Западные Самоа, 11 ноября 1963 года. 5 page

Четыре вспышки, затем восьмисекундная пауза — теперь сигналы были хорошо видны и с палубы. Повинуясь интуиции, я повернул плот направо, но минут через двадцать лег на прежний курс и продолжал следовать, пока огни не оказались по направлению в два румба правее моего курса.

Приблизившись, я понял, что источник света находится на каком-то выступе, скорее всего на острове во Внутреннем канале — к самому берегу я не мог еще подойти. Немного погодя я увидел прямо под башней отражение света — то ли на скалах, то ли на листьях деревьев. Близко ли до нее? В такую бурную ночь было крайне трудно составить себе правильное представление. Мне казалось, что меня быстро несет вперед.

И вдруг во время восьмисекундной темноты я увидел остров, черной глыбой раскинувшийся совсем рядом, — мрачный, грозный, казавшийся, пока не загорелся свет, очень близким. Я резко потянул штурвал на себя, ощущая полную свою беспомощность перед не подчиняющимися мне силами. В насыщенной опасностью темноте накапливалось нечто, готовившее гибель и мне, и плоту, я понимал это, но ничего не мог сделать. Вдруг свет погас. Я задержал дыхание, почти парализованный ужасом... Свет больше не загорался... Значит, я вошел в затемненный спектр, являющийся последним предупреждением, что впереди скалы.

Плот ударился о них с такой силой, что судорожно сотрясся и завертелся волчком, то подскакивая, словно одержимый, вверх, то опускаясь в какую-то пропасть. Волны отбросили плот на высокую скалу и начали там бомбардировать его.

Это была борьба не на жизнь, а на смерть между скалами, низвергающимися вниз потоками воды и ураганным ветром.

Я зажег бортовой фонарь и увидел, что плот, содрогаясь, стоит на огромном утесе в уродливых наростах, за ним, по его правому борту, могильными камнями громоздятся высокие зазубренные скалы, а впереди плотной стеной тянутся еще более высокие выступы. Слева я увидел одни буруны.

Я еще не оправился от потрясения, которое испытал, ударившись о скалу и попав в самый центр титанического столкновения стихий, и то, что я видел, как-то не доходило до моего сознания. Металлический плот не мог распасться на куски так же быстро, как лодка, но его смертельная пляска неизбежно должна была закончиться тем, что он развалится на бугристой поверхности скалы. Молотившие плот волны, то подымавшие, то низвергавшие его вниз, то перекатывавшие с борта на борт, не давали ему сдвинуться с места.

Я висел на руках, ожидая, что плот вот-вот превратится в груду обломков. То и дело мои руки срывались с канатов, так что казалось, сейчас сломаются пальцы или выйдет из сустава рука. Никогда я не чувствовал себя таким беспомощным, таким ничтожным перед разбушевавшейся стихией. Я не замечал хода времени, как бы слившись в единое целое с бьющимися волнами, скалами и бурунами. Я отделился от времени и погрузился в вечность.

Вдруг, словно не в силах больше выдерживать агонию, плот начал крениться на правый борт. Он наклонился почти до предела, его левый борт, обращенный к острым скалам, задрался так, что плот чуть не перевернулся.

В моем положении — я висел, ухватившись руками за веревку, опираясь одной ногой о палубу и выгнувшись как можно больше вперед, — я находился фактически в западне, но что я мог сделать? Перепрыгнуть через ставший почти вертикально борт было невозможно, спастись через корму — тоже: даже если бы я смог это сделать, там меня ждали буруны. Если бы плот перевернулся, мне бы оставалось только прыгать вниз, но как прыгать с высоты двадцать футов? Меня бы неминуемо подмяло под плот и раздавило под его обломками.

Затем плот начал опускаться, сначала постепенно — его удерживал ветер, но под конец сделал такой резкий рывок, что едва не рассыпался. Через несколько минут — так мне, по крайней мере, казалось — он начал крениться на левый борт, как раз когда я думал, что нахожусь в относительной безопасности.

Объятый страхом, я решил, что это последняя попытка плота избавиться от страшных ударов волн. Теперь я снова висел на канате, упираясь одной ногой в плот, зажатый в такую же ловушку, как раньше, на правом борту. Но плот опять вернулся в первоначальное положение, и палуба выровнялась. Через одну-две минуты я увидел, что вода за бортом уходит назад, и понял: это плот левым бортом соскользнул со скалы и поплыл. Кливер, под напором шквала наполнившийся ветром, заставил плот выровняться, а волны смыли его со скалы.

Я шел в крутой бейдевинд, чтобы уйти от острова (Брук), но вскоре заметил, что плот не слушается штурвала. Посветив фонарем, я выяснил, что порвалась цепь, соединяющая рули. Плот, лишенный управления, могло отнести обратно на скалы. Обвязавшись канатом, я спустился за борт и соединил концы цепи. При этом я проглотил больше воды, чем за все путешествие. В воде я заметил, что нижняя часть рулей скручена, как папиросная бумага. Только титаническая сила могла так исковеркать толстое железо.

Управлять плотом было кошмарно трудно. Вокруг меня то и дело вырастали скалистые островки, я изо всех сил налегал на штурвал, чтобы не дать плоту снова налететь на скалу. Мною овладело какое-то отупение, я совершенно потерял счет времени, как тогда, когда сидел на скалах.

Наконец вода начала сереть. Неужели рассвет? Мне даже не верилось, что эта страшная длинная ночь может когда-нибудь кончиться. Светящийся циферблат моих часов показывал почти пять. Ночь близилась к концу, но мне казалось, что до рассвета еще должно произойти нечто ужасное.

Лабиринт островков и скал, в который я попал, остался наконец позади, и я увидел остров слева (Гулд) и остров поменьше справа (Комб). Я прошел между ними.

Рассвет уже полностью вступил в свои права. Немного погодя я миновал еще один остров по правому борту и увидел вдали вытянувшийся в длину горный кряж — то ли еще один большой остров (Хинчинбрук), то ли побережье материка. Затем по моему правому борту появились другие острова, ровной линией тянувшиеся параллельно первому на запад. Я побоялся, что они тянутся до самого берега и помешают мне подойти к нему, и стал выруливать левее, чтобы обогнуть их. Впоследствии я узнал, что эту группу островов открыл в 1770 году капитан Кук и назвал их Семейными.

В девять часов утра, всматриваясь в пролив между большим гористым островом слева и цепочкой островков справа, я заметил на горизонте длинную линию. Я решил, что это Австралия, но для пущей верности влез на мачту. Действительно, я двигался напрямик к побережью Австралии. Шел дождь, видимость была плохая, но мне удалось рассмотреть, что низкий берег покрыт лесом.

Я медленно приближался, выруливая к небольшому заливу. Несколько раз я взбирался наверх посмотреть, нет ли впереди скал или рифов, но видел только песчаный берег и ровную полосу сравнительно невысокого прибоя. Домов и других признаков человека не было видно. Сквозь сетку моросящего дождя безлюдный берег казался бесцветным. Теперь я уже различал деревья и даже смог рассмотреть, что это эвкалипты. Длинные белесые стволы придавали им потрепанный вид, а сучья напоминали высохшие кости. Некоторые были вырваны с корнем и лежали на берегу.

Я сделал замеры — глубина во всех направлениях составляла две сажени. Я подошел совсем близко. Оставалось всего лишь несколько минут...

После кошмарного плавания из Апиа, после ужасной последней ночи, которая все еще сковывала меня, после долгих-долгих часов напряженного труда мне просто не верилось, что я достиг своей цели... Вот он наконец, этот безмолвный низкий берег. Австралия... Я зажег два красных сигнала на тот случай, если на берегу кто-нибудь есть, а после одиннадцати поставил плот против ветра в дрейф и бросил якорь. Я травил канат, пока он не коснулся дна, затем закрепил его, спустил паруса и убрал палубу. В небольшой парусиновый мешок я сложил бумаги, разрешение на выход из Апиа, паспорт и другие документы, удостоверяющие мою личность, несколько сигнальных ракет, нож и небольшой топор, спички, компас на случай, если мне придется идти через лес, и прыгнул в прибой. Вода доходила мне до груди, и я с трудом преодолевал откатывающуюся волну. Наконец я ступил на сушу! После двухсот четырех дней плавания, пройдя одиннадцать тысяч миль, я достиг Австралии! В этот миг вся она казалась мне небольшим пятном, на котором я стоял. Мне хотелось опуститься на колени и поцеловать мокрый песок. Было это 9 сентября 1964 года. Я находился на 18°02'5" южной широты, 146°01'5" восточной долготы.

Я повернул налево, к заливу, к которому выруливал, и пошел по узкому берегу, надеясь встретить людей. Иногда я оглядывался на плот: он качался в полосе прилива, на нем развевался флаг бедствия. По-прежнему шел дождь.

Пройдя примерно милю, я вышел к заливу, утонувшему в густых зарослях мангровых. Вдалеке в него впадала река (Муррей). Смогу ли я обойти ее? Не очень на это надеясь, я все же углубился в лес, но вскоре увидел, что река устремляется вглубь, и решил вернуться к морю.

Поравнявшись с плотом, я взобрался на его борт, проверил якорную цепь и снова вышел на берег. К северу от него росли такие же леса, только деревья были немного выше. Эвкалипты с их причудливо изогнутыми гладкими стволами, с которых печально свисали лохмотья красной или серебристой коры, показались мне красивыми и странными пришельцами из чужого мира. Я вошел в лес, думая, что найду там какую-нибудь дорогу или тропинку, но повсюду натыкался на болота и густые, почти непроходимые заросли виноградника. Раз мне почудилось, что я слышу свист или голос человека, но, ответив, понял, что это была птица.

Примерно через милю я увидел бычка, пасшегося в кустах. Он меня сначала не заметил, но, когда я уже прошел, его ноздрей достиг мой запах, он вскинул голову, бросил на меня быстрый взгляд и умчался. Немного позже я увидел маленькую кенгуру. Она, подобно статуэтке, неподвижно стояла на полянке и наблюдала за мной. При моем приближении она ускакала в чащу леса.

Теперь я уже находился недалеко от того места, куда шел. Это была небольшая песчаная коса. Подымаясь на невысокую дюну перед ней, я увидел несколько крыш. "Вот сейчас я увижу людей", — подумал я, но на вершине дюны обнаружил, что от домов меня отделяет небольшой заливчик. Его окружали густые заросли мангровых. Людей на другом берегу не было, солнце уже стояло низко, а переправиться мне было не на чем, и я решил обойти залив и вошел в лес, собственно, не в лес, а подлесок, перемежавшийся песчаными полянками. Среди кустов я заметил следы, по-видимому, крупных собак и острые отметины от копытец диких свиней. Пройдя примерно с четверть мили, я пробрался сквозь мангровые к заливчику и тут убедился, что продолжать путь бесполезно: дорогу преграждала река (Талли-Ривер). Тогда я вернулся на то место, откуда увидел дома, и решил переплыть заливчик — до захода солнца оставалось не больше часа, а я хотел добраться до людей, чтобы Тэдди как можно скорее узнала о моем прибытии.

Я уже собирался раздеться, как вдруг увидел, что по другому берегу спиной ко мне идут мужчина и женщина. Я закричал, но они продолжали идти как ни в чем не бывало. Тогда я вытащил из мешка ракету — сигнал бедствия — и запустил ее.

Люди остановились и заметили меня. Я крикнул, что мне нужна лодка для переправы на другой берег. "Сейчас приду", — ответил мужчина, и оба они быстро исчезли за купой деревьев.

Вскоре тишину нарушил шум мотора — ко мне спешила через заливчик лодка с мужчиной и женщиной. Они, надо сказать, удивились, увидев перед собой загорелого исхудавшего старика с бородой до самой груди, в закатанных до колен джинсах. "Уиллис из Нью-Йорка", — представился я, протягивая руку. Мужчина назвался Хэнком Пеннингом. Он и его жена жили поблизости в городе Талли. Они перевезли меня через залив. Потом мы еще час ехали в их автомобиле до отделения полиции, где проверили мой паспорт и прочие бумаги. Здесь никто обо мне не слыхал. После того как все формальности были выполнены и я убрал свои бумаги, вошел еще какой-то человек. Он весьма подозрительно осмотрел меня и попросил разрешения взглянуть на документы. Он очень внимательно изучил их, делая какие-то записи, затем вышел на веранду и оттуда продолжал наблюдать за мной.

Вскоре кто-то вошел с веранды в дом и сказал, что человек не поверил ни одному моему слову. Он уверен, что я бежал с острова Норфолк.

— Остров Норфолк! — произнес я. — Если не ошибаюсь, когда-то там была каторжная исправительная колония.

— Да, — ухмыльнулся мой собеседник. — Ее прикрыли около 1840 года.

— Боже правый! — воскликнул я. — Больше ста лет назад! Неужели я выгляжу таким старцем? Мне, конечно, здорово досталось, но я не думал, что это так заметно. Итак, я могу считать себя самым старым долгожителем Австралии.

Мы оба засмеялись, но я подумал, что интересно бы посмотреться в зеркало.

Через несколько минут зазвонил телефон. Это был Сидней. Кто-то уведомил телеграф, и он вызывал меня. Теперь я был уверен, что через несколько секунд Тэдди узнает, где я.

Австралия широко раскрыла свои объятия. Из каждого городского дома, из каждой хижины в буше мне слали приветствия. Эта страна любила море и людей, которые его не боялись. Тэдди прилетела ко мне, и мы наслаждались прогулками и поездками по лесам и холмам, впитывая в себя красочные пейзажи незнакомого мира. И уж конечно, я не забыл сдать мешок со специальной почтой, который привез из Апиа.

Благодаря содействию министра финансов Гарри Хольта правительство Австралии переправило плот на борту "Бунару" из отдаленного залива Квинсленд, где я пристал, в Сидней. Отправкой плота на борту "Пайонир Джем" обратно в Нью-Йорк я обязан Джозефу Курану, президенту Национального морского союза Америки, и фирме "Юнайтед стейтс лайнс". Я хочу также поблагодарить фирмы "Юнайтед стейтс лайнс" и "Фэррел лайнс", доставившие плот в Ньюпорт-Ньюс, штат Вирджиния, — там он будет экспонирован в Морском музее.

Заключение

Почему я предпринял это путешествие? Поройтесь-ка у себя в душе, и вы обнаружите, что тоже мечтали о таком плавании, даже если ни вы, ни ваши ближайшие предки никогда не выходили в море. Когда-то, может быть много веков назад, у ваших праотцев была такая мечта, вы унаследовали ее, и она у вас в крови — будь вам двенадцать, семьдесят или сто лет, ибо мечты не умирают.