Два друга

Как только Динка приехала к бабушке Тасе, у нее появилось два друга. Первый друг сам выбежал ей навстречу, лишь мама толкнула калитку. Разметая воробьев по двору, хлопая ушами, путаясь на поворотах в лапах, летела к ним навстречу самая смешная собака в мире. Она была тощая и длинноногая, а лаяла так звонко, что Динка зажала уши, а мама засмеялась:

– Юла, Юла…

Собака стала ластиться, упала на живот, поползла к дяде Саше, потом к Юрасю, перевернулась на спину, будто просила, чтобы ее погладили, и косила то на маму, то на Динку темным круглым глазом. Динка засмеялась и погладила Юлу по пузу. Юла тут же вскочила и лизнула Динку в щеку, в нос, в губы.

– Ну-ну, суматошная, отстань, – сказала, выходя на крылечко, бабушка Тася.

Юла была необычной собакой. Появилась она у бабушки Таси вот как.

Это было три года назад, бабушка Тася тогда еще постоянно жила в Легких горах, хотя зимой дорогу заносило и добраться до города иногда было просто невозможно. Был январь. Стояли крещенские морозы, да такие, каких давно в этих краях не было. Бабушка Тася утеплила стайку, где жили молодая козочка Беляша и десяток кур. Тяжело стало за водой ходить, хоть и колодец недалеко. Вода в колодце покрывается тонким стеклом льда. Ведро пробивает в стекле узкую лунку, вода набирается медленно, нехотя. Каждый раз, когда надо было идти за водой, бабушка Тася собиралась с духом. Хорошо, что расчистили дорогу, завтра обещал приехать Саша, наносит воды на неделю. Но сегодня-то как? Надо идти.

Скрипит, ворчит под ногой снег, будто слова выговаривает, воздух звенит льдинками, обжигает зубы при каждом вдохе. Белая шапка на крыше колодца. Варежки примерзают к ручке ведра. Стукнуло ведро об лед, что-то взвизгнуло, то ли ручка у ведра, то ли ворот у колодца, и бабушка Тася не могла понять, почему ведро так тяжело? А когда вытащила, ахнула. В воде, перемешанной с крошками льда, барахтался, пытаясь выбраться, щенок. Когти скользили по стенкам ведра, и щенок так посмотрел на бабушку Тасю темными круглыми глазами, что она сдернула с головы шаль, укутала его, мокрого, крупно дрожащего, посеменила домой, бросив у колодца и ведро, и коромысло.

Сначала бабушка Тася думала, что не выходить щенка.

– Девка, – констатировала она, подняв щенка за шкирку и внимательно осмотрев. – Иди-ка вот…

Она достала старую Сашину шапку-ушанку, уложила туда щенка, укрыла пуховым платком и устроила у жарко натопленной печи. Но щенок дрожал, не переставая, и все пытался из шапки выскочить.

– Лежи, лежи, вот юла, куда ты скочешь?

Но щенок все-таки выбрался из шапки, на полусогнутых, дрожащих лапах дошел до спасительницы и ткнулся ей в ноги.

– Что ты будешь, а… – проворчала бабушка Тася. Взяла низкую скамеечку, села у печи, закутала щенка в платок, положила на колени. Накрыла сверху своими горячими, сухими руками. Щенок дрожал и дрожал, и будто всхлипывал, и жаловался, но наконец уснул, пригревшись.

– Юла ты, Юла, – вздохнула бабушка Тася. Она смотрела на огонь, мерцавший в круглых дырках печной дверцы.

А наутро пришел к бабушке Тасе сосед, дед Телятьев. Коромысло принес да ведро.

– Ты чего это, Таисья Александровна, ведра по всей деревне разбросала? – И тут же ахнул: – Люська! Люська моя! Ты как здесь? Ты почему здесь? Я ж тебя по всей деревне…

– Но, но, Николай Витальевич, вы не очень-то руки протягивайте! – прикрикнула бабушка Тася, сгребая Юлу на руки. – Никакая она не ваша, а была бы ваша, так чего ж она в колодце делала?

– Где? – вытаращил глаза дед Телятьев. – Я ее неделю назад из городу привез… на вокзале подобрал, а вчера она у меня пропала, и как улизнула, ума не приложу…

– Ты поменьше-то болтай, – рассердилась бабушка Тася, – собака сама в колодец не прыгнет!

Дед Телятьев обиделся.

– Ты что же, Таисья Александровна, первый день меня знаешь? Или мы с тобой всю жизнь забор в забор не прожили? Иль не знаешь, какое я отношение к любой скотине имею?

Это была правда, дед Телятьев сильно зверей любил, и у него дома всегда кто-нибудь жил, “квартировал”, говорил он. То стриж с поломанным крылом, то ежик, которого он в реке в наводнение выловил, то кошки-собаки… Его даже прозвали в деревне Дедом Мазаем. Бабушка Тася все это прекрасно знала, но не смутилась.

– Как же, скажи, она в колодец попала? С неба, что ли?

Дед Телятьев ласково прищурился.

– С неба не с неба, Таисья Александровна, а мысль твоя верная… Я твое ведерочко когда сейчас прибирал, приметил: у колодца-то сугроб наметен, прямо до краю. Бежала, поди, моя Люська по сугробу да и свалилась, она больно резвая…

– Может, и так, – подумав, согласилась бабушка Тася. – А только все одно: никакая она теперь не твоя, и зовут ее уж целый день как по-другому. За ведро спасибо, а что случилось, то случилось, так что…

Дед Телятьев присел перед Юлой, погладил ее большой своей ладонью, сказал, улыбаясь в бороду:

– Эх, Люська, суровая у тебя хозяйка теперь будет. Лучше б ты дома сидела…

– Ладно вам шептаться-то, Николай Витальевич, пойдем чай пить. Замерз, поди, пока ведро тащил.

И они пошли пить чай. Юла осталась жить у бабушки Таси, но так как была умна не по-собачьи, то бегала есть и к деду Телятьеву. У него и миска для нее всегда стояла, и лежала конфетка в кармане, потому что Юла была сластеной.

– Ласковый теленок двух маток сосет, – усмехался дядя Саша, видя, как Юла, пообедав дома, бежала через дыру в заборе к Телятьеву. Характер у нее и правда был ласковый. Только пьяных она сильно не любила, заливалась злобным лаем и скалила белые клыки…

Все это рассказал Динке Юрась, пока они сидели на поленнице у сарая. Юла тоже была тут. То копала нору у морковной грядки (“Крот, что ли, завелся”, – сказал Юрась), то подбегала к ребятам, обнюхивала с ног до головы Динку и тыкалась в ладони (“Знакомится”, – усмехался Юрась). Необыкновенные были у Юлы глаза, темные, умные. Динка даже решила, что никакая она не собака, а заколдованная принцесса. Спросить у Юрася, конечно, постеснялась, но относиться к Юле стала по-особенному.

– Айда в лес? – предложил Юрась.

– А мама?

– А чего мама? Думаешь, не разрешит? – он тут же подскочил к окну. – Тетя Катя! Мы с Динкой в лес! – и, не дожидаясь ответа, пошел к калитке. Динка бросилась за ним, а Юла за Динкой.

– Долго не ходите! – крикнула им Катя вдогонку. – Подружились, – вздохнула она, садясь за стол.

Бабушка Тася промолчала. Саша хмыкнул.

– Ты когда в город? – спросил он Катю.

– Не знаю еще… Поживем немножко, пусть привыкнет… – она посмотрела на бабушку Тасю. – Мам, ну, что ты мне ничего не скажешь? Как тебе новая внучка?

Бабушка Тася плечами пожала, встала из-за стола, стала тарелки убирать. Катя тоскливыми глазами посмотрела на брата. Он ободряюще улыбнулся ей: ничего, мол, привыкнет, надо подождать.

– Чего говорить-то? – сказала тут бабушка Тася. – Дите и дите. Чужих детей, говорят, не бывает.

Катя шумно выдохнула, улыбнулась Саше. И он заметил, что глаза ее блестят и вот-вот сорвутся с ресниц слезы. Он сказал быстро и деловито:

– Я поговорил с Артемьевым, он возьмет тебя на работу, надо только тебе сходить к нему…

– Спасибо, Саш, я… давай во вторник?

– Ладно, я ему позвоню.

Много деревьев в лесу, и все разные.

– У нас здесь только сосны растут, никаких других не встретишь, – с гордостью сказал Юрась. – Ну, у ручья есть черемуха, да у Ямолги – ивы. Ну, шиповник встречается, только это же не дерево, так… А сосны, думаешь, простые? Не-ет, они корабельные называются, это потому, что из них мачты на кораблях раньше ставили. Смотри, какие они, – одна к одной!

Но для Динки у каждой сосны свое лицо. Юрась лез в горку, щелкая сухим стеблем по траве, а Динка замерла. Среди других высоких, стройных – ко-ра-бель-ных! – сосен стояла одна – особенная. Высокая? Да, выше всех! Огромная, ветки – мосты… Но даже не в этом дело. Ствол сосны сиял, охваченный солнцем. Динка будто видела под твердой корой золотые потоки смолы. Они лились реками, светились, и свет их освещал и сосну, и траву вокруг, и другие сосны, и Динку… Это было сильное дерево. ЖИВОЕ.

Динка поднесла ладошку к стволу. Даже на расстоянии она почувствовала, какая теплая у него кора. Тогда Динка погладила ствол и прижалась щекой.

– Ты где там? – крикнул Юрась. Динка испуганно вздрогнула и бросилась догонять. Она несколько раз обернулась, чтобы запомнить место, где растет ЕЕ сосна, потому что Динка сразу поняла, что захочет прийти сюда еще и еще.

И на следующий день, и потом водил Юрась Динку по лесу. Сосны вокруг стояли величавые, спокойные. Динка то и дело задирала голову и смотрела вверх, туда, где в синей-синей синеве шептались с ветром колючие сосновые лапы. А когда уставала, то садилась прямо на землю, прижималась к стволу спиной. Набирала в ладонь горсть земляники, опрокидывала в рот. Динка может весь день бродить по лесу и с Юрасем, и с мамой, и совсем одна. Она бы и бродила, если бы не боялась, что бабушка Тася ее потеряет. Хороший друг ее лес, с ним никогда не скучно.