золотыми фибулами.

– А что делает здесь куратор Академии художеств? – с наигранным изумлением воскликнул Всеслав и весь подобрался, будто хищник перед прыжком. От знакомой ненависти захолонуло в груди.

– Видимо, приходит ради изучения красоты человеческого тела, – предположил Элий.

– Так вот почему его умирающий гладиатор получился таким реалистичным! – прошептал Всеслав. – Он его, можно сказать, с натуры ваял.

Платон уже успел подняться, и теперь противники кружили по арене, не атакуя.

– Сходить за минералкой? – предложил Всеслав Перегрину.

И будто ненароком оказаться рядом с Иваром и…

– Погоди. Сейчас бой кончится. Сократ победит.

– По‑моему, они будут возиться ещё полчаса.

И тут Платон пропустил удар по корпусу. Нагрудник защитил. Но от удара Платон пошатнулся. И тут же клинок Сократа вошёл между сочленениями наручей. Платон медленно осел на песок.

– Вставай! – заорали на трибунах. – Хватит валяться! Вставай, лентяй!

По белым пластмассовым наручам текла кровь. Распорядитель торопливыми перебежками направился к гладиаторам – посмотреть, достаточно ли серьёзна рана для прекращения боя. Платон отстегнул наручи, демонстрируя глубокий порез. Он ругался сквозь зубы, но многим казалось, что недостаточно убедительно. А Сократ тряхнул рыжей гривой, расхохотался, похлопал противника по плечу и что‑то шепнул ему на ухо. Как они так могут? Сражаться и дружить? И не испытывать… ненависти…

Почему Всеслав опять подумал о ненависти? Нет, не подумал – почувствовал. Говорят, гладиаторы слышат зов арены. Неужели это и есть её зов?… Всеславу стало не по себе. Его вдруг стала трясти крупная дрожь – так ему стало нехорошо. Если кто‑то увидит, решит, что юноше страшно. Но это враньё. Он не боится. Ни капли. Только противно. Муторно… все внутри переворачивается. Он чувствовал, что сегодня ему придётся убить. Но почему – не знал.

– Лентяй! – кричали Платону с трибун, однако уже без прежнего азарта.

Не дожидаясь решения распорядителя, зрители потянулись к выходам – ожидался перерыв, и надо было занять очередь к окошечку, чтобы получить выигрыш – большинство ставило на Сократа.

– Победил Сократ! – объявил распорядитель.

Два дюжих санитара вытащили на арену носилки. И хотя Платон мог бы и сам доковылять до куникула, ему устроили торжественный вынос. Гладиаторы всегда преувеличивают свои раны.

– Пора идти, – сказал Элий. – Перерыв короткий.

На пустой арене два служителя в костюмах Меркурия разравнивали песок. Шуршали метёлки. Один из служителей, сдвинув на затылок шлем собирал в ведро комья красного от крови песка.

Всеслав не боялся крови. Все‑таки шесть раз защищал честь с оружием в руках. Пусть не смертельные раны наносил, но… в том, шестом поединке, вспоминая который он каждый раз содрогался, удар Всеслава выбил противнику глаз. Тогда он обрадовался, что не осквернился убийством.

А теперь его все чаще охватывало сожаление, что не убил в тот раз.

II

Противник… Смешно называть гладиатором этого румяного мальчишку с соломенными волосами. Неумёха. Новичок. Втройне обидно, если Всеслава одолеет этот сопляк. Как его звать? Парнишка ударил. Всеслав отбил меч без труда. Новый выпад – и вновь атака юнца отбита.

«А ведь неплохо!» – похвалил сам себя Всеслав и мысленно самодовольно усмехнулся.

Никогда не дрался он так прежде. Меч будто сам летел, предугадывая удары, и всякий раз отражал любой выпад мгновенно. Две минуты Всеслав только защищался. Пока новичок, устав, не открылся, будто нарочно для удара. И Всеслав сделал выпад. И, уже начиная движение, понял, что может убить. Вернее, не может, а наверняка убьёт. И хочет, и жаждет. И лишь в последний миг он сумел отвести руку – будто не свою, а чужую, ибо рука по‑прежнему желала разить насмерть. И ударил плашмя.

Мальчишка рухнул на песок без сознания. Но жить остался. Пощадил его Слав.

«Как же так? Я его ненавижу? – подивился гладиатор Сенека. – Как Ивара? Его‑то за что?»

И опять стало муторно на душе, будто обнаружил он в себе тайную и страшную болезнь. Может, ненависть плодится в душе, как зловредный вирус? Может, она заразна?

«Я не убил его…» – повторял Всеслав.

Но не радовался этому, а как будто оправдывался.

«Ещё не смог… не смог… сегодня не смог…»

Прежде чем уйти в куникул, он совершил круг почёта. Но потом, вместо того чтобы вернуться в куникул, юный гладиатор Сенека рванулся к боковым проходам и прошёл на трибуну. Правилами это было запрещено. Но он плевал на правила.

– Ну как, Мессий Ивар, я тебе понравился сегодня? – нагло ухмыляясь, спросил Всеслав, садясь на скамью рядом с куратором Академии художеств. Вытянул ногу так, чтобы куратор не мог проскочить мимо.

– Да… неплохо… очень даже… – пробормотал куратор академии и хотел подняться. От соседства с гладиатором ему сделалось не по себе. Но Всеслав ухватил его за тогу и силой усадил на скамью.

– Сегодня было мало крови… слишком мало… но вскоре её будет больше. Ты придёшь ещё? – спросил Всеслав, улыбаясь.

Куратор судорожно сглотнул.

– Так придёшь?

– П‑приду… – На лбу Ивара выступили капли пота. Куратор явно трусил. А в груди Всеслава будто прыгал, веселясь, бешеный маленький зверёк.

– Очень хорошо. Я жду. А если не придёшь… Я приду к тебе. – Всеслав оскалился. – Ты же знаешь… гладиаторы неподсудны. Им все позволено. Или почти все.

Ивар облизнул пересохшие губы:

– Это ты изувечил Венеру?

– Возможно. Иногда приходит такое время… когда хочется… посчитаться за обиды. За все обиды. Ведь это я должен был написать «Последний день Помпеи». Я. А ты меня этого права лишил…

Под ногами что‑то блеснуло. Опять змея? Или показалось?

Всеслав поднялся:

– В следующий раз я непременно кого‑нибудь убью. Обещаю.

– Хорошо… – зачем‑то сказал Ивар. У него клацали зубы.

– Знаешь, почему я разбил твою Венеру? – Всеслав засмеялся. – Потому что она бездарна.

Он лгал. Но Ивар не посмел ему перечить.

В куникуле Всеслав столкнулся с Элием.

– А ты неплохо дерёшься! – улыбнулся римлянин. – Очень даже неплохо. А ещё просил о тренировках. Решил разыграть меня?

– Ну, вроде того, – смутился Всеслав. Он и сам не понимал, почему дрался сегодня куда лучше обычного.

– Некрасиво. Я же сказал: гладиаторы не тренируются с теми, кто на арене. Найди себе партнёра для тренировок из старых бойцов.

«Да не нужен мне никто!» – хотел выкрикнуть Всеслав, но сдержался.

– Эй, Перегрин! Этот парень в тебя влюбился, точно! – хмыкнул Сократ. – Верно, думает, у вас там в Риме любовь к мальчикам по‑прежнему в моде.

– Отвяжись, – зло огрызнулся Всеслав. – Сократовы пристрастия всем известны.

– Клевета, – фыркнул рыжий гладиатор. – Платон насочинял всякие непотребства, а теперь все кому не лень, повторяют.