Глава 22. Пит бросает колчан и втыкает свой нож в спину обезьяны, нанося удар за ударом, пока та не разжимает свою челюсть

Пит бросает колчан и втыкает свой нож в спину обезьяны, нанося удар за ударом, пока та не разжимает свою челюсть. Он отшвыривает переродка ногой, готовясь к следующему. Теперь у меня есть его стрелы и заряженный лук. Финник за моей спиной тяжело дышит, но он не особо занят.

– Сюда! Давайте! Сюда! – кричит Пит в гневе. Но что‑то случилось с обезьянами. Они уходят, забираясь на деревья, и исчезают в джунглях, как будто какой‑то не слышимый нами голос отозвал их. Голос распорядителей Игр, говорящий им, что этого достаточно.

– Забирай ее, – говорю я Питу. – Мы прикроем тебя.

Пит аккуратно поднимает наркоманку и несет ее оставшиеся ярды до берега, пока мы с Финником держим свое оружие наготове. Но, если не считать оранжевых тел, лежащих на земле, обезьяны ушли. Пит кладет наркоманку на песок. Я разрезаю ткань на ее груди, открывая четыре глубокие колотые раны. Кровь медленно сочится из них, заставляя их выглядеть менее смертельными, чем они есть на самом деле. Настоящее повреждение внутри. По положению отверстий я могу сделать вывод, что животное задело какой‑то жизненно важный орган, легкие, а может, даже сердце.

Она лежит на песке, задыхаясь, словно рыба без воды. Обвислая болезненно‑зеленая кожа, ее ребра выпирают, как у умирающего от голода ребенка. Естественно, она могла позволить себе пищу, а к морфлию, полагаю, обратилась для того же, для чего Хеймитч обратился к выпивке. Все в ней говорит о том, что она уходит: ее тело, ее жизненная энергия, ее отсутствующий взгляд в глазах. Я держу одну из ее дергающихся рук, размышляя, трясется она от яда, который поражал наши нервы, от нападения переродка или от отсутствия наркотика, который был ее средством к существованию. Нет ничего, что мы могли бы сделать. Только оставаться с ней, пока она умирает.

– Я буду следить за деревьями, – говорит Финник, прежде чем уйти. Мне бы тоже хотелось уйти, но она сильнее сжимает мою руку, так, что мне бы пришлось отдирать ее пальцы, а у меня не хватит сил быть настолько жестокой. Я думаю о Руте, о том, что я, возможно, могла бы спеть песню или что‑то еще. Но я даже не знаю имени наркоманки, не говоря уже о том, нравятся ли ей песни. Я только знаю, что она умирает.

Пит садится с другой стороны от нее и гладит ее волосы. То, что он начинает говорить тихим голосом, кажется почти бессмысленным, но его слова не для меня.

– С моей коробкой красок дома, я могу создать всевозможные цвета. Розовый. Столь же бледный, как кожа ребенка. Или столь же глубокий, как ревень. Зеленый, как весенняя трава. Голубой, переливающийся, как лед на воде.

Наркоманка смотрит Питу в глаза, прислушиваясь к его словам.

– Один раз я провел три дня, смешивая краску, пока не нашел правильный оттенок для солнечного света на белом меху. Видишь ли, я думал, что он должен быть желтым, но это, на самом деле, гораздо больше. Слои цветов всех видов. Один за другим, – говорит Пит.

Дыхание наркоманки замедляется, остаются только совсем неглубокие вдохи‑выдохи. Ее свободная рука размазывает кровь на груди теми мелкими кружащими движениями, которыми она так любила рисовать.

– Я до сих пор не смог изобразить радугу. Они появляются так быстро и так же быстро исчезают. Мне всегда не хватает времени, чтобы поймать их. Только немного синего цвета здесь, фиолетового там. И затем они снова исчезают. Превращаются в воздух, – продолжает Пит.

Наркоманка кажется загипнотизированной словами Пита. Очарованной. Она поднимает трясущуюся руку и рисует что‑то, как мне кажется, похожее на цветок, на щеке Пита.

– Спасибо, – шепчет он. – Он выглядит прекрасно.

На мгновение лицо наркоманки озаряется улыбкой, и она издает краткий визг. Затем ее окровавленная рука падает обратно на грудь, она делает последний вдох, и стреляет пушка. Хватка на моей руке исчезает.

Пит относит ее к воде. Он возвращается и садится рядом со мной. Наркоманку некоторое время несет течением к Рогу изобилия, а потом появляется планолет, и приспособление с четырьмя «когтями» захватывает ее и поднимает в ночной небо. Ее больше нет.

Финник присоединяется к нам, в его кулаке зажаты мои стрелы, все еще влажные от крови обезьян. Он кладет их на песок рядом со мной.

– Я подумал, что ты, возможно, захочешь их вернуть.

– Спасибо, – говорю я.

Я подхожу к воде и отмываю запекшуюся кровь со своего оружия, своих ран. Когда я возвращаюсь в джунгли, чтобы сорвать мох и вытереться, тела обезьян исчезли.

– Куда они делись? – спрашиваю я.

– Мы точно не знаем. Лозы переместились, и они исчезли, – отвечает Финник.

Мы смотрим на джунгли, оцепеневшие и истощенные. В наступившей тишине я замечаю, что в местах, где капли от тумана коснулись моей кожи, появилась корка. Они перестали болеть и начали чесаться. Сильно. Я стараюсь думать об этом, как о хорошем признаке. Они начали заживать. Я поворачиваюсь к Питу и Финнику, и вижу, что они оба чешут свои поврежденные лица. Да, даже красота Финника омрачилась в эту ночь.

– Не чешитесь, – говорю я, сама ужасно желая это сделать. Но я знаю, что такой совет дала бы моя мама. – Вы только занесете инфекцию. Как думаете, безопасно опять попробовать добыть воду?

Мы снова идем к дереву, которое прокалывал Пит. Я и Финник стоим с поднятым оружием, пока он работает, всовывая втулку, но не появляется никакой угрозы. Пит выбрал хорошую прожилку, вода из втулки начинает течь, как из крана. Мы утоляем свою жажду, позволяя теплому водяному потоку течь по нашим зудящим телам. Мы заполняем несколько раковин питьевой водой и возвращаемся к берегу.

Вокруг по‑прежнему ночь, хотя рассвет не может быть позднее, чем через несколько часов. Если, конечно, распорядители Игр не захотят, чтобы было иначе. Я говорю:

– Я покараулю некоторое время.

– Нет, Китнисс, лучше я, – произносит Финник. Я смотрю в его глаза, на его лицо и понимаю, что он изо всех сил сдерживает слезы. Мэг. Наименьшее, что я могу сделать для него сейчас, это дать ему возможность побыть наедине с самим собой, чтобы оплакать ее.

– Хорошо, Финник, спасибо, – говорю я.

Я ложусь на песок рядом с Питом, который мгновенно засыпает. Я смотрю в темноту, размышляя над тем, как все изменилось всего за день. Еще вчера утром Финник был в моем списке убийств, а теперь я готова спать, пока он охраняет меня. Он спас Пита и позволил Мэг умереть, не знаю почему. Но я точно знаю, что никогда не смогу сравнять уровень наших долгов друг другу. Все, что я могу сделать сейчас, это уснуть, позволив ему горевать в тишине. Что я и делаю.

Когда я снова открываю глаза, уже утро. Пит по‑прежнему рядом со мной. Мы накрыты ковром из травы, защищающим наши лица от солнечного света. Я сажусь и вижу, что руки Финника не остались без работы. Две сотканные миски заполнены водой. В третьей месиво из моллюсков.

Финник сидит на песке и открывает раковины камнем.

– Они лучше, когда свежие, – говорит он, доставая тельце из раковины и засовывая его в рот. Его глаза все еще опухшие, но я делаю вид, что не замечаю этого.

Мой желудок начинает урчать от запаха еды, и я тянусь за одним моллюском. Но вид моих ногтей, под которыми находится запекшаяся кровь, останавливает меня. Я чесала свою израненную кожу во сне.

– Знаешь, если ты будешь чесаться, то занесешь инфекцию, – произносит Финник.

– Это то, что я слышала, – говорю я.

Я вхожу в море и отмываюсь от крови, пытаясь понять, что я ненавижу больше, боль или зуд. Надоело! Я топаю обратно на берег, поднимаю лицо вверх и рычу:

– Эй, Хеймитч, если ты не слишком пьян, ты бы мог прислать нам что‑нибудь для нашей кожи.

Это почти забавно, как быстро надо мной возникает парашют. Я протягиваю руку, и тюбик приземляется прямо на нее.

– Как раз вовремя, – говорю я, но не могу удержаться от угрюмого выражения на своем лице. Хеймитч. Что бы только я ни отдала за пять минут разговора с ним.

Я плюхаюсь на песок рядом с Финником и отворачиваю крышку от тюбика. Внутри густая темная мазь с резким запахом смеси сосновых игл и смолы. Я морщу нос, пока выжимаю небольшой шарик лечебного крема и начинаю втирать его в свою ногу. Звук удовольствия вырывается из моих губ, когда эта вещь избавляет меня от зуда. А еще она окрашивает мою поврежденную кожу в кошмарный серо‑зеленый цвет. Когда я перехожу ко второй ноге, я бросаю тюбик Финнику, который следит за мной с сомнением.

– Это выглядит так, будто ты разлагаешься, – говорит он. Но я полагаю, зуд побеждает, потому что спустя минуту Финник тоже начинает намазывать свою кожу. Действительно, сочетание струпьев и мази выглядит отвратительно. Я не могу сдержать веселья из‑за его страданий.

– Бедный Финник. Это на самом деле первый раз в твоей жизни, когда ты не выглядишь хорошеньким? – говорю я.

– Должно быть. Совершенно новые ощущения. Как ты справляешься с ними все эти годы? – спрашивает он.

– Просто избегай зеркал. Ты забудешь об этом, – отвечаю я.

– Нет, если буду продолжать смотреть на тебя, – говорит он.

Мы самостоятельно намазываем нижние части наших тел и даже по очереди втираем мазь в спины друг друга, где майки не защитили нашу кожу.

– Я собираюсь разбудить Пита, – сообщаю я.

– Нет, подожди, – говорит Финник. – Давай сделаем это вместе. Поместим наши лица прямо перед его.

Ну, в моей жизни осталось так мало места для развлечений, что я соглашаюсь. Мы садимся с обеих сторон от Пита и наклоняемся, пока наши лица не оказываются в дюймах от его носа, и трясем его.

– Пит, Пит, проснись, – говорю я мягким, монотонным голосом.

Его веки трепещут, открываясь, а потом он подпрыгивает так, будто мы нанесли ему удар ножом.

– А‑а‑а!

Мы с Финником откидываемся на песок, дико смеясь. Каждый раз, когда мы пытаемся остановиться, мы смотрим на попытки Пита поддерживать презрительное выражение лица, и это происходит с новой силой. К тому времени, когда мы берем себя в руки, я начинают думать, что Финник Одейр оказался вполне нормальным. По крайней мере, не таким пустым и важничающим, как я думала. Не все так плохо, на самом деле. И как только я прихожу к этому выводу, на землю прилетает новый парашют с ломтем хлеба. Вспоминая, как в прошлом году подарки Хеймитча часто присылались в качестве сообщений, я делаю для себя пометку. Дружи с Финником. Будешь получать еду.

Финник вертит хлеб в своих руках, исследуя корку. Немного собственнически. В этом нет ничего удивительного. У ломтя зеленый оттенок, который обычно имеет хлеб из Дистрикта‑4 из‑за водорослей. Мы все знаем, что это его. Возможно, он понимает, какой драгоценностью является этот подарок, или думает о том, что, возможно, больше никогда не увидит другого хлеба. Может быть, с этой корочкой связаны какие‑то воспоминания о Мэг. Но все, что он говорит:

– Он подойдет к моллюскам.

В то время, как я помогаю Питу втирать в кожу мазь, Финник ловко очищает мясо моллюсков. Мы все собираемся и едим восхитительно сладкие тельца с соленым хлебом из Дистрикта‑4.

Мы выглядим просто чудовищно – мазь, кажется, заставляет струпья шелушиться – но я рада лекарству. Не только потому, что оно помогает от зуда, но и потому, что оно защищает от этого палящего белого солнца в розовом небе. По его положению я вычисляю, что сейчас примерно десять утра, то есть мы на арене уже сутки. Одиннадцать из нас мертвы. Тринадцать живы. Десять скрываются где‑то в джунглях. Три или четыре профи. Я действительно не испытываю желания вспоминать, кто остальные.

Для меня джунгли быстро превратились из места защиты в зловещую ловушку. Я знаю, что когда‑нибудь мы будем вынуждены вернуться туда, охотясь или будучи добычей, но прямо сейчас я планирую держаться нашего небольшого бережка. И я не слышу предложений от Пита или Финника поступить иначе. Какое‑то время джунгли кажутся почти неизменными, гудящими, мерцающими, но не выставляющими напоказ свои опасности. А затем где‑то на расстоянии раздается крик. Недалеко от нас деревья в джунглях начинают вибрировать. Огромная волна поднимается на вершине холма, над деревьями, и, ревя, спускается по склону. Она ударяет в морскую воду с такой силой, что, даже несмотря на то, что мы стоим далеко от края берега, прилив затопляет нас по колено, захватывая некоторые из наших вещей. Мы трое успеваем собрать все, прежде чем их унесет в море, кроме разъеденных химикатами комбинезонов, но они настолько испорчены, что нас не волнует, потеряем мы их или нет.

Стреляет пушка. Мы видим, как планолет появляется над тем местом, где началась волна, и поднимает тело между деревьями. Двенадцать, думаю я.

Водяной круг постепенно успокаивается, поглотив гигантскую волну. Мы кладем свои вещи назад, на влажный песок, и собираемся вновь усесться, когда я замечаю их. Три фигуры, примерно в двух спицах от нас, идут, спотыкаясь, по берегу.

– Там, – говорю я спокойно, кивая в сторону новоприбывших. Пит и Финник следуют за моим пристальным взглядом. Как будто по команде, все мы отходим в тень джунглей.

Трио в плохой форме, это сразу видно. Один фактически тащит другого, а третий как‑то странно идет, кружа и петляя. Они полностью кирпично‑красного цвета, словно их окунули в краску и оставили сушиться.

– Кто это? – спрашивает Пит. – Или что? Переродки?

Я вытаскиваю стрелу, готовясь к нападению. Но все, что происходит, – тот, которого тянули, обрушивается на берег. Тянувший в расстройстве топает ногой по земле, очевидно, теряя самообладание, поворачивается и толкает кружащего.

Лицо Финника сияет:

– Джоанна! – зовет он и бежит к красным фигурам.

– Финник! – Слышу я в ответ голос Джоанны.

Мы с Питом обмениваемся взглядами.

– Ну, и что теперь? – спрашиваю я.

– Мы не можем оставить Финника, – отвечает он.

– Полагаю, нет. Тогда идем, – говорю я недовольно, потому что, даже если бы у меня был список союзников, Джоанны Мейсон в нем, определенно, не было бы. Мы двое топаем по берегу туда, где Финник и Джоанна только что встретились. Когда мы подходим ближе, я вижу ее товарищей и застываю в замешательстве. На земле на спине лежит Бити, а ноги Вайрис снова начали заплетаться.

– Гайка и Вольт? – говорит Пит, не менее озадаченный. – Я обязан узнать, как такое случилось.

Когда мы добираемся до них, Джоанна машет в сторону джунглей и что‑то очень быстро рассказывает Финнику.

– Мы думали, что это дождь, ну, понимаешь, из‑за молний. Но когда он начал капать, это оказалось кровью. Густой, горячей кровью. Мы не могли видеть, мы не могли говорить, не набрав полный рот. Мы только бродили вокруг, пытаясь выйти из него. Именно тогда Блайта ударило силовое поле.

– Мне жаль, Джоанна, – говорит Финник. Около минуты у меня уходит на то, чтобы понять, кто такой Блайт. Я думаю, он был напарником Джоанны из Дистрикта‑7, но я не помню, видела ли я его. Задумавшись об этом, я пришла к выводу, что он не показывался на тренировках.

– Да. Ну, он, конечно, не значил слишком много для меня, но он был из дома, – произносит она. – И он оставил меня наедине с этими двумя. – Она подталкивает Бити, который находится в полубессознательном состоянии, носком ботинка. – Он получил нож в спину у рога изобилия. А она…

Все мы смотрим на Вайрис, которая кружит невдалеке, покрытая высохшей кровью, и бормочет:

– Тик‑так, тик‑так.

– Да, мы знаем. Тик‑так. Гайка в шоке, – говорит Джоанна. Это, кажется, тянет Вайрис в ее сторону, и она наклоняется к Джоанне, которая резко толкает ее на берег. – Просто лежи, а?

– Отстань от нее, – огрызаюсь я.

Джоанна сужает свои карие глаза, смотря на меня с ненавистью.

– Отстать от нее? – шипит она. Она выскакивает вперед, прежде чем я могу отреагировать, и дает мне такую сильную пощечину, что у меня из глаз сыплются звезды. – Кто, по‑твоему, тащил их из тех истекающих кровью джунглей для тебя? Ты… – Финник перекидывает ее извивающееся тело через плечо и несет в воду, окуная ее раз за разом, пока она выкрикивает в мою сторону по‑настоящему оскорбительные вещи. Но я не стреляю. Из‑за того, что она с Финником, и из‑за ее слов о том, что она тащила их для меня.

– Что она имеет в виду? Что тащила их для меня? – спрашиваю я Пита.

– Я не знаю. Ты на самом деле хотела их в союзники сначала, – напоминает он мне.

– Да, хотела. Сначала. – Но это ничего не объясняет. Я смотрю вниз на неподвижное тело Бити. – Но у меня не будет их долго, если мы ничего не сделаем.

Пит поднимает Бити на руки, а я беру ладонь Вайрис, и мы возвращаемся к нашему небольшому лагерю на берегу. Я усаживаю Вайрис на отмель, так, чтобы она могла немого отмыться, но она лишь сжимает свои руки вместе и иногда бормочет:

– Тик‑так.

Я расстегиваю пояс Бити и нахожу тяжелый металлический цилиндр, привязанный к нему лозой. Я не могу сказать, что это, но раз он считал, что его нужно хранить, я не собираюсь быть тем, кто это потеряет. Я бросаю его на песок. Одежда Бити приклеилась к нему кровью, так что, Пит держит его в воде, пока я пытаюсь ее снять. На то, чтобы стащить комбинезон, уходит немало времени, а потом мы обнаруживаем, что все его белье также насквозь пропитано кровью. У нас нет выбора, кроме как раздеть его до гола, чтобы вымыть, но, надо сказать, на меня это не производит такого впечатления, как раньше. На нашем кухонном столе в этом году лежало очень много обнаженных мужчин. Через какое‑то время к этому начинаешь привыкать.

Мы раскидываем коврик Финника и кладем Бити на живот, так, чтобы можно было исследовать его спину. Рана, примерно шести дюймов[25]длиной, располагается от его лопаток до ребер. К счастью, она не очень глубокая. Хотя он потерял много крови, что можно определить по бледности его кожи, и она все еще сочиться из раны.

Я сижу на корточках, пытаясь думать. С чем я могу поработать? Морская вода? Я чувствую себя, как мама, когда ее первой частью лечения было прикладывание к ранам снега. Я смотрю в джунгли. Могу поспорить, что там есть целая аптека, если бы я только знала, как ее использовать. Но это не мои растения. Тогда я думаю о мхе, который Мэг дала мне, чтобы я высморкалась.

– Скоро вернусь, – говорю я Питу.

К счастью, такой мох довольно распространен в джунглях. Я отрываю целую охапку от ближайших деревьев и приношу его на берег. Я делаю плотную подкладку из мха, кладу ее на порез Бити и привязываю это к его телу при помощи лиан. Мы даем ему немного воды, а затем оттаскиваем в тень джунглей.

– Думаю, это все, что мы можем сделать, – говорю я.

– Это хорошо. Ты хорошо обращаешься со всеми этими лекарственными материалами, – отвечает Пит. – Это у тебя в крови.

– Нет, – говорю я, качая головой. – Мне досталась кровь отца. – Та, которая начинает закипать при виде охоты, а не эпидемии. – Я собираюсь заняться Вайрис.

Я беру немного мха, чтобы использовать его как губку, и присоединяюсь к Вайрис на отмели. Она не сопротивляется, пока я избавляюсь от ее одежды и смываю кровь с ее кожи. Но ее глаза распахнуты от страха, и когда я обращаюсь к ней, она не отвечает, только повторяет со все большей настойчивостью:

– Тик‑так.

Она действительно, кажется, пытается сказать мне что‑то, но без Бити, который способен перевести ее мысли, я не понимаю.

– Да. Тик‑так, тик‑так, – говорю я. Это, похоже, немного успокаивает ее. Я стираю ее комбинезон, пока на нем не остается ни следа крови, и помогаю ей влезать в него обратно. Он не поврежден, как были наши. Ее пояс тоже в порядке, так что, я закрепляю и его. Затем я прижимаю ее белье вместе с нательной одеждой Бити камнями и оставляю отмокать.

Когда я заканчиваю полоскать комбинезон Бити, блестящая, чистая Джоанна и шелушащийся Финник присоединяются к нам. Пока Джоанна пьет воду и ест моллюски, я пытаюсь уговорить Вайрис сделать то же самое. Финник рассказывает о тумане и обезьянах бесцветным, почти машинальным голосом, избегая самых важных деталей истории.

Каждый предлагает сторожить, пока остальные отдыхают, но, в конце концов, именно мы с Джоанной остаемся бодрствовать. Я, потому, что действительно чувствую себя отдохнувшей, а она, потому, что просто отказывается ложиться. Двое из нас сидят в тишине на берегу, пока остальные спят.

Джоанна внимательно смотрит на Финника, чтобы убедиться, что он на самом деле заснул, а затем поворачивается ко мне.

– Как вы потеряли Мэг?

– В тумане. Финник нес Пита. А я некоторое время несла Мэг. Потом я не смогла поднять ее. А Финник сказал, что у него не получится взять их обоих. Она поцеловала его и отправилась прямо в отраву, – говорю я.

– Она был ментором Финника, ты знала? – произносит Джоанна обвиняющим голосом.

– Нет, я не знала, – отвечаю я.

– Она была частью его семьи, – говорит она через некоторое время, но в ее словах уже меньше яда.

Мы наблюдаем за тем, как вода омывает белье.

– Ну, так что ты делала с Гайкой и Вольтом? – спрашиваю я.

– Я же сказала тебе, я тащила их для тебя. Хеймитч утвержал, что мы станем союзниками, если я приведу их к тебе, – говорит Джоанна. – Это ведь то, что ты сказала ему, верно?

Нет, думаю я. Но киваю головой, соглашаясь.

– Спасибо, я ценю это.

– Я надеюсь на это. – Она смотрит на меня, переполняемая ненавистью, так, словно я самая большая обуза в ее жизни. Интересно, это похоже на то, как будто у тебя есть старшая сестра, которая тебя по‑настоящему ненавидит?

– Тик‑так, – слышу я позади себя. Я поворачиваюсь и вижу, как Вайрис начинает уползать. Ее взгляд сосредоточен на джунглях.

– О, прекрасно, она вернулась. Ладно. Я иду спать. Вы с Гайкой можете охранять вместе, – говорит Джоанна. Она отходит и ложится рядом с Финником.

– Тик‑так, – шепчет Вайрис. Я подвожу ее к себе и заставляю лечь, поглаживая ее руку, чтобы успокоить. Она засыпает, беспокойно шевелясь и иногда выдавая свою фразу: – Тик‑так.

– Тик‑так, – соглашаюсь я мягко. – Время ложиться. Тик‑так. Время спать.

Прямо над нами светит солнце. Наверно, полдень, думаю я рассеянно. Не то, чтобы это имело значение. Справа по ту сторону воды я вижу яркую вспышку, будто молния попадает в дерево, и гроза начинается снова. Прямо в том же самом месте, что и вчера ночью. Кто‑то, вероятно, двинулся в эту зону, вызвал атаку. Я сижу некоторое время, смотря на молнию и сохраняя спокойствие Вайрис, убаюканной своего рода умиротворенным плеском воды. Я думаю о том, как вчера ночью молния началась только после того, как звонил колокол. Двенадцать ударов.

– Тик‑так, – произносит Вайрис, на мгновение просыпаясь и тут же снова засыпая.

Двенадцать ударов вчера ночью. Словно это была полночь. Потом молния. А теперь солнце прямо над нами. И молния.

Медленно я встаю и рассматриваю арену. Молния там. В следующей части был кровавый дождь, под который попали Джоанна, Вайрис и Бити. Мы были в третьей секции, прямо рядом с ними, когда появился туман. И как только он был высосан, обезьяны начали собираться в четвертой. Тик‑так. Моя голова поворачивается в другую сторону. Несколько часов назад, около десяти, та волна пришла из второй секции, слева от той части, в которой сейчас вспыхивает молния. В полдень. В полночь. В полдень.

– Тик‑так, – говорит Вайрис во сне. Когда молния прекращается, а кровавый дождь начинается с правой стороны от нее, ее слова внезапно обретают смысл.

– Ох, – выдыхаю я. – Тик‑так. – Мой взгляд охватывает полный круг арены, и я понимаю, что она права. – Тик‑так. Это часы.