Приказ от 12 октября 1939 года

Эмиграция евреев с территории Генерал‑губернаторства строжайше запрещена.

Приказ от 12 октября 1939 года

Принадлежащие евреям вклады и банковские счета заморожены. Работникам еврейского происхождения запрещено платить более 500 злотых. Банкам запрещено выдавать евреям со счетов больше 250 злотых. Еврейским семьям запрещено иметь на руках больше 2000 злотых наличными.

Приказ от 18 октября 1939 года

Льготы и услуги системы социального обеспечения не могут распространяться на лиц еврейской национальности.

Приказ

С 26 октября 1939 года все евреи, проживающие на территории Генерал‑губернаторства, обязаны нести трудовую повинность. С этой целью евреи будут принудительно объединяться в рабочие бригады.

Мусор никто не убирал, и вонь в городе становилась с каждым днем все сильнее. Посетив одну из своих подопечных семей на Простой улице в еврейском районе города, Ирена прошла два квартала до Сенной, где в квартире на третьем этаже жила со своими родителями и братом Адамом Ева Рехтман. У Ирены для подруги был подарок.

До войны Ирена немного завидовала красоте Евы, легкости ее характера и теплым, полным любовью взаимоотношения в семье. Но, несмотря на красоту, у Евы была, как говорили мастера по подделке документов, «неудачная внешность»… слишком семитские черты, явно восточный разрез глаз и слишком крупный нос. Было понятно, что за польку ей не сойти…

Ирена постучала. Дверь открыл Адам – худощавый молодой человек с пронзительными карими глазами, совершенно непохожий на сестру.

Он крепко пожал Ирене руку:

– Я Адам.

Ирене его улыбка показалась слишком уж кокетливой:

– А я Ирена Сенд…

– О да. Я о вас так много слышал. Но вы росточком поменьше будете, чем я ожидал. Если послушать Еву, так вы просто какой‑то великан.

– Адам! – Ева вошла в комнату и оттолкнула от Ирены брата.

Он ретировался в кухню, перекинулся там парой резких фраз с матерью, а потом с треском захлопнул за собой дверь.

– Адам очень расстраивает маму, – сказала Ева. – Я говорю ей, что он просто еще слишком молод, слишком горяч, да еще и мужчина. У него в голове сплошная путаница.

– Как у вас всех дела? – спросила Ирена.

– С нами все будет хорошо. Слава богу. Самое худшее уже позади. Я не думаю, что немцы продержатся здесь больше месяца. Англия и Франция уже вступили в войну, может, и Америка тоже. Нам, Ирена, просто необходимо верить, что все кончится хорошо.

Ирене хотелось схватить и хорошенько потрясти ее, чтобы она пришла в себя, но вместо этого она сказала:

– Надеяться надо на лучшее, но готовиться к худшему.

– Аминь! – сказала Ева.

Она помолчала и, словно говоря о каких‑нибудь пустяках, добавила:

– Несколько дней назад Адама схватили немцы.

Улыбка исчезла с ее лица.

– Это была просто облава, они брали всех подряд и отправляли на принудительные работы. Он целых десять часов разбирал кирпичи на развалинах. Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Наконец, прямо перед началом комендантского часа, он пришел домой, вымотанный, весь в кирпичной пыли. Он рассказал, что немцы заставили его плясать посреди улицы. Машины остановились, собралась толпа, и над ним потешались люди. Мне кажется, что больнее всего ему именно от унижения. Он и так всегда был очень вспыльчив. Я боюсь, что он наделает каких‑нибудь глупостей. Он сказал, что будет их убивать. И я по глазам вижу, что это не пустые слова.

– Надо бы ему быть поосторожнее, – сказала Ирена.

– Ничего, он к немцам постепенно привыкнет. Мы все к ним привыкнем.

Неужели это было все, на что можно было надеяться? Дело близилось к комендантскому часу. Ирена отдала Еве свой «подарок» – несколько тысяч злотых в почтовом конверте.

– Это для твоего начальника Адольфа Бермана…[50]из нашего варшавского бюджета соцобеспечения. Я уверена, что он им найдет хорошее применение.

В октябре вокруг главных улиц еврейского квартала появились первые изгороди из колючей проволоки. Весь еврейский квартал был объявлен «карантинной зоной». Буквально за ночь появились таблички: