Наша арифметика: из ста кроликов составить лошадь.

Герой романа Андреаса Трапиэльо «Клуб идеальных убийств», размышляя о криминальной литературе, логике жизни и книги, замечает о таинственной русской душе: «Люди вменяют себе преступления, которые не совершали, и никто не знает, почему они так делают. То же мы видим и в "Преступлении и наказании". Как роман о наказании это – шедевр, но как роман о преступлении – это полный провал. Там фигурирует идиот, уверяющий, что убил двух старух. Что касается убийства старухи процентщицы, то да, безусловно, это преступление далеко от идеала. Убийца не может прийти к следователю и сказать: "Знаете, я не могу больше жить с чувством вины. Освободите меня от него", – а следователь не может со своей стороны сказать: "Признайся в преступлении, и ты почувствуешь огромное душевное облегчение". В романе должны говорить факты, а не писатели, преступники или следователи, которым, по моему мнению, следует помалкивать.

Но в "Преступлении и наказании" следователь Порфирий Петрович говорит: "Изо ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не составится доказательство"».

Так‑то оно так, но что поделать, если наш, русский, человек чувствует и думает, руководствуясь домыслами или самооговорами, потому что понять отечественную правду бывает непосильно.

Русский человек запросто из ста кроликов может составить лошадь. А если нужно – тройку с бубенцами.

Подходит русский человек к книжной полке, открывает наугад и читает про себя. Про Россию.

Из Горького: «...будут петь птицы, выполняя закон природы... А человек будет рассказывать мне утешительные сказки про святую Русь... О бессребрениках инженерах, о святом квартальном, о нигилистах, великих простотою души своей, о святых попах, благородных дворянах и – о женщинах, о мудрых женщинах! Как приятно читать эти сказочки в наше‑то темное, безнадежное время, а?..»

За русского человека всегда говорила дворянская культура (вспоминается Герцен: «...Ах эта русская распорядительность чужой волей...»), а он сидел и смотрел в окно, безучастный, равнодушный, дожидаясь Масленицы, или трудился и надеялся. «Ну что, Архип, Иван, Петр... как живешь Архип, Иван, Петр? Маленький™ человек, какой‑то ничтожненький... я про тебя в книжке пропишу», – обращалась к нему культура. Наш человек в ответ снимал слова со своего счета в банке словарного запаса крайне расчетливо – буквально по слогам: «Да эдак как‑то живу, барин, маленьким и ничтожненьким... Да Господь с ней, с книжкой‑то». – «Нет, – настаивает барин, – я тебе всю правду о тебе расскажу». Рассказывал он про русского, маленького и ничтожненького? Рассказывал, да еще как художественно, про идеи, страсти, вселенную – словом, про все и обо всем... Да не обо всем, хотя бы не о том, как ежеминутно выживать человечку и где она, Родина...

Из Горького: «...разорвал душу свою на тонкие нити и сплел из них утешительную ложь... думал ободрить меня, русского человека... меня? Промахнулся, бедняга!..»

Каждый день в книжных магазинах появляются эпохальные книги из серии «Наконец‑то разгадана тайна» (Шекспира, египетских пирамид, НЛО, русской идеи, русского характера). Предприятия задумывались как гипермасштабные. Обещали стать торжественным финалом олимпийских игр мысли с последующим вручением авторам всех без исключения медалей. Как все вроде бы стройно, логично...

Из Горького: «Не верю! Но – умиляюсь, когда человек говорит против очевидности, в добрых целях утешить и ободрить ближнего. Ведь, в конце концов, мы живем не по логике, а – как бог на душу положит...»

Как читатель надеялся, а потом обнаружил, что в этих книгах настоящей мудрости и открытий поменьше, чем философии в «желтых страницах» телефонной книги. Вроде бы прочел мысль‑мужчину, а присмотришься – ба! так это же переодетая гипотенуза катета. Чудаки не те, кто пишет подобные истории, а те, кому они нравятся.

Все эти книжки, поверхностные или написанные с научной тщательностью, смотрят на человека сквозь толщу мифов и легенд. В результате представляют его одним куском. К примеру. Вот красивый миф, а вот человек, который идеально вписывается в красивый миф, без остатка вписывается. В этом и беда: смотрите, человек прекрасно укладывается в удобненькую схему. Тенденциозности сверх меры, человека слишком мало.

Р. Хьюз, как ты прав: «Когда человек отождествляет себя с Идеей, он отрешается от себя. Он способен изложить вам Идею в мельчайших деталях от А до Я, но едва ли сумеет сказать, две ноги у него или три».

Из Горького: «...купи гитару. Играй на гитаре. Это очень меланхолично и не нарушает тишины. Приятно будет видеть, как этакий бравый, усатый молодчина, сидя под окном, в час заката наигрывает чувствительно на грустном инструменте. И по щеке, на длинный седой ус, тихо сползает тяжелая слеза одиночества...»

Любого русского человека, взявшего в руки учебник истории, посещает странная мысль: если родина увидит меня живьем, она не проявит никакого интереса...

Из Тургенева: «...история ли сделала нас такими, в самой ли нашей натуре находятся залоги всего того, что мы видим вокруг себя, – только мы, действительно, продолжаем сидеть – в виду неба и со стремлением к нему – по уши в грязи. Говорят иные астрономы – что кометы становятся планетами, переходя из газообразного состояния в твердое; всеобщая газообразность России меня смущает – и заставляет меня думать, что мы еще далеки от планетарного состояния. Нигде ничего крепкого, твердого – нигде никакого зерна; не говорю уже о сословиях – в самом народе этого нет...»

Точно, чего нет – того нет. Если тему недостаточно проблематизировать, человек становится дистиллированной капелькой искусственной росы, побочным продуктом идеи, пылинкой на кринолиновом платье приятных заблуждений.

В результате человек ощущает себя какой‑нибудь Муму, несущей траурный венок перед гробом мифа о ней самой, о Муму. Похоронили... А потом еще что‑нибудь придумали, точнее, пыль протерли и вот тебе – Муму, опять о тебе. Не убежать из мифологического гетто...

Из Тургенева: «...несчастье русского человека состоит в том, что он России не знает, и это точно большое несчастье. Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится! Космополитизм – чепуха, космополит – нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет. Без физиономии нет даже идеального лица; только пошлое лицо возможно без физиономии...»

Новые мифы добавляют в список ошибок и заблуждений новые ошибки и заблуждения относительно прошлого. И относительно себя, неспособных что‑либо довести до конца, слабых и ничтожных...

Из Тургенева: «...русская душа... правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без цепкости и внутреннего жара... Все это очень плохо и незрело, что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь орлом; землю, кажется, сдвинул бы с места – а в исполнении тотчас ослабеешь и устанешь».

Приходят грустные мысли. Время настоящего бежит быстро, еще быстрее бежит время прошлого.

Мы никогда не испытываем сомнений, когда идем через вестибюль станции метро «Новые Черемушки», а вот когда дело касается посещения какой‑нибудь мысли об истории России, то здесь возникает некоторая оторопь. Некоторые мысли похожи на шахтерскую робу, украшенную гипюровыми цветами мелодрамы. Здесь тебе и пряники, и восстания, и севрюга, и немцы...

Из Горького: «Тебя немцы беспокоят, а меня – никто! В немцев я не верю, в японцев тоже... Иногда мне кажется, что вся Россия – страна недобитых людей... вся!»

Как хотелось бы сказать: дома, на родине, мы в безопасности, даже когда аромат дождя играет на наших душах печальную мелодию. На дороге кой‑какие страсти утрачивают болезненность. Но продолжают сильно тревожить вопросы: умер ли кто‑нибудь от пошлости бесконечного актерствования на нашем ТВ? Власть хоть о чем‑нибудь думает, кроме себя? Ведь власть так часто лжет, что в тех редких случаях, когда говорит правду, ее ложь кажется правдоподобнее истины.

Как хочется верить... Почему мы так неумело верим? Бывает, что мерзкая кровожадная крыса под именем «безверие» застает нас врасплох, и тогда на месте сердца зияет черная дыра. «Теперь я, наверное, умер, – промелькнет мысль. – Впрочем, кто знает, завтра умру еще раз!» Далее по экспоненте.

Из Горького: «Русский – не любит верить, вера – обязывает. Русский любит подчиняться обстоятельствам, – он лентяй. Мы любим сказать: ничего не поделаешь, против рожна не попрешь... мы живем шесть месяцев в году... а остальные полгода мечтаем на печке о хороших днях... о будущем, которого не будет для нас...»

Вот она, западня, которой человек старался избежать (и которой не смог избежать!), – горькое ощущение любви к Родине, бесплодной, бессмысленной, безнадежной надежды быть ею услышанным. Мучительной и просто смешной любви к тому, что тебя не собирается даже замечать. В очередной раз у горниста на параде сползли штаны...

Из Горького: «Я – не злой, я не гадкий человек, я просто – русский человек, несчастный человек! Не знаю меры добра и зла... ничего не знаю... разбросал лучшие силы души и – вот, никуда не гожусь... дурацкая жизнь! очень стыдно, поверьте слову!..»

Постепенно перестаем нуждаться в мыслях и чувствах. Доверяем лишь глазам, созерцающим русскую жизнь, и аппетиту ко всему прекрасному. Хотя как выйдет... Обо всем думаешь, так как‑то вяло думаешь. О Боге, о вере, о гордости, о Родине, о себе, русском.

Русский человек начинает просить Христа, Господа, Кришну, Будду, Магомета, Зевса, Владимира Красное Солнышко, Муму избавить его от печали неверия ни во что. Без святотатства. Искренно. Неумело молится наш человек: «Господи милосердный, Всевышний мой, не оставь меня, даже если я оставил Тебя...» Как хочется быть неоставленным. Курируемым. Гордым за Родину.

Из Горького: «Не верю! Храм сей, скверно построенный и полуразрушенный, Русью именуемый, – невозможно обновить стенной живописью. Распишем стены, замажем грязь и роковые трещины... что же выиграем? Грязь – она выступит, она уничтожит милые картинки... и снова пред нами гниль и всякое разрушение...»

Эх, русская душа... Ее переполняют открытость, нежность, неистовая ярость и требование, что все в этой жизни должно иметь смысл. Тот или иной смысл. Каждый из нас, русских, знал человека, который слышал в поезде о человеке, которому кто‑то рассказал о счастливом человеке, но мало кто его видел, потому что тот человек, который рассказал, больше не ездит в поезде. Дома сидит. Запил...

Как тут не выпить...

Из Тургенева: «Трезвости у нас нет – такой пьяный уголок».