Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Эпилог. Рассвет тысячи солнц
Я лежал на спине на крыше сарая. Я был кристально трезв, только почему‑то никак не мог сидеть прямо – или вообще сидеть. Короче, если говорить уж совсем честно, я валялся пластом, как селедка под шубой. Свет фонаря, притулившегося рядом с ларьком, тускло отражался в двух пустых бутылках. Третью, почти опустошенную, я сжимал в руке. Над головой, решительно выступая из свекольно‑розовых волн лунного сияния на востоке, шествовал Орион. Называть его Прялкой Фрейи язык не поворачивался: как потому, что языком я вообще едва мог ворочать, так и потому, что не похож он был ни на какую прялку. Иамен, в привычной коленнопреклоненной позе, отрицающей боль в суставах и земное притяжение, тоже любовался небесной иллюминацией. Единственное, что выдавало участие некроманта в попойке – это то, что для сохранения равновесия он все‑таки опирался подбородком на рукоять выставленной перед ним катаны. Звездный свет остро отражался в светлых глазах, остальное оставалось в тени – черное на черном, плоский силуэт на стенке за новогодней елкой. Оболочка… Я с трудом разлепил губы и, после некоторого усилия, умудрился сложить внятную фразу: – У вас правда нет души? – Почему же, – ответил он, не отрывая взгляда от созвездия. – Есть. Только я держу ее отдельно от всего остального. Он постучал кончиками пальцев по ножнам катаны. – Б… больно было? – В смысле? Он наконец‑то соизволил взглянуть на меня. – Ну, когда ее вытаскивали? Или вы не помните? Маленьким были? В моем помраченном состоянии мне представилось что‑то вроде сильно извращенного обряда обрезания: хватают, значит, младенчика из люльки, ножиком чик‑чик – и того… Иамен скептически хмыкнул. – Вытаскивали? Это кто вам такую жуть поведал? – Ли, – икнул я. – Бли… Блисица. – Блисица не в курсе. У блисицы слишком романтизированное представление обо мне. Я сделал это сам. И отнюдь не младенцем. Во время Первой Мировой, мне уже лет двадцать пять было… – За… зачем? Вопрос его не обрадовал. Некромант нахмурился. – Зачем, зачем. Затем. Потому что, Ингве, я был молодым идиотом. И мне казалось, что так будет легче принимать кой‑какие решения – которые, как мне опять же тогда казалось, человек с живой душой принять не вправе. А принимать придется… пришлось. Многажды. И только потом я убедился, что у человека без души прав еще меньше. А еще позже понял, что никаких прав вообще нет, есть лишь возможность. И есть ответственность. И еще есть страх, очень большой страх, и лишь он способен удержать… Тут некромант замолчал. Добрая волшебница Стелла овеяла ночную деревушку ароматом сонного луга и недалекого болотища. В зарослях сирени за домами зазвенел соловей. – И вы решили… Договорить я не успел – потому что с пением соловья опять зазвучал у меня в ушах противный осенний мотивчик, и даже пара сухих листьев прибилась к валявшимся на крыше бутылкам. Я поспешно сделал глоток. В горло хлынула мерзкая, сивушными маслами отдающая водяра. Желудок возмущенно содрогнулся – но проклятая музыка отступила. Отдышавшись и откашлявшись, я просипел: – Мне что теперь, всю жизнь на горилке сидеть? – Нет. Я же вам говорил – только эту ночь. Эта ночь казалась бесконечной. Медленно, медленно шагал по небу Охотник. Крутились у ног его звездные псы, крутились и не находили добычи. Я оперся о локоть и снова посмотрел на Иамена. Некромант задумчиво провожал взглядом слетающие с крыши осенние листья. Конечно, никаких листьев на самом деле там не было, в расцвете недоросля‑июня. Листья сыпались из меня. Там, на холме, меньше двадцати часов назад… В ликующем солнечном свете, под говор молодого ясеня, лицом к лицу с приготовившейся сожрать нас армадой – я вполне успел поверить в то, что нам предстоит умереть. Тирфинг пел, грея мою ладонь, пел в нетерпении, предчувствуя последнюю схватку. Стволы танковых пушек медленно наводились на цель – и стало понятно, что не будет никакого боя. Просто учебные стрельбы. Снесут и меня, и некроманта, и ясень, распахают весь речной берег, на радость владельцам дачек на берегу противоположном. То ли еще видела на своем веку Москва‑река… – Иамен, вы что, так и будете стоять? Поднимите хоть своих мертвецов, нас же сейчас размажут… – Смотрите, Ингве! Некромант уставился куда‑то в воздух над лесной опушкой. Я присмотрелся. Над вполне реальной танковой бригадой и под вполне реальными вертушками плыли драккары и всадники – всадницы – на крылатых конях, валькирии… Нет, не плыли. Остановились. Задрожали, как рушащиеся вглубь солончаков миражи. Неизвестно откуда взявшийся порыв ветра ударил в призрачное воинство, ударил резко и яростно. Вихрь трепал их, как летящих с ранней кормежки ворон. Шторм зародился в верхних мирах, но быстро достиг и Митгарта. На танковую колонну набросился шквал. Затрещали и посыпались ветки, взметнулась палая листва, заплясала столбами пыль. Там, где только что надувались на ветру полосатые паруса драккаров, взвился смерч. С воем стали уходить за лес вертолеты. Солдатики, вцепившись в фуражки, побежали от головы колонны… – Это вы делаете? Некромант покачал головой. – Тогда кто? – Не знаю. Может быть, вы. Я не поверил, но расспрашивать дальше смысла не было – кто бы ни наслал этот шквал, нам он оказывал большую услугу. Холма ураган пока не коснулся, лишь слегка пригнуло верхушки травы. Прикрыв рукой глаза, я снова всмотрелся в балаган на опушке. Сначала мне казалось, что пляшущий над колонной смерч состоит в основном из клубов пыли. Присмотревшись, я понял, что это листья. Не зеленые листья реального леса, а сухая, буровато‑желтая, осенняя листва. Корабли и колесницы, кони и всадники, крылатые создания и бескрылые – все распадалось, уносилось ветром, превращалось в поток листвы, неуклонно стремившийся к холму. В головном джипе заорали. Я прищурился. Выпрыгнувший было из машины Касьянов сделал несколько спотыкающихся, пятящихся шагов – я рассыпался листвяным ворохом. Я выматерился. Служивый в джипе, похоже, тоже выматерился, даванул на газ и рванул вдоль опушки, прочь от колонны, к видневшейся слева грунтовке. Это послужило сигналом. Взревели моторы. Часть грузовиков и танков пятилась назад, давя молодой ольшанник. Часть ломанулась за джипом. К нам не поспешил ни один. – Слабонервные нынче вояки пошли, – ухмыльнулся я. – Пасть закройте, Ингве. Оно сейчас доберется до нас. И правда, будто с некоторым усилием, ураган вздернулся на холм. Ясень у нас за спинами застонал, затрещали тонкие ветки. Мне в лицо швырнуло целый ком сухих листьев. Я прикрыл глаза – и тут же в уши ударила странная, унылая музыка. В этой музыке слышался и скрип осеннего леса под ветром, когда деревья уже стоят голые, в растрепанных птичьих гнездах. И шорох колючего снега по бесконечным ледникам. И звон последних капель времени в клепсидре. И голос сухой травы на бесконечной серой равнине, умирающие шепотки соцветий, музыка вечного угасания. И была в ней мелодия, то ли флейта, то труба: стонущий, плачущий, похоронный мотивчик. Я согнулся и зажал уши руками. Тирфинг вылетел из пальцев, жалобно дребезжа. Музыка бросила меня на колени. Грудь насквозь продуло шквалом – и я почувствовал, как сам рассыпаюсь, уношусь прочь с лиственной рекой, впадаю в нее одним из многих притоков. Жесткие пальцы впились мне в плечи и рванули вверх. – Вставайте, Ингве. Вы им не принадлежите. – Кому – им? – прокаркал я. Горло мое было плотно забито сухой листвой. – Им. Старым Богам. Умирающему миру. Тем, кого уносит ветром. Вы. Им. Не. Принадлежите. Каждое слово Иамен сопровождал рывком, и все же ухитрился поднять меня на ноги. – Возьмите меч. Он сунул рукоять мне в пальцы. – Зачем? Он тоже умер… И правда – за похоронной мелодией я совсем перестал слышать голос Тирфинга. – Не мелите чушь. Этот меч пережил сотни миров. А у нас гости… Я обернулся. Вверх по холму крался волк. Дыбилась рыже‑серая шерсть. Знакомые желтые глаза яростно таращились, лапы осторожно приминали беснующуюся под ветром траву. Прижимаясь брюхом к земле, оскалив клыки и тихо рыча, тварь приближалась. Иамен, вместо того чтобы приготовиться к достойной встрече, закинул катаны в ножны и отступил назад. То ли он считал, что схватка меня освежит. То ли не хотел ввязываться по какой‑то другой причине. Тварь поджалась. Зарычала сильней, обнажив верхние желтоватые клыки. Рычание прозвучало ближе и реальней похоронных колоколов. Зверь прыгнул. Пахнуло шерстью и горячим зловонным дыханием. Я отшатнулся – и, полуослепленный музыкой и потоком листвы, рефлекторно махнул мечом. Блеснули золото и сталь. Волк извернулся в прыжке и приземлился уже на три лапы, а четвертая покатилась по траве, рассыпая кровавые капли. Тварь взвизгнула. Вскочила. Тирфинг в моей руке, отведавший крови, тихо, но довольно заурчал. Волчина поджал обрубок левой передней лапы и поскакал прочь, оставляя за собой красную дорожку. Поскакал к лесу. У меня не было сил его преследовать. А у некроманта, видимо, не было желания. Опираясь на меч, я поднял голову. Ураган почти утих. Последние колчья листвы уносило ветром за реку. Выстоял ясень, и даже ветки не обломало – все так же светло шевелил он чуть поредевшей кроной, все так же пробивались сквозь сетку ветвей солнечные лучи. И только у меня в ушах все продолжала звучать поминальная музыка – не помог ни оживший меч, ни стычка с Гармовым. Я сделал несколько спотыкающихся шагов и чуть не грохнулся снова. Вовремя оказавшийся рядом Иамен подставил плечо. – Да, сильно вас… Здесь деревня должна быть километрах в полутора, вон по той грунтовке. Дойти сможете? – А что в деревне? – вяло спросил я. – В деревне ларек, в ларьке водка. Почти идеальная заглушка. Вам всего‑то и надо продержаться до следующего рассвета. Потяжелевшие веки опустились помимо моего желания. Серая равнина. Скупая, безнадежная даль. В нее несет… Скулу обожгла пощечина. – Не отключайтесь. Я вас, конечно, до деревни дотащу, но водку нам тогда не продадут. Решат, что и так хватило. Шутка была так себе, но я все же попробовал улыбнуться. Лучше, чем уноситься в бесцветную нежиль с листвяным потоком. Намного лучше. Как мы дошли до деревни, я не помню. Помню, что пару раз падал. Помню, что заработал еще две или три оплеухи. Помню, как все рассыпалось, трескалась пыльной коркой дорога, обнажая совсем иные пути. Помню, как мир шатался и собирался вновь. Не помню, как Иамен покупал водку. Не помню, какого Фенрира меня понесло на сарай. Более‑менее я очнулся уже на закате, опустошив полторы бутылки «Пшеничной». Некромант не пил. Это меня возмутило, и я заставил его присоединиться к веселью. Веселились мы основательно, вплоть до восхода первой, второй и так далее звезд. Последний приступ листопада освежил меня получше ушата холодной воды. Я тряхнул головой и сел. Становилось зябко. Рассвет не за горами, и желательно бы встретить его трезвым… я потер лоб. Музыка наконец‑то заглохла. А вот хмель, похоже, выветрился не окончательно, иначе я вряд ли бы брякнул: – Можете ее вернуть. – А? Некромант оторвал взгляд от пояса Охотника. – Вернуть, говорю, можете на место. Душу свою. Ясень целехонек. Третья Мировая не состоялась. Человечество как‑нибудь и без вас разберется… Так что возвращайте. Некромант усмехнулся: – Спасибо за разрешение, у вас еще только не спрашивал. Впрочем, посерьезнел он быстро. Вытащил у меня из пальцев бутылку, сделал глоток. Выдохнул. Поморщился. – Ну и гадость. Потом, задумчиво и даже как будто неприязненно глядя на свою катану, сказал: – Вернуть‑то я могу. Запросто. Только, Ингве, это не очень хорошая душа. Гнусная. Чудовищная. Я мрачно хмыкнул. – Уж какой ее сами сделали… Он взглянул на меня без улыбки. – Вы, как обычно, плохо представляете, о чем говорите. У вас вон от единственного бесчеловечного поступка чуть крыша не поехала. А с такой душой… Больше всего мне захочется, чтобы Вселенная сгорела в огне. Превратилась в золу. В мелкие угольки, в пепел, на котором уже ничего никогда не вырастет. А уж я бы вволю поплясал на пепелище… Сказано это было с таким чувством, что не оставалось сомнений – подобные видения посещали некроманта и сейчас, безо всякой души. В угольки… Я запрокинул лицо, и в зрачки мне обрушилось звездное крошево. Я не различал того, что увидел в пустыне – левый глаз мой начисто утратил всякие сверхъестественные способности. Просто звезды. Под ними деревня – несколько десятков домов. В соседнем дворе заливается шавка, может, чует пьяных. Говорят, собаки пьяных не любят. От реки, невидимый за деревьями, наползает туман. Я полез в левое голенище и нащупал доставшийся мне в наследство от Нили нож. Вдоволь глотнул пустого ночного воздуха и быстро – чтобы не передумать – полоснул себя по правой ладони. Выступила кровь. – Что вы делаете? – Дайте руку, Иамен. …Что может быть глупее, чем предлагать братание тому, кто вовсе не стремится быть твоим братом? Разве что долго и сосредоточенно плевать против ветра. Иамен побелел так, как не бледнеют от водки, и отодвинулся. – Не надо. Вы этого не хотите. – Я не хочу? Алкоголь стремительно улетучивался из башки. Некромант смотрел на меня чуть ли не с ужасом – так глядел он разве что в камере, когда я принялся вдруг сочинять стихи. Ладонь моя в тусклом фонарном свете уже вся почернела. Я отложил нож и отвернулся. И услышал: – У меня был брат. Некромант сказал это так, будто упомянутого брата он лично прикончил. – И? – И он умер. Когда мы были детьми. Я пожал плечами. Ну что ж, невезуха ему с братьями. Наверное, в отца. Шавка, то ли почуяв свежую кровь, то ли унюхав бродившего за деревней волка, разбрехалась совсем яростно. Я был так поглощен упоением собственной глупостью, что не сразу понял, отчего за спиной раздалось сдавленное шипение. Все же некромант очень плохо переносил боль, что при его занятиях довольно странно. – Давайте руку. Я обернулся. Иамен сграбастал мою окровавленную ладонь. Сплел пальцы с моими и подставил бутылку. Тяжелые капли медленно, неохотно растворились в болтающейся на донышке сивухе. Ровно на два глотка. – Надеюсь, хотя бы клятву произносить мы не будем? – Не будем. С Ингри и Ингвульфом мы просто хлебнули бражки и торжественно обещали друг другу вечное братство. Никаких кровавых ритуалов – но и мы были тогда подростками, и все повидавшее озеро Хиддальмир, принявшее наши обещания, казалось достаточно надежным зароком. Я глотнул из бутылки и передал ее Иамену. – Self‑served Bloody Mary, – мрачно усмехнулся он, и все же выпил. Отбросив пустую бутылку, некромант лег на спину, закинул руки за голову и снова уставился на небо. Смотрел он так долго и пристально, что мне вдруг стало не по себе. – Что вы там высматриваете? – Запоминаю, как расположились в эту ночь созвездия. И жду рассвета. Восток и вправду уже наливался предутренней синью. Стало еще прохладней. За невидимой рекой быстро собирались тучи, с воды поднимался белесый туман. Соловей умолк, и умолкла собака. Ручейки тумана протянулось от низин, топя улицу под нами в молочном озере. Когда солнечная макушка вырвалась, наконец, из‑за темной кромки приречных берез, тучи отразили малиново‑алое зарево – так вспыхивает световая дорожка на море. – Смотрите, Ингве. Такой красоты вы больше не увидите. Я обернулся на голос некроманта и ахнул. Улица исчезла. Исчезло все, кроме маленького пятачка крыши под нами, молочного тумана внизу и туч наверху – и там, в облаках, отражались тысячи и тысячи рассветов. Облака были разные: кучевые, перистые, клочковатые, легкие, как пух, и тяжелые громады, в которых уже посверкивали искры грозовых разрядов. И плещущий сквозь них свет тоже был разный: желтый, малиновый, алый, оранжевый, зеленый, багряно‑красный и пронзительно‑голубой. Нас окружил сверкающий тысячегранник, гигантская линза сияния. – Что это, Иамен? Некромант обернулся. Глаза его горели тем же переливчатым светом, что и купол над нами. Он задумчиво проговорил: – Мне рассказывали, что, когда старые пути обрываются или заканчивается, утром первого дня мир зависает на перепутье. Размышляет, куда бы податься. И тогда, если солнце встает в облаках, можно увидеть отражения всех рассветов над Садом. – Каким еще садом? – Садом Расходящихся Тропок, Ингве, каким же еще? Иамен улыбнулся чему‑то и кивнул на небесное зарево. – Выбирайте, куда бы вам больше хотелось. Я всмотрелся. Все восходы показались мне одинаково прекрасными, даже те, где свет едва пробивался сквозь грозу… Нет, не все. Слева от нас, между аквамариново‑синим и алым солнцем, тучи сбились в сплошное черное полотнище – и из центра пятна била корона ослепительно‑белых солнечных копий. И тучи, и, особенно, слишком яркие лучи мне почему‑то совсем не понравились. Иамен проследил направление моего взгляда и усмехнулся. – Я так и предполагал. Он легко вскочил, закинул за плечо катану и подошел к самому краю крыши, где языки тумана откатывались и вновь набегали ленивым прибоем. – Прощайте, Ингве. – Вы что, правда уходите? Туда?! – А почему бы и нет? Там, кажется, забавно… А по здешним счетам, как говорится, уплачено. Даже по тому, который я никак не рассчитывал оплатить. Тут некромант покосился на свою разрезанную ладонь. И добавил: – Вы, я так понимаю, со мной не идете? Я подумал. И медленно покачал головой. Он не стал настаивать, лишь пожелал: – Тогда удачи. Иамен уже отворачивался, когда я крикнул: «Постойте!» – и подтолкнул к его ногам Тирфинг. – Возьмите меч. Тирфинг обиженно заворочал, а я чуть не прыснул. Всего‑то восемь месяцев назад я так же пытался всучить некроманту свежевыловленный из озера Наглинг. Всего‑то восемь месяцев и две‑три смерти назад, какая малость… какая сволочная, черная дыра. Бровь некроманта удивленно поднялась. – Вы решились расстаться с семейной реликвией? Я вас не узнаю. – Он мне больше не нужен. – Откуда такая уверенность? Уверенности не было – но, Хель побери, очень хотелось надеяться, что в новом прекрасном мире дела свои я решу и без убийцы‑меча… – Спасибо за предложение, – серьезно ответил некромант. – Но, во‑первых, эта железка выбрала вас, во‑вторых, мне в дороге ни к чему лишняя тяжесть. И потом, я уже говорил, что вполне доволен своей катаной. Значит, вспомнил и он. Вот и помянули на дорожку. Я понимал, что следующий вопрос задавать не стоит, и все же не удержался: – Мы больше не встретимся? – А вам бы хотелось? – Пожалуй, да. – Тогда, пожалуй, встретимся. А пока счастливо оставаться. Иамен шагнул вперед и по щиколотку погрузился в туман. И пошел к свирепому солнцу за тучевой громадой. Справа и слева, спереди и сзади тепло светились другие восходы, но ему непременно надо было туда, где небо наливалось свинцовой тяжестью… И, что самое обидное, я так и не понял до конца, зачем: спасти? Добить? Не понял и теперь уже почти наверняка не пойму, кем был этот невысокий человек, уходящий во мглу… Через несколько шагов туман за ним почти сомкнулся, и некромант превратился в плоский силуэт, отбрасывающий целый ворох разноцветных теней – и на секунду мне показалось, что к каждому, синему, зеленому и алому зареву шагает свой Иамен. И вдруг мне смертельно, до крика захотелось сорваться с места и кинуться за некромантом. Я схватился за меч и уже привстал – и тут настоящее земное солнце вырвалось из облаков и все расставило по местам. Я сидел на ободранной крыше сарая. Внизу пробуждалась деревня. В одном из домов включили радио. Тявкнула собака, взрыкнул мотор грузовика. На площади тетка в сиреневой кофте снимала щиты, загораживающие витрину ларька. Пусто и слепо блестели окна сельмага, отражая красный солнечный шарик. И низко‑низко – к дождю – стригли воздух чернявые ласточки.
|