XXVIII. 5 page

увлечет тебя в стремлении вниз, но недвижно останется с тобой и пребудет у

вечно недвижного и пребывающего Бога.

17. Зачем, развращенная, следуешь ты за плотью своей? Пусть она,

обращенная, следует за тобой. Все, что ты узнаешь через нее, частично; ты не

знаешь целого, которому принадлежат эти части, и все-таки они тебя радуют.

Если бы твое плотское чувство способно было охватить все, и не было бы оно,

в наказание тебе, справедливо ограничено постижением только части, то ты

пожелал бы, чтобы все, существующее сейчас, прошло, дабы ты больше мог

наслаждаться целым. Ведь и речь нашу ты воспринимаешь тоже плотским

чувством, и тебе, разумеется, захочется, чтобы отдельные слога быстро

произносились один за другим, а не застывали неподвижно: ты ведь хочешь

услышать все целиком. Так и части, составляющие нечто единое, но возникающие

не все одновременно в том, что они составляют: все вместе радует больше

части, если бы только это "все" могло быть разом воспринято. Насколько же

лучше тот, кто создал целое - Господь наш. И Он не уходит, потому что для

Него нет смены.

XI.

18. Если тела угодны тебе, хвали за них Бога и обрати любовь свою к их

мастеру, чтобы в угодном тебе не Стал ты сам неугоден. Если угодны души, да

будут они любимы в Боге, потому Что и они подвержены перемене, и

утверждаются в Нем, а иначе проходят и преходят. Да будут же любимы в Нем:

увлеки к Нему с собой те, какие сможешь, и скажи им: "Его будем любить: Он

создатель и Он недалеко". Он не ушел от Своего создания: оно из Него и в

Нем. Где же Он? Где вкушают истину? Он в самой глубине сердца, только сердце

отошло от Него. "Вернитесь, отступники, к сердцу" и прильните к Тому, Кто

создал вас. Стойте с Ним - и устоите;. успокойтесь в Нем и покойны будете.

Куда, в какие трущобы вы идете? Куда вы идете? То хорошее, что вы любите, от

Него, и поскольку оно с Ним, оно ходошо и сладостно, но оно станет горьким -

и справедливо, - потому что несправедливо любить хорошее и покинуть Того,

Кто дал это хорошее.

Зачем вам опять и опять ходить по трудным и страдным дорогам? Нет покоя

там, где вы ищете его. Ищите, что вы ищете, но это не там, где вы ищете.

Счастливой жизни ищете вы в стране смерти: ее там нет. Как может быть

счастливая жизнь там, где нет самой жизни?

19. Сюда спустилась сама Жизнь наша и унесла смерть нашу и поразила ее

избытком жизни своей. Прогремел зов Его, чтобы мы вернулись отсюда к Нему, в

тайное святилище, откуда Он пришел к нам, войдя сначала в девственное чрево,

где с Ним сочеталась человеческая природа, смертная плоть, дабы не остаться

ей навсегда смертной, и "откуда Он вышел, как супруг из брачного чертога

своего, радуясь, как исполин, пробежать поприще". Он не медлил, а устремился

к нам, крича словами, делами, смертью, жизнью, сошествием, восшествием крича

нам вернуться к Нему. Он ушел с глаз наших, чтобы мы вернулись в сердце наше

и нашли бы Его. Он ушел, и вот Он здесь; не пожелал долго быть с нами и не

оставил нас. Он ушел туда, откуда никогда не уходил, ибо "мир создан Им" и

"Он был в этом мире" и "пришел в этот мир спасти грешников". Ему

исповедуется душа моя, и Он "излечил ее, потому что она сргрешила пред Ним".

"Сыны человеческие, доколе будет отягощено сердце ваше?" Жизнь

спустилась к вам - разве не хотите вы подняться и жить? Но куда вам

подняться, если вы "высоко и положили на небо главы свои" Спуститесь, чтобы

подняться, и поднимайтесь к Богу: вы ведь упали, поднявшись против Него.

Скажи им это, пусть они плачут "в долине слез", увлеки их с собой к

Богу, ибо слова эти говоришь ты от Духа Святого, если говоришь, горя огнем

любви.

XII.

20. Я не знал тогда этого, я любил дольную красоту, я шел в бездну и

говорил друзьям своим: "Разве мы любим что-нибудь кроме прекрасного? А что

такое прекрасное? И что такое красота? Что привлекает нас в том, что мы

любим, и располагает к нему? Не будь в нем приятного и прекрасного, оно ни в

коем случае не могло бы подвинуть нас к себе". Размышляя, я увидел, что

каждое тело представляет собой как бы нечто целое и потому прекрасное, но в

то же время оно приятно и тем, что находится в согласовании с другим. Так

отдельный член согласуется со всем телом, обувь подходит к ноге и т. п. Эти

соображения хлынули из самых глубин моего сердца, и я написал работу "О

прекрасном и соответствующем", кажется, в двух или трех книгах. Тебе это

известно, Господи: у меня же выпало из памяти. Самих книг у меня нет; они

затерялись, не знаю, каким образом.

XIII.

21. Что побудило меня, Господи, Боже мои, посвятить эти книги Гиерию,

римскому оратору, которого я не знал лично, но которым восхищался за его

громкую славу ученого. Мне сообщили некоторые его изречения, и они мне

нравились. Еще больше нравился он мне потому, что очень нравился другим, и

его превозносили похвалами, недоумевая, как сириец, умевший сначала

прекрасно говорить по-гречески, стал впоследствии мастером латинской речи и

выдающимся знатоком во всех вопросах, касающихся философии.

Человека хвалят, и вот его заглазно начинают любить. Разве эта любовь

входит в сердце слушающего от слов хвалящего? Нет! любящий зажигает любовью

и другого. Поэтому и любят того, кого хралят другие, веря, что хвала ему

возглашается нелживым сердцем, а это значит, что хвалят, любя.

22. Так любил я тбгда людей, доверяясь суду человеческому, а не Твоему,

Господи, которым никто не обманывается.

Почему, однако, хвалы ему воздавались совсем иные, чем знаменитому

вознице или цирковому охотнику, прославленному народной любовью? Они были

серьезны и важны; такие хотел я услышать о себе самом. Я ведь не хотел бы,

чтобы меня хвалили и любили так, как актеров, хотя я сам расхваливал их и

любил; но я избрал бы полную неизвестность, даже ненависть к себе, ноне

такую славу, но не такую любовь. Какими гирями одна и та же душа развешивает

разную, столь несходную любовь? Почему я люблю в другом то, что одновременно

ненавижу? Я ведь гнушаюсь этим для себя и наотрез от этого отказываюсь. А мы

оба, и он и я, люди! Хорошую лошадь можно любить, не желая стать ею, даже

если бы это было возможно. С актером случай другой: он нашего рода. Значит,

я люблю в человеке то, что для меня в себе ненавистно, хотя и я человек?

Великая бездна сам человек, "чьи волосы сочтены" у Тебя, Господи, и не

теряются у Тебя, и, однако, волосы его легче счесть, чем его чувства и

движения его сердца.

23. Что же касается Гиерия, то он принадлежал к тому типу ораторов,

который мне так нравился, что мне самому хотелось быть одним из них. Я

заблуждался в гордости своей, "был носим всяким ветром", и совершенно скрыто

от меня было руководство Твое. И откуда мне знать и как с уверенностью

исповедать Тебе, что я больше любил его за любовь и похвалы, чем за те

занятия, за которые его хвалили? Если бы те же самые люди не хвалили, а

бранили его и рассказывали о нем то же самое, но с бранью и презрением, я не

воспламенился бы любовью к нему, хотя ни занятия его, ни он сам не стали бы

другим: другими были бы только чувства рассказчиков.

Вот куда брошена немощная душа, не прилепившаяся еще к крепкой истине.

Ее несет и кружит, бросает туда и сюда, смотря по тому, куда дует вихрь слов

и мнений. Они заслоняют ей свет, и она не видит истины. Она же вот - перед

нами.

Для меня тогда было очень важно, чтобы моя книга и мои труды стали

известны этому человеку. Его одобрение заставило бы меня загореться еще

большим усердием; его неодобрение ранило бы мое суетное, не имевшее в Тебе

опоры сердце. И, однако, я с любовью охотно переворачивал перед своим

умственным взором вопрос о прекрасном и соответственном, о чем писал ему, и

приходила восторг от своей работы, не нуждаясь ни в чьих похвалах.

XIV.

24. Я не видел, однако, стержня в великом деле, в искусстве Твоем,

Всемогущий, "Который один творишь чудеса". Душа моя странствовала среди

телесных образов: "прекрасное", являющееся таковым само по себе, и

"соответственное", хорошо согласующееся с другим предметом, я определял и

различал, пользуясь доказательствами и примерами из мира физического.

Потом я обратился к природе души, но ложные понятия, бывшие у меня о

мире духовном, мешали мне видеть истину. Во всей силе своей стояла истина у

меня перед глазами, а я отвращал свой издерганный ум от бестелесного к

линиям, краскам и крупным величинам. И так как я не мог увидеть это в душе,

я думал, что не могу видеть и свою душу. Я любил согласие, порождаемое

добродетелью, и ненавидел раздор, порождаемый порочностью. В первой я увидел

единство, во второй - разделенность. Это единство представлялось мне как

совместность разума, истины и высшего блага; разделенность - как некая

неразумная жизнь и высшее зло. Я, несчастный, считал, что оно не только

субстанция, но что это вообще некая жизнь, только не от Тебя исходящая,

Госпрди, от Которого все. Единство я назвал монадой, как некий разум, не

имеющий пола, а разделенность - диадой: это гнев в преступлениях и похоть в

пороках. Сам я не понимал, что говорю. Я не знал и не усвоил себе, что зло

вовсе не есть субстанция, и что наш разум не представляет собой высшего и

неизменного блага.

25. Преступление есть порочное движение души, побуждающее к действию, в

котором душа и утверждает себя дерзостно и взбаламученно. Разврат есть

необузданное желание, жадное к плотским радостям. Если разумная душа сама

порочна, то жизнь пятнают заблуждения и ложные понятия. Как раз такая и была

у меня тогда, и я не знал, что ее надо просветить другим светом, чтобы

приобщить к истине, потому что в ней самой нет истины. Ибо "Ты зажжешь

светильник мой, Господи, Боже мой, Ты просветишь тьму мою; и от полноты

Твоей получим мы все. Ты свет истинный, освещающий всякого человека,

приходящего в этот мир, ибо у Тебя нет изменения и ни тени перемены".

26. Я порывался к Тебе и был отбрасываем назад, да отведаю вкуса

смерти, потому что "Ты противишься гордым".

А разве не великая гордость притязать по удивительном безумию, что по

природе своей я то же самое, что и Ты Подверженный изменению и ясно видя это

из того, что я очень хотел быть мудрым, дабы стать лучше, я предпочел,

однако считать Тебя подверженным изменению, чем признать, что я не то же

самое, что и Ты. Потому я и был отталкиваем назад, и Ты пригибал мою

кичливую выю. Я носился со своими телесными образами; я, плоть, обвинял

плоть, и "бродячий дух", я не повернулся к Тебе; бродя, я бродил среди

несуществующего ни в Тебе, ни во мне, ни в теле: тут не было подлинных Твоих

созданий, а были одни мои пустые мечтания. И я спрашивал у малых верных

детей Твоих, моих сограждан, из среды которых я, сам того не зная, был

изгнан, я спрашивал их, нелепый болтун: "Почему же заблуждается душа,

которую создал Бог?" Я не хотел, чтобы меня спросили: "Почему же

заблуждается Бог?" И я силился доказать, что скорее Ты в своей неизменной

сущности вынужден впасть в заблуждение; чем признаться, что я подверженный

изменению, добровольно сбиваюсь с пути и в наказанне за это впадаю в

заблуждение.

27. Мне было, пожалуй, лет двадцать шесть, двадцать семь, когда я

закончил эти свитки, развертывая перед собой свои выдумки - эти материальные

образы, оглушавшие уши моего сердца. Я настораживал их, сладостная Истина,

чтобы услышать мелодию Твою, звучавшую глубоко внутри меня. Я думал о

"прекрасном и соответственном", хотел встать на ноги и услышать Тебя,

"радостью обрадоваться, слыша голос жениха" и не мог: мое заблуждение громко

звало меня и увлекало наружу; под тяжестью гордости своей падал я вниз. "Ты

не давал слуху моему радости и веселия", и не "ликовали кости мои", потому

что "не были сокрушены".

28. И какая польза для меня была в том, что лет двадцати от роду, когда

мне в руки попало одно произведение Аристотеля под заглавием "Десять

категорий" (карфагенский ритор, мой учитель, и другие люди, считавшиеся

учеными, раздуваясь от гордости, трещали о нем, и, слыша это название, я

только и мечтал об этой книге, как о чем-то великом и божественном), я

оказался единственным, прочитавшим и понявшим ее? Когда я беседовал по

поводу этих категорий с людьми, которые говорили, что они с трудом их поняли

и то лишь с помощью ученых наставников, объяснявших их нетолько словесно, но

и с помощью многочисленных рисунков на песке, то оказалось, что они могут

сказать мне о них только то, что я, при своем одиноком чтении, узнай у себя

самого. По-моему, книга эта совершенно ясно толковала о субстанциях и их

признаках: например, человек - это качество; сколько в нем футов роста - это

количество; его отношение к другим: например, чей он брат; место, где он

находится; время, когда родился; его положение: стоит или сидит; что имеет:

обувь или вооружение; что делает или что терпит. Под эти десять категорий,

для которых я привел примеры, и под самую категорию субстанции подойдет

бесконечное число явлений.

29. Какая была мне от этого польза? А вред был. Считая, что вообще все

существующее охвачено этими десятью категориями, я пытался и Тебя, Господи,

дивно простого и не подверженного перемене, рассматривать как субъект Твоего

величия или красоты, как будто они были сопряжены с Тобой, как с субъектом,

т.е. как с телом, тогда как Твое величие и Твоя красота это Ты сам. Тело же

не является великим или прекрасным потому, что оно тело: меньшее или менее

красивое, оно все равно остается телом.

Ложью были мои мысли и о Тебе, а не истиной: жалкий вымысел мой, не

блаженная крепость Твоя. Ибо Ты повелел, и так и стало со мной: земля

"начала рожать мне терния и волчцы", и с трудом получал я хлеб свой.

30. И какая польза была для меня, что я, в то время негодный раб злых

страстей, сам прочел и понял все книги, относившиеся к так называемым

свободным искусствам, какие только мог прочесть? Я радовался, читая их, и не

понимал, откуда в них то, что было истинного и определенного. Я стоял спиной

к свету я лицом к тому, что было освещено; и лицо мое, повернутое к

освещенным предметам, освещено не было. Тебе известно, Господи, что я узнал,

без больших затруднений и без людской помощи, в красноречии, диалектике,

геометрии, музыке и арифметике; и быстрая сообразительность и острая

проницательность - Твои дары, но не Тебе приносил я их в жертву. Они были

мне не на пользу, а скорее на гибель, потому что я жадно стремился овладеть

доброй долей имущества своего, но "не сохранил для Тебя сил своих", а ушел

от Тебя прочь, в дальнюю страну, чтобы расточить все на блудные страсти.

Какая польза была мне от хорошегр, если я не умел им хорошо пользоваться? А

я стал понимать, как трудно даются эти науки даже прилежным и толковым

ученикам, когда, пытаясь их разъяснить, увидел, что самого выдающегося среди

моих учеников хватало лишь на го, чтобы не так уж медленно усваивать мои

объяснения.

31. Какая была мне польза в этом, если я думал, что Ты, Господи, Бог

истины, представляешь собой огромное светящееся тело, а я обломок этого

тела? Предел извращенности! Но именно таков был я тогда! Я не краснею.

Господи, исповедуя пред Тобой милосердие Твое ко мне и призывая Тебя: я ведь

не краснел, богохульно проповедуя пред людьми и лая на Тебя.

Какая польза была мне от моего ума, так легко справлявшегося с этими

науками, и от такого количества запутаннейших книг, распутанных без помощи

учителя, если я безобразно кощунствовал и гнусно заблуждался в науке

благочестия? Во вред ли был для малых Твоих ум гораздо более медлительный,

если они не уходили от Тебя прочь, безмятежно оперялись в гнезде Церкви

Твоей и выращивали крылья любви, питаясь пищей здоровой веры?

Господи, Боже наш, "в тени крыл Твоих обретем мы надежду": укрой нас и

понеси нас. "Ты понесешь. Ты понесешь малых детей и до седин будешь нести

их" - ибо сила наша тогда сила когда это Ты; только наша - она бессилие.

Наше благо всегде у Тебя, и, отвращаясь от него, мы развращаемся. Припадем к

Тебе, Господи, да не упадем: у Тебя во всей целости благо наше - Ты сам: мы

не боимся, что нам некуда вернуться, потому что мы рухнули вниз: в

отсутствие наше не рухнул дом наш. вечность Твоя.

I. Книга пятая

1. Прими исповедь мою, приносимую в жертву Тебе языком моим, который Ты

создал и побудил исповедовать имя Твое; выздоровели все кости мои: пусть же

они скажут: "Господи! Кто подобен Тебе?". Ничего нового не сообщает Тебе

человек, исповедуясь в том, что происходит с ним, ибо не закрыто взору

Твоему закрытое сердце, и не отталкивает человеческая жесткость десницу

Твою: Ты смягчаешь ее, когда захочешь, милосердуя или отмщая: "и нет никого,

кто укрылся бы от жара Твоего". Да хвалит Тебя душа моя, чтобы возлюбить

Тебя. Неумолчно хвалят Тебя все создания Твои: всякая душа, обратившаяся к

Тебе, своими устами; животные и неодушевленная природа устами тех, кто их

созерцает. Да воспрянет же в Тебе душа наша от усталости: опираясь на

творения Твои, пусть дойдет к Тебе, дивно их сотворившему: у Тебя обновление

и подлинная сила.

II.

2. Пусть уходят и бегут от Тебя мятущиеся и грешные. Ты видишь их, Ты

распределяешь и тени. И вот - мир прекрасен и с ними, хотя они сами мерзки.

Но чем повредили они Тебе? Чем обесчестили власть Твою - полную и

справедливую от небес и до края земли. Куда бежали, убежав от лица Твоего?

Где не найдешь Ты их? Они убежали, чтобы не видеть Тебя, видящего их, и в

слепоте своей наткнуться на Тебя, ибо Ты не оставляешь ничего Тобой

созданного. Да, чтобы наткнуться на Тебя в неправде своей и по правде Твоей

нести наказание: уклонившись от кротости Твоей, натыкаются они на

справедливость Твою и падают в суровость Твою. Не знают они, что Ты всюду и

нет места, где Тебя бы не было; Ты, единственный, рядом даже с теми, кто

далеко ушел от Тебя. Пусть же обратятся, пусть ищут Тебя; если они оставили

Создателя своего, то Ты не оставил создание Свое. Пусть сами обратятся,

пусть ищут Тебя - вот Ты здесь, в сердце их, в сердце тех, кто исповедуется

у Тебя и кидается к Тебе и плачет на груди Твоей после трудных дорог своих.

И Ты, благостный, отираешь слезы их; они плачут еще больше и радуются,

рыдая, потому что Ты, Господи, не человек, не плоть и кровь, но Ты, Господи,

их Создатель, обновляешь и утешаешь их. И где я был, когда искал Тебя? Ты

был предо мною: я же далеко ушел от себя, я не находил себя; как же было

найти Тебя!

III.

3. Я расскажу пред очами Господа моего о том годе, когда мне

исполнилось двадцать девять лет.

В Карфаген приехал некий манихейский епископ по имени Фавст. Это была

страшная сеть дьявольская, и многие запутыва-лись в ней, прельщенные его

сладкоречием, которое и я хвалил, различая, однако, между ним и истинной

сутью вещей, познать которую так жадно стремился. Я вглядывался не в

словесный сосуд, а в то, какое знание предлагает мне отведать из него этот,

столь известный у них, Фавст. Молва уже заранее сообщала мне, что он весьма

осведомлен о всех высоких учениях и особенно сведущ в науках свободных. Так

как я прочел много философских книг и хорошо помнил их содержание, то я и

стал сравнивать некоторые их положения с бесконечными манихейскими баснями:

мне казались более вероятными слова тех, "у кого хватило разумения

исследовать временный мир", хотя "не обрели они Господа его". Ибо "высок ты.

Господа, и смиренного видишь и гордого узнаешь издали", но приближаешься

только "к сокрушенным сердцем", гордые не находят Тебя, хотя бы даже в

ученой любознательности своей сочли они заезды и песчинки, измерили звездные

просторы и исследовали пути светил.

4. Они производят эти исследования, руководствуясь разумом и

способностями, которые Ты им дал: многое нашли они и пред-сказали за много

лет вперед солнечные и лунные затменения, их день, их час и каковы они

будут. Вычисления не обманули их: все происходит так, как они предсказали.

Они записали законы, ими открытые; их и сегодня знают и по ним

предсказывают, в каком году, в каком месяце этого года, в какой день этого

месяца и в какой час этого дня луна или солнце затемнится в такой-то своей

части. Все и произойдет так, как предсказано.

Дивятся и поражаются люди, неосведомленные в этой науке; ликуют и

кичатся осведомленные. В нечестивой гордости отходя от Тебя и удаляясь от

Твоего света, они задолго предвидят будущее затмение солнца и не видят

собственного в настоящем. Они благоговейно не разыскивают, откуда у них

способности, с помощью которых они все это разыскивают. И даже найдя, что Ты

создал их, они не вручают себя самих Тебе, чтобы Ты сохранил их, как

создание Свое, и не закалывают Тебе в жертву то, что они сами из себя

сделали: оаи не убивают для Тебя ни своих превозносящихся мыслей, как

"птиц"; ни своего любопытства, как "рыб морских", - а оно заставляет их

бродить по тайным "стезям пропасти", - ни своего распутства, как "полевых

скотов", - дабы Ты, Господи, "огнь поядающий", уничтожил их мертвенные

заботы, а их воссоздал для бессмертия.

5. Они не познали Пути, Слова Твоего, Которым Ты создал и то, что они

вычисляют, и тех, кто вычисляет, и чувство, которым они различают предметы

вычислений, и разум, с помо щыо которого вычисляют: "мудрость же Твоя

неисчислима". Сам же Единородный Сын Твой "сделался для нас мудростью,

праведностью и освящением"; но Он считался одним из нас и платил подать

кесарю. Они не познали этого Пути, чтобы спуститься Им от себя к Нему и

через Него к Нему подняться. Они не познали этого Пути; они думают, что

вознеслись к звездам и сияют вместе с ними - и вот рухнули они на землю, и

"омрачилось безумное сердце их". Много верного сообщают они о твари, Истину

же, Мастера твари, не ищут благоговейно и потому не находят, а если и

найдут, то, "познав Бога, не прославляют Его, как Бога, и не благодарят, но

суетствуют в умствованиях своих и называют себя Мудрыми": себе приписывают

Твое и поэтому, извращенные и слепые, стараются Тебе приписать свое;

переносят ложь свою на Тебя, Который есть Истина: "изменяя славу нетленного

Бога в образ подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим и

пресмыкающимся, заменили они истину Божию ложью и поклоняются и служат твари

вместо Творца".

6. Я запомнил, однако, у них много верного из наблюдений над природой.

Их разумные объяснения подтверждались вычислениями, сменой времен, видимым

появлением звезд. Я сравнивал их положения со словами Мани, изложившего свой

бред в множестве пространнейших сочинений: тут не было разумного объяснения

ни солнцестояний, ни равноденствий, ни затмений, вообще ни одного из тех

явлений, с которыми я ознакомился по книгам мирской мудрости. Мне приказано

было верить тому, что совершенно не совпадало с доказательствами,

проверенным вычислением и моими собственными глазами, и было тому совершенно

противоположно.

IV.

7. Господи, Боже истины, разве тот, кто знает это, уже угоден Тебе?

Несчастен человек, который, зная все, не знает Тебя; блажен, кто знает Тебя,

даже если он не знает ничего другого. Ученого же, познавшего Тебя, сделает

блаженнее не его наука: чрез Тебя одного он блажен, "если, познав Тебя,

прославит Тебя как Бога, и возблагодарит и не осуетится в умствованиях

своих". Лучше ведь обладать деревом и благодарить Тебя за пользу от него, не

зная, сколько в нем локтей высоты и на какую ширину оно раскинулось, чем

знать, как его вымерить, как сосчитать все его ветви, но не обладать им, не

знать и не любить его Создателя. Так и верному Твоему принадлежит весь мир

со всем богатством своим, и, как будто ничего не имея, "он обладает всем",

прилепившись к Тебе, которому служит все. Пусть он не знает, как вращается

Большая Медведица; глупо сомневаться, что ему лучше, чем тому, кто измеряет

небо, считает звезды, взвешивает вещества - и пренебрегает Тобою, который

"все расположил мерою, числом и весом".

V.

8. Кто, однако, требовал, чтобы какой-то Мани писал об этих предметах?

Чтобы обучиться благочестию, не нужно о них знать. Ты ведь сказал человеку:

"Вот: благочестие и есть мудрость". Он мог не ведать об этой мудрости, хотя

бы и в совершенстве овладел наукой. Она, однако, вовсе не была ему знакома,

но он бесстыдно осмеливался поучать. О мудрости, разумеется, он ничего уже

знать не мог. Проповедовать мирское знание, даже хорошо себе известное, дело

суетное; исповедовать Тебя - это благочестие. Сбившись как раз с этого пути,

он много говорил по вопросам научным, и был опровергнут настоящими

знатоками. Ясно отсюда, каким могло быть его разумение в области, менее

доступной. Он же не соглашался на малую для себя оценку и пытался убедить

людей, что Дух Святой, утешитель и обогатитель верных Твоих, лично в полноте

своего авторитета обитает в нем. Его уличили в лживых утверждениях

относительно неба, звезд, движения солнца и луны; хотя это и не имеет

отношения к науке веры, тем не менее кощунственность его попыток выступает

здесь достаточно: говоря в своей пустой и безумной гордыне о том, чего он не

только не знал, но даже исказил, он всячески старался приписать эти

утверждения как бы божественному лицу.

9. Когда я слышу, как кто-нибудь из моих братьев христиан, человек

невежественный, судит вкривь и вкось о вопросах научных, я терпеливо взираю

иа его мнения: я вижу, что они ему не во вред, если он не допускает

недостойных мыслей о Тебе, Господи, Творец всего, и только ничего не знает о

положении и свойствах телесной природы. Будет во вред, если он решит, что

эти вопросы имеют отношение к сущности вероучения, и осмелится упрямо

настаивать на том, чего он не знает. Такую немощность, впрочем, материнская

любовь переносит у тех, кто верой еще младенец, ожидая пока новый человек не

восстанет в "мужа совершенного", которого нельзя будет "завертеть ветром

всякого учения". Кто же не сочтет ненавистным и отвратительным безумие

человека, который, будучи столько раз уличен во лжи, осмелился предстать

"Перед теми, кого он убеждал, как такой учитель, основоположник, вождь и

глава, что последователи его думали, будто они следуют не за простым

человеком, а за Духом Твоим Святым? Мне, впрочем, самому небыло вполне ясно,

можно ли объяснить, согласно и с его словами, смену долгих и коротких дней и

ночей, самое смену дня и ночи, затмения светил и тому подобные явления, о

которых я читал в других книгах. Если это оказалось возможным, то я все же