Старая Гавана

Слезы. Слезы на восходе луны. Слезы под беззвездным небом. Слезы текли по моим бледным щекам, а убийца между тем убирал со столов в ресторане грязную посуду.

Потягивая мохито, я смотрела на помощника официанта. Если я когда и видела виновного, то – вот он. Гектор прав. Малышка мертва.

Я утерла лицо салфеткой для коктейля и покачала стакан. Лед начал подтаивать.

Вечер был, как сказала бы моя мама, душный. Для нее любой вечер – душный. Считается, что ее предки приехали на Кубу из знаменитой своим мягким климатом испанской провинции Галисия, так что здесь ей судьбой положено страдать от жары.

– Ты что там делаешь? – раздался в наушнике голос Гектора, звучный, грубый; он говорил с напускной серьезностью, как человек из провинции, приложивший немало усилий, чтобы избавиться от акцента, который у него тем не менее был заметен. – Ну, Меркадо, не сидеть же нам так весь вечер! – добавил Гектор. Некоторые гласные он произносил, как жители Сантьяго, но в целом подобный акцент характерен скорее для кастильского испанского, чем для какого‑либо иного диалекта. Я знала, он смотрит много нелегально ввезенных американских и европейских ди‑ви‑ди, может быть, это он оттуда набрался.

Передо мной лежал китайский сотовый телефон, работающий в режиме «уоки‑токи», как рация.

– Не волнуйтесь, Гектор, дайте спокойно выпить, – негромко сказала я.

– Ты, надо думать, уже арестовала там десяток‑другой подозреваемых?

– Еще нет, но я к этому близка.

– Так держать!

– Давайте, Гектор, наплодим с вами ребятишек. Уродливые будут, сукины дети, но с такими мозгами, как у вас, не сомневаюсь, далеко пойдут. – Я старалась поддержать его шутливый тон.

Он не ответил.

К ограде подошел паренек‑попрошайка. Обычно в Гаване нищих не видно, громилы из Кубинского комитета по защите завоеваний революции гоняют их бейсбольными битами. Нищих нет, но проституток много: сутенеры могут заплатить. КЗЗР – нечто среднее между вспомогательными войсками, приданными полиции, и добровольными народными дружинами. Настоящие полицейские их ненавидят, поскольку комитетчики еще более коррумпированы, чем сами полицейские. Чем мы – так надо бы сказать.

Попрошайка был тощий, с длинными черными волосами. Хорошее местечко выбрал. Совсем рядом с plaza – площадью, на которой густо толпились канадцы и европейцы. У меня за спиной высился освещенный прожекторами собор, безжалостные уличные музыканты развлекали туристов, не подозревавших, что в это время им облегчают карманы.

– Ты уже стара, чтобы рожать. Женщина солидного возраста, – услышала я в наушнике голос Гектора.

«Мне двадцать семь, Гектор!» – мысленно крикнула я в негодовании. Ему удалось‑таки вывести меня из себя. Однако вслух невозмутимо проговорила:

– Ничего лучше за минуту и двадцать секунд не придумали? Вы бы лучше попросили Диаса написать вам что‑нибудь новенькое, он самый одаренный похабник у нас в отделении.

– Ты нас видишь? – спросил Диас.

Еще бы не видеть. Рядом с отелем «Амбос Мундос» (в Гаване его знают все – тут Хемингуэй написал свой роман «По ком звонит колокол») пристроился ярко‑зеленый «юго» с закрытыми окнами, что в такую жару выглядело чертовски подозрительно. Посторонний человек сразу понял бы, что если люди в машине не из обычной полиции, то уж точно из тайной или из какой‑то организации вроде того. Все сутенеры и наркодилеры убрались отсюда еще минут двадцать назад.

– Да, вижу вас.

– Смотри.

И он помахал мне рукой с переднего сиденья автомобиля, его движения быстро превратились в пантомиму с каким‑то непристойным смыслом, но мне трудно было за ней уследить. Наверняка что‑то оскорбительное. Диас из западной провинции Пинар‑дель‑Рио, они там – прикольные ребята.

– Познакомиться с вами – большая удача, лейтенант Диас, – сообщила я.

– Да что ты! И почему же? – спросил он, клюнув на наживку.

– Раз идиот сделал в полиции такую головокружительную карьеру, значит, можем надеяться и мы, младшие агенты.

– Тебя не повысят, Меркадо, скажи спасибо, что не раздаешь штрафные квитанции за неправильную парковку и не потеешь с другими девчонками в машинописном бюро, – быстро вмешался Гектор.

– Машинописное бюро? Сразу видно, вы, старина, отстали от жизни. По‑моему, от машинописного бюро в отделении избавились еще лет десять назад, – откликнулась я, хотя в принципе была с Гектором согласна. У нас в НРП, Народной революционной полиции, мне не продвинуться. Он это знает, я это знаю, даже дельцы, финансирующие восходящих звезд, это знают. Набитые долларами конверты мне на порог никто не кладет – не потому, что я выше коррупции, просто не настолько я важная фигура, чтобы меня вовлекали в коррупционные сделки.

– Машинистки, по крайней мере, свое место знали, – проворчал Гектор.

– Да уж, где угодно, только не под вами, – заметила я.

В наушнике раздалось недовольное хрюканье: Гектор пытался подавить смех.

Парень‑попрошайка смотрел на меня темными глазищами и молчал. Какая потрясающая идея – прикинуться немым! Может, у него рак, да что угодно – никто не станет приставать с вопросами. Дала ему несколько песо и велела убираться. Деньги он взял, но отошел всего на несколько метров, глядя на меня с беспредельной грустью. Да, хороший мальчик. Проверила: часы были на месте, на запястье.

Через минуту снова раздался голос Гектора, настроение у него явно улучшилось.

– Ну что там тебя держит? Давай, другие дела ждут, – поторопил он.

– Хорошо‑хорошо. Ждала, пока он освободится, но, если хотите, подзову его.

– Да, так и сделай. Сейчас же.

– Вы ведь от него признание получить хотите?

– Что угодно. Хоть что‑нибудь. Придется некоторое время работать по новой директиве, пока не придет другая.

Эта новая директива прямо из кабинета президента запрещала (скорее всего, временно) понуждать подозреваемых к признанию. Теперь нам предстояло собирать улики и арестовывать людей на современный лад. Меньше чем через год в США должны были состояться выборы, нынешним нашим властям хотелось бы, чтобы со стороны казалось, будто у нас тут переходный период, будто мы готовы воспользоваться открывшимися возможностями.

Потому‑то я и сидела здесь, к такому заданию я стремилась с тех пор, как стала детективом.

– Хорошо. Посмотрю, что можно сделать, – согласилась я.

Осмотрелась, увидела его: он обслуживал столик у фонтана. Две женщины, по виду менеджеры среднего звена из Квебека; такие дамочки должны были дать ему чаевых, наверно, процентов на пятнадцать от стоимости заказа. Ресторан этот служил немаловажным источником дохода для Гаваны, здесь оставляли деньги поклонники Хемингуэя, останавливавшиеся в «Амбос». Народ, послушный велениям моды, и молодежь ходили подальше, в «Кафе О’Райли», но старшее поколение умело оценить хороший коктейль и немного старомодную кухню. Здесь бывали практически одни туристы.

– Так, Гектор, попробую. Телефон не выключаю. Если дело примет нежелательный оборот, рассчитываю на вас и Санчо Панса. – Не дожидаясь дальнейших инструкций и вопроса Диаса, не по поводу ли его веса я отпустила шутку, я сняла наушник и оттолкнула от себя телефон, который продолжал работать в режиме передачи.

Диас и Гектор все записывали, так что если наш подозреваемый произнесет что‑то важное, слова его окажутся у нас на пленке. Он продолжал суетиться вокруг двух иностранок, уламывал их заказать самое дорогое в меню вино. Но вот заказ наконец был принят, я поймала его взгляд.

Он отплыл от их столика и остановился рядом со мной.

– Да, мадам, – произнес он по‑английски.

По одежде меня можно было принять за иностранку. Белая блузка, клетчатая юбка, туфли, открытые с одной стороны стопы, ожерелье из искусственного жемчуга. Губы накрашены, на веках – тени, волосы хоть и короткие, но мне сделали челку. Считалось, что так должна выглядеть канадская деловая женщина.

Стоило ему заговорить, я вдруг поняла, что не намерена ни флиртовать с ним, чтобы выудить информацию, ни притворяться подвыпившей… Теперь это казалось мне пошлым и бессмысленным.

– Да, мадам, – повторил он.

Я смотрела на него. Совсем молод. В заявлении о приеме на работу он указал возраст – двадцать четыре года, но, по‑моему, на деле был года на два младше. Худой, красивый; вероятно, работая официантом, он пытался обзавестись полезными связями.

– Позвольте принести вам еще мохито, прекрасная сеньорита, – сказал он, сияя очаровательной улыбкой.

– Вы старший официант? – осведомилась я.

– Только на сегодняшний вечер.

– Я потому спрашиваю, что видела, как вы убирали со столов грязную посуду.

Он улыбнулся.

– Когда столько гостей, приходится делать все подряд, – объяснил он.

– Сядьте, – сказала я.

Он снова улыбнулся:

– Боюсь, это против правил, мадам. Но даже если бы и можно было, в такой вечер, когда зал забит до потолка, было бы просто…

Тут я достала полицейское удостоверение и предусмотрительно положила на стол. Он прочитал и, взглянув на меня, опустился на стул. Никаких «Что это?», «Вы серьезно?» или обычных шуточек – мол, санитарная инспекция наконец‑то пришла брать повара. Нет, он просто сел, тяжело, будто ноги его не держали.

Если бы можно было передать Гектору свои мысли, я бы облекла их в такую форму: «Старина, ты посмотри на это лицо!» Выражение на нем изменилось моментально, как если бы нашего официанта хлопнули по плечу в студии актерской импровизации. Покер – не его игра, уж это точно.

– Детектив, гм, Меркадо, скажите, пожалуйста, это в связи с чем? Это надолго? Я ведь очень занят. Мне работать надо, – прошептал он.

– Зашла поговорить об убийстве Марии Анжелы Доминго, – объяснила я.

– Никогда о такой не слышал.

– Не слышали?

– Нет.

– Так ее в морге назвали. Доминго – потому что тело обнаружили в воскресенье.

Он нахмурился, начал постукивать ботинком по полу. На верхней губе выступили бусинки пота. Господи, да что ж это с тобой такое? Остаток жизни в тюрьме провести хочешь, Фелипе? Успокойся. Не колись ты так просто, хотя бы сделай вид, что это я тебя с трудом расколола.

– Не понимаю, о чем вы, – произнес он наконец.

– В самом деле?

– Не понимаю. И мне это не нравится. Кто это вас надоумил? Вы, наверно, выпить хотите за счет заведения или, может, еще чего‑нибудь?.. Что ж, выпейте и уходите. Мы поддерживаем с полицией хорошие отношения. – Он поднялся на ноги. – А теперь, с вашего позволения…

– Сядьте на место.

Он продолжал маячить над столом.

– Я сказала: сядь.

Он не вздрогнул, а скорее подпрыгнул, и не столько сел, сколько осел на стул. Лучше бы снять это на видео, Диас, потом материал пригодится нам в суде.

– Мы сопоставим ДНК ребенка, твоей подружки и, разумеется, твою, это вопрос времени, – сказала я.

Видно было: он судорожно соображает. Жадно отхлебнул воды.

– Закон знаешь? – спросила я.

Он покачал головой.

– Кто первым признает себя виновным, может стать свидетелем со стороны государства против остальных, – поведала я.

Его это, по‑видимому, не убедило.

– Мы не знаем, как она умерла. Пока. Не знаем подробностей. Может быть, смерть была случайной? Вы же оба молоды. Может, ты и сам не знал, что делаешь. Откуда тебе знать, как ухаживать за малышами? Ну же, Фелипе! Ну же! Нам ни к чему губить жизнь двум молодым людям. Ни к чему прятать тебя за решетку на двадцать‑тридцать лет. Государству это в целое состояние обойдется. Ничего такого нам не надо. Мы хотим лишь знать правду. Истину. Только она нас интересует.

Я, не сводя с него глаз, сделала глоток слабого мохито.

Он уже попал на крючок, да, но все же не на сковородку.

Самое время было поиграть в другую азартную игру.

– Марту мы арестовали несколько часов назад. Надо было взять ее первой. Она как будто нисколько этому не удивилась. Ее отвезли в другой административный округ, так что всех деталей я пока не знаю, но узнаю со временем. Интересно, что она сейчас о тебе рассказывает?

Глаза у него засверкали. Я поняла: он колеблется. Если расколется, то сейчас.

Но я ошиблась, он не проронил ни слова.

Вместо этого он сжал кулак и стукнул им по столу. Телефон подскочил и свалился на тротуар. Парень‑попрошайка выбежал из тени, схватил его, но не умчался в темноту, а отдал мне. Да. Хороший мальчик. Вот так это делается, Фелипе. Это называется ненавязчивая реклама. Сунула парню долларовую купюру и проверила, не прервалось ли соединение с Диасом. Нет, ничего с телефоном не случилось.

– Что она говорит о тебе? Ее спрашивают: кто это? Должно быть, ты. Мать такое со своим ребенком не сделает.

– И вы в это верите? – прошептал он так тихо, что микрофон телефона, вероятно, не сумел уловить его слова.

– А как это было? Расскажи мне. Позволь тебе помочь. Что она заставила тебя сделать?

Он закрыл глаза и поднес кулаки к вискам.

– Вы нашли тело? – спросил он.

– Ну конечно. Маленькая Мария Анжела.

– Мне разрешат на нее взглянуть?

– Да, имеешь полное право, ты же отец.

Он кивнул, судорожно вздохнул и, прикрыв глаза, выпалил:

– Да. Я ее отец. Хоть Марта и говорила, что отец кто‑то другой. Что стало с тем парнем? А? Не верьте ничему из того, что она говорит. Ничему. Это она. Она. Я ничего не делал. Она была… Это она убила. Я не имею к этому никакого отношения. Никакого. Я пришел, малышка уже была мертва. Я всего лишь избавился от тела. Даже не просил ее это сделать. Вы должны мне верить. Я ее не просил. Зачем мне? Мы бы справились. У меня есть работа, здесь. У нас все было бы нормально.

Он открыл глаза и пристально посмотрел на меня.

– Она убила малышку? – уточнила я.

– Да.

– Как?

– Утопила ее… в ванне. Мне пришлось отвезти тело в Ла‑Сейбу. Вы должны мне верить, я не имею никакого отношения к убийству. Ведь вы же мне верите, правда? – Его голос прерывался от волнения. Того гляди свихнется.

Надо было подтолкнуть его еще разок‑другой.

– Это ты задумал? Сама бы она не решилась. Это, наверно, ты ей велел.

Глаза у парня сделались размером с бейсбольную рукавицу.

Слезы хлынули, как из водопроводного крана.

– Нет! Нет! Вы, наверно, меня не слушали. Я ей не говорил нич… ничего ей не говорил. Это все она. Все она. Безумие какое‑то!

– Почему рождение ребенка держал в секрете? – осторожно спросила я.

– Это она так хотела, – ответил он, всхлипывая. – Умоляла держать в тайне. И я держал. Прости меня Господь.

– Ты принес живого ребенка. Потом через некоторое время вышел из квартиры. Что было потом? Она позвонила тебе и сказала, что убила его?

– Да. Именно так и было. Меня там не было. Я был на работе. Она позвонила. Я пришел домой, малышка была мертва.

Я сочувственно кивнула.

– Вы ведь мне верите, правда? – спросил он, хватая меня за руку.

– Да, я верю тебе. Ла‑Сейба, – повторила я, четко произнося слова. Насколько я знала Гектора, прежде чем я успею допить свою порцию мохито, он отправит туда водолазов с подводными фонарями.

Немного отодвинув стул от стола, я высвободила руку из крепких пальцев Фелипе. Он поник, опустил голову на покрытую пятнами столешницу черного дерева и продолжал лить слезы в три ручья. Жалкое зрелище. Чего он от меня хотел? Чтобы я его по спине похлопала? Обняла?

– Так она убила ребенка, а ты спрятал тело? – уточнила я на всякий случай, придвигая телефон к нему поближе.

– Да, да, да! – не очень внятно отозвался он.

Что ж, с задачей я справилась. Повернулась на крутящемся стуле, чтобы дать сигнал ребятам на углу. Подняла два пальца вверх, и почти тотчас двое в форме вышли из машины, на которую я до сих пор не обращала внимания.

Парень‑попрошайка исчез.

Фелипе смотрел, как полицейские перелезают через ограду вокруг патио. В глазах у него плескалось отчаяние, они бегали по сторонам. Вдруг он схватил за спинку тяжелый металлически стул.

Черт!

Перед моим мысленным взором пронеслась картина дальнейшего развития событий: перевернутые столы, Фелипе поднимает стул и ударяет меня по голове, расплющенная глазница, выбитые зубы, кровь во рту, я судорожно лезу в сумочку за пистолетом, еще один взмах стула, откатываюсь в сторону, пистолет уже в руке, спуск – две пули у него в животе.

После такого обычно не выживают.

– Даже и думать не смей, – решительно проговорила я.

Он выпустил стул.

– Пожалуйста, – залепетал он, пытаясь схватить меня за руку, но я руку отдернула, и он сжал в кулаке воздух.

Наконец один из полицейских в форме кладет руку ему на плечо. Фелипе отшатывается.

– Знаете, где я был, когда она позвонила? – спросил он.

– Где?

– В соборе.

Я удивленно подняла бровь.

– Да. Да. Это правда. Я был в соборе. – Он указал на здание у меня за спиной.

– Просил о прощении?

– Нет‑нет. Нет. Вы все неправильно поняли. Перед моим уходом ребенок был жив. Это она. Она убила. Утопила ребенка.

Полицейские воззрились на меня, как бы спрашивая: «Попробует удрать?» Я пожала плечами. Теперь пусть сами с ним разбираются.

– Пошли, – сказал один из них, пристегивая Фелипе к себе наручниками.

С удивительной оперативностью на площади появилась старая мексиканская «хулиа» – тормоза визжат, фары сияют, но, поскольку дело происходило в старой части Гаваны, сирена молчала.

– Вы же мне верите, правда? – Фелипе смотрел на меня широко раскрытыми глазами, по лицу, как вода из неисправного водопроводного крана, струились слезы.

– Я тебе верю, – утешила я его.

Он послушно пошел к «хулии» и забрался в задний отсек.

Дверцы закрылись, и, подобно тому, как скрылся из вида, будто по воле фокусника, Фелипе, исчезла в ночи и машина. Я оглядела ресторан, но там было настолько многолюдно, что никто, кроме гостей из Квебека, ничего не заметил. Две вдовы за соседним столиком по‑прежнему обсуждали меню, а все остальные молча уткнулись в свои дайкири.

Только беспризорному парню, кажется, было не все равно. Я чувствовала на себе его взгляд из полутьмы. Его незаданный вопрос не требовал ответа, но я все равно ответила. Просто так.

– Он убил ребенка своей подружки. Маленькую девочку. Понял?

Парень воспринял это сообщение скептически. Тут завибрировал телефон. Я надела наушник.

– Отлично сработано, отлично, – похвалил Гектор.

– Спасибо.

– Откуда ты взяла эту Марию Анжелу? Потрясающе! Именно так бы они ее и назвали, так бы и назвали, найди они тело. Но ты, однако, рисковала! Или нет?

– Вы о каком риске?

– Ты не знала, что это девочка. А был бы мальчик?

– Был бы мальчик, не убили бы. Его бы продали.

Гектор вздохнул:

– Да, наверно, ты права.

– Я дала вам достаточно материала для работы, верно?

– Более чем. Нет слов. Такие вещи берутся из ничего! У нас всего‑то и было, что сообщение пожилой дамы, что Марта сначала ходила беременная, а потом – нет. Никаких доказательств не было.

– Да, зато теперь у вас двое неудачников и их загубленные жизни.

– Всегда видишь все в темном свете. Ни к чему это. Ты хорошее дело сделала. Ты действительно сделала хорошее дело. И преступление раскрыла. За какие‑нибудь плевые две минуты.

– Спасибо на добром слове, Гектор, да только по правде‑то это не я. Ему хотелось говорить. Так хотелось, что не мог удержаться. Я, кстати, верю ему насчет собора. Но туда он пошел уже потом. Просить прощения у нашей заступницы.

Об этом Гектор и думать не хотел.

– Нет. Это твой гол в копилку нашей команды. Давай ставь стакан на стол и позволь мне угостить тебя настоящей выпивкой. Поедем в то заведение в Игуэра. Давай отпразднуем.

– Не могу. – Я помотала головой.

– Почему же?

– Надо с братом встретиться.

– Здесь?

– Да.

– Зачем же встречаться здесь?

– Я знала, что буду тут.

– А если б Фелипе спятил и удушил тебя или что‑нибудь еще выкинул? – встрял Диас.

– Никого бы он не задушил. Он был рад‑радешенек. У него на душе полегчало.

– Ну что ж. Мы все рады. Надо бы тебе поехать с нами… – проговорил Гектор. Потом, уже в другом регистре: – Надо бы тебе поехать, Меркадо, там будут наши друзья из посольства, я… гм, я бы хотел тебя им представить.

– Определенно надо бы поехать, – поддержал его Диас.

Наши друзья из посольства.

Из какого это посольства? Венесуэльского? Китайского? Вьетнамского? Наши друзья, обладатели того, что играет большую роль в плутократическом обществе. Денег. А Гектор хочет представить меня кому‑то из игроков. Никогда прежде так не поступал. Это то, о чем мечтает любой амбициозный полицейский. Войти в круг. Вечеринки, выпивка, анекдоты, доллары, прекращение потогонной работы, более важные дела, связи с ГУР, может быть, даже дадут машину.

Наши друзья из посольства.

– Извините, Гектор, как‑нибудь в другой раз. Сегодня не получится.

– Скажи ей, Диас, – бросил Гектор.

– Ну не хочет она ехать, – отбивался Диас.

– Не могу, с братом встречаюсь, он прилетает из Америки.

Наступило долгое молчание, Гектору пришлось смириться с тем, что уговаривать меня бесполезно.

– Что ж, если передумаешь, знаешь, где нас найти.

– Да, спасибо, ребята. И… Диас, пожалуйста, не позволяй ему рассказывать анекдоты: нам не хватало только классического международного скандала на попойке с посольскими!

« Юго» подмигнул фарами и проехал мимо, из него донеслись смешки. Гектор и Диас помахали мне на прощание. На этот раз – никаких непристойных жестов.

Я допила мохито и огляделась в поисках официанта. Наверно, надо сказать метрдотелю, что одного я арестовала…

Чьи‑то ладони закрыли мне глаза.

Поступок для беспризорника чересчур бесцеремонный. Кроме того, руки подозрительно чистые.

– Рики!

Он засмеялся и поцеловал меня в щеку. Положил шикарную черную сумку велосипедиста‑посыльного на стол и уселся на место Фелипе.

– Думал, никогда не уйдут. Копы гребаные, – пожаловался он.

– Эй!

– Я не имею в виду присутствующих. Господи, да мы же здесь самые молодые! Зачем надо было назначать встречу на этом кладбище?

– Мне здесь нравится.

Он покачал головой, снял плащ и пропустил лямку своей сумки под сиденьем – чтобы не украли.

– Ну, как долетел? – поинтересовалась я.

– Нормально. Прямым рейсом.

– Правда? Теперь прямые летают? Я не знала.

– Да, Майами – Гавана, два рейса в неделю. Черт, я бы обошелся и… Ты видела… Господи! До чего же неспешное тут обслуживание, верно?

– Я только что арестовала главного официанта.

– Шутишь!

– Нет.

– Он тебя за задницу ухватил, что ли?

– Нет.

– А что он… ох, подожди, вот, кажется, наконец…

К столу подошел забитый на вид подросток. Интересно, они там, на кухне, колотят его, что ли?

Рики заказал шесть различных закусок и мартини. Выглядел он неплохо. Подтянутый, красивый, черная шевелюра на английский лад безжизненно нависает над левой бровью. Пожалуй, даже чересчур красив. Ничего от папиного простодушного крестьянского дружелюбия или маминой приятной глазу дородности. Он угловат и опрятен. Зубы по‑американски белы, улыбка широка. Единственное, что у нас с ним общее, – темно‑зеленые глаза, доставшиеся по наследству от маминых предков.

Он пригубил мартини, глаза блеснули в лунном свете.

– Да‑с, – констатировал он. – Джин, конечно, местного производства.

В молодости нам часто говорили, что мы похожи. Теперь не говорят. С тех пор он похорошел, а я подурнела. Хотя сегодня, может быть, оттого, что он только что с самолета, а я накрасилась и оделась во все самое лучшее, мы снова были на равных, как брат и сестра.

– Тут мохито неплох, – поделилась я.

– Мохито? – удивился он так, будто я предложила попробовать человечину.

Я не смогла сдержать смех, он тоже рассмеялся. Миловидность Рики и его сотрудничество с молодежными газетами и журналами заставляют знакомых брата гадать: да уж не гей ли он? Несколько лет он для прикрытия катал на машине немногочисленных девиц, но, убедившись, что его гомосексуализм карьере не повредит, оставил их в покое. Свою сексуальную ориентацию Рики не афиширует, как иные гаванские гомосексуалисты‑знаменитости, но я познакомилась с одним его прежним дружком, капитаном Министерства внутренних дел, и выяснила, оказывается, почти все знают. Недавно один мелкий chivato, платный информатор, пытался шантажировать брата в связи с его космополитическими взглядами, но дело кончилось тем, что шантажист потерял работу и сейчас его переводят в Мансанильо.

Рики допил мартини, заказал коктейль «Куба либре» и, не проронив ни слова, умял большую часть заказанных закусок. Он из тех мужчин, что могут есть что угодно, причем еда не производит на них решительно никакого впечатления. Не будь он моим братом, я бы его возненавидела. Нет, не будь он моим братом, мы бы, прежде всего, никогда не встретились. Круг его общения лежал выше моего на многие километры.

– Удивительно, что они до сих пор не разорились, – заметил он, жуя то, что еще вчера жизнерадостно резвилось во Флоридском проливе. – Я бы и за миллион лет ничего тут не съел, но вот это – ничего.

Я позволила ему попробовать еще два салатика и решительно перешла к делу.

– Так что тебе удалось выяснить? – спросила я, не в силах скрыть нетерпения.

– Подожди минутку. Сначала с тобой разберемся. Ты арестовала официанта?

Типичная ситуация – Рики постоянно искал интересные сюжеты.

– Да. Одного из старших.

– Старшего официанта? Что он натворил?

– Совершил убийство.

– Да что ты! Кого же он убил? – осведомился Рики с напускной небрежностью.

– Многих. Форменный псих. Отравитель.

Рики глянул в пустую тарелку из‑под закуски:

– Отравил? Ты серьезно?

– Серьезно. Человек двенадцать, не меньше.

Рики побледнел, но тут я подмигнула, и он рассмеялся.

– Что за странная склонность к мистификациям, сестра! – с чувством произнес он. – С тобой не соскучишься.

– И это хорошо… Ну ладно. Рассказывай. Что выяснил?

Из сумки посыльного Рики извлек и передал мне папку с машинописными листами, рисунками и фотографиями.

– Ты написал отчет?! Кучу времени потратил, наверно?

– На компьютере писать проще, чем ручкой. Я ведь печатаю со скоростью сто слов в минуту.

Я пробежала глазами бумаги. Хороший слог, доступность изложения, текст разбит на разделы – словом, там было все необходимое мне для начала.

– Каков твой вывод? – спросила я.

– Слушай, тебе нравится моя сумка? На Манхэттене купил, последний писк моды, – сказал он, стараясь казаться легкомысленным.

– Не пытайся меня отвлечь. Что ты выяснил, Рики?

Он мотнул головой и заговорил, тщательно выбирая слова:

– Вывод, дорогая сестра, состоит в том, что твои подозрения, по всей вероятности, небезосновательны.

– Значит, я права?

– Думаю, да.

Мы замолчали. Я обдумала его слова и спросила:

– Ты ездил на станцию техобслуживания?

– Да, на станцию техобслуживания ездил.

– И что там узнал?

– Все здесь написано.

– Что узнал, Рики?

– В тот день было две аварии. Подозреваемых двое: пожилая дама и некий тип из Голливуда.

– Тип из Голливуда? О чем это ты?

– Я тебе не рассказывал? В Фэрвью полно голливудских типов. Туда Том Круз переехал, вокруг этого солнца вращаются планеты помельче. Элита приезжает кататься на лыжах, теперь ведь в Аспене и Вейле полно быдла, hoi polloi, как говорят американцы. А там, в Фэрвью, я познакомился кое с кем. Приглашали на вечеринку.

– Не может быть.

– Может. Познакомился с очаровательным молодым человеком, у нас с ним обнаружилось полное взаимопонимание.

– Надеюсь, ты был осмотрителен.

– Я всегда осмотрителен, дорогая.

– А как же досмотр в аэропорту? – спросила я.

Куба – одна из немногих стран мира, где приходится проходить через металлодетекторы, сканеры и подвергаться обыску после полета. Нужно это для того, чтобы изымать у пассажиров контрабанду вроде запрещенных книг, газет и журналов. Агенты, должно быть, читали отчет Рики и задавали ему вопросы о содержании.

Рики вздохнул, будто услышал несусветную глупость, и объяснил:

– Таможенники у нас умом не блещут. На первой странице говорится о конференции. Я постарался, чтобы было поскучнее. Они ведь только первые несколько строчек читают, а там сплошь – похвалы нашим братьям.

– Хитер, – оценила я и принялась рассматривать фотографии. Мотель, гора, пустынная горная дорога. «Рейнджровер» с вмятиной слева на переднем бампере. – Просто поразительно! Я на такой результат даже и не надеялась. Ты молодец, Рики, постарался, – сказала я, движимая искренним чувством.

– Да, я молодец. – Он доел и теперь раскуривал сигарету. Американскую.

– Что известно об этом «рейнджровере»?

– Ну, владелец – человек по имени Эстебан, этакий медведь, не гомосексуалист, американец во втором поколении, машину на станцию техобслуживания для ремонта не пригнал, но, кажется, покалечил ее примерно в это же время. Может быть, сбил оленя. Тут небольшая вмятина, но я знал, ты заинтересуешься.

– Почему его не подозреваешь?

– Трудно представить, чтобы убийца полгода разъезжал с кровью и ДНК жертвы, размазанными по машине.

– Гм, тут ты, может быть, и прав. А что за человек этот Джек Тайрон? – спросила я, по диагонали просматривая его выводы.

– Кинозвезда, тип из Голливуда, о котором я говорил.

– Никогда о таком не слышала.

– Он из подающих надежды. Познакомился с ним на вечеринке, разговорился, тоже, увы, гетеросексуал до мозга костей.

– Рики! Он у тебя в списке подозреваемых!

– Второстепенных подозреваемых. Может, кто‑то его и покрывает, но алиби его кажется безупречным. Во время аварии находился в Лос‑Анджелесе. С ним вроде бы полный порядок, но, как я уже говорил, в плане сексуальной ориентации он – что твои ворота – такой же правильный. Даже не пытался завлечь меня на собрание сайентологов, в отличие от моего очаровательного нового друга, который попробовал прямо на следующее же утро.

– А что это за собрание сайентологов? – невинно поинтересовалась я.

– О, бог ты мой, сестра! Ты что, журнал «Яма» не читаешь?

Слово la yuma – « яма» на уличном жаргоне – означает все, что угодно, связанное с янки. Американские журналы, конечно, можно было бы достать, но зачем расходовать твердую валюту на «Пипл» или «Вог» – выше моего разумения.

– Мне деньги нужны, чтобы платить за еду и электричество, – назидательно произнесла я.

– Ах‑ах‑ах, бедные изголодавшиеся государственные служащие!

– Заткнись.

Он сокрушенно покачал головой и жалостливо на меня взглянул:

– Да, кстати о сайентологах. Там и о них в конце есть. В ночь, когда произошла авария, один из них, по‑видимому, разбил гольф‑карт на Пёрл‑стрит. Не думаю, что это должно нас интересовать, но, может, захочешь проверить.

Убрала исписанные листы в папку и усмехнулась, глядя на него:

– Что ж, постарался, Рики, впечатляет.

– Я сильно рисковал.

– Еще бы!

– Очень гордился фотографиями. Мне казалось, они могут оказаться полезными.

– Ты говорил с Карен?

Он постарался скрыть истинное отвращение, изображая комическое.

– Нет. Это дельце оставил тебе. Если поедешь к ней, – кривя губы, произнес Рики.

– Поеду – поговорю.

– Чего не смог достать, так это отчет шерифа. Мне сказали, закон о свободе информации позволяет подать запрос – если б я был гражданином США.

– Так и сказали? – уточнила я.

– Именно так.

Рики помахал рукой приятелю, проходившему мимо.

– Ну что ж, теперь моя очередь, – вздохнула я.

Рики откинулся на спинку стула.

– Вовсе не обязательно, дорогая. У нас есть представительство в Мексиканском консульстве в Денвере[5]. Можно попробовать через его сотрудников, – предложил он.

– Нет, Рики, я решила. Мне очковтирательства не надо. Хочу все сделать сама.

– И ты, разумеется, единственный человек, которому такая работа по плечу.

В его голосе отчетливо слышался сарказм, но спорить мне не хотелось.

– Я решила, Рики.

Он молча выпустил кольцо дыма и помахал очередному знакомому.

– Большое спасибо тебе за это. – Я похлопала рукой по папке.

– Всегда пожалуйста, – ответил он, и у него затрепетали ресницы.

Наступила долгая пауза.

Вот всегда у нас так. Подразумеваемое не менее важно, чем сказанное вслух.

– Так когда ты думаешь ехать? – хмурясь, спросил он по‑английски.

– Скоро. На следующей неделе. Уже подала заявление об отпуске.

– На следующей неделе? У меня статья в газете «Эль Паис» выходит. Важное событие. Устраиваю по этому случаю вечеринку.

– А меня приглашаешь?

– Разумеется. Но ты не придешь.

– Как ты догадался?

– Среди моих нюхающих кокаин бисексуальных друзей, декадентов и контрреволюционеров ты чувствуешь себя не в своей тарелке.

– Точно, а я‑то думала: и с чего это? А что за статья?

– Эссе о Новой Кубе. Разные слухи, расползающиеся вокруг МВД.

– «Эль Паис». Отец бы тобой гордился.

– Ты думаешь?

– Конечно, Рики.

Он кивнул, но оставил последнюю мою реплику без ответа. Лицо его помрачнело, он потянулся через стол.

– Руки, – попросил он.

Я положила свои ладони на его. Он прочистил горло.

– Ох, нет, Рики, только не надо читать мне лекцию!

Это он пропустил мимо ушей и высказал то, что собирался:

– Слушай, дорогая, я знаю, ты на два года старше меня, но во многих отношениях я всегда воспринимал тебя как младшую сестру, чувствовал, что должен за тобой присматривать. – Тон у него вполне серьезный.

– Да ладно тебе, Рики. – Я попыталась вырвать у него руку.

Он пожал плечами, полез в карман пиджака за очередной сигарильей, раскурил ее и затянулся.

– Ладно, сестрица, я постараюсь покороче, но все‑таки скажу, а ты послушай. Я должен тебе это сказать, чтобы совесть была чиста. На случай, если с тобой что‑то случится. Ради себя говорю, не ради тебя. Ты как?

– Валяй, – тихо согласилась я.

– Ладно, длинную речь изложу в сжатой форме. Суть сводится к тому, что нет никакого смысла рисковать жизнью и карьерой ради отца. Плевать ему было на нас. Ни единого письма, ни гроша не прислал за все эти годы. Эгоист, ублюдок. Жаль мне, конечно, что его нет, но больше я ничего к нему не испытываю. Мы ему ничем не обязаны. И более того, в тот вечер он, вероятно, был пьян. Опять‑таки жаль, что так получилось, но к нам эта история не имеет ни малейшего отношения.

Рики мрачно улыбнулся, глубоко затянувшись сигаретой.

Я понимала его точку зрения, но не разделяла:

– А к кому же тогда имеет?

– Не в том суть.

– А в чем, Рики?

– Суть в том, что взрослые так дела не делают, – пояснил он.

– А как они делают? – Я начала злиться. Иногда мне бывало трудно выносить его снисходительный тон.

– Не так. Так люди поступают в комиксах и телевизионных постановках. Это нелепо, ретроградно, театрально.

– Я поступаю театрально?

– Да. Изображаешь. Играешь. Посмотри на себя. У тебя многообещающая карьера, квартира, за которую не надо платить бешеные деньги, светит повышение по службе. И ты все это хочешь пустить по ветру? Чего ради?

– Ничего я не хочу пустить по ветру. Беру недельный отпуск, распланировала все зара…

– Что распланировала? Они в ГУР, по‑твоему, тупые? Если, добравшись туда, не переметнешься на сторону американцев, если сумеешь вернуться, следующие десять лет проведешь в тюрьме, будешь перевоспитываться на плантации.

– Я тебе уже говорила. Не перебегу. Вернусь, у меня разработан подробный план.

– На хрен твой план! ГУР, МВД всегда на шаг впереди. Мне понадобился целый день, чтобы избавиться от «хвоста» в Нью‑Йорке.

– Но избавился же.

– Избавился, у меня опыт имеется. Но у тебя‑то – нет.

– Я в полиции служу. Понимаю, когда за мной следят.

– Ну, будем надеяться, – пробормотал Рики, глянул на звезды и покачал головой.

Последовала очередная пауза. Проститутки обоих полов, jiniteros и jiniteras, начинали возвращаться на улицу. Парень‑попрошайка занял свое место на парапете. Пианист в отеле играл «Лунную сонату».

– Что обо всем этом думает Гектор? – осведомился Рики.

– Не говорила ему. Не доверяю. Почему ты вдруг о нем вспомнил?

– Ты с ним трахаешься, да? – спросил он.

– Матерь Божья, да с чего ты взял?

– Ну, он же повысил тебя до детектива. И потом ты постоянно о нем говоришь.

– Не трахаюсь. А повысили меня за успехи по службе, Рики.

Он заказал еще ром и кока‑колу. Глянул на часы. По‑видимому, встреча со мной была не единственной среди намеченных на вечер. Занятой человек! Я мягко улыбнулась:

– Слушай, Рики, я понимаю, ты сильно рисковал и выбираясь с Манхэттена, и по дороге в Колорадо, но я сама способна позаботиться о себе.

Брат медленно кивнул и откинулся на спинку стула. Плечи поникли, как будто из него уходила жизнь, как будто он только что узнал, что у меня неизлечимая форма рака. Начал было говорить что‑то и оборвал себя.

– Ты никогда с Кубы не выезжала, – произнес он наконец.

– Не выезжала, но говорю по‑английски не хуже тебя. Кроме того, я чертовски способный детектив.

Рики уже открыл рот для ответа, но в этот момент его потянул за рукав мальчик‑попрошайка – не побоялся искушать судьбу.

– Твоя очередь, – сказала я брату.

Рики достал из кармана несколько песо. Мальчик взял, поблагодарил наклоном головы и отдал их одной из проституток, которая вполне могла быть его матерью.

Брат взглянул на меня и улыбнулся как узнику, выходящему на свободу.

– Ну и черт с тобой! Это твой выбор. Хочешь ехать, поезжай.

– Спасибо за разрешение. И давай с этим покончим. Ты знаешь: если уж я решила, от своего не отступлюсь.

– Нравится мне твоя рабочая одежда.

– Заткнись! Не хотела показывать, что работаю в полиции.

– Кто бы мог подумать!

На улице к этому времени было полно народу. Проститутки подпирали фонарные столбы, сутенеры играли в кости, прислонившись к стенам домов, уводивших в переулки. Среди них – один мой знакомый из Комитета защиты революции. Рики докурил сигарилью.

– Мне кажется, этим должен заниматься я. Единственный сын, – нехотя произнес он.

Я постаралась скрыть удивление:

– Ну, ты уже достаточно сделал.

– Это должен делать сын. Это моя обязанность. Перед мамой. Перед тобой.

– Нет. – Я придвинула к нему стул, обняла за плечи и поцеловала в щеку.

Он поморщился и отвернулся от меня.

– Этим должен заниматься я, – настаивал он. – Там я все время думал об этом. Тогда мне казалось, что я ничего делать не стану.

– Ты же сделал, что я тебя просила.

– Сделал. И считаю, так будет несправедливо. Просто убийство.

– Может, никому и не придется умирать, – сказала я, впрочем, не особенно уверенно.

Со стороны гавани приближалась туристическая группа, состоявшая из пожилых канадцев. Проходя чинно гуськом через патио в «Амбос Мундос», они не купили ни выпивки, ни сувениров. Пианист начал играть импровизацию на тему песни Селин Дион из фильма «Титаник», возможно желая задержать их перед входом в отель. А возможно, это казалось ему остроумной шуткой.

Рики вежливо высвободился из моих объятий.

– И как ты намерена получить визу? – поинтересовался он.

– Скажу Гектору, что у меня собеседование на степень магистра в Мехико, в Национальном университете Мексики. Чем я хуже других?

– Бог ты мой, когда ж ты стала все это планировать?

– На третий день после похорон отца.

Рики рассмеялся и взял меня за руку:

– Ну молодец, Меркадо! Я уже говорил: для службы в полиции ты слишком хороша. Тебе нужно поприще для самореализации. Когда последнее стихотворение написала?

– Смеешься? В тринадцать лет.

Он весело улыбнулся.

– У тебя был талант. Дома полно книг. Надо бы тебе снова заняться поэзией, – посоветовал Рики.

– Чтобы писать стихи, нужно кого‑нибудь полюбить, – отмахнулась я.

– Неправда. Отец считал, у тебя талант.

Очевидно, Рики опять решил вывести меня из себя!

– Хочешь, прочитаю стишок?

– Конечно.

– Певчая птичка мертва, как пыль, не оживет вовек,

Возьми у нее золотое перо и в задницу сунь, человек…

Генрих Гейне, между прочим, – пояснила я.

Рики совсем развеселился. Потом бросил осторожный взгляд на часы, зевнул и сообщил:

– Ну, мне, пожалуй, пора…

Он встал и положил на стол двадцатидолларовую купюру. Я запротестовала:

– Сегодня за счет полиции.

– Слушай, давай поедем вместе! Поедем, не пожалеешь, – сказал он.

– Куда? – испугалась я, представив себе Содом и Гоморру в каком‑нибудь пропахшем потом подвале, полном мальчиков не толще рельса и армейских полковников с пышными усами.

– К маме в гости. Я провез американский шоколад из Майами. Поехали, она будет рада.

– К маме? – в ужасе переспросила я.

– Не так уж у нее плохо, – откликнулся он.

Но там, разумеется, было очень плохо.

У мамы в квартире с потолка текла вода. Над божками вуду были расставлены ведра. Пахло ладаном и засорившимся туалетом.

Рики рассказывал маме о Манхэттене.

Остров радости, сказала она, явно не совсем понимая, о чем он говорит. Заварила травяной чай, разложила карты таро, начала предсказывать нам судьбу. Встреча. Незнакомец. Смерть. Неудивительно. Мама всегда предсказывала смерть. Мы не обращали на это внимания. Смеялись, и все.

Смерть.

О Господи!

Глаза у меня были открыты.

Я смотрела в темно‑синюю ночь. Сквозь гору и пустыню. Сквозь слезы. Слезы, пролитые по мне. Слезы, пролитые на черное сиденье. Ими пропиталась вся моя рубашка из джинсовой ткани. Я ее выбрала, поскольку она не мужская и не женская – унылая униформа для унылого ничтожества. Для невидимки. Для человека, убравшего с вашего стола, прочистившего вам туалет или подстригшего газон.

Я хотела быть незаметной. Но не успела проехать и двух миль по Соединенным Штатам, меня заметили. Чуть не изнасиловали. И мне пришлось убить двух человек. Отправить в небытие, как будто их и не было.

Теперь только и осталось что утирать слезы.

Я прижалась лицом к стеклу. Кустарник. Какие‑то странные существа преследуют наш автомобиль. Чего они хотят?

Еще крови.

Со мной заговорила тугая на ухо старуха – увидела, что я плачу, и постаралась утешить:

– Уже почти приехали.

Франсиско протянул мне платок и что‑то спросил. Я не поняла его, но кивнула: все нормально.

Свет фар облизывал асфальт.

Ночные бабочки звали меня по имени.

Я закрыла глаза. Мамина квартира, шоколад, привезенный Рики, я сама – рассматриваю урну с прахом отца. Ничего в ней нет. Можно не сомневаться, мама продала пепел ведьмам – они живут этажом ниже.

Это глупость.

Это безумие.

Гектор был прав. Рики был прав. Все они были правы.

Вдалеке показались огоньки. Заправочная станция. Еще одна заправочная станция.

– Так, друзья, – бодро сказал Педро, – почти приехали.

Придорожный торговый комплекс. Магазинчик «Севен‑илевен». Магазин спиртного. Табачный. Покрышки. Бамперы. Таблички для номерных знаков. Реклама клиники по изменению пола.

Где это мы?

– В Америке.

Америка.

– Мне нехорошо.

Машина въехала на стоянку.

– Мне нехорошо, Франсиско.

– Зови меня как все – Пако.

– Пако, мне…

– Давай помогу выйти. Мы на месте. Идем. Провожу тебя до номера в мотеле. Долгий выдался день.

Он положил ладонь мне на руку. Я увидела грузовики. В воздухе висела прохлада. На севере виднелись снеговые тучи.

– Все нормально, теперь ты в безопасности.

В безопасности. Сожгу эту рубашку при первой же возможности. Всю эту одежду сожгу.

– Мне надо в душ.

– Да, душ.

Слышались голоса. Пако говорил с Педро:

– У нее шок. Доходит, что произошло утром. Дай ей бренди.

– У меня есть снотворное, как думаешь, может, дать ей? Сразу бы расслабилась.

– Хуже не придумаешь. Принеси горячего шоколада.

Шоколад.

Снеговые тучи.

Плавательный бассейн за окном.

– Кто‑нибудь купальный костюм не одолжит?

– Не знаю, сейчас спрошу.

– Спроси.

Принесли купальный костюм.

– Нашелся среди забытых вещей, – пояснил Пако, ухмыляясь.

Плеск воды. Край бассейна.

– Надо бы предупредить тебя. Ребята говорят, тут без подогрева.

– Ничего.

Я вошла в воду, и от холодной воды в голове у меня прояснилось. Зато сразу защипало все ссадины – от хлорки. В воде я просидела до полуночи. В небе висела четвертушка луны. Среди облаков светили звезды.

Полотенце.

Еда.

Кто‑то шепчет:

– Отдохни. Завтра будет новый день.

– Отдохнуть. Да.

Женщины расположились в одной комнате. Мужчины – в другой.

На стене висела олеография с Иисусом, окруженная засохшими расплющенными москитами. Голгофа для москитов. Знаменитое комариное кладбище.

Решетка у кровати провисала, я переложила матрац на пол.

Сон опустился на меня, как нож гильотины, – отключилась моментально. Никаких кошмаров. Вообще никаких снов.

Все в порядке, Рики. Все в порядке, мам.

Все в порядке.

Я – в Америке, и принялась за дело, и ночь тиха, и в мире царит покой.

Покой Карфагена.

Покой малышки Марии Анжелы.

Покой замерзшей могилы.