Глава 71. – Слушайте, что я вам сейчас расскажу

– Слушайте, что я вам сейчас расскажу! Не поверите! – начала Ольга радостно, едва успев переступить порог. Она быстро разделась, уселась на скамью.

– Что же такое необычное случилось? – поинтересовался Павел Серафимович.

– Как вы уже слышали, – начала Ольга, покрыв плечи платком с головы, – вместо повешенного председателя колхоза назначили Щербака. Говорят, что временно, пока созовут колхозное собрание и выберут нового.

– Это мы уже слышали, – сказал отец.

– Утром все руководство уехало в район – то ли на совещание, или кто его знает, куда их черти понесли, – продолжила Ольга. – Я отпросилась и сегодня была дома. Вот вижу – люди куда‑то спешат. Я на улицу – бегут в колхоз с сумками, с мешочками, с узелками – кто с чем. Узнаю, что раздают зерно колхозникам. Кто, что и сколько – никто не знает. Я за Ивана и тоже туда! В кладовой стоят весы, и сам Кузьма Петрович раздает каждому члену колхоза по килограмму пшеницы и по полкило гречки. Если бы вы видели, что там творилось! Женщины руки пытались ему целовать! Оно же, конечно, дал понемногу, но это зерно может спасти чью‑то жизнь. Может, для кого‑то и гречка – спасение от верной гибели. Не так ли?

– И вы свое получили? – спросил отец.

– Да! И на Ивана дал, и на свекровь, хотя те уже не в состоянии были дойти. Я и вам принесла горсточку гречки.

– Зачем? – сказала Варя. – Мы же больше, чем ты, выменяли муки.

– Не вам, так детям кашка или супчик будет! – Ольга торжественно положила на стол узелок.

Варя подоила корову, остановилась возле коровника. На землю опускался зимний морозный вечер. Раньше она с этого места любила наблюдать за переменчивыми огоньками на взгорье. Там был хутор Надгоровка, где избушки выстроились в один ряд. Десять избушек, в которых по вечерам люди зажигали свет. Наступала темнота, и избушки исчезали из вида, а во тьме мигали лишь огоньки окон. В последнее время Варя заметила, что огоньков становится все меньше и меньше. Еще вчера тускло поблескивало лишь в одном окошке, а сегодня была сплошная темнота. Варя еще немножко подождала – огонек так и не засветился. Она уже собралась идти в хату и цедить молоко, когда услышала, как скрипнула калитка.

– Кто там? – спросила она, увидев человеческую фигуру.

– Варя, это я, Кузьма Петрович, – отозвался пришедший.

Варя поставила ведро, подошла ближе.

– Вы к отцу? – спросила. – Проходите, он дома.

– Нет, я к тебе.

– Ко мне? – удивилась Варя.

– Да. Что ты там высматривала? – спросил мужчина. – Подошел, увидел тебя, а ты так пристально куда‑то смотрела.

– Люблю наблюдать за огоньками в хатах Надгоровки, – ответила Варя. – А сегодня не дождалась ни одного.

– Их уже не будет, – задумчиво сказал Кузьма Петрович. – Никогда не будет. Угас свет в хатах, потому что некому светить. Сегодня умер последний житель хутора.

– Неужели никого не осталось?

– Ни одной живой души. Сам проверил все жилища. Ездовой вывез последнего умершего, а я закрыл все двери и ставни, повесил черный флаг на крайнем доме.

– Черный? Зачем?

– Черный флаг… Печаль, траур. Это значит, что в поселении уже никого не осталось. Вместе с людьми умрут их жилища, дворы и садики зарастут сорняками, хаты врастут в землю, развалятся и вскоре сравняются с землей. О бывшей жизни будут еще некоторое время напоминать яблони и вишни, но и те недолго просуществуют без людей, одичают, вымерзнут, погибнут, как и их хозяева.

Они помолчали – грусть охватила души, не оставив нужных слов.

– Может, зайдете в хату? – Варя первой нарушила молчание.

– Нет, я ненадолго, – сказал Кузьма Петрович. – Сегодня раздал людям немного зерна и гречки.

– Слышала. Но мы же не колхозники.

– Я принес вам немного зерна, – протянул ей сумки. – Там гречка и пшеница.

– Но… – Варя растерялась.

– Бери, пригодится. Я когда‑то дружил с твоим отцом.

– Я знаю.

– Если спросит обо мне, скажи, что я не забыл добро, которое он сделал для меня, – попросил Щербак.

– Так зайдите и сами скажете.

– Возьми еще это. – Мужчина взял Варину руку, положил на ладонь что‑то металлическое и теплое.

– Что это? – спросила она.

– Моя награда, – ответил Щербак, – серебряный Георгиевский крест.

– Зачем вы мне его даете? – спросила совершенно растерявшаяся Варя.

– О торгсине[24]слышала?

– Немножко, – призналась она.

– Там можно выменять за серебро что‑нибудь из еды.

– Нет, я не возьму! Это же ваша награда!

– Да. Я был на фронте фельдшером, спасал раненых.

– Тем более! – Варя протянула руку с наградой. – Заберите назад!

– Оставь. Все равно назад не возьму.

– Почему? – спросила она. – Почему вы нам помогаете?

– Ты очень похожа на свою мать, на Надю, – с какой‑то нежностью сказал мужчина.

– И отцовское что‑то есть.

– Надя… Она была такой красивой!

– Вы ее знали смолоду?

– Да. Нам с женой не повезло – нет детей. Когда смотрю на тебя, то представляю, что ты могла быть моей дочкой.

– Как это?

– Я был влюблен в твою мать, – признался мужчина, – а когда приехал, то узнал, что Павел ее уже сосватал. У меня хорошая жена, но я всю жизнь с теплом и нежностью вспоминал Надю. Ни разу даже не поцеловал ее, не узнал, какие на ощупь ее волосы. Жил рядом с хорошей женой, а в мыслях всегда была первая любовь. Не знаю, поймешь ли ты меня, как это жить рядом с одной, уважать ее, жалеть, а думать о другой?

Варя промолчала, лишь вздохнула.

– А будь я вместе с Надей, ты была бы моей дочкой, – сказал он с сожалением в голосе.

– Тогда я была бы другой, – улыбнулась Варя.

Она поблагодарила Кузьму Петровича.

– Так я пойду? – спросила она.

– Ни слова отцу о нашем разговоре, – попросил он. – И передай ему, что я прошу у него прощения.

– За что?

– За все! – ответил он и быстро исчез в темноте.