Функциональное объяснение

Спенсеру удалось создать теоретические принципы, позволившие психологии обратиться к функционализму. Объяснения чего- либо через его функцию стали преобладающими в Соединенных Штатах, где психология и социология впервые стали полноправными академическими дисциплинами. Но приверженность функциональному объяснению выходила за границы Северной Америки: достаточно вспомнить Дюркгейма в социологии, Бронислава Малиновского (Bronislaw Malinowski, 1884–1942) в антропологии или Альфреда Маршалла (Alfred Marshall, 1842–1924) в экономике. В дальнейшем ученые отказались от спекулятивных эволюционных реконструкций, распространенных во времена Спенсера, и взамен призвали к детальному изучению функций отдельных частей целого, непосредственно наблюдаемых в настоящем. Применительно к психологии это означало проведение лабораторных наблюдений над людьми и животными. Более того, функциональный анализ стал стандартной практикой в области менеджмента, оценки персонала и производства: в центре подобных работ стояло понятие эффективности, понимаемой как увеличение прибыли. В западных политических дискуссиях социальные проблемы стали рассматриваться с точки зрения успешной интеграции людей и общественных институтов. В этом контексте психологи стремились к изучению приспособительной деятельности людей, и редко когда задавались вопросом о том, объединены ли эти люди общими политическими целями, или каким должно быть общество, в котором они живут.

Но сначала нам следует понять причины, по которым американская психология конца XIX в. была столь привержена функциональным объяснениям. Особенно серьезно американцы отнеслись к эволюционным принципам преемственности и полезности. Ранее христианские философы понимали душу как особое начало, наделенное познающими, нравственными и духовными способностями, — тем, чего нет у предметов материального мира. Сведя содержание сознания к полученному из опыта и связав его с материальными процессами, Локк и его последователи подорвали эту позицию. В том же направлении двигались физиологи и медики. А для эволюционистов психика стала закономерным продуктом развития природы. Согласно их представлениям, для понимания психики необходимо определить ее место в истории природы — или, по выражению Спенсера, в «непрерывном приспособлении внутренних отношений к внешним» [148, с. 374]. В этих рассуждениях психические явления сопоставлялись с физическими как различные функции одной и той же сложной естественной системы, будь то организм животного или человека. Старую философскую проблему отношения психики и тела оказалось возможным переосмыслить с позиций эволюционной теории, представив ее как эмпирическую проблему взаимосвязей между уровнями различной сложности в естественных функциях — взаимосвязей не только актуальных, но и существовавших в прошлом. Сходное решение могло быть у проблемы соотношения природы и культуры: культура теперь рассматривалась как самая поздняя, наиболее сложная стадия естественной эволюции организованных целостностей, связанная с появлением человека. Благодаря функциональным объяснениям, основное внимание стало уделяться не субъективным отчетам о смысле происходящего, а функциям действий, которые могли наблюдаться объективно.

Однако в повседневной практике исследователи занимались не столько анализом всех этих теоретических возможностей, сколько конкретной эмпирической работой. Появились новые направления — сравнительная психология и психология развития, занимавшиеся исследованием животных, детей и процессов научения, а не анализом сознания и разума. В 1894 г. Болдуин, который основал (вместе с Джеймсом Кеттелом) журнал «Психологическое обозрение» (Psychological review) и возглавлял психологические лаборатории в Торонто, Принстоне и университете Джонса Хопкинса, отметил: «Новая функциональная концепция исходит из вопроса о том, каким образом психика действует как целое и адаптируется к окружающей среде… Психика рассматривается как продукт развития — и развития взрослого из ребенка, и эволюцион-

ного развития, в результате которого появилось сознательное существо — человек» [цит. по: 127, с. 168]. Функционалистскую психологию занимало то, что люди делают и как они ведут себя в окружающем мире.

Этот подход представлял безусловную ценность для психологов, стремившихся работать с животными, ведь животным едва ли можно задавать вопросы о том, что они думают. Во многих психологических текстах конца XIX в. — таких, как сочинения английских философов и психологов Джеймса Уорда (James Ward, 1843–1925) и Джорджа Стаута (George F.Stout, 1860–1944) — психология определялась как изучение сознания. Под этим понималось сознание взрослого образованного человека, что лишало всякого смысла исследование поведения животных, а также детей. Эволюционная же теория в целом и функциональный подход, в частности, способствовали появлению альтернативного взгляда на предмет психологии. Благодаря этому стало возможно заниматься психологией животных в том смысле, в каком этот термин вошел в обиход американских психологов, стремившихся превратить психологию в естественную науку. Любопытно, что Болдуин способствовал приглашению в университет Джонса Хопкинса бихе- виориста и зоопсихолога Уотсона, для которого психология сводилась к изучению различных поведенческих функций. Приверженность функциональным объяснениям была продиктована и практическими интересами. Указывая на адаптивный характер психики и поведения, психологи смогли убедить потенциальных спонсоров в своей способности решать социальные и человеческие проблемы. Именно это стало ключевым фактором, определившим масштабные успехи психологии в XX столетии, как будет показано в следующих главах.

Ведущая роль принадлежала здесь Уильяму Джеймсу (William James, 1842–1910) — уроженцу богатой бостонской семьи, старшему брату писателя Генри Джеймса. Вся интеллектуальная и эмоциональная жизнь Джеймса была связана со стремлением соединить истины физиологической науки с духовными идеалами в рамках целостного эволюционного мировоззрения. Получив — в том числе в Германии — исключительно широкое образование, включая медицинский диплом, с 1875 г. Джеймс стал преподавать психологию в Гарвардском университете. В качестве главного учебника он использовал «Основания психологии» Спенсера. Джеймс связал воедино психологический эксперимент — в том виде, в каком он практиковался в Германии, — с физиологией, медициной и функциональным объяснением, взятым из теории эволюции. Джеймс написал «Основания психологии» (The Principles of Psychology, 1890) — книгу, отличавшуюся красочностью стиля и живостью метафор, которую многие психологи до сих пор считают непревзойденной. Впоследствии Джеймс уделял основное вни-

мание философским темам; стремление давать функциональные объяснения с точки зрения эволюции привело его к теории знания, получившей известность как прагматизм. Опыт, которым можно руководствоваться в жизни, — даже опыт ненаучный — был для Джеймса формой истины. Поэтому он занимался изучением парапсихологических явлений (Джеймс даже сотрудничал с бостонским медиумом миссис Пайпер), а также написал книгу о психологии религии — «Многообразие религиозного опыта. Исследование человеческой природы» (The Varieties of Religious Experience. A Study in Human Nature, 1902).

В 1870-е гг. Джеймс принял участие в жарких дискуссиях о том, что эволюционный принцип преемственности дает для понимания соотношения психики и мозга. Уже в это время позиция Джеймса заключала в себе многое из его будущей философии. Если сознательная умственная деятельность есть результат эволюционного процесса, тогда, рассуждал Джеймс, у этой деятельности должна быть какая-то адаптивная функция — подобно функции оперения у птиц или любого другого органа у животных и растений. Неверно поэтому рассматривать сознание как эпифеномен — нечто вроде свистка на паровом котле, не имеющего никакого отношения к силе двигателя. Мысль эта отвечала присущей Джеймсу глубокой потребности в вере — вере в то, что его поступки и вся его жизнь имеют какой-то смысл. В этом он отличался от Гекели, в порыве увлечения сравнившего сознание с боем часов. «Душа, — писал он, — относится к телу точно так же, как бой часов к часовому механизму; сознание же откликается на звук боя, издаваемого часовым механизмом» [97, с. 242]. Джеймс же предположил, что сознание имеет какое-то значение, и одно время он пытался определить его как «сознательный интерес» — элемент целенаправленности нашего сознания, влияющий на поведение: «умственные интересы, гипотезы, постулаты — в той мере, в какой они составляют основу человеческих действий, которые, в свою очередь, изменяют мир, — помогают создать провозглашаемую ими истину. Иными словами, сознание — с самого зарождения и до его вершин — предполагает спонтанность и возможность выбора» [102, с. 67]. Это свойство сознания Джеймс описывает и как избирательное внимание: «Действие сознания — свойственное, похоже, только ему, — заключается в том, что сознание всегда выбирает из многообразия доступного опыта что-то одно, игнорируя все остальное» [100, с. 46].

Джеймс принимал всерьез человеческие цели и ценности и рассматривал их как реальную силу, воздействующую на окружающий мир; в известной мере он вернул в природу те цели и ценности, которые были изгнаны из нее механистической наукой. Хотя его попытки не увенчались полным успехом, они способствовали пониманию того, что наука не уничтожает веру в человека как в существо, наделенное сознанием. Для психологов, использовавших функциональное объяснение, сама наука с точки зрения эволюционного подхода является средством адаптации, позволяющим поставить совершающиеся во Вселенной процессы на службу человеку. И это стало не чем иным, как интеллектуальной разновидностью «американской мечты»: все возможно, все зависит от действий человека.

Джеймс был не единственным ученым, полагавшим, что человеческое сознание вносит в эволюционный процесс нечто новое. Ту же мысль ранее высказал Уоллес, а в 1890-е гг. — психологи Ллойд Морган (С. Lloyd Morgan, 1852–1936) в Англии и Болдуин в США. Широкую известность получила и работа философа Джона Дьюи (John Dewey, 1859–1952), также испытавшего большое влияние эволюционной теории. За этой работой, хотя она едва затрагивала конкретные проблемы психологических исследований, позднее признавали выдающиеся теоретические достоинства. Это статья «Понятие рефлекторной дуги в психологии» (The Reflex Arc Concept in Psychology, 1896), в которой Дьюи представил центральный элемент механистического анализа нервной системы — рефлекс — как процесс. Он доказывал, что структурные компоненты рефлекторной дуги — ощущение, переработка в центральной нервной системе, движение — не существуют отдельно друг от друга, и что для правильного понимания рефлекса необходим анализ его роли в процессе адаптации организма как целого. Дьюи также считал, что психологи не должны заниматься изучением элементов сознания отдельно от целостной активности организма, которой они принадлежат, — от действий, в которых они возникают, и от действий, к которым они приводят. Позднее, в 1920-е гг., оппоненты бихевиоризма критиковали с тех же позиций подход к поведению как сумме стимулов и реакций, определяемых односторонними каузальными связями, а не как целостному и непрерывному процессу.

Дьюи был хорошо знаком не только с британской теорией эволюции, но и с немецкой философией, для которой было характерно понимание разума как развивающегося в историческом процессе. Человек высоких социальных идеалов, Дьюи рассматривал собственные академические занятия как значимые для общества. Он считал, что в своем адаптивном развитии общество движется в сторону просвещенной демократии. Дьюи был самым влиятельным философом своего поколения, занимавшимся вопросами образования, в том числе и в качестве декана факультета философии, психологии и образования в только что созданном Чикагском университете. Впоследствии он более трех десятилетий работал в Колумбийском педагогическом колледже в Нью-Йорке. Через Джорджа Мида, разделявшего интерес Дьюи к немецкой философии, его идеи проникли в американскую социальную психологию и социальную теорию; кроме того, они способствовали возникновению философии прагматизма.

Подведем итог: между 1830 и 1900 гг. статус эволюционной теории изменился. Идея эволюции из гениального озарения отдельных радикальных ученых, всецело посвятивших себя естественной истории, превратилась в raison d’etre — руководящий принцип прогрессивного демократического общества. На одном уровне дискуссии обсуждались эмпирические доказательства происхождения видов путем модификации (превращения одного в другой), а на другом — понятия, которыми следует описывать сущность человеческой жизни. Эволюционное мировоззрение способствовало появлению научных объяснений, обращающихся к функциям того, что необходимо объяснить. Это дало политикам интеллектуальный базис для поисков лучших способов адаптации человечества к окружающему миру. Психологи и обществоведы верили не просто в эволюцию, но и в то, что их науки являются высшим ее достижением. В дополнение к истории идей мы обратимся теперь к процессу институционализации психологии, которая за пятьдесят лет, прошедших до 1914 г., превратилась в самостоятельную дисциплину, хотя так и не достигла идейного единства.