Мы – соавторы

Родители Энн Фридмен – польские евреи. Отец два года провел в советском лагере. Более или менее свободно говорит по‑русски. Но с акцентом, разумеется. Однако вот что удивительно: когда Грегори переходит на лагерную «феню», акцент без следа исчезает. И матом он ругается без всякого акцента. По‑моему, тут есть над чем задуматься.

Энн Фридмен родилась уже в Нью‑Йорке. Занималась на славистском отделении. Написала потрясающую диссертацию о Чехове.

И вот ей рекомендовали заняться моими сочинениями. Энн позвонила, и я выслал ей тяжелую бандероль. Затем она надолго исчезла. Месяца через два позвонила снова и говорит:

– Скоро будет готов черновой вариант. Я пришлю вам копию.

– Зачем? Я же не читаю по‑английски.

– Разве вас не интересует перевод? Вы сможете показать его знакомым.

(Как будто мои знакомые – Хемингуэй и Фолкнер.)

Откровенно говоря, я не питал иллюзий. Вряд ли перевод окажется хорошим. Ведь герои моих рассказов – зеки, фарцовщики, спившаяся богема. Все они разговаривают на диком жаргоне. Большую часть всего этого даже моя жена не понимает. Так что же говорить о молодой интеллигентной американке? Как, например, можно перевести такое выражение – «Игруля с Бомбиловки»? Или – «Фиговатый конь породы»? И так далее.

И вообще, молодая блондинка, к тому же хорошая переводчица – это слишком. Так не бывает.

Энн Фридмен сдержанно прибавила:

– Мне кажется, перевод хороший.

Я думал, что ослышался. Нет, именно так и сказала – «перевод хороший». То есть небрежно похвалила собственную работу.

Впоследствии я убедился – так принято. Скромность в Америке не является первоочередной добродетелью. А ложная скромность – тем более. Даже в анкетах при трудоустройстве есть графа: «Как вы оцениваете собственные профессиональные качества?»

Энн Фридмен сказала – перевод хороший. И перевод действительно оказался хорошим. Мои друзья, прекрасно знающие английский, говорили:

– Читая ее переводы, мы слышим твой голос.

Я у Бродского спросил по телефону:

– Вы мой рассказ читали?

– Читал.

– А перевод читали?

– Читал.

– Ну и как?

– Перевод замечательный.

Затем он то ли уточнил, то ли исправился:

– Адекватный.

Позже я буду дружить с очаровательной неглупой Лайзой Такер. Которая также изъявит желание заняться моими рассказами. И я спрошу ее:

– Вы что‑то уже переводили с русского?

– Да, – ответит Лайза, – я перевела стихи Цветаевой.

И добавит:

– В моих переводах они звучат лучше, чем в оригинале.

Вот этого я уже перенести не смогу. И дружба наша, к сожалению, прервется.

Я сказал Энн Фридмен:

– Мы должны обсудить некоторые финансовые проблемы. Платить вам я не в состоянии.

– Да, знаю. Мне говорили.

– Если хотите, будем соавторами. В случае успеха гонорары делим пополам.

Предложение было нахальное. Какие уж там гонорары! Если даже Набоков был вынужден преподавать.

Энн согласилась. Кстати, это был единственный трезвый и дальновидный финансовый шаг, который я предпринял в Америке.