Смех и горе

В некотором царстве, в некотором государстве жил‑был поп; жил он над рекою и содержал на ней перевоз. Приходит к реке один раз бурлак и кричит с другого берега:

– Эй, батька, перевези меня!

– А заплатишь, свет, за перевоз?

– Заплатил бы, да денег нету!

– А нету, так и перевозить не стану. – Доли перевезешь, батька, я покажу тебе за то смех и горе.

Поп задумался, захотелось ему увидать смех и горе. «Про что такое, – думает он себе, – говорил сейчас бурлак?» Вот он сел в лодку и поехал на тот берег, посадил с собой бурлака и перевез на свою сторону.

– Ну, батька, ворочай лодку вверх дном! – сказал бурлак.

Поп перевернул лодку вверх дном и ждет себе, что будет?

Бурлак вынул из порток свой молодецкий х…й и как ударит по дну – так лодка и развалилась надвое. Поп увидал такой – заправский х…й – и рассмеялся; а после как раздумался о своей расколотой лодке – так стало ему жалко, что даже заплакал с горя.

– Что доволен мною, батька? – спрашивает бурлак.

– Шут с тобой! Ступай куда идешь!

Бурлак простился с попом и пошел своей дорогой, а поп воротился домой. Только перешагнул через порог в избу – вспомнил о бурлаковом х…е и засмеялся, а там вздумал о лодке – и заплакал.

– Что, батька, с тобою сделалось? – спрашивает попадья.

– Ты не знаешь, матка, моего горя!

И сдуру рассказал ей обо всем, что с ним случилось. Как услыхала попадья про бурлака, сейчас напустилась на своего батьку:

– Ах ты, старой черт! Зачем ты его от себя отпустил! Зачем домой не привел? Вить это не бурлак, это мой брат родной! Верно, родители послали его нас с тобою проведать, а ты нет того, чтоб догадаться… запрягай‑ка скорее лошадь да гони за ним, а то он, бедный, блудить станет и, пожалуй, домой воротится, нас не видавши. Я хоть на него, голубчика, посмотрю да про родителей расспрошу!

Поп запряг лошадь и погнал за мужиком; нагнал его и говорит:

– Послушай, добрый человек! Что ж ты мне не сказался: вить ты моей попадье родной брат. Как рассказал ей про твою удаль, она сейчас тебя признала и приказала тебя воротить.

Бурлак сейчас догадался, к чему дело клонится.

– Да, – говорит, – это правда: я твоей попадье родной брат, да тебя, батюшка, прежде никогда я не видал, а потому самому и признать тебя не умел!

Поп схватил его за руку и тащит на телегу:

– Садись, свет, садись! Поедем к нам. Мы с маткою, слава Богу, живем в довольствии и благополучии, есть чем тебя употчевать.

Привез бурлака; попадья сейчас выбежала к нему навстречу, бросилась бурлаку на шею и целует его.

– Ах, братец любезный, как давно тебя не видала, ну что, как наши‑то поживают?

– По‑старому, сестрица! Меня послали тебя проведать.

– Ну и мы, братец, покудова Бог грехи терпит, живем помаленьку.

Посадила его попадья за стол, наставила перед ним разных закусок, яичницу и водки, и ну угощать:

– Кушай, любезный братец!

Начали они все трое есть, пить и веселиться до самой ночи, а как стало темно, постлала попадья постель и говорит попу:

– Мы с братцем вот здесь ляжем да поговорим про наших родителей: кто жив и кто помер, а ты, батька, ложись один на казенке али на полатях.

Вот полегли спать; бурлак взлез на попадью и начал ее попирать своим х…ищем так, что она не утерпела – на всю избу завизжала. Поп услыхал и спрашивает:

– Что там такое?

– Эх, батька, ты не знаешь моего горя: мой отец помер.

– Ну, царство ему небесное, – сказал поп и перекрестился.

А попадья опять не выдержала да в другой раз еще пуще того завизжала. Поп опять спрашивает:

– О чем еще плачешь?

– Эх, батька, вить и мать‑то моя померла!

– Царство ей небесное! Со святыми упокой!

Так‑то вся ночь у них и прошла.

Поутру бурлак стал домой собираться, а попадья ну его угощать на прощанье и вином‑то, и пирогами, так и суетится около него:

– Ну, братец любезный! Коли опять будешь в этой стороне, завсегда к нам заходи!

А поп вторит:

– Не обходи нас; мы тебе всегда рады!

Попрощался с ними бурлак, попадья вызвалась провожать братца, а за ней и поп пошел. Идут да разговаривают; вот уже и поле. Попадья говорит попу:

– Воротись‑ка, батька, домой, что тебе идти, я и одна теперича провожу братца.

Поп воротился; прошел шагов с тридцать, остановился и глядит: далеко ль они ушли?

А бурлак тем временем повалил матку на пригорок, взлез на нее и ну отжаривать на прощанье; а чтобы ловчей надуть попа, надел ей на правую ногу свою шапку и велел задрать ногу‑то кверху. Вот еб… ее, а попадья то и дело ногой да шапкой качает. Поп стоит да смотрит. «Вишь, – говорит сам себе, – какой родственный человек‑то: далеко ушел, а все кланяется да шапкой мне махает!» Взял да скинул с себя шапку и давай кланяться: «Прощай, шурин, прощай!»

Отвалял бурлак попадью, да так ее утешил, что три дня под подол заглядывала; догоняет она попа, а сама с радости песни поет. «Сколько лет с ней живу, – сказал поп, – а доселева не слыхал от нее песен!»

– Ну, батька, – говорит попадья, – проводила я братца любезного, придется ли еще повидаться с ним в другой раз!

– Бог не без милости! Авось придет!