Жизнь Галилея», 1966. Галилей – В. Высоцкий

Эта трагедия развивалась во всем мире, и это подтверждалось конфликтом, который был у Сахарова с правительством.

У него был комплекс вины перед людьми. Потому что он дал им в руки страшное оружие, и так было с рядом крупных ученых: с Эйнштейном, с Бором – со всеми, кто был причастен к созданию этого страшного оружия.

Но и тут не обошлось без скандала. Сперва были только долдоны‑монахи, потом пришлось их уравновешивать детьми, потом переделывать тексты. Пришел помощник Демичева, теперь академик, – у него была такая особенность, он все время краснел – так посмотрел и говорит:

– Не кажется ли вам, что «солнце всходит и заходит – ничего не происходит», не надо, чтоб «долдоны», как вы их называете, – монахи пели?

Получалось, что я их причислил к долдонам. Я говорю:

– Ну, можно и подумать.

И он пришел еще раз. А я переделал текст так: «Солнце всходит и заходит – очень много происходит». И вот тут он опять покраснел.

– Вы что, Юрий Петрович, нас совсем идиотами считаете или частично?

Я говорю:

– Ну, оставим эти рассуждения. Вы же меня тоже как‑то считаете. Вы сказали – не нравится, мне хотелось найти взаимопонимание. Ну раз не нравится «ничего не происходит», я изменил.

* * *

Был в «Галилее» и такой случай. Я просил актера Высоцкого начинать спектакль, стоя на голове, и разговаривать. И когда пришло цензурное начальство, они сказали:

Они: – Это что за безобразие, немедленно это убрать! Великий Галилей, такой ученый, стоит на голове.

Я: – Почему? Только что был в Москве Неру, его так принимали. А вы знаете, что он каждое утро стоит полчаса на голове. Это знаменитое упражнение йогов, это очищает и просветляет мозги и изгоняет глупость из головы.

Они: – Ну ладно. Мы это проверим. Если так, то оставим.

Р.S. Не страна, а сплошная фантастика.

Люди нашей страны очень даже странны.

* * *

Один раз был и такой эпизод – они играли «Галилея», а меня в это время молотили. Молотили меня часов шесть – насмерть:

Они: – Вон!! Не место ему тут жить! Пусть катится, не отравляет атмосферу! – на полную железку, как в «старые добрые времена».

Я: – Разрешите быть свободным?

Они: – Идите!

Я пошел, а там панели кругом и в них дверь – и после шести часов я как‑то не мог найти дверь и начал щупать, где дверь, – и они захохотали. А я дверь нащупал, повернулся и сказал:

– Что вы лыбитесь?! Я найду выход, а вы – нет! – И я так дернул дверь, что дверь заклинило. И они действительно ломились и не могли открыть дверь.

Но это я был уже, конечно, в невменяемом состоянии. И я приехал уже к концу спектакля, и мне сказали:

– А ваши так играли, как никогда в жизни не играли, – то есть все приобрело чрезвычайную конкретность – выдержит он там, или нет. «Ему покажут орудия пытки – он сдастся, не сдастся», – и так далее. И актеры это почувствовали и играли сердечно чрезвычайно. Играли так по существу, что зал понял, что что‑то происходит другое – и затих и смотрел, затихший.