Я хочу тебя

Перевод Натальи Колесовой

Посвящается Джин. Эту историю мне рассказала твоя улыбка.

Бабушке Элизе и тёте Марии, которые так
хорошо и с такой любовью готовили. И которые в тот день пришли ко мне…

1.

"Я хочу умереть". Вот что я думал,
когда уезжал. Когда садился в самолет почти два года назад. Я совсем хотел покончить. Да, так лучше всего: простая
авиакатастрофа. Чтобы не было виновных, чтобы мне не было стыдно, чтобы никто не пытался докопаться до истинной
причины…. Я помню, самолет трясло в течение всего полета. Бушевала буря, и все сидели напряженные и перепуганные. И
только я один улыбался. Когда тебе плохо, и все выглядит в черном цвете, когда у тебя нет будущего, когда тебе нечего
терять, когда… каждый миг давит на тебя. Всем своим весом. Невыносимо. И дыхание твое прерывисто. И ты хочешь во что бы
то ни стало избавиться от этой тяжести. Любым способом. Самым простым, самым трусливым, не откладывая снова на завтра
эту мысль: ее нет. Ее больше нет.И тогда тебе тоже не хочется больше быть. Исчезнуть. Пуфф! Без всяких проблем, никому
не доставляя хлопот. Так, чтобы никто не спросил взволнованным голосом: "Да, а ты разве не знал? Да, именно он...Знаешь,
что с ним случилось!". И вот этот тип будет рассказывать, как ты погиб, добавляя все новые и новые подробности, он
придумает еще что-нибудь невероятное, как будто бы он знал тебя всю жизнь, как будто он один понимал твои истинные
проблемы. Как странно... Когда ты и сам-то не успел их понять. И ты ничего уже не сможешь сделать: эту историю будут
передавать из уст в уста. Тоска зеленая. Память о тебе попадет в руки какого-нибудь засранца, а ты ничего не сможешь
сделать. Ну так вот, в тот день у меня было неодолимое желание встретиться с кем-нибудь из этих клёвых волшебников.
Которые накрывают плащом голубя, только что появившегося перед вашим взглядом, и вдруг пах! Его уже нет. Нет его и все
тут. И ты, довольный, уходишь с этого спектакля. Может, тебе приходилось видеть балерин, немного толще, чем надо, ты
сидел на таком старинном кресле, довольно жестком, -в зале, кое-как переделанном из какого-то подвала. Да, и там еще
пахнет плесенью и сыростью. Но одно лишь точно: кудаделся тот голубь - никто об этом так и не узнает. Да нет, все не
так. Мы не можем исчезнуть вот так запросто. Прошло немного времени. Два года. А теперь я прихлебываю пиво. И,
вспоминая, как я хотел стать таким голубем, улыбаюсь и мне немного стыдно.

"Хотите еще?"

Стюард улыбается мне,
придерживая свою тележку с напитками.

"Нет, спасибо".

Я смотрю в иллюминатор. Вокруг проплывают окрашенные в розовый
цвет облака. Рыхлые, мягкие, конца им нет. Где-то вдали восходит солнце. Оно еще не совсем проснулось. Не могу поверить.
Я возвращаюсь. Сидя на номере 27. Это мое место в самолете. Правый ряд сразу за крыльями, центральный проход. Итак, я
возвращаюсь. Красивая стюардесса тоже улыбается мне, проходя мимо. Слишком близко. Она как у"Нирваны": "If she comes
down now, oh, she looks so good...".Легкий запах духов, униформа сидит безупречно, довольно прозрачная блузка, сквозь
которую виднеется кружевной бюстгальтер. Она ходит взад-вперед по самолету, улыбаясь, и нет у нее никаких проблем и
переживаний. "If she comes down now..."

"Ева - прекрасное имя".

"Спасибо".

"Вы искушаете меня, как та, библейская
Ева…"

Некоторое время она пристально смотрит на меня. Я ее успокаиваю.

"Но это не запретный плод. Можете дать мне еще
пива?"

"Но это уже третье…"

"Конечно, если так пойдет…. Я пью, чтобы забыть Вас".

Она улыбается. Кажется, я ее
развеселил.

"А Вы всегда считаете, кто сколько выпил, или это я Вас так впечатлил?"

"Это как Вам больше нравится.
Знаете, пиво попросили Вы один".

Перед тем, как уйти, она снова улыбается. Удаляется слегка танцующей походкой. Я
немного высовываюсь в проход. Идеальные ноги, темные эластичные утягивающие колготки, строгие туфли, как у них положено.
Светлые, слегка мелированные волосы сплетены в косички и собраны в хвост, падающий на спину. Она останавливается. Я
вижу, как она разговаривает с господином, сидящим впереди, в том же ряду, что и я. Она выслушивает его просьбы, молча
кивая. Потом, засмеявшись, успокаивает его. Прежде чем уйти, в последний раз оборачивается ко мне. Смотрит на меня.
Зеленые глаза. Слегка обведенные карандашом. На верхних веках темные тени, глаза смотрят с интересом. Я раскрываю
объятия. На этот раз улыбаюсь я. Господин еще что-то говорит. Она профессиональным тоном отвечает и удаляется.

"Очень
симпатичная стюардесса".

Моя соседка сбивает меня с мысли. Она смотрит на меня внимательно и улыбается, хитро глядя
из-за очков с толстыми стеклами. Ей лет пятьдесят, выглядит для своих лет неплохо, чего не скажешь о ее сережках,
слишком громоздких; впрочем, и синих теней на веках тоже многовато.

"Да, она просто кнелька".

"Что?"

"Кнелька. У нас
в Риме так называют таких как она. На самом деле, у нас говорится похлеще, но сейчас не тот случай".

"Кнелька… - она
качает головой, - никогда не слышала".

"Ну как же, кнелька…. Иногда еще говорят - смачная кнелька. Симпатичное
выражение, взятое из кулинарии. Вы же слышали об итальянских кнелях?"

"Ну конечно. Не только слышала, но и ела их сто
раз".

Она смеется от удовольствия.

"И они Вам нравятся?"

"До умопомрачения".

"Ну вот видите. Когда Вы говорите про
девушку, что она кнелька, это значит, что она вкусная, как те, что Вы ели".

"Да, но это смешно - представлять ее
кнелей. Знаете, это как-то…как бы сказать… несуразно!"

"Да нет же! Вы просто должны представить себе такие кнели, с
горячим соусом, с начинкой, тающей во рту, они так прилипают к нёбу, что потом их надо отцеплять языком".

"Ну, в общем,
я поняла. Вы большой любитель кнелей".

"Ну, в общем, да".

"И часто Вы их едите?"

"В Риме - очень часто. В Нью-Йорке я
никогда не ел итальянскую пищу, сам не знаю почему, из принципа может быть".

"Странно, а говорят, там полно
превосходных итальянских ресторанов. Вот, смотрите, она идет назад, эта кнелька".

С довольным смехом дама показывает на
возвращающуюся стюардессу. Та улыбается, в руке у нее бокал пива. Она настолько хороша собой, что кажется, сошла с
рекламного буклета.

"А Вы ей скажите, что она - кнелька: увидите, как ей будет приятно".

"Нет, Вы просто смеетесь надо
мной".

"Да нет же. Уверяю Вас: это комплимент".

"Так значит, ей так можно сказать?"

"Конечно, скажите".

Стюардесса
подходит, протягивает мне подносик, в центре которого - бокал на бумажном кружке.

"Вот Ваше пиво. Больше не просите, мы
скоро идем на снижение".

"Я и не собирался больше просить. Кажется, я начинаю Вас забывать. Хотя это не так уж и
просто".

"Правда?... ну спасибо".

Я пробую пиво.

"Отличное пиво, спасибо, то, что надо: холодное как я люблю. Да еще
поданное Вами - совсем как пиво с рекламы".

"Простите за любопытство: а что Вы забудете во мне в первую
очередь?"

"Может быть, как Вы были одеты…."

"Вам не нравится наша униформа?"

"Нравится. Просто я буду представлять ее
по-другому…"

Она смотрит на меня в недоумении, но я не даю ей возможности ответить.

"Вы надолго в Рим?"

"На несколько
дней… Сентябрь в Риме -это супер. Я хочу походить по магазинам. Может быть, найду что-нибудь, в чем меня не
забудут".

"О, я уверен. Вы найдете себе прекрасную одежду. Потому что Вы… как это сказать… как это говорится?"

Я
поворачиваюсь к даме, сидящей рядом со мной.

"Помогите же мне".

Дама, кажется, немного робеет, но выпаливает:
"Вы…кнелька!"

Стюардесса смотрит на нее в замешательстве, переводит взгляд на меня. Брови ее ползут вверх, и вдруг она
начинает хохотать. Уже неплохо. Дело пошло. Я тоже смеюсь.

"Отлично сказано, именно это я и имел в виду!"

Стюардесса
по имени Ева удаляется по проходу, качая головой.

"Просим вас пристегнуть ремни".

Ее хвост, затянутый на затылке,
покачивается так же обворожительно, как и все остальное. Прямо как крылышки бабочки. Бабочки, которую хочется поймать.
Была такая песня, от которой я сходил с ума в Штатах, такая английская песня, популярная пару лет назад...

"I'm gonna
keep catching that butterfly..." это "TheVerve". Пытаюсь вспомнить, как там дальше. Забыл. Чей-то голос выводит меня из
задумчивости. Дама с чем-то возится. И довольно громко.

"Уф, вечно не могу найти ремень в этих самолетах".

Я помогаю
соседке, которая навалилась на меня всем телом.

"Вот он, синьора, он тут внизу".

"Спасибо. Никогда не могла понять,
зачем он нужен. Ведь он не пристегивает нас крепко-накрепко".

"Да уж, это точно".

"В общем, если нас дёрнет, это
совсем не как в машине".

"Нет, совсем не так, как в машине, нет…. Вы боитесь?"

"До смерти". Она смотрит на меня, и,
кажется, раскаивается, что сказала именно эти слова.

"Ну, синьора, от судьбы не уйдешь".

"Что Вы имеете в виду?"

"То,
что сказал".

"А что Вы сказали?"

"Вы прекрасно поняли".

"Да, но я надеялась, что не так поняла. Я до ужаса боюсь
самолетов".

"По Вам не похоже". Она очень нервничает, пытается улыбнуться пересохшими губами. Я отхлебываю пиво, и мне
хочется повеселиться.

"А Вы знаете, что в основном авиакатастрофы случаются или при взлете, или..."

"Или когда?"

"Или
при посадке. То есть это скоро".

"Что Вы такое говорите?"

"Правду, синьора. Нужно всегда говорить правду".

Делаю еще
глоток пива и краем глаза вижу, что она смотрит на меня в упор.

"Прошу Вас, скажите же что-нибудь".

"И что Вы хотите,
чтобы я Вам сказал, синьора?"

"Отвлеките меня, чтобы я не думала о том, что могло бы…"

Она сильно сжимает мне
руку.

"Мне больно".

" Простите". Слегка разжимает руку, но не убирает ее. Я начинаю что-то рассказывать. Истории из
моей жизни, не связанные между собой, - все, что приходит на ум.

"Так Вы хотели узнать, почему я уехал?" Дама
кивает.

Она слова не может вымолвить. "Ну, знаете, это длинная история…" Она кивает еще решительнее, ей хочется
слушать, все равно что, лишь бы немного отвлечься. Мне кажется, я разговариваю с другом, со своим другом... "Ну так вот,
его звали Полло. Странное имя, не правда ли?" Дама не уверена, должна ли она согласиться или нет, чтобы я продолжал
говорить.

"Ну так вот. Этого друга я потерял два года назад. Он был все время со своей девушкой, Паллиной. Она очень
умная, с живыми, всегда веселыми глазами. Ужасно умная, за словом в карман не полезет, язва такая". Соседка слушает
молча, в глазах - любопытство, почти восхищение от моих слов. Как странно… Иногда с незнакомыми людьми проще, можно
легко рассказать им о себе все как есть. Может быть, потому что тебе неинтересно, что они о тебе подумают?

"А я был с
Баби, лучшей подругой Паллины".

"Баби". И я ей рассказываю все… Как я с ней познакомился, как начал смеяться, как
влюбился, как скучал по ней... Красоту любви можно увидеть, только потеряв ее. Может быть, так получается, когда
начинаешь анализировать. Я часто задавался таким вопросом. Но в таких делах разве можно до конца оставаться искренним?
Надо будет спросить об этом кого-нибудь, кто через это прошел. Когда я говорю, я думаю. То и дело останавливаюсь. Дама
чрезвычайно заинтересована: мой рассказ полностью поглотил ее внимание, она уже успокоилась и даже отпустила мою руку.
Забыла об авиакатастрофе. Теперь, как ей кажется, она вникает в мою.

"А с этой Баби, Вы потом когда-нибудь еще
разговаривали?"

"Нет. Изредка я разговаривал с братом. Реже - с отцом. Но не часто: звонки из Нью-Йорка стоят кучу
денег".

"Вы чувствовали себя одиноким?"

Отвечаю ей что-то неопределенное. Трудно сказать. Я чувствовал себя менее
одиноким, чем в Риме. Потом, естественно, упоминаю о маме. Я рассказываю о ней и мне почти приятно видеть, что эта
история оскорбляет жизненные принципы женщины. Моя мать предала отца, я застукал ее с мужиком, жившим напротив. Она не
хочет в это верить. После этой новости она полностью оправилась. Самолет? Она даже забыла, что летит на самолете. Она
задает мне кучу вопросов… Я иногда даже не поспеваю за ней. Как это людям настолько нравится копаться в чужих делах?
Вникать в пикантные подробности, в разные неприличные детали, в не всегда понятные поступки, получать удовольствие от
чужих грехов. Может быть, потому что если ты только слушаешь, грязь на тебя не попадает. Кажется, дама наслаждается
моими рассказами и переживает. Трудно понять, искренне ли. Но мне это и не важно. Я спокойно все ей рассказываю. Как я
расправился с любовником матери, как я молчал дома и ничего не рассказал ни отцу, ни брату. Потом о суде. Как моя мать
сидела напротив меня. И ничего не сказала. Так и не хватило ей мужества признаться в том, что она сделала. Она не
созналась в своем предательстве, а ведь это оправдало бы мое насилие. И я сидел там спокойно, и мне было почти весело,
когда судья обвинил меня в столь естественном поступке: убийстве подонка, осквернившего лоно женщины, которая произвела
меня на свет. Дама уставилась на меня, раскрыв рот. "Синьора, знаете ли, это можно выразить массой других способов... Но
одно дело - когда это шутка, как, например, когда Бениньи напрыгивал сзади на Карру. А здесь речь о моей матери".
Разницу синьора понимает. Неожиданно она снова становится серьезной. Наступает молчание. Тогда я пытаюсь снизить
драматичность.

"Как сказал бы Полло, от"Beautiful" меня понос пробирает!"

Вместо того, чтобы возмутиться, она
смеется, отныне мы единомышленники. "А дальше что?" - спрашивает она в нетерпении услышать продолжение сериала. И тогда
я спокойно, без эмоций, продолжаю свой рассказ. Я объясняю ей, почему я хотел уехать в Америку, я хотел спрятаться там
на курсах графики…. "И поскольку даже в большом городе можно случайно встретиться, лучше совсем оттуда уехать. Начать
новую жизнь, встретить новых людей, и, главное, никаких воспоминаний. Первый год был мучительный - как трудно было
говорить по-английски, хорошо, если случайно встречался итальянец, который мог помочь. Все очень интересно, жизнь,
наполненная красками, музыкой, звуками, движением, праздниками, событиями. Все вокруг шумит не затихая. Ни в одном
разговоре не звучало ее имя, ничто о ней не напоминало, даже ни намека. Баби. Бессмысленные дни, когда сердце отдыхает,
и душа, и мозги тоже. Баби. Совершенно никакой возможности вернуться к прошлому, оказаться под ее окнами, встретить
случайно на улице. Баби. В Нью-Йорке - ни малейшей опасности... В Нью-Йорке не звучит Баттисти: "И если вдруг я вспомню
о тебе, просто подумаю, что тебя нет, и незачем страдать, потому что знаю, я знаю точно: ты не вернешься". И не нужны
лицемерные уловки, чтобы не оказаться в местах, где она тоже бывает. Баби. Дама улыбается.

"Я тоже знаю эту песню". И
она напевает что-то невразумительное.

"Да-да, именно эта". Я пытаюсь прервать этот концерт самодеятельности.

Меня
спасает самолет. Тр-р-р. Сухой, металлический звук. Резкий рывок и самолет слегка трясется.

"О Боже, что это?" Синьора
наваливается на мою правую, единственную свободную руку.

"Это шасси, не волнуйтесь".

"Да как же не волноваться! Это от
них столько шума? Такое впечатление, что они отвалились".

Невдалеке стюардесса и другие члены экипажа садятся на
свободные места и на какие-то странные боковые сидения рядом с выходом. Я ищу глазами Еву, нахожу ее, но она больше не
смотрит в мою сторону. Синьора пытается отвлечься самостоятельно. Ей это удается. Она отпускает мою руку в обмен на
последний вопрос.

"Почему у вас все закончилось?"

"Потому что Баби нашла другого".

"Да как же так? Она же была Ваша
девушка? После всего, что вы мне рассказали?"

Она почти получает удовольствие, вставляя мне в рану палец. Приземление
отошло на задний план. Она забрасывает меня вопросами до последнего момента, и даже в пылу перешла на "ты". И зашла еще
дальше. С тех пор, как вы расстались, ты занимался любовью с какой-нибудь другой женщиной? И новая пикирующая
бомбардировка: Вы бы смогли начать сначала? Я пережидаю ее перекрестный огонь. А простить ты мог бы? Ты об этом говорил
с кем-нибудь? То ли от пива, то ли от ее настойчивых вопросов, у меня закружилась голова. А может, она заболела от
любви, которую никак не забыть. Я уже ничего не понимаю. Слышу только барабанную дробь мотора и характерный звук турбины
перед заходом на посадку. А-а! у меня идея, я знаю, как спастись от этого допроса...

"Смотрите, огни посадочной полосы.
Мы, похоже, не успеем приземлиться", - говорю я ей со смехом, снова чувствуя себя хозяином положения.

"О Боже, правда,
вот они…". Она в ужасе прилипла к иллюминатору: смотрит на самолет и крылья, они почти касаются земли и неуверенно
дрожат. Легким движением старой пантеры она хватает на лету мою правую руку. Снова смотрит в иллюминатор. В следующий
миг она вжимается затылком в подголовник и изо всех сил упирается ступнями в пол, будто хочет сама затормозить ногами.
Мне в руку вонзаются ее ногти. Мягкий рывок, самолет касается земли. Турбины сразу же начинают вращаться в
противоположном направлении, эта громадная стальная масса дрожит всеми своими креслами, кресло моей соседки - не
исключение. Та держится до конца. Вцепившись в мою руку, она дрожит, крепко зажмурившись.

Командир корабля объявляет,
что мы приземлились в римском аэропорту Фьюмичино.

"Температура за бортом…."

С задних рядов сделали скромную попытку
поаплодировать, но сразу затихли: этот обычай поСтэпенно забывается.

"Ну вот, все нормально прошло".

Синьора
облегченно вздыхает: "Слава Богу!"

"Может быть, еще увидимся".

"Да, мне было очень приятно поговорить с тобой. А все,
что ты мне рассказывал - это правда?"

"Это такая же правда, как и то, что Вы мне чуть не раздавили руку". Я показываю
ей правую руку и следы от ногтей.

"Ой, простите меня".

"Да ничего".

"Покажите-ка".

"Да нет, серьезно, ничего
страшного".

У кого-то начинают звонить мобильники. Пассажиры улыбаются и принимают умиротворенный вид, как это обычно
бывает после посадки. Почти все открывают верхние полки и вынимают пакеты с подарками из Америки, более или менее
бесполезными вещами; потом выстраиваются в проходе, надеясь выйти побыстрее. После стольких часов неподвижности, когда
сидя в своих креслах, ничего не остается, как подводить итоги прожитых лет, можно снова вернуться к суетливой жизни,
когда некогда думать, когда принимаются неправильные решения, вернуться к последнему рывку перед финишем.

"До
свидания". "Спасибо, удачного дня". Более или менее симпатичные стюардессы выстроились у выхода из самолета. Ева, с
безупречным видом и профессиональной улыбкой, прощается со всеми.

"Спасибо за пиво".

"Это моя работа". Она улыбается
мне более естественной улыбкой. А может, мне так кажется.

"Если у тебя будут проблемы…" - я протягиваю ей
карточку.

Она смотрит на нее в нерешительности: там мой римский телефон.

"Это был мой экзамен на курсах по
графике".

"Хорошо сдал?"

"Все остались очень довольны. Им показалась гениальной моя идея поделить ее на две части:
белую и голубую".

"Очень мило".

Она кладет карточку себе в карман. Я не решился сказать ей, что я из Лация. Начал
спускаться по лестнице.

Мягкий сентябрьский ветерок. Солнце восходит, всего лишь половина девятого. Идеальное время для
прибытия. Приятно снова двигаться после восьмичасового перелета. Садимся в автобус. Оглядываю своих
попутчиков.

Несколько китайцев, толстый американец, молодой парень, который непрерывно слушает свой Samsung YP-T7x в
512 MБ, я много таких видел в Нью-Йорке. Две подруги возвращаются из отпуска: они не разговаривают друг с другом,
наверное, устали от долгого совместного путешествия. Влюбленная парочка. Они смеются, все время переговариваются о
чем-то, шутят. Я завидую им, или, лучше сказать, мне нравится смотреть на них. Ко мне подходит моя соседка, пухленькая
дамочка, которая теперь знает все о моей жизни. Смотрит на меня с улыбкой, будто говорит: "Ну вот, все прошло хорошо, не
так ли?" Я киваю. Немного раскаиваюсь, что столько ей рассказал. Потом успокаиваюсь: ведь я ее больше никогда не увижу.
Проверяю паспорта. Несколько овчарок на поводке нервно прохаживаются взад-вперед в поисках кокаина или травки. Собаки с
добрыми глазами недовольно осматривают нас всех по очереди, они готовы на многое, лишь бы их оставили на обучении.
Полицейский рассеянно открывает мой паспорт. Потом передумывает, возвращается на пропущенную страницу, снова внимательно
ее просматривает. Сердце мое начинает стучать быстрее. Все в порядке. Я ему не интересен. Меня это развеселило, я
забираю паспорт и кладу его в карман. Забираю свой багаж. Я свободен, выхожу, я снова в Риме. Я был в Нью-Йорке два
года, а такое впечатление, что я уехал вчера. Быстро иду к выходу. Натыкаюсь на людей, тянущих чемоданы; какой-то тип,
запыхавшись, бежит на посадку, наверное, опаздывает на рейс. По ту сторону ограждения чьи-то родители ждут детей, а те
еще не прилетели. Красивые девушки, с остатками летнего загара, ждут своих любимых или тех, кто ими когда-то был.
Скрестив руки на груди, прогуливаясь или стоя на месте, с взволнованным или спокойным взглядом, так или иначе, они ждут.
"Такси, вам нужно такси?" "Левый" таксист бежит прямо на меня, притворяясь честным. "Я с вас недорого возьму". Я не
отвечаю. Он понимает, что со мной дело не выгорит и отстает. Осматриваюсь. Красивая, элегантная женщина в светлом
костюме и с легкими золотыми украшениями на шее, спокойно наблюдает за моим передвижением. Красивая. Улыбаюсь ей. Она
кивает, и в этом незначительном кивке скрыто все. Изменить?, я бы не прочь, но не могу, вот бы стать свободной! Потом
отводит взгляд: она передумала. Я продолжаю оглядываться по сторонам. Все как обычно. Какой дурак. Конечно же. Чего я
ожидал? Я ищу кого-то? И вот для этого ты вернулся? Значит, ты так ничего и не понял, ты еще ничего не понял. Мне
смешно, какой же я кретин.

"Он должен бы уже прилететь…"

Спрятавшись за колонной, она не произносит ни слова, но
сердце стучит, она говорит сама с собой. Может быть, чтобы заглушить стук сердца, которое готово вырваться из груди.
Потом набирается мужества. Делает глубокий вдох и медленно выглядывает из-за колонны. "Вот он. Я знала, я так и
знала!"

Она чуть не выпрыгивает из укрытия.

" Я просто не верю... Стэп. Я знала, я знала, была уверена, что он
сегодня возвращается. Поверить не могу. Мамочка, как же он похудел. Но все же улыбается. Да, кажется, он в форме. Может
быть, даже счастлив?

Может быть, ему там даже было классно. Да что же это я такая дура? Я что, ревную? Да какое я имею
право? Никто… ну и что?

Мама дорогая, что же я делаю? Серьезно, я больна, просто больна. То есть, я счастлива. Он
вернулся. Поверить не могу. О Боже, он смотрит на меня!"

Она снова скользит за колонну. Вздыхает. Сильно зажмуривает
глаза. Головой прислоняется к холодному белому мрамору, руки прижаты к колонне. Замерла. Глубокий вздох. Уффффф.
Выдох…Фьюююююю. Вдох…. Она открывает глаза. Мимо проходит турист, смотрит на нее в недоумении. Она ему улыбается, как бы
давая понять, что с ней все в порядке. Но это неправда. Это очевидно.

"Вот черт, он меня видел, я чувствую это. О Боже,
Стэп меня заметил, я знаю".

Она снова высовывается из-за колонны. Стэп проходит мимо, как ни в чем не бывало.

"Да нет
же, ну и дура. Да если бы даже и заметил…"

Ну вот и я. Я вернулся. Это Рим. Точнее, Фьюмичино. Иду к выходу. Прохожу
через стеклянные двери и выхожу на улицу. Вереница такси. Но именно в эту минуту у меня появляется странное чувство. Мне
кажется, что кто-то наблюдает за мной. Резко останавливаюсь. Да нет, все в порядке. Хуже нет, когда ждешь чего-то
особенного...

А ничего не происходит.

2.

Восход окрасил в оранжевый цвет немногочисленные облака, разбросанные по небу. Уже побледневшая луна прячется за
верхние ветки, покрытые листвой. Вдали слышны довольно нервозные звуки трассы. Из какого-то окна слышна музыка,
медленная и приятная на слух, теперь фортепьяно звучит заметно лучше. Все тот же парень, только старше, снова готовится
к экзаменам по специальности. Немного ниже при свете луны белеют линии теннисного корта, а бассейн со спущенной водой
грустно ожидает следующего лета. И так - каждый год. Как обычно, зануда-служащий слил воду слишком рано. На втором этаже
многоквартирного дома, среди ухоженных растений и поднятых деревянных жалюзи слышен смех девушки.

"Даниэла, ты повесишь
когда-нибудь трубку? У вас же есть мобильники, отец кладёт вам деньги чуть ли не каждый день! Что вы виснете на
домашнем?"

"Да ты же знаешь, мам, здесь не берет! Связь только в гостиной, а там вы вечно сидите и слушаете!"

"Мы
вообще-то живём в этом доме!"

"Ладно, мама. Я с Джули говорю. Сейчас доскажу кое-что и повешу".

"Да вы же весь день в
школе виделись. Что там такого случилось за это время? А? Что тебе такого срочного надо ей рассказать?"

Даниэла рукой
закрывает трубку.

"Слушай, даже если это самая большая глупость, я бы сама хотела решать, говорить мне ее кому-то или
нет, ясно?"

Даниэла поворачивается спиной к Раффаэле, думая, что так будет понятнее, что правда на ее стороне. Мать
пожимает плечами и отходит. Даниэла краешком глаза видит, что осталась одна.

"Джули, слышала? Мне надо вешать
трубку",

"Ну так на чем мы остановились?"

"Что там и встретимся".

"Да я не про это!"

"Слушай, я все решила". Даниэла
в волнении оглядывается. "Сейчас не самый подходящий момент говорить об этом, когда все торчат дома!"

"Но Дани, это
слишком важно! Нельзя же решать это так… на ходу!"

"Слушай, давай поговорим прямо на вечеринке!"

"Ну ладно, как
хочешь. Тогда встречаемся через сорок пять минут. Успеешь?"

"Нет, давай хоть через час пятнадцать!"

"О'кей,
пока".

Дани вешает трубку.Какая же Джули бывает невыносимая. Она что, не понимает, что ей нужно на полчаса больше? Я
должна классно выглядеть, просто супер. В жизни не так уж часто случаются такие вечера, и к нему надо подготовиться. Она
смеется про себя: даже наоборот, такого не случается никогда. Обычно "это" происходит, когда ты этого меньше всего
ждёшь. Она идет в свою комнату и впервые не знает, какое белье надеть. Она чувствует себя необычно, до странности
неуверенной в себе. Потом успокаивается. Это естественно - так себя чувствовать: никто не знает, как все будет, когда
впервые занимаешься любовью. Она глубоко вздыхает. Правда.

Единственное, в чем я уверена: это случится сегодня вечером,
и с ним. Именно в эту минуту ей навстречу по коридору идет Раффаэла.

"Даниэла, можно узнать, о чем это ты думаешь
сейчас?"

"Да ни о чем, мама… о всякой ерунде".

"Значит, если это ерунда, думай о чем-нибудь поважнее!"

В какой-то миг
Даниэла хотела было рассказать ей обо всём. О своём важном, и, главное, бесповоротном решении. Потом передумала. Она
понимает, что тут ей придёт конец.

"Конечно, мама, ты права".

Не стоит с ней спорить. Они улыбаются друг другу. Затем
Раффаэлла смотрит на часы в столовой.

"Ну что ты скажешь? Просила ведь отца приехать до нашего отъезда к Пентести, а
они живут в Ольджата. Ни разу в жизни не доставит мне удовольствия…."

3.

"Стефано!" Прямо передо мной, посередине
улицы, стоит мой брат. Я улыбаюсь. "Привет, Па". Мне очень приятно снова его видеть. Я просто в восторге, но мне удается
этого не показать.

"Ну как ты? Представить себе не можешь, сколько я думал о тебе".

Он крепко меня обнимает. Изо всех
сил сжимает в объятиях. Мне это приятно. На минуту вспоминаю последнее Рождество, которое мы провели вместе. Перед моим
отъездом. И ту пасту, что он приготовил и думал, она мне не понравилась…

"Ну как ты, развлекся в Америке?"

Он берет у
меня сумку. Естественно, ту, что полегче.

"Да, там было классно, в далёкой Америке. Кстати, а почему в далекой?"

"Ну,
так принято говорить".

Мой брат знает, как принято говорить. Конечно, времена изменились. Он смотрит на меня счастливым
взглядом и улыбается. Он искренне рад. Он по-настоящему любит меня. Хотя мы с ним совершенно разные.Он напоминает мне
Джонни Стеккино.

"Слушай, что ты смеёшься?"

"Да так просто".Я смотрю на него внимательнее. Подтянутый такой, в новой
свежей рубашке, лёгкие тёмно-коричневые брюки с отворотом внизу, пиджак в клеточку и наконец...

"Эй, Паоло, а где твой
галстук?"

"Да я летом его не ношу. А что, так плохо?"

Не дожидаясь ответа, он делает жест рукой:

"Вот мы и пришли.
Смотри, что я себе купил…" Он показывает на предмет своей гордости: "Ауди 4, последняя модель. Нравится?" Как при виде
такого восторга сказать, что нет?

"Красивая, классная штука".

Он нажимает на кнопку брелка, который у него в руке.
Раздаётся два сигнала, дважды мигают фары и все гаснет. Паоло открывает багажник: "Давай сюда сумки".

Кидаю туда две
американские сумки вдобавок к той маленькой, которую он уже аккуратно положил на дно. "Слушай, не гони". И тут мне в
голову приходит идея. "Дай мне попробовать?" Он смотрит на меня. Выражение его лица меняется. Сердце замирает. Но
братская любовь одержала верх.

"Конечно, держи". Он с натяжкой улыбается и бросает мне ключи с пультом. Сумасшедший. Не
дай Бог иметь такого брата, как я. Особенно, если он просит проехаться на такой новенькой Ауди 4. Я усаживаюсь за руль.
В салоне запах новой машины, она само совершенство, разве что немного узковата. Включаю панель и завожу мотор.

"Она
легко управляется".

"Знаешь, она еще на обкатке…". Он смотрит на меня с беспокойством и пристёгивается. А мне, может
быть из-за того, что наконец-то я вернулся в Рим, хочется кричать от радости; а может быть, просто хочется сбросить с
плеч эти два года молчания; и со злости, накопившейся вдали от родины, я изо всех сил давлю на газ. Машина срывается с
места.

Ауди4 виляет задницей, вздымается на дыбы, ревет, ее шины шуршат по горячему асфальту. Паоло вцепился обеими
руками в ручку над окошком.

"Ну вот, я так и знал, так и знал! Ну почему с тобой всегда так кончается?"

"О чем ты? Я
ведь только что сел в машину"

"Я имею в виду, что с тобой никогда нельзя быть спокойным!"

"Хорошо". Я уменьшаю
скорость, сворачиваю с дороги и еще немного играю с рулевым управлением, почти касаясь дорожного ограждения.

"Ну,
успокоился?"

Паоло усаживается поудобнее на сиденье и снимает пиджак.

"С тобой никогда нельзя быть спокойным".

"Да
ладно тебе, ты ведь знаешь, я прикалывался. Не волнуйся, я изменился"

"Еще изменился? И насколько же?"

"Этого я пока
не знаю, вот вернулся в Рим проверить".

Мы молчим.

"Курить здесь можно?"

"Я бы не хотел".

Вставляю сигарету в рот и
нажимаю на прикуриватель."

"Что ты делаешь, я же сказал…"

"Тебя подвело твоё "Я бы не хотел"".

"Вот видишь… ты
изменился. К худшему".

Смотрю на него с улыбкой. Я его люблю. Он-то кажется, всерьёз изменился: кажется более зрелым,
настоящий мужчина. Прикуриваю Мальборо медиум и протягиваю ему.

"Нет, спасибо".

Вместо ответа чуть приоткрывает
окошечко. Снова улыбается.

"А знаешь, я тут встречаюсь с одной".

Мой брат старше меня на семь лет. Невероятно, но
иногда он выглядит мальчишкой, когда рассказывает о приятных вещах. Я решаю ободрить его.

"Ну и как она,
симпатичная?"

"Симпатичная? Да она красотка! Высокая, блондинка, наверное, ты ее знаешь: ее зовут Фабиола, занимается
интерьерами; она любит ходить только в изысканные места, у нее столько вкуса…"

"Ага, понятно, понятно, конечно".

"Ну
ладно, ладно. Не остри тупым концом. Так она обычно говорит".

"Немного двусмысленно, не кажется? Ей надо бы
поосторожнее с такой фразочкой. В общем, теперь мне понятно, почему вы вместе".

"Ну да, у нас один настрой".

Один
настрой. Ну что тут скажешь. Настрой бывает только у музыкальных инструментов. Или еще хуже - в психиатрии. А любовь -
это когда дух захватывает, когда ни о чем не думаешь, когда ты скучаешь, если ее долго не видишь, когда даже если
никакого настроя нет, все равно классно, когда сходишь с ума….Когда при одной лишь мысли, что она может идти рядом с
другим, ты готов переплыть махом океан.

"Это важно, что у вас совпадает настрой. Ну и…" - я думаю, что бы еще такое
сказать. "Фабиола - красивое имя".

Очень банальная концовка. Но ничего лучше я не придумал. В глубине души мне
фиолетово, но если бы я сказал, что имя это дерьмовое, Паоло бы огорчился. Ему очень важно мнение окружающих.

Это
самая большая фигня, какая только может быть. Окружающие - это кто? А наши родители - это что, тоже окружающие?

Он
почти угадывает мои мысли: "Знаешь, а у отца тоже есть кое-кто".

"Как я могу знать, если мне это никто не
говорил?"

"Моника - красивая тётка. Ей пятьдесят лет, но выглядит моложе. Она у него весь дом перетряхнула: выбросила
кучу старья, обновила его полностью".

"И отца тоже?"

Паоло хохочет как ненормальный: "Ну это уж слишком!"

Моего брата
может привести в восторг любая фигня. Неужели он и раньше был таким? Когда возвращаешься полсе долгой отлучки, все
кажется немного другим.

"Они живут вместе, ты должен с ней познакомиться".

Должен. Что значит - должен? Я резко дергаю
руль, пытаясь объехать типа, который маячит передо мной. Да двигай же попой!

Я мигаю ему фарами, все без толку. Газую,
притормаживаю. Резко пытаюсь объехать его справа.

Паоло упирается ногами в пол и хватается за подлокотник между нами. Я
возвращаюсь в левый ряд и успокаиваю его.

"Все нормально. В Америке такого никогда не сделаешь: там контролируют каждый
миллиметр".

"Поэтому ты и вернулся сюда, чтобы оттянуться на моей машине, да?"

"Как мама?"

"Хорошо".

"Что значит
хорошо?"

"А что значит - как она?"

"Как же ты все усложняешь. Она успокоилась? У нее есть кто-нибудь? Ты ей звонишь?
Она разговаривает, видится с отцом?"

Мне никак не задать последний вопрос: она спрашивала обо мне?

"Она часто меня о
тебе спрашивала". Он ответил только на этот вопрос. "Она хотела знать, звонил ли ты из Нью-Йорка, как ты там на курсах и
так далее".

"И что ты сказал?"

"Я сказал то немногое, что знал. Что на курсах все нормально, что, как ни странно, ты
пока ни с кем не подрался, и еще немного насочинял".

"Что, например?"

"Что у тебя там девушка, правда, итальянка. Если
бы я сказал американка, она бы сразу поняла, что это лажа, вы бы не могли разговаривать".

"Ха-ха, предупреждай, когда
надо смеяться, это очередная острота?"

"Ещё я сказал, что ты там развлекаешься, по вечерам бываешь где-то, но никаких
наркотиков, зато множество друзей. В общем, что ты не собираешься возвращаться и тебе там по кайфу. Ну как
тебе?"

"Более или менее".

"То есть?"

"У меня там были две американочки и мы прекрасно ладили".

Он не успел
рассмеяться: я уменьшаю скорость и съезжаю с объездной направо. Еще раз давлю на газ на повороте, колеса скрипят, за
моей спиной гудит какая-то старая тачка, я продолжаю съезжать как ни в чём ни бывало и выезжаю на развязку. Паоло
усаживается поудобнее на сиденье. Достает с заднего сидения пиджак. Пытается что-то сказать.

"Ты не показал
поворот".

"Угу".Я молча еду. Паоло долго смотрит в окно, потом поворачивается ко мне, пытаясь привлечь мое
внимание.

"Ну что еще?"

"Как тогда закончился суд?"

"Меня оправдали".

"То есть?" Он удивлённо смотрит на меня.
Поворачиваюсь и смотрю ему в глаза. Он молчит. Смотрит на меня спокойным взглядом. Не думаю, что он врёт. Или он
прекрасно играет. Паоло - хороший брат, но среди его гипотетических достоинств нет ни одного поразительного.

Я смотрю
на дорогу.

"Да просто: меня оправдали и все".

"Как это? Объясни толком".

"Ты что, не знаешь, как это делается? Это
как с амнистией на налоги или строительство, - когда она проводится специально перед выборами. Ну так это был один из
таких случаев: о преступниках типа меня забывают, зато президент запоминается.

Он улыбается.

"Знаешь, я давно пытаюсь
понять. Почему ты уделал того типа, что жил напротив нас".

"А тебе удалось пережить тот невероятный допрос?"

"Да, у
меня были кое-какие другие дела".

"В Америке ты бы и дня не продержался. Там нет времени задавать себе вопросы".

"Но
я-то жил в Риме, и между аперитивом и каппуччино я раздумывал об этом. И даже пришел к одному заключению".

"Вот это да!
И к какому же?"

"Что наш сосед каким-то образом надоедал маме: может быть, приставал или шутил как-то непристойно. Ты
каким-то образом об этом узнал и бах-бах! Отправил его в больницу".

Я молчу. Паоло смотрит на меня в упор. Я хотел бы
уклониться от его взгляда.

"Но я не понимаю кое-чего, никак не могу въехать… Извини, но мама же была на суде и ничего
не сказала, не рассказала, как всё было: что там такого этот тип ей говорил, в общем, почему ты так себя повел. Если б
она сказала что-нибудь, судья бы, может быть, что-то понял".

Паоло. Что он самом деле знает, Паоло. Бросаю на него
взгляд, потом снова смотрю перед собой. На дороге, под колесами Ауди 4 мелькают ровной полосой белые линии. Одна за
другой, изредка чуть стертые. Слышен шум автострады.

Вжиих. Ауди 4 приподнимается и опускается при подъёмах.
Чувствуется каждый стык между кусками дороги, но это не надоедает. Нужно ли сказать ему правду? Открыть одному человеку
глаза на другого? Паоло любит маму такой, какая она есть. Он любит её такой, какой ее видит. Или хочет видеть.

"Паоло, а почему ты это спрашиваешь?"

"Да так, хочу знать…"

"Что-то не сходится?"

"Вобщем да".

"А ведь это кошмар
для тебя как коммерсанта".

Джованни Амброзини - так звали нашего соседа, я узнал это только на суде. Хотя нет, его
фамилию я узнал раньше. Когда я позвонил в его дверь, она была написана над звонком. Он открыл мне в трусах. Как только
он меня увидел, сразу захлопнул передо мной дверь. Я пришел просто поговорить. Попросить его сделать потише музыку. И
вдруг сердце ёкнуло. Сквозь дверную щель я увидел ее лицо. И наши взгляды встретившись, навсегда разошлись. Я никогда
этого не забуду. Она была обнаженной, такой я не видел ее никогда. Она была красивой, такой, я ее всегда любил.

Моя
мама. В постели чужого человека. Я помню только сигарету у нее во рту. И ее взгляд.

Как будто она хотела сжечь все
дотла, и будто она хотела сказать: Вот, мой мальчик, смотри, это жизнь, это и есть настоящая жизнь.

У меня и до сих
пор вскипает кровь при этом воспоминании. Так вот Джованни Амброзини. Я схватил его за волосы и вытащил на лестницу. Он
упал. Я разбил ему обе челюсти ударом по затылку. Он цеплялся за лестничные перила, а я не переставая бил его каблуком в
правое ухо, в лицо, по рёбрам, по пальцам рук, пока те не превратились в кашу. Рук, которые к ней прикасались.

Ну всё,
всё, хватит, прошу тебя. Я больше этого не перенесу. И ты всю жизнь все это будешь помнить. Всю жизнь. Я смотрю на
Паоло. Делаю глубокий вдох. Спокойно. Ещё глубже. Спокойно. Наври чего-нибудь.

"К сожалению, Паоло, не всегда всё
сходится. Тот чудило меня достал, вот и всё. Представь себе, мама тут не при чём".

Похоже, он рад. Ему приятно слышать
эту версию. Он смотрит в окошко.

"Ой, я забыл тебе кое-что сказать".

Я смотрю на него с беспокойством.

"Что
еще?"

"Я переехал. Живу по-прежнему в Фарнезине, но теперь у меня квартира с аттиком".

Наконец-то позитивная новость.
"Она красивая?"

"Просто супер. Тебе надо ее увидеть. Сегодня ночуешь у меня, идет? Номер телефона тот же. У меня друг в
Телекоме, он помог его перевести на новый адрес".

Он улыбается, наслаждаясь этим своим мелким могуществом. Чёрт, как же
я об этом не подумал! Слава Богу, что у него тот же телефон, он же у меня на визитке. Той, что я дал стюардессе. Еве,
кнельке. Улыбаюсь про себя. Корсо Франча, виноградник Стеллути, дальше - пьяцца Дельфийских Игр. Еду мимо улицы
Колаянни, дальше - пьяцца Джачини. У светофора неожиданно тормозит мопед. Девушка. О Боже. Это она. Длинные
светло-пепельные волосы выбиваются из-под каски, она теперь ещё носит и кепку с козырьком. На ней - голубая курточка,
точь-в-точь под цвет её глаз, голубой i-pod.

Да, похоже, она…Притормаживаю. Она раскачивает головой в такт музыке и
улыбается. Останавливаюсь. Она трогается. Пропускаю её. Она весело объезжает нашу машину. Благодарит меня кивком…сердце
моё бешено стучит. Нет, не она. Но меня охватывают воспоминания. Это как стоишь в море, ранним холодным утром. Кто-то
тебя окликает. Ты оглядываешься, здороваешься с ним, Но когда поворачиваешься обратно и хочешь идти дальше, вдруг на
тебя набегает волна. И вот я снова, против своей воли, оказываюсь в том месте, где я стоял почти два года назад, как
потерпевший кораблекрушение. Ее предки уехали за город. Она мне позвонила и пригласила к себе. Поднимаюсь по лестнице.
Дверь открыта. Она оставила ее приоткрытой. Медленно открываю ее.

"Баби, ты здесь? Баби".

Тишина. Закрываю дверь. Иду
на цыпочках по коридору. Дохожу до спален. Из спальни родителей едва слышна музыка. Странно, ведь она сказала, что они
уехали в Чирчео. Дверь полуоткрыта, там слабый свет.

Подхожу ближе.

Открываю дверь. И прямо у окна вижу её. Баби. На
ней - одежда матери: прозрачная шелковая блузка песочного цвета с расстёгнутыми пуговицами. Под ней виден бюстгальтер
кремового цвета. И длинная кашемировая юбка с рисунком. Волосы заплетены множеством косичек. Она кажется немного старше,
ей хочется выглядеть старше.

Она мне улыбается. В руке у нее - бокал, наполненный шампанским. Второй она наливает мне.
Бутылку ставит в ведерко, наполненное льдом, которое стоит на тумбочке. Вокруг горят свечи и нас постепенно окутывает
запах дикой розы. Она ставит ногу на кресло. Юбка распахивается, теперь виден её высокий ботинок, нога, обтянутая
тонким, медового цвета чулком в сеточку, на резинке. Баби выжидающе смотрит на меня, держа два бокала, взгляд неожиданно
меняется. Как будто она вдруг стала взрослой.

"Возьми меня, как будто бы я - это она… Та, которая тебя не хочет, та,
которая каждый день изводит меня, стараясь нас разлучить. Она дает мне бокал. Я выпиваю его одним махом. Холодное.
Вкусное. Великолепное. И целую её с той же силой, с какой её хочу. Наши языки пахнут шампанским, они еле двигаются,
усыплённые, опьяневшие…. И вдруг они оживляются. Я провожу рукой по ее волосам и тут же запутываюсь в заплетенных
косичках. И так держу её голову в руках, она моя, вся моя… её поцелуи становятся настойчивее. Она полностью овладела
моими губами, такое ощущение, что она хочет проникнуть внутрь меня, проглотить меня, добраться до самого сердца. Но что
ты делаешь? Остановись, оно уже и так твоё. Баби отрывается от меня и смотрит мне в глаза.

Она и вправду похожа на свою
мать. И мне страшно от её напористости, я впервые её вижу в таком состоянии. И вот она берет мою руку, приподнимает
сбоку юбку и проводит ею….ведет её выше и выше… вдоль ног. Откидывает голову назад. Глаза закрыты. На губах играет
улыбка. Я ясно слышу её громкий вздох. Она ведёт мою руку все выше и выше. Медленно, медленно подводит её к трусикам.

Вот они. Она их медленно сдвигает и я пальцами попадаю прямо в неё. Теперь Баби вздыхает ещё громче. Она расстёгивает
мне брюки и быстро их стягивает, полная нетерпения, я никогда её прежде такой не видел. И нежно находит его. И замирает.
Смотрит прямо мне в глаза. И улыбается. Лижет мне губы. Кусает меня. Она голодна. Она хочет меня. Она опирается о
стенку, толкает меня, упираясь лбом в мой лоб, улыбается, испускает вздохи, начинает ласкать меня рукой по всему телу, и
её голодные глаза теряются в моих….

Потом снимает трусики, дарит мне последний лёгкий поцелуй и нежно гладит меня под
подбородком. Встаёт на кровати на четвереньки, задерев юбку. Переворачивается на спину и поворачивается ко мне
лицом.

"Стэп, прошу тебя, возьми меня силой, как если бы я была моей матерью, сделай мне больно….Прошу тебя, клянусь, я
так хочу".

Мне это кажется невероятным. Но я так и делаю. Я повинуюсь, и она начинает кричать, как никогда прежде, а я
почти теряю сознание от удовольствия, от желания, от абсурдности всей этой ситуации, от любви, о которой я и мечтать не
мог. Я всё ещё задыхаюсь от удовольствия, вспоминая это, я почти задыхаюсь….

"Эй, Стэп!"

"Да?"

Внезапно я прихожу в
себя. Рядом Паоло.

"Что с тобой? Ты встал посреди дороги"

"А?"

"Вот теперь ты меня действительно удивляешь. Мы такие
вежливые стали? Ни разу не видел, чтобы ты так делал: уступил дорогу девчонке, которая к тому же неправа. Невероятно.
Это или Америка так на тебя подействовала, или ты и вправду поменялся. Или…"

"Или?"

"Или эта девчонка кого-то тебе
напомнила".

Он поворачивается ко мне и смотрит в упор.

"Эй, не забывай, что мы братья".

"Вот именно. Именно это
меня и беспокоит… Это я сострил, если ты не понял".

Паоло смеётся. Я снова трогаюсь, стараясь совладать с собой. Мне
это удаётся. Делаю глубокий вдох. Еще глубже. Как же больно сознавать, что эта волна будет накатывать на меня до конца
жизни.

4.

BMW Z4 M - классная машина. Не знаю, что бы я отдал за такую. Клаудио Джервази едет мимо Порта Пинчиана и
останавливается перед витриной салона BMW. Смотрит на неё как ребёнок: восторженно, жадно, упрекая судьбу, которая
лишила его надежды иметь такую вещь. Если бы Раффаэла только знала, о чём он мечтает, проблемы ему были бы обеспечены.
Если бы она узнала ещё и все остальное, ему бы была крышка. Лучше об этом не думать. Она никогда не узнает. На этой
мысли он останавливается, так как уже стоит напротив входа. Значит, можно было бы и войти. Нет ничего плохого, если у
тебя есть желания. Или это тоже входит в число грехов перед обществом? Клаудио пытается убедить себя. Так я хоть немного
себя займу…. Я только спрошу, сколько бы мне дали в случае обмена. Может, мой старенький Мерседес нормально потянет.
Конечно, километров он много намотал. Но зато он в отличном состоянии, я слежу за ним… он ходит вокруг машины. Там
только царапинка, это из-за Баби и Даниэлы, вернее, из-за их манеры ставить "Веспу". Ну, посмотрим, что они мне скажут…
Он входит в магазин. Ему навстречу спешит молодой продавец, одет он безукоризненно: красивый голубой галстук, под цвет
костюма: прекрасно сидящего пиджака и узких брюк, из-под которых виднеются темные мокасины, - простой модели, но
начищенные до блеска. Совсем как машина. Вблизи она кажется еще красивее. Небесно-голубого цвета, а салон чуть темнее, и
все детали от руля до коробки передачи обтянуты черной мягкой кожей. Глаз не отвести.

"Добрый вечер, я могу Вам
помочь?"

"Да, я хотел бы узнать, сколько стоит эта BMW. Это ведь Z4?"

"Конечно, синьор. Полная комплектация, под ключ,
с полным комплектом систем безопасности, разумеется, шины в комплекте…сейчас посмотрим…Синьор, Вам повезло, сейчас у нас
проходит акция. Для Вас 42 тысячи евро. Плюс-минус, договоримся".

Разумеется, будет плюс. Но, по крайней мере, уже
неплохо, что у них скидки. Продавец улыбается, заметив, что он немного разочарован.

"Посмотрите, это же машина Джеймса
Бонда".

Клаудио глазам своим не верит.

"Именно эта?"

"Ну нет, конечно!" Продавец пытается определить по его глазам,
не шутка ли это. "И знаете почему? Потому что я думаю, что та, из фильма, была Z3, BMW предыдущей серии, и уж наверняка
ее отправили на слом или выставили на каком-нибудь аукционе! А эта - круче, такая была в "Двенадцати друзьях Оушена",
или в "Одиннадцати", не помню уже. Короче, на ней ездили: Джордж Клуни, Мэтт Дэймон, Энди Гарсиа, Брэд Пит, а теперь… Вы
будете!"

Клаудио слабо улыбается.

"Может быть…"

Продавец понимает, что перед ним - классический тип "долгоиграющего"
покупателя. Но он не знает настоящей правды. Перед мысленным взором Клаудио - беспощадная тень, ужасная голограмма,
лазерная проекция, он цепенеет при одной мысли о жене. Парень надеется разогреть потенциального клиента с помощью
дополнительной информации. Он кружит вокруг машины, выдавая цифры: скорость, потребление топлива, всевозможные рабочие
характеристики и, конечно, упоминает гибкие схемы продаж.

"Кстати…" - Клаудио цепляется за последнюю фразу, и какая-то
надежда звучит в его голосе, "вы ведь принимаете машины в зачёт?"

"Конечно, а как же иначе? Хотя в данный момент
вторичный рынок не так уж востребован".

Клаудио и не сомневался.

"А Вы могли бы взглянуть? Она у меня здесь, на
улице".

"Разумеется, пойдёмте посмотрим".

Клаудио, в сопровождении продавца, выходит из магазина.

"Вот она".

Он с
гордостью показывает свой тёмно-серый блестящий Мерседес. Теперь молодой человек серьёзен, внимателен и дотошен. Он
осматривает машину, иногда касается её, проверяя, не было ли восстановительных работ, не видных невооружённым взглядом.
Клаудио старается его успокоить.

"Я проходил все техосмотры, недавно вот резину поменял …"

Продавец обходит машину и
смотрит на другой бок, тот, что поцарапан "Веспой". Клаудио пытается отвлечь его внимание.

"А на прошлой неделе я
сделал полный осмотр".

Но такого профессионала не проведёшь.

"Ясно… а вот здесь вы неслабо стукнулись!"

"Да это
дочки. Тысячу раз им говорил: ставьте "Веспу" у стены, все без толку!"

Продавец пожимает плечами, как бы говоря: "ну
это не мои проблемы".

"Короче, её можно выставить. Потом ещё проверим двигатель, техник посмотрит. Ну, и если не будет
каких-то проблем, думаю, Вы можете рассчитывать на 4.000, 4.500 евро".

"Да?" У Клаудио нет слов. Он надеялся на сумму в
два раза больше. "Но ведь она девяносто девятого года".

"Правда? А я-то думал, она двухтысячного. В общем, я вам назвал
реальную цену, правильно?"

Правильно? Ну да, все правильно. Так я тебе и поверил, что это правильно. По-твоему, я вам
должен отдать плюс-минус 37.500 евро. Клаудио решил не думать больше об этом.

"Да, ну ладно, хорошо".

"Ну тогда до
свидания. Если что, - мы всегда на месте".

Молодой продавец энергично пожал ему руку, в уверенности, что более или
менее его убедил. Потом протянул ему листок со всей информацией по BMW. Идя к машине, Клаудио рассеянно посмотрел на
него. Убедившись, что продавец зашел в магазин и не видит его, он разорвал листок и выбросил в ближайший мусорный ящик.
Не хватало только, чтобы Рафаэле попалась эта улика. Он садится в свой Мерседес. Кладёт руки на руль. Милый ты мой, ты
же знаешь: я тебя никогда не предам! Затем вынимает мобильник, смотрит по сторонам и пишет смс. Посылает её и
естественно, тут же её стирает. И наконец, прикуривает Мальборо: это последнее проявление настоящей свободы.

5.

"Ну
вот, Стэп, видишь, дом 237. Подожди, я открою ворота. Припаркуйся здесь. Мой номер 6". Паоло ужасно горд. Вынимаем
сумки. "Лифт идёт прямо из гаража". Это также предмет его гордости. Поднимаемся на шестой этаж. Дверь он открывает, как
будто это сейф: сигнализация, два замка, железная дверь, на которой красуется его имя: Паоло Манчини - написано на
табличке с золотым ободком. Выглядит ужасно, но я молчу.

"Видел? Я вставил свою визитку в табличку. Там есть и телефон.
Неплохо придумано, правда? Что ты смеёшься? Не нравится?"

"Да нет, с чего ты взял? Думаешь, я тебе все время вру? Мне
и вправду нравится, говорю же". Он умиротворённо улыбается и пропускает меня в квартиру.

"Ну заходи, вот
смотри…"

Внутри неплохо: новый паркет, светлые тона, белые стены.

"Мебели пока маловато, но ведь мне пришлось все тут
переделывать. Смотри, я поставил диммеры, и можно регулировать свет, как захочешь, видишь?"

Он берёт один: увеличивает
и уменьшает свет. "Клёво, да?"

"Супер". Я так и стою в дверях с сумками в руках. Паоло просто сияет от радости, как он
здорово всё придумал.

"Давай покажу, где ты будешь спать".

Он открывает комнату в конце коридора: "Вуаля!"

Паоло
стоит у открытой комнаты с широкой улыбкой.

"Э…" Должно быть, там какой-то сюрприз. Вхожу.

"Я забрал все твои вещи и
привёз сюда. Несколько свитеров, маек, "кенгуру". И ещё смотри…" Он показывает на картину, висящую на стене.

"Осталась
одна картина Андреа Пациенца. Только её ты не сжёг".

Я вспоминаю то Рождество два с половиной года назад. Наверное, он
это видит и ему становится неловко.

"Ну ладно, я пошёл к себе в комнату, а ты устраивайся".

Я кладу мешок на кровать.
Открываю "молнию" и медленно вынимаю вещи. Свитера, спортивные куртки. Куртка Abercrombie. Обесцвеченные джинсы марки
Junya. Светлая "кенгуру" Vintage 55. Аккуратно сложенные рубашки Brooks Brothers. Складываю их в белый шкаф. Там много
полок. Раскладываю на них вещи, которые достаю из другой сумки, на дне которой лежит бумажный свёрток. Беру его и выхожу
из комнаты. Паоло лежит в своей комнате, ноги свешиваются с кровати.

"Держи", - бросаю пакет ему на живот. Он сгибается
пополам, как от удара и свёрток оказывается на кровати.

"Спасибо, с чего бы это?" Он во всём ищет причину.

"Последняя
американская мода".

Он разворачивает бумагу и достаёт подарок. Он немного смущён.

"Спортивная куртка от Fire. Там её
носят приезжие". Ему это нравится.

"Примерю!". Он надевает её прямо на пиджак и смотрится в зеркало. Я сдерживаюсь,
чтобы не рассмеяться.

"Прочная, блин!" это выражение не из его лексикона. Она ему и впрямь понравилась.

"Ты точно
угадал с размером".

"Носи на здоровье. По цене она не уступает части твоего дома".

"Что, она такая дорогая?"

"Да нет,
твоя комната красивее да и побольше".

"Да, я знаю, Стэп, но…"

"Паоло, я же пошутил".

Паоло облегченно
вздыхает.

"Нет, серьёзно, ты за неё явно много отдал".

"Ты и представить себе не можешь, сколько я за неё
заплатил".

Вот опять из него лезет коммерсант. Я иду обратно в свою комнату. Начинаю раздеваться. Надо бы принять душ.
Паоло входит в комнату, на нём по-прежнему куртка с болтающимся на шее ярлычком, в руках он держит пакет. "У меня для
тебя тоже есть сюрприз". Хочет мне его бросить, но передумывает и просто даёт в руки. "Кантовать нельзя. Вещь
хрупкая".

С любопытством разворачиваю пакет. "Это тебе на день рождения". Ему удалось заинтриговать меня. "Это правда
тебе на день рождения, который ты провёл в Америке. Мы тогда тебя только по телефону смогли поздравить". "Да, я послушал
тогда по автоответчику". Я продолжаю разворачивать подарок, стараясь не думать о том дне. Но не могу отделаться от
воспоминаний. 21 июля… Я нарочно тогда ушёл из дома, чтобы не сидеть у телефона, мечтая услышать звонок. Потом,
вернувшись домой, увидел мигающий автоответчик. Одно сообщение, два, три, четыре. Четыре сообщения, четыре звонка.
Четыре возможности, четыре надежды. Сначала первое. "Алло, Стефано, это папа… С днём рождения! Ты думал, я не
помню?"

Отец. Ему всегда надо поюморить. Нажимаю кнопку и слушаю дальше. "С днём рожденья тебя, с днём рожденья тебя!
Стэп…" Брат. Это мой брат: пропел поздравление в трубку. Вот блин! Остаётся два сообщения. Следующее, предпоследнее.
"Привет, Стефано…" Нет. Это мама. Молча слушаю. Голос её звучит мягко, может быть, немного устало, он полон любви.
Зажмуриваюсь. Сжимаю кулаки. Сдерживаю слёзы. Сегодня мой день рождения, мама.

Мне хочется веселиться, смеяться, быть
счастливым, мама… Да, я тоже по тебе скучаю. Я по стольким вещам скучаю… Но сегодня у меня нет никакого желания думать
об этом... не хочу. "Ещё раз поздравляю, Стефано, и умоляю, звони мне, когда захочешь. Целую".

Итак, осталось еще одно
сообщение. Беззвучно мигает зеленый огонёк. Я сижу и смотрю на него. Он медленно загорается и гаснет. Этот зелёный
огонёк мог бы быть самым дорогим подарком в моей жизни. Он мог бы подарить мне её голос. А вдруг она тоже скучает по
мне. На минутку вернуться назад, в прошлое, может, начать сначала. Я мечтаю еще минуту. Потом нажимаю на кнопку.
"Привет, пропащий! Ну как ты там? Как же приятно слышать твой голос, хотя бы по автоответчику! Ты даже не
представляешь, как я по тебе скучаю! Рим опустел без тебя. Ты ведь узнаешь меня? Это Паллина. Конечно же, мой голос стал
чуточку взрослее. Так вот, мне надо рассказать тебе кучу новостей. С чего бы начать? Надо подумать… Я спокойно могу
разговаривать, предки уехали за город, я звоню из дома, потом придёт счёт, но это как раз классно: они меня тут
разозлили. Вот я их как раз и накажу, слушай!" Она смешит меня, я рад слышать её голос. Слушаю её, улыбаясь. Но не буду
врать, улыбка вымученная. Я ждал не этого звонка. Без её голоса день рождения не день рождения. Мне кажется, я даже ещё
не родился.

И вот прошло два года и я вернулся.

"Ну, что скажешь, нравится?"

Я уже полностью развернул обёртку и
теперь держу в руках коробочку.

"Это последняя модель: классная Nokia".

"Мобильник?"

"Супер, да? Берёт везде.
Прикинь, я достал его через одного друга, в магазинах таких нет ещё. Это 70-ая, в ней есть всё что надо, и она такая
маленькая. Умещается в кармане пиджака".

Он кладёт его себе в карман, чтобы я убедился, что это правда.

"У тебя и в
самом деле такие активные друзья".

"О-па, видал? Вот так он открывается: а можно убрать звук, и поставить вибрацию.
Держи". Он даже не заметил мою шутку. Смотрит на меня выжидающе.

"Спасибо", - это всё, что я в состоянии вымолвить.
"Мне как раз нужен телефон".

"У тебя и номер уже есть: 335-80-80-80, легко запомнить, да? Это всё мой друг из
Телекома".

Он лопается от гордости. За себя и за своих друзей. Теперь у меня есть номер телефона. Я сосчитан.
Идентифицирован. Доступен. Наверное.

"Отлично! Но теперь мне бы хотелось принять душ".

Кидаю телефон на
кровать.

Паоло выходит, покачивая головой: "Смотри, будешь так его бросать, он долго не протянет".

Ничего тут не
поделаешь, это мой брат. Такой зануда! И не верится, что оба мы родил