Малыш Ред, место его обитания

Он появился на Западной 55‑й улице, когда ему было чуть за тридцать, на последнем перевале молодости, после долгих лет странствий. С Лонг‑Айленда он переехал на Манхэттен, неизвестно куда, – Малыш Ред и сам уже, наверное, забыл тот адрес, так рано ему пришлось повзрослеть. Чтобы заработать себе на жизнь, он «подавал». Скромная коллекция джазовых пластинок Кайла, а также его страстная любовь к Каунту Бэйси, Мэйнарду Фергюсону и Элле Фицджеральд придали направление стремлениям младшего брата, и Малыш Ред предпринял первые вылазки в тот мир, неотъемлемой составной частью которого станет впоследствии.

Были сделаны некоторые снимки, и он их сохранил. Если вам выпадала честь войти в тесный круг избранных, то однажды вечером Малыш Ред вытаскивал из тайника фотоальбом в обложке из жёсткой ткани и показывал вам хранящиеся в нём сокровища: снимки подростка – Малыша Реда, до невозможности юного, до невозможности свежего, здорового, коротко стриженного, сияющего улыбкой и бодростью духа, в компании легендарных героев. Других фото в этом альбоме нет. Его главный шедевр – фотография три на пять, сделанная в середине шестидесятых на джазовом фестивале в Ньюпорте, где у залитой солнцем палатки запечатлён простодушный Малыш Ред, который улыбается, подавшись к камере, пока Луи Армстронг, придерживая локтем трубу, делится с ним нетленной мудростью. По другую сторону от Армстронга, с ухмылкой от уха до уха, стоит бородатый мужчина лет сорока пяти. Это Джон Элдер, прозванный «Малыш Ред Первый». Малышу Реду было тогда шестнадцать, и он был уже в пути.

После Нью‑Йорка он переезжал из одного города в другой, и везде «подавал». Выбор пути определяло провидение в облике престарелого «жука»‑«Фольксвагена» навозного цвета с откидной крышей и крошечным багажником. Ведомый провидением, «жук» доставил его в Новый Орлеан, на родину майти поп, где он начал по‑настоящему обучаться неким священным таинствам. Новый Орлеан был поучительным городом, Новый Орлеан оставлял след. А странствие по кухням и обеденным залам великих ресторанов, образование, которое Малыш Ред получал там под присмотром безжалостных поваров и метрдотелей, гарантировало, что отныне он всегда будет обеспечен прибыльной работой.

Именно в Новом Орлеане небольшая группа людей, преимущественно мужского пола, начала посещать Малыша Реда в любое время дня и ночи. Одни заходили на полчаса; другие оставались на целые дни и участвовали в простой и скромной жизни обитателей квартиры. Говорят, что Джон Элдер навещал молодую чету. В те дни Джон Элдер колесил по стране, жил у друзей, появлялся то в одном, то в другом ночном клубе, где в перерывах между номерами музыканты подходили его обнять. Иногда поздней ночью он тихо говорил с людьми, которые сидели на полу вокруг его кресла. Во время таких встреч Джон Элдер нередко упоминал Малыша Реда, называя его своим сыном.

Предвосхитил ли Джон Элдер появление Малыша Реда в Аспене, Колорадо? Хотя документальных подтверждений этому нет, факты свидетельствуют, что да, предвосхитил. Их общий знакомый вспоминает, что Зут Симс, покойный тенор‑саксофонист, рассказывал, как однажды в конце дня весной 1972 года забрёл в кухню «Красной луковицы», лучшего джаз‑клуба в Аспене, и увидел там Джона Элдера и владельца клуба, которые увлечённо беседовали о чём‑то над огромными порциями спагетти. Если память ему не изменяет, значит, Джон Элдер прокладывал путь – шесть месяцев спустя Малыш Ред начал работать в «Красной луковице».

Жил он над гаражом в квартире с одной спальней, куда можно было попасть только по деревянной лестнице снаружи дома. Как и в Новом Орлеане, к нему то и дело наведывались мужчины, по одному и группами, почти всегда предварительно справившись о нём по телефону, и оставались кто на несколько часов, а кто на несколько дней. В любую погоду они карабкались по лестнице и, надавив на звонок, ждали, когда их впустят. Малыш Ред развлекал гостей пластинками и телепрограммами; он приглашал их разделить с ним итальянскую трапезу, приготовленную его женой, которая в таких случаях всегда куда‑нибудь скрывалась. Из холодильника он доставал бутылки пива «Бек». Поздно ночью он тихо и невыразительно говорил, час или два, не больше. Этого было достаточно.

Однако для его жены и этого оказалось слишком много, и она исчезла из его жизни, пока он был в Аспене. Снова оставшись один, Малыш Ред прицепил к своему «жуку» небольшой трейлер с пластинками и летом 1973‑го вернулся на Манхэттен и проследовал прямиком на Западную 55‑ю улицу, в квартиру, где тогда проживал его старый друг и наставник Джон Элдер, который без лишних вопросов уступил гостю большую переднюю комнату своего длинного, как железнодорожный вагон, жилища.

Обитель, которую Малыш Ред занимает один с 1976 года, когда Джон Элдер удалился в роскошное затворничество, состоит из трёх полноразмерных комнат, переходящих одна в другую. Между передней с большим занавешенным окном и гостиной зажаты две похожие на кроличий садок комнатки, разделённые дверью.

Эти комнатки, одна с раковиной и поддоном для душа, другая с унитазом, существуют в условиях неизменной игры светотени, возможно, устроенной специально для того, чтобы скрывать пятна, въевшиеся в сантехнику, особенно в душевой поддон и занавеску. Те посетители владений Малыша Реда, кого удаётся уговорить помыть руки после совершения ими ритуала дефекации, обычно косятся на душевую кабину, которая в окружающей полутьме похожа скорее на притаившегося в углу громилу, чем на приспособление для поддержания чистоты тела, вздрагивают от этой мысли, потом, избегая поворачиваться к устройству спиной и вслепую нашаривают висящие на двух крючках затёртые полотенца.

Рядом с гостиной, позади лишённого двери проёма, находится кухня.

Ох, эта кухня, о господи, о, боже мой.

Кухней безраздельно владеет растущее запустение. Липкий от грязи пол примерно на три четверти заставлен штабелями пустых бутылок от пива «Бек», упакованных по шесть, высотой по грудь. Башни из грязных тарелок и заляпанных стаканов возвышаются над раковиной. Грязная посуда и стеклотара производят впечатление чего‑то органического, каких‑то наростов, которые размножились в сумраке кухни за годы владычества Малыша Реда, постепенно прибавляя тарелку к тарелке и бутылку к бутылке, как бы вылепляя их из той же древней субстанции.

Густые тени и пыльный табачный налёт скрывают два окна кухни, а единственная лампочка‑сорокаваттка свисает с обмахрившегося шнура над ландшафтом из бутылочных штабелей.

В гостиной вторая маломощная лампа большой древности наблюдает с потолка за длинными полками, двумя стульями и скоплением барахла перед ними. Не являясь единственным источником света в этой скудно освещённой гостиной, лампа висит на своём месте, то включенная, то нет, – в течение нескольких лет в основном нет, – всё время, что Малыш Ред занимает эту квартиру.

– Эта лампа служила Джону Элдеру, когда я въехал сюда, – говорит он. – Когда вам будет столько лет, вы тоже захотите больше отдыхать.

Две богато украшенные настольные лампы, одна у командирского мостика, другая справа от посетителя, льют призрачный жёлтый свет. Малыш Ред не нуждается в ярком свете, в том числе солнечном. Тени и относительный мрак дают отдых глазам, успокаивают душу. Образы на прямоугольном экране ярче горят при тусклом свете, а движущийся внизу экрана флажок, отражающий изменчивую активность фондовой биржи, виден совершено ясно, каждый закодированный символ резок, как щелчок.

Огромная конструкция из полок покрывает всю обращённую к двум креслам стену, а любимый телевизор Малыша Реда занимает в ней целый отдел. Другая полка без дверец, справа от телевизора, занята аудиооборудованием – проигрывателем компактов, проигрывателем пластинок, радиоприёмником, диджейской вертушкой, усилителем, а также более древними механизмами, которые покоятся под ними, как под могильными плитами. На самой верхней полке, друг против друга, примостились две приземистые чёрные колонки. Шкафчик под правой занят многотомными дискографиями, некоторые из которых до того потрёпаны, что не рассыпаются на страницы только благодаря стягивающим их резинкам. Все остальные полки заставлены рядами долгоиграющих пластинок. Пластинки занимают и нижнюю половину книжного шкафа, высящегося возле узкой стены, которая отделяет промежуточное пространство квартиры от гостиной. Чтобы достать пластинки сверху, Малышу Реду приходится вытягиваться в струнку; прямо перед полками стоят картонные коробки, тоже с джазом, своей громоздкостью и весом затрудняя доступ к дискам позади них. Иногда Малышу Реду захочется поставить какую‑нибудь пластинку из тех, что скрыты за коробками, но, задумавшись о том, сколько с этим связано проблем – надо согнуться, подвинуть коробку, возможно, с риском для поясницы, а сколько пыли при этом поднимется, – он решит отдать предпочтение другому артисту, распложенному в более доступной части алфавита.

Пластинки были выстроены в алфавитном порядке давным‑давно. Завершив эту громадной важности работу, Малыш Ред года два или три спустя ещё усовершенствовал систему размещения пластинок в алфавитно‑хронологическом порядке, так что теперь они стоят не только согласно месту того или иного исполнителя в алфавите, но также по датам записи, от ранних к поздним, от старых к новым, в каждом индивидуальном случае. Эта процедура тянулась почти год и съела всё его свободное время – за исключением того, что было отдано посетителям. Ибо посетители всё шли и шли, и число их не уменьшалось.

Вообще‑то алфавитно‑хронологическое размещение пластинок ещё не завершилось, да и никогда не завершится, и не может завершиться, по причинам, которые будут оглашены в следующей части нашего отчёта. Алфавито‑хронологизация – это бесконечный труд.

То, чем занято пространство между полками и креслами, представляет собой большую, очень большую проблему этой комнаты. Означенное пространство, то есть центральная часть гостиной Малыша Реда, при оптимальных условиях послужило бы приятным открытым проходом для перемещения в кухню и из кухни, в ванную и обратно, к входной двери и обратно, желающие могли бы упражняться здесь в ходьбе или, напротив, сидеть на полу. Такое пространство обеспечило бы Малышу Реду свободный доступ к тысячам пластинок, занимающих тяжело нагруженные полки (в иных случаях плотность размещения альбомов такова, что, желая извлечь один диск, приходится вместе с ним доставать два или три соседних).

Однажды середину гостиной украсил стол эксцентричного дизайна. В те времена это было серьёзным шагом вперёд, так как широкая и плоская крышка стола как нельзя лучше подходила для временного хранения внутреннего и внешнего конвертов проигрываемой пластинки, а также, возможно, конвертов со следующей пластинкой, предназначенной к прослушиванию потом. Стол был большой, квадратный, размером с два пароходных кофра, положенных на бок, сам приземистый и укладистый, как сундук, ибо его боковые поверхности испещряли гнёзда ящичков для хранения журналов, безделушек и побрякушек. Полагают, что Малыш Ред нашёл этот полезный объект на улице – источнике большого числа предметов его домашнего обихода, – но возможно, что это Джон Элдер нашёл его на улице и что стол уже стоял на своём месте, когда появился Малыш Ред.

При всех своих размерах, стол не препятствовал передвижениям худого рыжеволосого человека с командного пункта к пластинкам или от любой полки с альбомами к пятачку, занятому проигрывателем и другими акустическими приборами. Стол сотрудничал с ним, у него не было выбора. Одно время – сразу после того, как Малыш Ред или Джон Элдер ухитрился втащить неповоротливую штуковину с уличного тротуара в гостиную, – стол наверняка функционировал должным образом, а именно в качестве системы поддержки (буквально). Вне всяких сомнений, стол много месяцев выполнял эту свою исходную функцию. А потом… энтропия захватила его, и система поддержки начала потихоньку таять под массой и числом предметов, которые она должна была поддерживать (буквально). Со временем стол исчез совсем, как зарастает землёй и сорняками брошенный в поле старый автомобиль, постепенно становясь частью укрывшего его холма, или как гениальный учёный становится ужасной Болотной Тварью, исчезнувшей под массой и внутри массы растительности, которая окружает, поддерживает и питает его раненое тело[90]. Стол Малыша Реда – это Болотная Тварь в семействе столов.

С командного пункта и кресла для посетителей видна огромная, шаткая груда, в половину человеческого роста высотой, занимающая всю середину комнаты и составленная из старых каталогов «Левенджера», «Шарпер Имидж» и «Херрингтона»[91]; журналов «Даунбит», «Джаз таймс» и «Библейского археологического обозрения»; конвертов от пластинок и изящных коробочек от компакт‑дисков; рекламных меню; аптечных флаеров; экземпляров журнала «Лайф» с особенно красноречивыми фото Луи Армстронга или Эллы Фицджеральд; книг о кругах на полях и визитах космических пришельцев; книг о чудесах; концертных программ большой сентиментальной ценности; листов писчей бумаги, покрытых каракулями загадочного содержания (что, во имя всего святого, означает «могром»? Или «рамбишура»?); внутренностей старых газет; фотографий джазовых музыкантов, купленных у торговца на углу Западной 57‑й улицы и 8‑й авеню; постеров, дожидающихся расклейки по стенам; и тому подобных объектов, ушедших на такую глубину, что идентифицировать их представляется невозможным. Как тарелки в раковине, эта куча, кажется, растёт сама собой, открыв свой вариант партеногенеза.

Прислонившись к неровным бокам Болотной Твари, стоят ещё пластинки, может, всего штук пятьдесят, а может, и целая сотня, уже алфавитизированные; а вокруг образованной ими неустойчивой, похожей на аккордеон структуры расположено большое количество картонных коробок с другими пластинками, которые совсем недавно были приобретены у специализированного дилера или на выставке старых пластинок. (Джон Элдер, который в своём роскошном затворничестве стал обладателем от восьмидесяти до девяноста тысяч пластинок, стоящих на металлических промышленных стеллажах, ежегодно посещает ярмарку пластинок в Ньюарке, Нью Джерси, где выделяет Малышу Реду уголок своего барского стола)

Виниловые диски можно найти буквально везде: в лавчонках, прячущихся в тёмных проулках; в контейнерах по углам магазинов розничной торговли; в коробках, небрежно выставленных на прилавки «Вулворта» в маленьких городках; по внешнему периметру городских блошиных рынков, расположенных на игровых площадках начальных школ; в коробках с надписью «1 доллар штука» у самодеятельных уличных торговцев, которые, выставив товар вдоль тротуара, рассаживаются со своими прихлебателями сзади на парусиновых креслах и курят сигары, кутаясь от холода.

Итак, Малыш Ред покупает и потребляет, однако в том, что касается пластинок, покупает он куда больше, чем потребляет. Его друзья и последователи время от времени дарят ему компакт‑диски, и Малыш Ред наслаждается компактностью этих дисков; но, когда речь заходит о звуке, тут он предпочитает винил, пусть даже поцарапанный, лишь бы иголка не скакала. Старые пластинки теплее, и в них больше резонанса; долгоиграющие виниловые диски передают атмосферу дальних мест, минувших времён, тогда как компакты всегда здесь и сейчас.

А всё, что Малыш Ред покупает, должно со временем стать частью его громадной системы, и каждый новый старый Дюк Эллингтон обретёт когда‑нибудь правильную алфавитно‑хронологическую позицию.

Сам Малыш Ред называет этот процесс «каталогизацией». «Каталогизация» пластинок превратилась для него в повседневный труд, радость, проклятие и основную работу.