Халед Хоссейни. коек, разделенных белыми пластиковыми зана- весками

коек, разделенных белыми пластиковыми зана-
весками. Кровать Сохраба самая последняя, ря-
дом с ней пост медсестер, две девушки в зеленом
делают записи и тихонько переговариваются
между собой. Пока мы с доктором ехали в лиф-
те, я боялся, что, завидев Сохраба, опять разры-
даюсь. Вот оно, бледное личико, его едва видно
из-за проводов и трубок. Но глаза мои сухи.
Странное оцепенение овладевает мной. Навер-
ное, водитель, успевший в последнюю секунду
отвернуть в сторону и чудом избежать лобового
столкновения, испытывает нечто подобное.

Сидя на стуле в ногах у Сохраба, я засыпаю.
Когда открываю глаза, небо в окне у поста медсе-
стер ясное, светло-голубое. Всходит солнце. Моя
тень падает на неподвижно лежащего мальчика.

— Вам бы поспать, — говорит мне сестра.

Не узнаю ее — наверное, из утренней смены.
Она отводит меня в соседнюю палату — пус-
тую — и вручает подушку и одеяло. Опускаюсь
на обитый искусственной кожей диван и сразу
же куда-то проваливаюсь.

Во сне я опять внизу, в комнатке возле входа в
отделение скорой помощи. Появляется доктор На-
ваз, снимает маску, его неожиданно белые руки тща-
тельно ухожены, волосы причесаны. Да это вовсе и
не доктор. Это мистер Эндрюс, любитель помидо-
ров из посольства. Набычившись, он щурит глаза.

Днем госпиталь — это путаница изломанных,
залитых искусственным светом коридоров, по
которым оживленно снуют люди. У этого лаби-

Бегущий за ветром

ринта больше нет от меня тайн, я знаю, напри-
мер, что кнопка четвертого этажа в лифте не
горит и что дверь мужского туалета на том же
этаже перекосило и, не надавив как следует
плечом, ее не откроешь. Ритм больничной жиз-
ни тоже мне знаком: суматоха перед концом ут-
ренней смены, суетня и толкотня на протяже-
нии всего дня, тишина и спокойствие ночью,
прерываемые лишь стремительным движением
сестер и врачей, если кого-то привезли на «ско-
рой». Днем я бодрствую у кровати Сохраба, а
по ночам брожу по коридорам, погруженный в
мысли о том, что сказать мальчику, когда он
очнется. Звук моих шагов разносится далеко.
Придумать мне так ничего и не удается, и я
возвращаюсь в палату интенсивной терапии с
пустой головой.

Когда по прошествии трех дней извлекали
дыхательную трубку и переводили мальчика в
другую палату, меня в госпитале как раз не было.
Измученный бессонницей, накануне вечером я
отправился в гостиницу в надежде хоть немного
поспать и всю ночь проворочался с боку на бок.
Утро застало меня в ванной комнате. Всю кровь,
конечно, смыли, отдраили стены, на пол постели-
ли новые коврики, но все равно на ванну я
старался не смотреть. А вот присесть на самый
краешек почему-то хотелось. Я представил себе,
как Сохраб пускает горячую воду, раздевается,
развинчивает бритвенный станок, снимает ме-
таллические накладки, достает лезвие, зажимает
между двумя пальцами, погружается в воду, ле-