Золотые горы 5 page

Аглая остановилась и повернулась к нему, посмотрела в глаза. У нее был невероятно выразительный взгляд, которым она, как настоящее дитя природы, могла говорить без слов и от которого Федору вдруг захотелось спрятаться. Такими глазами, подумал он, можно хоть сейчас разжигать костер.

– Я все ждала, когда ты вспомнишь, – сказала она, внезапно перейдя на «ты». – Но ты все забыл… Федор, ты сам видел эту горелую поляну и черную березу.

– Я? – изумленно переспросил он. В тот же миг в его сознании вспыхнуло черное пятно, медленно превращавшееся в совершенно четкую картину‑воспоминание: большой круг, выжженный в степном покрове, и в центре его – торчащий обугленный ствол с голыми, поникшими, будто изломанными, ветвями…

* * *

Над высушенной, красной от зноя землей висело жаркое марево. Воздух колыхался, и казалось – протяни руку, дотронься и почувствуешь упругое сопротивление, а потом перейдешь прозрачный барьер и окажешься в совсем другом месте, на чужой планете, в далекой от Земли галактике. В другом мире, манящем своей непохожестью и чудесами.

Трое уходили от поселка все дальше в степь, решительно настроенные на поиск приключений. Верховодил в компании Санек. Низко надвинув на глаза кепку, он хлюпал болтающимися на ногах сандалиями и шепеляво насвистывал. Время от времени он оборачивался, с высоты своего возраста озирал малышню и бросал завистливый взгляд на новые кроссовки Федьки, который всего лишь закончил первый класс. Позади всех ковыляла четырехлетняя Аглая в желтом платье – упрямо пыхтела, не желая отставать.

– Ну чего тащитесь, как козявки? – подгонял их Санек. – С вами далеко не уйдешь.

– Ну и шел бы один, – пробурчал Федька, – а мы сами по себе.

– Да куда вы без меня! – свистнул Санек. – Сразу заблудитесь и сопли пустите. А я места знаю. Я тут тыщу раз ходил.

– Ну и чего ты знаешь? Тут же нет ничего. Одни ямы и камни. И жарко. Лучше бы к горам пошли.

– Ты приезжий, вот и молчи, шкет, – сурово сказал Санек. – В горах ты свои кроссовочки живо издерешь, мамка за них тебе влупит.

– Не влупит.

– Ладно, пошли, чего встали, – оборвал спор Санек. – Я тут одно место нашел. Оно секретное, никто про него не знает. Я тебе покажу, потому что ты все равно уедешь, а ты никому – понял?

– А она? – Федька кивнул на Аглаю. – Увязалась за нами. Девчонка! – презрительно добавил он.

– Она не разболтает. Еще говорить как следует не научилась.

– Я научилась, – четко выговаривая слоги, пропищала Аглая.

Санек махнул на нее рукой.

– Все равно малявка. Не запомнит.

– А что за место? – деловито спросил Федька.

– Вход под землю, – таинственно произнес Санек. – Я думаю, там пещеры.

– Пещеры? – затаил дыхание Федька. – Ты в них лазил?

– Нет еще, только собираюсь, – с важностью сказал Санек. – Нужно добыть длинную веревку и фонарь со сменными батарейками. И еды запасти. Думаю, на несколько дней.

– Ну да? – не поверил Федька. – Такие здоровенные пещеры?

– Ага. И под горами тоже полно пещер. Они тут везде. Только их искать надо, входы все закрыты камнями. И никто в них не был. Ну, может, некоторые.

– А чего там? – заинтригованно спросил Федька.

– Сокровища разные, – заверил Санек. – Их древние люди насобирали, самоцветы разные, золото всякое. Они в пещерах прямо жили. А может, и сейчас живут. А между пещерами лазы проделывали, чтобы ходить в гости. Или от опасности прятаться.

– От какой опасности?

– От тех, кто их завоевать захочет или сокровища отобрать. От нас, в общем.

– А ты меня за сокровищами возьмешь? – стал напрашиваться Федька.

– Возьму. Там одному несподручно. Особенно если много сокровищ найдем. Тащить придется. Только ты хиловатый. – Санек с сомнением пощупал мышцы на руке Федьки.

– Я зарядку делаю, – шмыгнул носом Федька. – Меня дед научил. Табуретку за конец ножки поднимать. Уже десять раз могу одной рукой.

– Ладно. Пока будем готовить вылазку, ты качайся.

– А вдруг там не пещеры? – усомнился напоследок Федька.

– Если не пещеры, тогда лаз, – подумав, ответил Санек. – А он может на много километров идти. Так что кроссовки ты свои обязательно издерешь, – с легким злорадством заключил он.

– И я с вами, – заявила Аглая.

– Еще чего! – фыркнул Санек.

– А вот чего! – заупрямилась девочка. – Я слово волшебное знаю. Мне пещера откроется.

– Какое еще слово ты знаешь? – нахмурился Санек.

– Пож‑жалуйста! – выговорила Аглая.

Санек с Федькой переглянулись и покатились от хохота.

Аглая отвернулась от них и стала собирать вокруг белые и синие цветки на длинных ножках.

– А мы заблудились, – сказала она вдруг, сев на корточки.

Санек перестал смеяться и оглядел из‑под ладони степной горизонт.

– Ничего не заблудились. Нам вон туда. – Он показал на росшую вдалеке одинокую сосну.

Но когда они дошли до сосны, Санек почесал в голове и сказал:

– Наверно, не туда завернули.

– Да тут все места похожие, – жалобно произнес Федька. – Я пить хочу.

– Не ной. Там ручей должен быть. Пошли.

Они зашагали обратно, забирая сильно в сторону, но и в том направлении Санек не узнавал места.

– Заблудились, – уныло сказал Федька, садясь на валун. – А говорил, тыщу раз ходил! Нет тут никаких пещер. Ты, может, просто наврал.

– Ну ты, малявка! – вскипел Санек. – За панику знаешь, что полагается? Расстрел на месте.

Он достал из‑за пояса водяной пистолет и выстрелил в Федьку. Тот жадно поймал ртом несколько капель.

– Ты убит, – сказал Санек.

– Нет, не убит, – недовольно возразил Федька. – Я не хочу больше искать пещеры.

– А там что? – подала голос Аглая, тыча пальцем вперед.

Мальчишки повернули головы, всмотрелись сквозь зримо движущийся раскаленный воздух.

– Черные камни какие‑то, – сказал Санек.

– Это мираж, – убежденно заспорил Федька.

– Пойдем глянем.

Приблизившись к странному месту, они увидели черную обгоревшую землю и опаленный ствол дерева посреди нее.

Санек остановился первым, не дойдя до выжженного круга. Из‑за него выглядывала напуганная Аглая. Федька с круглыми глазами продолжал идти вперед. Горелая поляна притягивала словно магнитом. Будто неслышно звала к себе, как в сказках зовет яблоня попробовать яблочко и печка отведать пирожка. Федька чувствовал в этой поляне страшную тайну, перед которой блекли все пещеры с их несметными сокровищами. Он медленно дошел до самой границы черной земли и остановился, переводя дух. Всего один шаг отделял его от того, что скрывала в себе поляна с черной березой.

Федька оторвал ногу от земли, в тот же момент кто‑то схватил его и отбросил назад. Санек репьем вцепился в него, оттаскивая прочь, и орал дурным голосом, как заведенный:

– Не ходи туда! Не ходи туда! Не ходи туда!..

Федька, ничего не понимая, молча брыкался, но отделаться от Санька не получалось. В стороне громко ревела Аглая.

К поселку они вернулись под вечер. Их искали с фонарями, оглашая степь криками. Санька отец наградил крепкой затрещиной и поволок в дом пороть. Федька отделался пощечиной, полученной от матери. Аглая, еле передвигавшая ногами, заснула на руках у первого встретившегося им взрослого.

Никто и никогда не узнал о том, что они видели в степи.

…Когда горелая поляна исчезла позади из вида, Федька, шаркая ногами по траве, мрачно спросил:

– Ты чего меня не пустил? Забоялся?

– Дурак, – так же угрюмо ответил Санек. – Ты бы там пропал. Это плохое место.

– Чем плохое?

– Там живут злые человечки, – тихо проговорила Аглая, утирая ладонью грязное от пыли и слез лицо.

– Плохое место, – твердил Санек. – Там пропадают. Эта поляна все время в разных местах появляется. Она бродячая.

Федька подумал и спросил:

– А до Москвы она может добраться?

– Может.

Еще немного помолчав, Федька сказал:

– В Москве много людей пропадает. А куда они пропадают?

– Под землю проваливаются, – прошептала Аглая, но ее никто не услышал.

* * *

– Я вспомнил, – сказал Федор. – Так эта малявка в желтом платье была ты?

– А тот мальчишка, которого поманила горелая береза, был ты.

Они повернули в сторону от реки, направляясь к самому высокому холму. Его каменистые склоны, оголенные, с редкими кустиками травы, местами совершенно отвесные казались изъязвленными стригущим лишаем. В тени скал лепились группками низкорослые и тонкоствольные сосны.

– А наш Сусанин? – с усмешкой спросил Федор. – Санька, кажется. Где он теперь?

– Его убили в Дагестане семь лет назад. Он попал в плен, и ему отрезали голову…

Федор внутренне одеревенел, задумавшись о темной стороне жизни, на которую раньше ему не приходило в голову обращать внимание. Он, конечно, знал о ее существовании и даже сам недавно подошел к ней слишком близко, но все же не имел достаточного представления о том высоком трагизме, который придает этой темной стороне жизни отблеск некой светлой красоты и гармонии. Между тем в голосе Аглаи прозвучало нечто столь простое и трогающее душу, что Федор почувствовал себя, может быть, безосновательно причастным к этой возвышающей человека светлой гармонии.

– Тот смуглокожий народ из легенды, который скрылся под землю, – продолжила она рассказ, – был знаком с тайной силой. Они умели ходить через огонь, видеть сквозь землю – руду, драгоценные камни, владели магическими знаниями. Так старики передают. А когда они уходили, то оставили секретные ходы, через которые можно было попасть к ним.

– Милая Аглая, – снисходительно произнес Федор, – я надеюсь, сейчас не прозвучит утверждение, что эта чертова поляна с горелой березой – один из тайных ходов?

– Ты спрашивал – я рассказала, – уклончиво ответила она.

– Я понимаю. Это‑то меня и беспокоит. С тех пор как моя нога ступила на эту трижды благословенную землю, – Федор воздел руки к солнцу, – я просто купаюсь в атмосфере первобытного мистицизма. Но мне бы не хотелось, чтобы и вы… то есть ты… – он запнулся, глядя на нее.

– Что – я? – спросила Аглая.

Она шла вдоль скалы, ведя по камню рукой, и из‑под ладони выскальзывали рисунки, которые несли в себе столько первобытного мистицизма, что Федор на миг растерялся. Древние пиктограммы, за века въевшиеся в плоть скалы, изображали какой‑то языческой ритуал.

– Однако, – Федор задумчиво поменял тему, внимательно изучая рисунки, – я не исключаю, что художник запечатлел здесь просто древнюю семейную сцену, скажем, наказание провинившегося балбеса‑отпрыска… Впрочем, в первобытные времена любое действие, несомненно, являлось ритуалом и обращением к богам либо духам.

– Какое чувство они в тебе пробуждают? – спросила Аглая, нежно поглаживая изображение человечка.

Федор рассмеялся.

– Я чувствую ревность. Как бы я хотел сейчас оказаться на месте этого древнего неотесанного дикаря.

– Ради бога, Федор… – поморщилась Аглая.

– Но я действительно думаю, что этот кроманьонец счастливый человек, – серьезно произнес он. – От него на земле осталась столь прочная память, что спустя тысячелетия мы можем с замиранием духа разглядывать его изображение, выдумывать его судьбу и даже ласкать его пальцами.

Аглая убрала руку от рисунка.

– И вот я пытаюсь представить себе, – продолжал Федор, – останется ли от меня что‑нибудь через каких‑то несколько тысяч лет? И станет ли какая‑нибудь красивая девушка воображать себе мою жизнь, поглаживая чудом сохранившееся изображение?

– Попробуй рассуждать с другого конца, – посоветовала Аглая. – Захочется ли тебе вообще через тысячи лет любоваться своими бренными земными отпечатками.

Она повела его дальше, огибая холм. Федор не сразу заметил, как под ногами появилась утоптанная тропинка.

– Разумеется, – ответил он, – когда я превращусь в облако, проплывающее по небу, или, что, конечно, хуже, в баобаб, этот вопрос совершенно не будет меня волновать. Но ведь мы говорим не об этом?

– Конечно, не об этом. До сих пор ни одному человеку не удавалось превратиться в облако.

Федор подумал, что еще немного и он будет загнан в постыдный тупик.

– Аглая, мне кажется или я ошибаюсь, что для тебя этот вопрос серьезнее, чем тон, в котором мы об этом говорим? – отчаянно спросил он. – Я бы не хотел оказаться в твоих глазах слишком легкомысленным.

– Не думаю, что это имеет большое значение, – слишком легкомысленно, на взгляд Федора, ответила девушка.

Они очутились в живописном и диковатом месте. Посреди распадка между холмами находилась старая лиственничная рощица. Молодая хвоя распушилась на верхушках полузасохших деревьев. Голые растопыренные ветки, начинавшиеся почти от земли, были увиты цветными лентами, старыми, выгоревшими на солнце и совсем новыми. Между ними болтались на нитках деревянные и костяные фигурки, мелодично звякали от ветра колокольчики.

– Знаешь, а у вас тут мило, – сказал Федор, оглядываясь. – Священные рощи, каменные бабы, наскальная живопись. Еще бы хоть одного шамана найти.

– Для чего тебе шаман?

– Очень хочется познакомиться с живым шаманом. И чтоб потомственный был.

Федор взял белую фигурку старика с длинной бородой и посохом в руках.

– О! Знакомые все лица, – обрадовался он. – Монгольская контрабанда деда. Он торгует ими и прочей дребеденью на базаре.

– У нас бывает не так уж мало туристов, – сказала Аглая. – Они покупают эти «дары» и идут сюда, чтобы попросить духов исполнить их желания. Алтайцы оставили эту рощу туристам, а свою устроили в другом месте. Издержки цивилизации. Мило, но чересчур потребительски.

– Кто этот почтенный патриарх? – Федор щелкнул фигурку пальцем.

– Монгольское божество, Цагаан‑Эбугэн, Белый Старец. Он отшельник, сидит у входа в пещеру под персиковым деревом и наблюдает за своими владениями – лесами, горами, водами, зверями. Одним словом, хозяин земли. Прикосновение его посоха дарит долгую жизнь. Те, кто вешает здесь эти фигурки, верят, что станут долгожителями.

– Надеюсь, он не укоротит мою жизнь за непочтительное обращение? – усмехнулся Федор.

– Нам пора возвращаться, – сказала Аглая. – Меня ждет тетка.

– А твои родители?..

– Они погибли в горах.

Она повернулась и пошла по тропинке назад.

На обратном пути Федор пытался продолжать беспечный разговор, но собственные реплики все больше казались ему лишенными смысла. Это было странно, потому что такого с ним не происходило никогда. Он вдруг остро почувствовал, что всю жизнь был немного лицедеем, немного шутом, немного философом, но все его ипостаси нисколько не интересовали эту девушку. И совсем уж необъяснимым было то, что он не мог списать это ни на ее провинциализм, ни на дикарскую простоту.

– Аглая, я не могу разгадать тебя, – признался он наконец и спросил у неба: – Ну отчего в этих горах все так загадочно, даже девушки?

– Лучше было бы, если б каждый встречный мог разгадать меня с первого взгляда? – слегка улыбнулась она.

– Увы мне, – сказал Федор, разведя руками. – Но, впрочем, я не теряю надежду.

Аглая остановилась и показала на что‑то вдалеке. Они шли вдоль резкого обрыва, а внизу простиралась поросшая елочками, уютная на вид долина, с противоположной стороны подпираемая предгорьем. Ее пересекала вьющаяся нитка ручья. Возле особо живописного изгиба речушки, среди елок воздвигся двухэтажный дом из красного кирпича с островерхой крышей и аккуратным деревянным забором. Пасторальной картинке не хватало только дымка над трубой, играющих детей и пасущихся овечек.

– Чья‑то дача? – удивился Федор.

– Его построили год назад, и с тех пор там никто не появлялся.

– Похоже на скромное шале в швейцарских горах, где живет какая‑нибудь престарелая пара, радушно принимающая всякого приблудного туриста.

– Ты был в Швейцарии? – спросила Аглая, снова пускаясь в путь.

– К сожалению, не был. В своих предположениях я часто опираюсь исключительно на собственное богатое воображение. Кстати, я не преувеличиваю. Оно у меня действительно богатое. Например, я легко могу вообразить тебя в Москве, живущую в элитном комплексе, сделавшую отличную карьеру. Я не шучу, Аглая, – сказал он, услышав ее смех. – Я уверен, с твоим умом и внешностью ты могла бы, обойдясь без всяких сентиментальных московских слез, покорить любой столичный олимп. Ты могла бы открыть свое дело…

– Хватит, Федор, – остановила она его с легким недоумением и даже, как показалось ему, брезгливостью. – У меня есть мое дело, и оно меня вполне устраивает. Я не собираюсь покорять Москву и вообще не намерена никуда уезжать отсюда.

– Хочешь убедить меня, что запах конского навоза тебе милее всего на свете? – саркастически спросил Федор.

– Да я лучше буду убирать конский навоз, чем продавать пылесосы в стеклянном супермаркете, где гуляют толпы городских бездельников, которым нужно заглядывать в зубы и угадывать их желания.

– Однако странные у тебя представления о жизни в городе. В зубы скорее заглядывают как раз лошадям.

– Город для меня бессмысленное и хаотичное место. Я никогда не стану жить там.

– Ты хоть раз была в городе? – поинтересовался Федор, чувствуя себя задетым за живое.

– Один раз была. В Горно‑Алтайске.

– И с таким богатым опытом ты ненавидишь город за его пылесосы и стеклянные магазины? – съязвил он. – Как это похоже на деревню! Не видеть ни черта в мире и выносить обо всем брезгливые суждения. Что ты будешь вспоминать на смертном одре? Как всю жизнь накручивала хвосты лошадям?

– Я буду вспоминать то же, что и все, – невозмутимо сказала она. – А количество жизненных впечатлений необязательно переходит в качество. Везде происходит одно и то же. Я могу жить в деревне и знать о мире гораздо больше тебя.

Это было чересчур. Федор ощутил в себе злость и с удовольствием излил свое раздражение:

– Ну, конечно. Где уж нам, городским бездельникам. Приезжаем к вам в деревню писать диссертации, за жизненным опытом, так сказать. И все равно питаем странные иллюзии. Все никак не обретем нужной степени бесстрастия. А нужно‑то всего: сидеть в горах и изо всех сил сомневаться в многообразии мира. Ты случайно в буддисты не записалась?

– Нет, – спокойно ответила Аглая. – Но я не сомневаюсь. Я просто знаю.

– Что ты знаешь? – нетерпеливо осведомился Федор.

– Что жизнь везде одинакова.

Она поискала что‑то глазами, подошла к лежавшим впритык камням и сдвинула один. В тени под камнями спаривались темно‑серые ящерицы с красивым сетчатым рисунком на спинках. Внезапно оказавшись на свету, они недовольно замигали круглыми глазами и с шорохом шмыгнули в траву. Федор несколько секунд точно так же моргал, не находя слов.

– Да, – наконец произнес он, – как говорится, комментарии излишни.

Аглая, вдруг зардевшись, положила камень на место.

– Я не совсем это хотела сказать.

– Да нет же, именно это, – возразил Федор, неожиданно успокоившись и даже ощутив потерянную было уверенность в себе. – Хотя я не буду повторять избитую истину, что все бабы дуры. Это слишком просто.

Он прошелся туда‑сюда и снова встал перед ней.

– Думаешь, я не вижу тебя насквозь? – спросил он, забыв, что несколько минут назад говорил нечто противоположное. – Все твои желания вижу. У тебя в голове одно: осчастливить какого‑нибудь здешнего немытого пастуха, нарожать ему десяток пастушат и всю жизнь штопать им драные носки. Вот твой предел. А вся философия насчет пылесосов и остального – самообман, чтобы не чувствовать себя ущербной и не реветь над своей несчастной жизнью. Ну что, я не прав? Ведь хочешь нарожать кучу детей, чтоб ни о чем другом не думалось?

Аглая молчала, опустив глаза, и казалась беспомощной. Федор готов был явить милосердие и сказать что‑нибудь мелодраматическое, пошло пообещать, что «все будет хорошо», но вдруг почувствовал некое неудобство. Сперва ему показалось, что оно чисто психологического свойства, однако в этом пришлось усомниться. Федор отчетливо ощущал, как что‑то легко, вроде ветра, толкает его в грудь. Ничего не понимая, он сделал шаг назад, но неприятное чувство не пропало. Нечто продолжало отпихивать его прочь от девушки. Когда она подняла взгляд и уперлась глазами в переносицу Федора, его точно ткнули кулаком под ребра – и это намного превосходило всю меру дикости, которую он прежде отмерил этой гордой дочери природы.

– Уходите, Федор, – тихо сказала она. – Оставьте меня в покое.

Развернувшись, Аглая быстро зашагала по степи.

– Хорошее дело, – крикнул он, опомнившись, – куда это я уйду посреди пустыни? Хотя бы доведите меня до поселка.

Он догнал ее и какое‑то время шел молча. Затем уточнил:

– Итак, мы вернулись к официальному «вы»?

Ответа не последовало, и он продолжал:

– Ну, простите меня, Аглая, я погорячился. Да и за что вам на меня злиться? Что я такого сказал? Ну хотите, влепите мне пощечину, только не надо больше так смотреть на меня. Вы бы вообще поосторожней с этим магнетическим боксом, а то, знаете, даже страшно стало. Не за себя, разумеется, за вас.

– Я не понимаю вас, Федор, – не поворачивая головы, произнесла Аглая.

– Ну хорошо, ладно, пусть я бессмысленный идиот и так далее. Как хотите. Но вы все равно не убедите меня, что я вам абсолютно безразличен. Даже не пытайтесь. Если бы это было так, вы бы не стали водить меня, как Моисей, по пустыне, показывая ее достопримечательности. И кстати, я благодарен вам за эту экскурсию. Вы замечательный гид.

– Но я действительно не испытываю к вам никаких особых чувств. А эту прогулку, если уж она так волнует вас, можете считать бонусом от туристической компании, где я работаю.

– Вот как, – с деланным равнодушием молвил Федор, притормозив.

Он снова злился на нее, но теперь к этому чувству примешивалась сильная струя холодной ярости. Остаток пути до поселка они проделали в молчании, которое со стороны Федора было враждебным и мстительным. Он пытался придумать достойный ход, но был слишком раздражен, чтобы сладкое вино мести не приобрело уксусный вкус.

Пожар на окраине поселка первой заметила Аглая. С криком «Горит!» она побежала к полыхающему строению. Федор бросился за ней, ясно сознавая, что их пробежка ничем и никому не поможет. Деревянный сарай на отшибе поселка горел, как факел, вот‑вот должна была обрушиться крыша. Аглая беспомощно металась, потом налетела на Федора и крикнула, чтобы он вызывал пожарных. Он помотал головой:

– Поздно. – И тоже заорал на нее: – Да что за страсти по дырявому сараю?

Аглая застыла.

– Дырявому сараю? – повторила она тихо и устало. – Что вы понимаете… Это старая церковь. – И, посмотрев ему в глаза, добавила с неприязнью: – Уходите. Я не держу вас.