Лаборатория на высоте 6000 м

29 июля

Вчера только в 5 часов вечера мы смогли выехать с биостанции. Недалеко от шоссе по долине протекала река Ак‑байтал, чистые воды которой отдавали легкой голубизной. Поверхность воды пенилась в местах, где она встречала препятствия.

Пятьдесят километров отделяют биостанцию от перевала Ак‑байтал. Чем ближе к перевалу, тем чаще изгибы реки подходят вплотную к шоссе. Мы проехали лишь около 35 км, как нас настиг дождь. Темнело. Мотор нашей машины все время давал перебои, и эти 35 км мы проехали за 3 часа. Было видно, что в этот вечер до перевала мы не доберемся. Дождь все усиливался. Семен, еще на биостанции забравшийся в кабину машины, не показывался из нее. Но вот медленно ехавшая машина остановилась. Валентин Губский первый выпрыгнул из кузова машины, быстро выбежал вперед и потом медленно, шаг за шагом, на носках, крадучись, пошел вдоль дороги. Кто‑то окликнул его. Он обернулся, сердито посмотрел на нас, погрозил кулаком и скрылся в густой пелене дождя, который становился уже проливным. Мы притихли.

«Наш охотник выслеживает зверя», – заключил Шигарин. Семен, провожая глазами Валентина, со спины которого стекали целые ручьи, произнес:

«Брр… вот уж действительно охота пуще неволи».

Мы начали располагаться на бивуак. Уже совсем стемнело, когда явился Валентин, промокший до нитки. Он, молча, намеренно возбуждая наше любопытство, медленно извлекал что‑то из кармана. В палатке было тесно, и Валентин стоял на коленях. Нам казалось, что он возится бесконечно долго. Наконец, он извлек из кармана… крошечного зайца.

Валентин долго рассказывал историю о том, как он поймал зайца «голыми руками». Уже засыпая, я слышал сквозь шум дождя, барабанившего по скатам палатки, отдельные фразы… «Я только хотел схватить его, но «косой» как чувствовал это…»

Утро было мрачное. Под моросящим мелким дождем мы свертывали бивуак и снова грузили экспедиционный багаж. Машина с большим трудом шла на подъем. Через 5 км она остановилась окончательно. Больше нам рассчитывать на нее не приходилось. Под проливным дождем мы снова начали выгрузку и установку палаток. На этот раз все было мокрым, даже спальные мешки.

Иван Шигарин и Владимир Гарницкий устанавливали палатку. Промокшие насквозь, они работали под дождем. Владимир вдруг сказал:

«Неприятная это вещь – чувствовать, как за воротник по телу медленно стекают холодные струи воды».

«Мне кажется, еще неприятнее сознавать, что этот «союзный минимум осадков», о котором вчера нам рассказывал Костенко, весь сразу изливается на нашу голову!» – проворчал Иван.

Не успели мы как следует расположиться в палатках, как заметили на шоссе попутную машину. И снова нам пришлось сворачивать бивуак. Ничего не поделаешь, здесь не городская улица, где через каждую минуту пробегают автомашины. Пропустишь случай, можешь сидеть сутками.

…Чувствовалась близость перевала. Река текла в крутопадающем русле. Вода, как бешеная, металась в своем ложе. На последнем подъеме к перевалу дождь перешел в снег. Но когда мы миновали перевальную точку, дождь и снег остались позади. Нас встретили солнечные лучи. Отъехав от перевала не более 3 км, наша машина свернула с шоссе влево и въехала в небольшую долинку. Здесь мы выбрали покрытую галечником площадку, на которой и решили остановиться. Под ярким солнцем в течение получаса высушилось все наше мокрое снаряжение.

Базовый лагерь

Юго‑западнее перевала Ак‑байтал, в 3‑4 км от него, поднимается на высоту около 6000 м большой снежно‑скальный массив, представляющий стену, идущую с востока на запад. Восточная часть этого массива скрыта снегом и венчается волнистым снежным гребнем. К западу гребень свободен от снега, и его продолжение, все более понижающееся, выделяется своими темными скалами. В центре стены высится безыменная вершина. Она хорошо видна с тракта у перевала Ак‑байтал, так как господствует над всеми окружающими вершинами. От ее пика отвесно вниз, в небольшой снежный цирк, опускается снежно‑скальный обрыв, высотою около полукилометра. На север от вершины уходит небольшое ущелье, длиной около 2 км и около полукилометра шириной. По мере приближения к подножью вершины, т. е. к снежному цирку, оно сужается до 50‑100 м. Ущелье выходит своим устьем прямо к тракту, и в этом месте его дно сплошь покрыто галькой, среди которой проложила себе русло речка, сбегающая со склонов вершины. Здесь‑то мы и расположили свой лагерь, который и назвали Базовым.

Но вернемся к этой безыменной вершине, на гребне которой мы рассчитывали расположить свой высотный лагерь. Подходов к ней со стороны лагеря мы видели по меньшей мере два. В глубине ущелья, ниже снежного цирка, виднелся небольшой холм красно‑бурого цвета; поднявшись на него, можно было выйти на контрфорс[16], который спускался от стены на север; по нему можно было подняться к снежному гребню, оставляя снежный цирк справа, и уже по гребню можно было, как мы предполагали, подняться на вершину с востока. Второй путь, также казавшийся отсюда доступным, шел правее того же красно‑бурого холма в небольшое боковое ущелье, которое должно было привести на скальный гребень стены. С запада можно было подойти к вершине по гребню. Пока я и Блещунов изучали окружающие нас горы, лагерь начинал жить своей нормальной жизнью.

В четырех палатках разместились участники экспедиции; в одной была кухня и продовольственный склад. Здесь безраздельно хозяйничал Тагай. Последняя палатка была отведена под лабораторию. В ней Ашот Альбертович уже готовился начинать свои наблюдения над нами. Тагай занялся приготовлением обеда. Он собрал терескен, и вскоре сизый дымок костра взвился над лагерем. Валентин успел расставить несколько капканов у норок сурков и уверял, что завтра утром в них наверняка попадется зверек. А какой он забавный! Он неподвижно сидит у входа в свою нору на задних лапах и наблюдает за нами, близко подпускает к себе человека, но страх все же сильнее любопытства, и при дальнейшем продвижении он мгновенно исчезает в норе.

Панорама юго‑восточной часта Музкольского хребта. На горизонте вершины: Х – Кунгур, XX – Музтаг‑ат

Пять вершин, как будто созданных для траверса

Вечером мы собрались на совет. Перед нами стояла задача: разыскать подходящее место для организации высотного лагеря. Олег Заленский и Владимир Костенко должны были завтра привезти аппаратуру с биостанции. Не дожидаясь их приезда, мы решили утром, разделившись на две группы, выйти на разведку. Перед нами была поставлена нелегкая задача. Надо было на высоте около 6 000 м найти место, которое удовлетворяло бы трем условиям:

1) наличие удобной площадки для размещения всех наших палаток;

2) относительно нетрудные подходы, так как надо на площадку занести продукты и аппаратуру и

3) близость воды.

Последнее условие было необходимым для проведения научных наблюдений, для которых ежесуточно требовалось около 30 л воды.

Мы решили, что разведывательные группы поднимутся на гребень вершины, который виднелся в глубине долины. Одна группа должна была попытаться по контрфорсу достигнуть восточной части гребня, вторая – боковым ущельем выйти на гребень, западнее вершины. По первому пути выходила моя группа, в которой, кроме меня, были В. Губский, А. Хачатурян и X. Лернер. По второму пути отправлялись двое – А. Блещунов и В. Гарницкий. В лагере оставались Рыскин, Шигарин и Тагай. Возвращение с разведки было назначено на 31 июля к 10 часам утра.

30 июля

Я со своей группой вышел раньше, чем Блещунов. Через 50 минут, держась правого берега речки, мы подошли к подножью красного холма. Здесь речка, текущая между крупными камнями старой морены, бурлила, как в котле. Речку образовывали два потока. Один спускался слева от холма и отличался спокойным течением. Он сбегал сверху по камням, иногда теряясь между ними. Второй, более мощный поток брал начало в снежном цирке и обтекал холм справа. Крутой подъем по красной осыпи холма (по‑видимому, состоящей из обломков красноцветного песчаника) привел нас на его вершину. Отсюда начинался путь по контрфорсу. Сначала мы шли по некрутому, слабо выраженному гребню с мягкими очертаниями; здесь итти было даже приятно: под ногами были мелкие камни. Прошло полчаса, подъем становился все круче, мелкая осыпь кончилась, мы шли по камням средней величины, которые лежали непрочно и были плохой опорой. Для того, чтобы облегчить путь, я перешел на снежный склон, который вплотную примыкал к гребню справа. Этот склон спускался к снежному цирку.

Ашот Альбертович начал немного отставать. Мы сбавили темп подъема. Чем выше мы поднимались над цирком, тем круче становился снежный склон. Вскоре пришлось снова перейти на скалы. Но что это были за скалы! Верхние слои породы были очень разрушены, и отдельные глыбы едва держались на своих местах. Справа обойти их было невозможно – они отвесно поднимались над снегом. Пришлось пробираться слева от скалистого гребня по небольшому кулуару[17], усеянному глыбами камней, которые скользили под ногами. Кулуар привел нас на хорошую скальную площадку, где мы устроили отдых. Если бы на гребне, куда мы стремились, можно было найти подходящее место для высотного лагеря, то эта скальная площадка явилась бы хорошим промежуточным складом для забрасываемого снаряжения и приборов.

Выше площадки мы еще некоторое время продвигались по разрушенным скалам, затем контрфорс принял вид резко выраженного и круто поднимающегося вверх снежного гребня. Несмотря на то, что высота уже была большая, итти по снегу все же было легче, чем па скалам. Двигались мы медленно. Я шел первым и выбивал в снегу ступени. Снежный гребень как‑то незаметно кончился, и мы вышли на своеобразный снежный купол. Когда мы подходили к его вершине, я остановился. Что было за этим куполом на южной стороне, пологий спуск, или он обрывался снежным карнизом вниз? Из предосторожности мы свернули вправо и начали пересекать снежный склон, в направлении прямо на гребень. Склон был крутым и уходил вниз на север к снежному цирку. На севере блестели снежные вершины Музкольского хребта. Скоро мы увидели южную сторону снежного купола и не пожалели о своем решении обойти его справа. Она представляла из себя громадный снежный карниз, нависший над скалами. Движение наше еще более замедлилось. Но до цели было уже близко: мы подошли к острому краю снежного склона. Подойти к самому краю его было опасно, поэтому мы начали прорубать в снегу траншею, через которую и вышли к концу снежного поля.

Вид на Музкольский хребет

Здесь оказалась ровная ледяная площадка между снегом и скалами гребня. Она имеет вид вытянутого треугольника, в основании которого – хорошая, свободная ото льда каменистая поверхность, удобная для установки палаток. Правда, потребуется еще потрудиться для того, чтобы сделать место вполне приемлемым для этой цели. Острый угол площадки был покрыт льдом. Я попытался прорубить его, но мне это удалось лишь с трудом. После ^скольких ударов начались сильное сердцебиение и одышка. В висках стучало. Только теперь я в полной мере чувствовал высоту, на которую мы забрались: она была близка к 6000 м.

Как матрос каравеллы Колумба закричал: – «Земля!», так и мы в порыве радости не своим голосом воскликну‑

«Вода!» Подо льдом оказалась вода – вода в неограниченном количестве. Это обстоятельство дало возможность остановиться на найденной нами площадке – она, без сомнения, подходящее место для высотного лагеря.

Но что было по южную сторону гребня, который возвышался над нами теперь не более чем на 10 метров? Преодолев эти последние метры, мы были вознаграждены за труды прекрасной панорамой Музкольского хребта, одного из мало изученных хребтов Памира. Мы находились на гребне одного из северных отрогов этого хребта.

Я достал из кармана свою записную книжку и еще раз прочитал выписку из статьи одного из исследователей Музкола А.В.Хабакова: «Его (Музкольского хребта. – В.Я.) центральная часть состоит из обширных и труднодоступных горных массивов на водоразделах между Пшартами и Ак‑байталом. Эта центральная часть Музкольского хребта представляет, как это уже было отмечено в литературе, область совершенно неисследованную географически и неверно изображаемую на карте. Музкольский хребет тянется широкой полосой вдоль скалистых массивов и отдельных пиков, закрытых обширными полями фирна. Эта полоса образует водораздельный промежуток по меньшей мере в 7‑9 км, между истоками правых ветвей бассейна верхнего Ак‑байтала и северных притоков обоих Пшартов. Направление центральной части Музкольского хребта почти широтно до меридиана перевала Белеуты, затем вследствие поворота долины Ак‑байтала с многочисленными правобережными ущельями на юго‑восток и юг – изгибается к юго‑востоку. Эта узкая и пониженная ветвь Музкола заканчивается перед долиной нижнего течения Ак‑байтала. Горные группы и гребни, расположенные за Ак‑байталом на восток, не связаны непосредственно с Музкольским хребтом и как по структурным, так и по орографическим условиям должны получить отдельные местные названия…»[18].

…Было около часа дня, и мы еще располагали запасом времени. Это позволяло нам предпринять попытку восхождения на безыменный пик. Мы еще в Базовом лагере предвидели такую возможность и договорились о ней с Блещуновым. К вершине мы пошли вдвоем с В. Губским, Ашот Альбертович оставался на площадке вместе с Ханой Лернер. Они должны были дожидаться нашего возвращения. По лицу Ханы я догадался, что она недовольна моим решением: ей, естественно, хотелось итти вместе с нами, но Ашота Альбертовича одного оставить было нельзя.

Итак, вдвоем с Валентином, связавшись веревкой, вышли на восхождение. Я так же, как и мой партнер, впервые шел на вершину в качестве первовосходителя. Там, где ледяной треугольник площадки примыкает к гребню, мы поднялись на него по фирну. Теперь нам предстояла «скальная работа». Небольшой отрезок пути можно было итти без помощи рук, но дальше гребень был разорван широкой щелью‑провалом. Я спустился в нее крайне осторожно и, когда вышел из‑под места возможного падения камней, дал знак спускаться Валентину. Каждый непрочно лежащий камень он с величайшей осторожностью убирал из‑под ног. Когда мы выбрались из этого провала, то попали на очень острый гребень. Сидя на нем верхом, еще кое‑как можно было продвигаться. Справа, с северной стороны, пятисотметровым обрывом спускалась к снежному цирку скалистая стена, кое‑где покрытая снегом. Но с южной стороны картина была еще более мрачной: скальная стена спадала отвесом на 300 м; на ней нигде не держался снег. У подножия стены начиналась каменная осыпь. Таким образом, гребень, словно лезвие ножа, разделял две пропасти. Вершина была уже близко, но путь к ней преграждали два жандарма[19]. Первый из них можно было обойти только с севера, что мы и сделали. С востока и юга он недоступен. С севера, прямо над пропастью, виднелось несколько скальных площадок‑ступеней, напоминающих черепицу. Такое строение сильно затрудняет движение, и только еле заметные выступы породы на площадках могли служить нам точками опоры. Второй жандарм мы взяли прямо в лоб, и когда поднялись на предполагаемую вершину, она оказалась лишь большой очередной ступенью гребня; впереди перед нами была более высокая точка. Поднявшись на нее, мы увидели, что и это не вершина, дальше поднимались скалы еще выше тех, на которых мы стояли. Так повторялось еще несколько раз. И несколько раз мы напрягали внимание и энергию для того, чтобы преодолеть «последние» метры. Молча, как заведенные механизмы, через равные и короткие промежутки времени, мы останавливались для отдыха. Кроме легкой головной боли, я ощущал новое для меня состояние – расслабление мышц. Конечно, для одного дня это было очень значительным скачком по высоте: больше тысячи метров.

Последний подъём, и дальше на западе гребень уже идет на понижение. Мы на вершине пика! Соорудили тур, в который спрятали записку о восхождении. Как первовосходители, мы решили назвать пик (ориентировочно – 6100 м) именем Михаила Тимофеевича Погребецкого – заслуженного мастера альпинизма.

К 5 часам вечера мы вчетвером спустились к Базовому лагерю. Для первого дня это восхождение оказалось большой нагрузкой, и поэтому, как только мы поели, все уснули крепким сном.

31 июля

Уже приближался срок возвращения Блещунова и Гарницкого, а их все не было. Выходя на разведку, мы предполагали избежать ночевок во время этих маршрутов. Почему же они устроили холодный бивуак[20]? Я знал, что Блещунов иногда непрочь испытать «острые ощущения» походной жизни, создавая для этого предпосылки даже искусственно. Но сейчас я начал серьезно волноваться – контрольный срок истекал.

Но вот в глубине долины показались два человека. Мы сразу узнали наших товарищей. Даже издали видно было, что они торопились. Когда Блещунов и Гарницкий подошли к лагерю, по их лицам можно было догадаться о проведенной без сна ночи.

Вот что они рассказали о своей разведке. Вступив в боковое 'ущелье вправо от красного холма, они преодолели сначала небольшую осыпь, а затем поднялись по крутому склону к скалам на гребне. Выйдя на гребень, они повернули на восток. Но гребень, весь изборожденный скалами, встретил их негостеприимно. Они почти весь день преодолевали жандармы и не нашли не только площадки для лагеря, но и места, достаточного для установки одной палатки. Уже в конце дня они вынуждены были отступить перед сорокаметровой скальной стеной. За этим выступом гребня, уже невдалеке, виднелся пик, которому наши товарищи присвоили имя М.Т.Погребецкого.

Пик Погребецкого

Успеть спуститься к лагерю до наступления темноты уже было нельзя, и поэтому наши товарищи оказались вынужденными ночевать на гребне на высоте около 6000 м. На небольшой наклонной осыпи Блещунов и Гарницкий едва разместились лежа. Ночь была не из приятных: спальных мешков у них с собой не было, и хотя они и накрылись штурмовой палаткой, но все же сильно промерзли. Еще более неудобным было то, что при малейшем движении оба они съезжали по осыпи.

На рассвете, усталые и невыспавшиеся, наши товарищи отправились в обратный путь к Базовому лагерю.

Таким образом, результат разведки нашей группы оказался во всех отношениях более удачным, и место для Высотного лагеря было выбрано на найденной нами на гребне площадке.

Теперь можно было приступить к организации лагеря.

5 августа

С 1 по 4 августа у нас была горячая пора. Мы заносили к площадке Высотного лагеря провиант и снаряжение. Мне кажется, что задача эта была выполнена альпинистской группой неплохо. Скальная площадка, о которой я упоминал выше, находящаяся приблизительно на половине подъема от Базового к Высотному лагерю, была использована нами как промежуточный склад. Одна группа занималась переносом грузов из Базового лагеря в этот «склад», другая, более сильная, – курсировала между складом и Высотным лагерем. Условия работы второй группы были более тяжелыми – приходилось на большой высоте не только носить грузы, но и выравнивать площадку и подготавливать место под палатки.

За эти дни мне пришлось трижды подниматься на гребень, и с каждым разом мое общее состояние и работоспособность на высоте улучшались – сказывалась акклиматизация. Если в первый день моего подъема на гребень налегке я едва сумел сделать прорубь во льду, то теперь, поднявшись с тяжелым рюкзаком, я был в состоянии еще и подготовить площадку для одной палатки.

Лагерь вырастал постепенно. Каждый день утром в Базовом лагере исчезала одна палатка и в конце дня эта же палатка стояла уже в Высотном лагере.

Но мы занимались не только транспортировкой грузов. Базовый лагерь продолжал жить своею жизнью, пока не была снята последняя палатка.

Валентин успевал находить время и для охоты. Свое обещание он выполнил, – поймав двух сурков. «На память» о Памире мы сняли с них шкурки.

В эти же дни нам пришлось распроститься с Тагаем. Он не оправдал наших надежд: носильщик он был хороший, но только до линии снега; выше подниматься он наотрез отказался. Да и поварские способности его оказались весьма ограниченными и дальше артистического уменья, во время столь редкого здесь дождя, развести костер и вскипятить воду не шли. Когда Тагай ушел, мы выполняли поварские обязанности все по очереди. Это увеличило нашу, и без того довольно значительную, нагрузку.

Ашот Альбертович все это время ни разу не нарушил расписания своих наблюдений над нами. Каждый из нас систематически обязан был являться в его палатку. Он измерял наш пульс, дыхание; кровяное давление, сопротивление мышц, задержку дыхания, температуру поверхности кожи и т д. Измерение производилось в состоянии «покоя» и после «нагрузки», которая состояла в 20‑кратном подъеме на ящик из‑под снаряжения. Уже перед самым концом существования Базового лагеря Ашот Альбертович заставил нас заполнять головоломные тесты.

В ночь с 4‑го на 5‑е мы впервые в полном составе ночевали в Высотном лагере. Сон на большой высоте, особенно в первую ночь, был тяжелым. Только в последующие ночи, когда организм привык к постоянному нахождению на большой высоте, сон стал более спокойным, но все же остался чутким, настороженным. Мне хорошо известно это состояние, так как я провел много ночевок на высоте больше 4000 м. Сквозь сон отчетливо воспринимается ветер, который треплет слабо натянутые полотнища палатки, или дробный стук дождя о ее крышу. Постоянно ворочаешься в надежде найти такое положение для тела, при котором, может быть, на минуту, можно предаться спокойному сну. Независимо от того, был ли предшествовавший ночи день утомительный или нет, на высоте сон не бывает очень крепким.

Высотный лагерь

Высотный лагерь теперь по праву может называться Высотной лабораторией. В крайней северной палатке сосредоточена вся аппаратура и приборы наших научных работников. Здесь постоянная резиденция Ащота Альбертовича, Олега Заленского и Владимира Костенко. Рядом с палаткой – площадка, куда по утрам мы выносили приборы. Выше ее, через одну жилую палатку, устроена «кочегарка» – так мы называем палатку‑кухню и вместе с тем продовольственный склад. В ней стоят два примуса. Еще выше «кочегарки» стоят две жилые палатки. Все палатки лагеря входом обращены на восток.

6 августа

Только сегодня должен подняться Олег в лагерь. Костенко второй день готовит приборы для наблюдений. Он укрепил среди камней три огромные бутыли, соединил их трубками с химической посудой, установленной на штативах и кронштейнах, выбрал удобное место для двух опытных растений, пересаженных в отдельные банки. Теперь он сидит в лаборатории и терпеливо составляет какие‑то смеси из химических реактивов, что‑то записывает, вычисляет.

Ашот Альбертович все еще продолжает нас «терзать» по уже хорошо изученной нами программе. Мы последовательно повторяем ее на разных высотах. Но вот что для меня явилось весьма любопытным: на заполнение тестов, которые использовывались ранее при психотехнических испытаниях, мы все затратили меньше времени в Базовом лагере, чем здесь. Видимо, можно сделать вывод о том, что на большой высоте наступает некоторое замедление работы мозга. Может быть мы всего этого и не заметили бы, но Ашог Альбертович ревностно следит за нами, за малейшими изменениями в нашем организме. Его любовь к своему делу передавалась и нам, заставляя нас интересоваться каждой цифрой его измерений.

Ашот Альбертович Хачатурян – брюнет. Из‑под густых черных бровей смотрят умные глаза. Маленькая клинообразная бородка придает его продолговатому лицу почти мефистофельское выражение. Всегда тщательно выбритый, сейчас он неимоверно оброс. Хачатурян – научный сотрудник Всесоюзного института экспериментальной медицины и Института мозга. Предыдущие три года он постоянно участвовал в работе Эльбрусской экспедиции Академии наук, изучая горную болезнь. Полный оптимизма, увлеченный идеей научно обоснованной борьбы с горной болезнью, он занят проблемой освоения человеком больших высот: поэтому в разговорах он часто возвращается к вопросу о путях покорения высочайшей точки земного шара – вершины Эверест (8880 м). Круг вопросов, над которыми работает Хачатурян, знаком и понятен нам, альпинистам, и, пожалуй, в не меньшей степени занимает нас самих. Каждый из нас в той или иной степени испытал на себе влияние горной болезни.

Жилые палатки Высотного лагеря

На больших высотах к трудностям и опасностям восхождения, зависящим от рельефа и погоды, прибавляется

влияние высоты на организм человека. Это влияние столь велико, что преодоление его само по себе становится часто основной трудностью подъема. Таджики, жители высоких памирских гор, издавна знают горную болезнь. Они называют ее «тутек».

Причиной горной болезни является уменьшение содержания кислорода в воздухе, по мере подъема в более высокие слои атмосферы. Итак, горная болезнь – следствие воздействия кислородного голодания на человеческий организм. Проявления ее многообразны. Сначала – это учащение пульса и дыхания, головная боль и апатия, затем может наступить ухудшение состояния, с кровотечением из носа и горла, обморок, а иногда даже и смерть. Физическое напряжение усиливает действие горной болезни на человека: появляется общая усталость, потребность в более глубоком дыхании («не хватает воздуха»). На большой высоте изменяются вкусовые ощущения: вкусной кажется только острая и кислая пища. К мясной и жирной пище организм чувствует отвращение.

Недостаток кислорода приводит к ухудшению состояния всего организма. Особенно страдает нервная система: от безразличия к окружающему вначале возможен перевод к нервному расстройству. Бессонница при ночевках на большой высоте – явление почти повседневное.

Влияние большой высоты на организм имеет очень больщое значение для восходителей. Если не привыкнуть, не акклиматизироваться к этим условиям, то подъем становится невозможным. Поэтому обеспечение акклиматизации является важнейшим фактором возможности для человека жизни и деятельности на высоте и, в частности, решающим условием успеха высотного восхождения.

В этом отношении наша экспедиция приняла удачный план: мы поднимаемся вверх как бы ступенями, проводя каждый раз некоторое время на промежуточных ступенях. Так мы прожили несколько дней в г. Ош на высоте 1000 м, затем на биостанции – 3860 м; после этого был разбит Базовый лагерь – около 5000 м и, наконец, мы живем на высоте 6000 м. Однако мы теперь, почти все, чувствуем себя превосходно, не только благодаря этой постепенности подъема, но и потому, что наша акклиматизация была активной. Мы не просто жили на этих высотах. Мы постоянно были в движении, все время работали, а из Базового лагеря делали ряд восхождений на площадку будущего Высотного лагеря. Очевидно, что активная акклиматизация дает наилучшие результаты.

Высота по‑разному сказывается на людях. Обычно люди, впервые попавшие в горы, начинают испытывать неприятные ощущения, начиная от 3000 м. Однако бывали случаи заболевания горной болезнью и ниже. Даже и тренированные альпинисты по‑разному переносят недостаток кислорода[21].

Ашот Альбертович рассказал нам, что с 1934 г. ежегодно на склонах Эльбруса работают научные работники, изучающие причины горной болезни и средства борьбы с ней. В этих работах принимал участие и он. За прошедшие годы был собран богатый экспериментальный материал, позволяющий сделать ряд заключений о химических изменениях в организме в результате воздействия высоты и акклиматизации и указать первые пути активной борьбы с горной болезнью (создание лучших условий для снабжения тканей организма кислородом, установление рода пищи для высокогорного режима и т д.). Все эти работы производятся в знакомых мне по 1936 г. местах: на «Кругозоре» (3200 м), на «Приюте девяти» (4250 м), наконец, на седловине (5300 м). Отдельные кратковременные опыты проводились и на восточной вершине Эльбруса (5595 м). Работы нашей экспедиции, носящие стационарный характер и проводящиеся на высоте порядка 6000 м, до сих пор являются единственными.

7 августа

Минувшей ночью заболел И. Шигарин. Ослабленный действием высоты, его организм потерял сопротивляемость. В одной палатке со мною помещается Ашот Альбертович и больной. С середины ночи Шигарин почувствовал себя плохо. Его затрудненное дыхание, перемежающееся резкими хрипящими вдохами, к утру стало особенно тяжелым. Он все время жаловался на недостаток воздуха. Ашот Альбертович всю ночь не спал и, как заботливая мать, всячески старался облегчить страдания больного. Утром он констатировал у него воспаление легких и настоял на немедленной эвакуации больного. Вскоре Шигарин в сопровождении Блещунова отправился вниз к перевалу Ак‑байтал. Оттуда он на машине уехал на биостанцию, где находился под наблюдением врача Мургабской больницы.

Жизнь нашего лагеря, несмотря на внешнее однообразие, полна переживаний. Обсуждение многих вопросов текущей работы и перспектив похода на ледник Федченко вызывают подчас бурные споры. Наш темперамент южан во все привносит избыток страстности.

Жаловаться на безделие нам не приходится. Наш день загружен полностью, и это обстоятельство, с точки зрения активной акклиматизации, имеет первостепенное значение. Восход солнца мы встречаем на ногах. У нас существует разделение труда: дело «жрецов» науки заниматься исследованиями, задача альпинистов создать им все условия для этого. Эта формула определяет распорядок нашего дня и наши обязанности.

Холодное утро. Осколки льда отлетают в стороны и больно режут кожу лица, но Владимир Гарницкий и Валентин Губский упорно вырубают во льду прорубь и набирают в ведра воду для Заленского и Костенко. Ботаники окоченевшими от холода руками разливают воду по стеклянным приборам. Каждый день в них нужно сменять воду. Кроме того, если оставить в приборах воду на ночь, она, замерзая, может их разорвать.

Заленский негнущимися пальцами записывает, показания, Костенко взвешивает на весах растения с точностью до долей грамма. Работа кипит. Согнувшись над ворохом спальных мешков, Лернер и Рыскин отогревают реактивы. Работа продолжается непрерывно, и только, когда солнце прячется за тучи, делается перерыв. Наблюдения могут производиться лишь при наличии солнечных лучей.

На долю Рыскина выпала ответственная задача – он должен наблюдать за состоянием погоды. Правда, он еще не опытен в этом деле и, вместо измерения температуры кипения воды, он пытался вчера производить измерения в горячей рисовой каше. Вскоре его научная работа бесславно закончилась: во время измерения температуры поверхности земли он разбил термометр, а другие ему не доверили.

Как только кто‑либо из нас, альпинистов, освобождается от обслуживания научных работников и работ по лагерю, небольшие группы выходят в непродолжительные тренировочные вылазки в различных направлениях. Если мы уже привыкли к высоте и хорошо ее переносим, то другие «неприятности» нас все же донимают. С увеличением высоты уменьшается содержание влаги в воздухе. На и без того сухом Памире это доставляет много неприятных и порой мучительных ощущений: рот и гортань пересыхают до того, что иногда невозможно повернуть язык. Солнце обжигает кожу: наши лица и руки воспалены, губы опухли и потрескались. Мы расходуем «глетчерную» мазь и вазелин в огромных количествах.

Но вот день кончается. Все снова собрались в лагере. Все приборы приводятся в порядок, выливается вода, с таким трудом доставаемая нами утром. Ботаники в это время в палатке‑лаборатории подводят итоги своей дневной работы. Известную часть времени, причем не малую, Ашот Альбертович посвящает своим наблюдениям над нами. По‑моему, Заленский и Костенко меньше «мучили» свои подопытные растения, чем Ашот Альбертович нас.

И только вечером, когда залезаем в спальные мешки, мы предоставлены самим себе.

8 августа

Дни стоят безоблачные. Мы не устаем снова и снова рассматривать широкую панораму, открывавшуюся из нашего лагеря. На востоке снежные вершины постепенно исчезают, уступая место монотонному пейзажу долин Восточного Памира. Бесснежные, округлые гряды гор занимают всю видимую отсюда часть китайской территории. Одна из типичных для этих мест долин видна невдалеке внизу. По ней течет река Ак‑байтал. Долина уходит сначала на северо‑восток, а затем поворачивает на юг. Узкая, едва заметная отсюда лента Памирского тракта перерезает одно из понижающихся ответвлений Музкольского хребта, спускается в долину и тянется вблизи реки. Долина окаймлена цепью холмистых возвышенностей, которые своей сглаженной формой кажутся неестественными и скорее походят на вылепленную рукой человека рельефную карту.

В нескольких десятках километров на восток серое однообразие безжизненных склонов вдруг упирается, как в барьер, в ледяную стену Сарыкольского хребта. Несмотря на расстояние, отделяющее нас от этого хребта, его ледяные массы, блестящие в лучах солнца, кажутся совсем близкими. Но еще выше этой ледяной гряды, воздвигнутой природой на восточном рубеже Памирского нагорья, поднимается трехглавый массив вершины Музтаг‑ата. Она стоит восточнее Сарыкольского хребта в одном из отрогов Кашгарских гор. На высоту 7433 м поднимается ледяной венец этой вершины.

О.Заленский ведет наблюдения в Высотном лаг ере

По утрам голубой лед западных склонов вершины покрыт легкой и нежной тенью. Его окаймляет сверкающая в солнечных лучах линия контура вершины, освещенная с востока. Местные жители дали этой вершине красивое и, я бы сказал, поэтическое название – Музтаг‑ата, что означает «Отец ледяных гор».

Наш излюбленный панорамный пункт – площадка на гребне на 10 метров выше Высотного лагеря. Отсюда прямо на юг открывается вид на более близкий к нам Музкольский хребет. Основная масса его снежных вершин теснится гораздо западнее нас. Перед нами поднимаются последние массивы, еще лежат вечные снега, а дальше на восток хребет расползается своими почти бесснежными ответвлениями, как щупальцами. Гребень, на котором мы находимся, представляет собою северный отрог Музкольского хребта. Отходя от него в северо‑восточном направлении, гребень затем изгибается дугой на запад и тянется почти параллельно основному хребту. На этой части отрога и находится наш лагерь. Западнее лагеря находится высшая точка отрога – пик Погребецкого (около 6100 м). Западнее его отрог, вскоре заканчивается.

Схема Музкольского хребта

Между ним и хребтом расположена котловина, высоко поднятая над уровнем моря. В этой котловине расположен большой снежный амфитеатр, примыкающий к основному хребту. Котловина лежит прямо на юг от нас. Контур гребня над ней очень изрезан. Его ломаную линию венчают пять вершин, поднимающихся над снежно‑ледяной стеной. На этой стене лишь кое‑где видны обнаженные от снега темные скалы. Отсюда, во всяком случае, эта стена кажется совершенно неприступной. Пять пиков на гребне как будто бы созданы для траверса[22]. Прохождение этого маршрута сделало бы честь любому мастеру альпинизма. Средняя высота вершин достигает 6000 м. Началом траверса может служить понижающееся ребро, отходящее от крайней правой, т е. западной вершины этого гребня. Первая вершина имеет два пика, в то время как вторая – единый массив. Скальная корона третьей вершины по очертаниям отдаленно напоминает гребень кавказской вершины Уллу‑тау‑чана. Зато четвертая вершина представляет безукоризненно правильную снежную пирамиду. Мягкими волнистыми очертаниями последней ледяной вершины заканчивается эта пятерка.

В центре снежного амфитеатра – цирка (из него берет начало река Чон‑су, приток Музкола, текущего на север) поднимается высокий, до 800 м, останец. Сама природа как бы предназначила его для наблюдательного пункта за группой, совершающей траверс.

Уже несколько раз мы собирались на панорамном пункте, и каждый раз наше внимание привлекала одна безыменная вершина. Снежный массив ее выделяется как раз в том месте, где наш отрог отходит от основного хребта. Она господствует над окружающими вершинами, высота, вероятно, больше 6000 м. От нас до нее не более пяти километров по прямой, но наиболее подходящий путь к ней от высотного лагеря идет по гребню нашего отрога[23], и, следовательно, дорога к ней значительно длиннее. Если кто‑либо другой поднимется на наш панорамный пункт, он легко узнает эту вершину по хорошему ориентиру: слева, сзади нее, в гребне Музкольского хребта, видна другая вершина характерной формы – на нее рука природы положила, как на пьедестал, огромную скальную плиту, наклоненную под углом 45° к горизонту. Наше ежедневное изучение безыменной вершины сегодня, наконец, нашло логическое завершение: решено завтра совершить на нее восхождение. Это решение не идет в разрез с работой Хачатуряна. Наоборот, восхождение входит в комплекс изучаемых им методов активной акклиматизации, и поведение нашего организма после восхождения должно также стать предметом его наблюдений.

9 августа

Самый лучший вариант подхода к вершине для нас – гребень отрога. «Наверняка знаешь, что на голову ничего не свалится», – так определяет Валентин достоинство пути по гребню. Но главное не в этом. Отсюда альпинисту предоставляется возможность прекрасной ориентировки.

Гребень сильно разрушен. Продукты разрушения одели южный склон отрога на большей части его долины сплошной осыпью от самого верха до основания. На северном склоне безусловно также имеется осыпь, но она почти вся скрыта под снегом. Когда‑то, в геологически далекие времена, на всем своем протяжении гребень был увенчан первозданными скалами. Природа тысячелетиями подтачивала и разрушала их. И теперь во многих участках гребень так же, как и склоны, представляет собой осыпь. Разрушение основной породы, скрытой под толстым слоем обломков, теперь идет, по‑видимому, намного медленнее. Лишь в отдельных местах, над хаосом каменных глыб, поднимаются причудливые скалы, контуры которых напоминают какие‑то древние руины. Но пройдут еще года, и эти «ветераны» также рассыпятся на отдельные глыбы.

Один из наиболее сохранившихся скальных участков гребня, находящийся всего в 30 минутах ходьбы от Высотного лагеря, граничит с пятнадцатиметровым «провалом» в гребне. Спуститься в провал по скалистой стене не так‑то легко, но все же, страхуя друг друга при помощи веревки и пользуясь немногочисленными выступами на поверхности скал, мы по одному спустились. Первым оказался внизу Блещунов, следом за ним Гарницкий и Рыскин; последним шел Губский. Когда я спускался по стене, Блещунов уже взбирался по противоположному склону «провала» на гребень. Он выбрал путь по извилистому и безопасному скальному кулуару.

После «провала» гребень резко идет на понижение. Скальные участки все время чередуются с осыпями. В самом низком месте гребня мы преодолели скальный барьер, по ребру которого, как по острию ножа, нам пришлось пройти около десятка метров. Высота барьера небольшая, всего 2‑2,5 м, и в основании его по обеим сторонам мелкая осыпь. Прекрасное место для экзамена на чувство равновесия. Владимир Гарницкий чуть было не провалился на этом «экзамене». Посреди барьера его продвижение вдруг приостановилось, и, вместо плавных движений, его руки начали конвульсивно подергиваться. Словно какая‑то неведомая сила пыталась стащить его с барьера. Судорожно махая в воздухе руками, он едва восстановил равновесие.

Последний подъем по гребню шел по мелкой осыпи, почти без скальных участков – это наиболее легкая часть пути. Слева резкой гранью лежит граница снега северного склона. Мы поднимаемся все выше и выше. Наконец, выходим на небольшою площадку. Отсюда открывается хороший вид. Дальше на восток отходит понижающаяся ветвь нашего отрога. Гребень отсюда теперь тоже резко понижается в южном направлении, как раз к основанию безыменной вершины – цели нашего похода.

Итак, нам предстоит спуск и, всегда обидная, потеря высоты. Итти придется главным образом опять‑таки по осыпи, которая выделяется красно‑бурым цветом слагающих ее обломков. Внизу, у подножья вершины, гребень отрога имеет снежную перемычку – перевал из амфитеатра верховий реки Чон‑су на восток, в сторону долины реки Ак‑байтал. Отсюда отчетливо видны на перевальной 'очке тропы, протоптанные единственными обитателями здешних гор – кийками. От перевальной точки начинается снежный склон безыменной вершины. Слева, на восток от вершины, внизу, ее основание огибает большой снежный цирк, верховья которого примыкают к вершине с наклонной скальной плитой.

Оглянувшись на пройденный путь, мы увидели южные склоны пика Погребецкого, поднимающего свое острие вверх. Почти бегом мы спустились к перевалу и сразу попали в полосу сильного западного ветра. Холодный, пронизывающий насквозь поток воздуха (обычное явление на перевальных точках) не дал нам остановиться здесь для отдыха и, не задерживаясь, мы сразу же вышли на снежный подъем. Только теперь, по существу, началось восхождение.

По твердому снежному насту подниматься легко. Справа от нас и выше по склону из снега торчат две клинообразные каменные гряды. Чем выше по склону, тем реже виднеются отдельные глыбы камней и, наконец, они совершенно исчезают под снегом. Та гряда, что дальше от нас, тянется выше. Эти две гряды служат хорошими ориентирами на этом участке. Мы поднимаемся по склону, поворачивая немного вправо. Там, где виднеется несколько последних камней первой гряды, еще не покрытых снегом, останавливаемся на отдых. Мимо нас влажной холодной массой стремительно проносятся серые тяжелые облака. Они то стелются по снежному склону, то под ударом ветра, вдруг обрываясь, уносятся на восток. Надвигается непогода.

Вторая скалистая гряда привела нас почти вплотную к снежному гребню. Он уходит на запад. Мы пошли по нему и, проваливаясь по колени в снег, подошли к месту, где из‑под снега скалы гребня выступают и на несколько метров обрываются вниз. То, что мы увидели, привело нас в восхищение. У подножия небольшого обрыва виднелось маленькое замерзшее озерко с зеркально чистым льдом. Лед глубокой каймой опоясывал скалу. С противоположной стороны границы берега не видно: прямо от поверхности озерка поднимается блестящая белая фирновая стена шестиметровой высоты. Верхняя часть стенки украшена большим снежным карнизом. По очертаниям эта стенка с карнизом напоминает гребень морской волны, застывший в момент, когда масса воды, брошенная шквалом на берег, откатывается от него назад и, встречая новый вал, вспенивается и поднимается вверх.

От обрыва путь меняется с западного направления на южное, и на этом коротком участке, до скал вверху, все время крутой подъем по глубокому снегу. Продвигаясь по пояс в снегу, мы своими телами прорываем в нем траншею. Кому приходилось заниматься таким делом замой на равнине, тот знает, какая это утомительная работа. На большой же высоте это поистине нечеловеческий труд. После нескольких шагов идущий впереди, почти падая от изнеможения, уступает место следующему, и тот прилагает все силы, чтобы еще на несколько метров приблизить траншею к скалам. Порывистый ветер, поднимая вихри снега, с бешеной силой налетает на нас.

Наконец под ногами ощущается твердая основа скалы. Но и она приносит нам мало облегчения. Стальные трикони ботинок скользят по скрытым снегом неровностям скалы, ноги проваливаются между камнями, больно ударяясь о них. Но еще несколько усилий, и мы освобождаемся из снежного плена: мы на открытых скалах большого жандарма. Холодный ветер превращает снежный налет на наших штормовых костюмах в ледяной панцирь.

Теперь нам отчетливо виден весь предвершинный гребень и в конце его вершина, свободная от снега. Левее вершины блестит белый снежный нанос. Его округлые мягкие очертания радуют глаз.

Холод дает себя чувствовать. Руки окоченели, хочется двигаться быстрее, чтобы согреться. Вершина уже близко, но осторожность, которая требуется при спуске по опасным скалам жандарма на гребень, сдерживает наш порыв. Отсутствие бдительности и несчастье – очень близки друг другу. Каждая опора, каждый выступ двадцатиметрового спуска проверяются нами с величайшей внимательностью. Ледорубы, чтобы они не мешали скалолазанию, мы упрятали в рюкзаки. Ветер крепчает. От холода губы едва шевелятся. Вполголоса сообщаем друг другу об опасных местах. Наконец спуск закончен, и мы снова на гребне; продолжаем итти к вершине и, не доходя нескольких десятков метров, обнаруживаем за небольшой скальной стенкой хорошее укрытие от ветра. Над нашими головами воет ветер, прорывающийся сквозь отверстие в скале.

Когда впервые нога человека вступает на вершину, им особенно сильно овладевает чувство победы над природой.

С вершины хорошо виден Музкольский хребет. Сколько еще надо работать, сколько совершить восхождений, чтобы распутать все это сплетение хребтов и их отрогов, вершин и ледников!

Вершину мы назвали именем заслуженного деятеля науки Узбекской ССР профессора И.А. Райковой – одного из активных исследователей Памира. Она была инициатором опытов по разведению здесь сельскохозяйственных культур.

Когда мы сложили тур и осмотрелись, было уже около 4 часов дня. Солнце спустилось довольно низко, а погода готовила нам неприятность. Не задерживаясь, мы поспешили в обратный путь.

Когда мы прошли седловину перевала и поднялись по ссыпи, начался снегопад. Все вокруг заволокли свинцовые тучи. Начало темнеть задолго до обычного часа – это для нас было почти катастрофой. Мы спешили, сколько позволяли нам силы и рельеф местности. Надо во что бы то ни стало до наступления темноты успеть притти в Высотный лагерь. Но прошло полчаса, а тучи становились все мрачнее. Видимость ухудшилась настолько, что знакомые очертания скал искажались в темной пелене снега. Скалы покрылись слоем снега. Опасность движения увеличилась: под снегом скрылись неровности склона, все становилось скользким. На этот раз Владимир Гарницкий, проходя все тот же злополучный скальный барьер, сорвался. Сгоряча он не обратил внимания на то, что повредил ногу, но через некоторое время начал прихрамывать.

Совсем стемнело. Никаких ориентиров больше не было видно. Для нас важно не потерять направление основного гребня и не отклониться в сторону. Время от времени мы проверяли направление нашего движения по компасу. Порывы ветра иногда разгоняли облака, и луна своим бледным светом озаряла покрытый снегом гребень. Но это продолжалось недолго. Через мгновение снова набегали тучи. Все опять скрывалось во тьме, и на ощупь мы опять медленно двигались вперед.

Пик Райковой

Гребень пика Райковой (X). Вдали вершина пика Армянской Академии наук (XX)

Снегопад перешел в пургу. Оледеневшие снежинки больно кололи лицо. По нашим расчетам, где‑то вблизи уже должен быть провал гребня, в который мы вынуждены были раньше спускаться. Но время шло, а провала все не было. Похоже на то, что мы уже сбились с пути. Оставив Гарницкого и других дожидаться, я пошел вперед, Блещунов же взял несколько левее, куда‑то под скалы, на которых я находился. Мы оба криками поддерживаем связь через Гарницкого, так как завывания ветра не позволяют мне слышать сигналы Блещунова.

Я вовремя остановился: у моих ног обрыв. Пытаюсь разглядеть, что внизу, но напрасно. Обрыв тонет во тьме. Вдруг мне помогает ветер: на минуту облака редеют, слабый свет луны освещает противоположную сторону провала, который мы ищем. Я кричу Гарницкому, и через десять минут мы все снова вместе. Близость лагеря вселяет в нас бодрость. Кое‑как преодолели и это последнее препятствие, но в абсолютной темноте лагеря все же не видно. Можно только догадываться о направлении, в котором он расположен. Свистом мы подаем сигнал. В лагере нас услышали, и вскоре кто‑то из товарищей, размахивая фонарем, указывает нам путь.

Через 30 минут в маленькую палатку собрались все обитатели Высотного лагеря. Я никогда не думал, чтобы в палатке, где обычно тесно троим‑четверым, могли поместиться 10 человек. Мы с трудом снимаем с себя замерзшую одежду и лезем в спальные мешки. Только теперь сказалась страшная усталость. Внимание и забота о нас Заленского, Костенко, Хачатуряна согревают нас больше, чем приготовленный ими горячий ужин. Ашот Альбертович из неприкосновенного запаса выдает нам немного коньяку к чаю. Приятная теплота разливается по телу, и пять мучительных часов борьбы с пургой отходят куда‑то далеко, в прошлое. Пурга по‑прежнему неистовствует за тонким полотнищем палатки, но теперь она нам не страшна.

10 августа

Утром в обычный час мы снова на ногах. Только Рыскин после вчерашнего восхождения чувствует себя немного не в «форме» и не вылазит из спального мешка.

Из соседней палатки высунулась голова незнакомого мне человека с растрепанными волосами. Кто это? Но вскоре я вспомнил, что эта долговязая фигура с худощавым лицом, на котором за стеклами очков светились добрые глаза, могла принадлежать только Александру – практиканту биологической станции, – я был удивлен еще больше. Когда и как он попал в лагерь?

Александр – студент Ленинградского университета. Весною этого года он услышал, что на биостанции далекого Памира есть единственное место для практиканта.

Памир. Сколько романтики в этом слове. Не беда, что он специализируется по биологии животных, а не по ботанике. Он добился места практиканта на биостанции и в один из июньских дней, с чемоданчиком в руке, сел в поезд.

Олег Заленский рассказал мне забавную историю вчерашнего появления Александра в лагере. Не спросив разрешения, один, без чьей‑либо помощи, практикант решил добраться до нашего Высотного лагеря. Забрав ледоруб и ботинки нашего больного – И. Шигарина, он закоптил на спичке свои очки (он слышал о том, что очки должны иметь дымчатые стекла, чтобы их владелец не ослеп от яркого горного солнца) и отправился в путь из Базового лагеря один, не обращая внимания на то, что шофер биостанции, ожидавший под Ак‑байталом окончания нашей работы, пытался отговорить его от этого. Наконец, шофер отступил перед упорством Александра и объяснил ему маршрут, так как сам не раз наблюдал наш подъем. Встреча с людьми, находившимися в лагере, произошла при следующих обстоятельствах.

Жизнь в высотном лагере и работа в нем протекала обычным порядком. Около полудня кто‑то услышал далекие звуки, напоминающие голос человека. Трудно было установить, откуда доносились эти крики, но упорные и протяжные призывы: «О‑о‑о‑х» не прекращались. Хачатурян и Заленский поднялись на снежный карниз, который отделял наши палатки от склона, по которому проходит путь к лагерю, и установили место, откуда исходили душераздирающие звуки. Крик доносился из‑под скал у границы снега, на несколько сот метров ниже лагеря. Быстро собрав все необходимое, они вдвоем начали спуск вниз. По мере того, как они спускались, стоны были слышны все лучше и лучше. Наконец они были у скал. Оставалось найти место, где был человек.

Искать долго не пришлось. Под одной из скал они наткнулись на распростертое на осыпи тело. Это был Александр, его длинные руки и ноги были раскинуты в стороны. Ледоруб и меховая шапка с длинными наушниками валялись рядом. Его лицо было мертвецки бледным, оно еще более обострилось и вытянулось, чем обычно. Но несмотря на свои страдания, Александр все еще был состоянии выжимать из себя протяжное и довольно громкое «О‑о‑о‑х».

Ему была оказана соответствующая помощь, после чего товарищи довели его до Высотного лагеря, где он целый день пролежал в спальном мешке. Сегодня утром Александр ожил. Он немного оправился от приступа горной болезни и переживаний, вызванных непривычным путем по склонам и снегу.

«Знаешь, Валентин, должен тебе сказать от всего сердца (а когда Александр говорил так, то это было действительно искренне), – начал он. – Недавно я прочел книгу о восхождении на пик Сталина, ну и… теперь я немного понимаю, что это значит». И он виновато улыбнулся.

Надо сказать, что очень редко мне приходилось слышать в подобных случаях от молодых людей такое откровенное признание. Обычно храбрятся: «Нет, почему же, я себя чувствовал неплохо». Я вспомнил, как часто при рассказах товарищам по институту о трудностях восхождений, неожиданно оказывалось, что мои слушатели уже сами «почти» альпинисты. Хотя они гор и не видели, но всегда были уверены, что никаких особых трудностей там нет.

Как жаль, что альпинизм нельзя показать воочию в городе! Фотографии все же не могут создать представления о сложности альпинизма.

Еще вчера днем наши ботаники закончили серию наблюдений и вовремя: во второй половине дня разбушевавшийся ветер сбросил вниз большую бутыль, и она вдребезги разбилась. Что касается Ашота Альбертовича, то он был вполне удовлетворен результатами своей работы. Он также сегодня завершил ее очередными наблюдениями. Задача, поставленная перед нами еще задолго до организации Высотного лагеря, была выполнена. Трудно, конечно, мне в этих записках дать полное представление о результатах научных работ, которые были проведены в лагере. Во‑первых, потому, что эти результаты нуждаются в кропотливой обработке и, во‑вторых, что собственно является главным, я попросту не могу себя считать достаточно компетентным в этих вопросах. Заленский и Хачатурян заверили меня в том, что, после опубликования их трудов по этим вопросам, они мне пришлют по экземпляру[24].

После полудня мы начали свертывать лагерь и готовить грузы к перевозке. При этом применили «новый» способ спуска. Я не знаю, кому пришла эта мысль, но она всем понравилась: вместо того, чтобы несколько раз подниматься сюда за снаряжением и инвентарем, все нехрупкие вещи связать в один узел и пустить его катиться по снежному склону. Спальные мешки, полушубки, палатки и другое были быстро связаны вместе. Огромный «узел» едва «сдерживали» на‑снежном склоне Гарницкий, Губ‑ский и я. Как только мы отпустили узел, он, сначала медленно, затем все быстрее набирая скорость, начал катиться вниз. В конце снежника он мчался уже с колоссальной скоростью и вдруг налетел на скалу, скрытую под снегом. В одно мгновенье полушубки, палатки, мешки – все это высоко поднялось вверх и веером разлетелось в стороны. По этому же снежнику спустились вниз и мы.

Еще засветло мы прибыли на биостанцию.

13 августа

Когда мы приехали на биостанцию, в Мургабе стало известно о трагической гибели одного из сотрудников метеостанции Сарезского озера, который утонул в его водах. Прошлым летом Блещунов спускался по долине реки Мургаб вплоть до Сарезского озера. Когда мы обменивались мнениями о печальном случае, он рассказал нам об этом своеобразном озере.

В горах нередко происходят обвалы, которые запружают русло горных рек. Иногда реки размывают эти преграды или находят другой путь для своего потока. Однако очень большие обвалы надолго запруживают реки, и тогда в ущельях образуются запрудные озера. Часть из таких озер прорвалась, часть существует и поныне. К числу озер, образованных обвалами на Памире, относятся: Яшиль‑куль, находящееся между хребтами Базар‑дара и Аличурским, и Сарезское озеро.

Сарезское озеро расположено между северным склоном хребта Базар‑дара и южным склоном Музкольского хребта. Это озеро возникло после землетрясения 5 февраля 1911 г. в результате грандиозного обвала, похоронившего под собою кишлак Усой со всем населением. Лишь один человек из кишлака уцелел в эту ночь – он был далеко в горах.

По объему обрушившейся массы породы этот обвал, вероятно, является одним из крупнейших, которые произошли на земле в историческую эпоху. Рухнувшая масса горных пород, по подсчетам, весила около 6 млрд. т и занимала объем 2 км 3. Завал образовал в долине реки Мургаб гигантскую плотину, высота которой доходит до 750 м и перегораживает все ущелье поперек. В основании ширина завала достигает 5 км. Отдельные каменные глыбы в несколько десятков кубических метров были отброшены на 4‑5 км.

Воды запруженной реки стали быстро накопляться у завала и, поднимаясь все выше и выше, затопили кишлак Сарез, от которого и произошло название озера. В настоящее время оно вытянулось в длину более, чем на 70 км. Глубина его близ завала свыше 500 м. В 1914 г. вода начала просачиваться сквозь толщу завала в количестве 2 м 3 /сек, но, несмотря на это, уровень воды с тех пор поднялся на 140 м. В настоящее время эта фильтрация воды достигает 50 м 3 /сек, и между поступлением воды и ее расходом установилось равновесие; вся поступавшая в озеро вода уходит в реку Бартанг. Мнения большинства исследователей сходятся на том, что, несмотря на громадное давление воды, прорыв естественной плотины невозможен[25]. Сейчас на берегу озера основана гидрометеорологическая станция, которая, в числе прочих работ, ведет наблюдения за режимом воды в озере.

После окончания научной части экспедиции, мы устроили непродолжительный отдых. Наконец Валентин имеет возможность предаться своей страсти – охоте. Его постоянным спутником стал Владимир Гарницкий. Оба они отправились с утра в глубь ущелья. Надо было видеть, с каким нескрываемым удовольствием Валентин готовился к этой прогулке, собирал ружья и патроны. Я чувствовал, что независимо от того, будет ли ему сегодня сопутствовать удача или нет, мы должны быть готовы вечером выслушать повесть охотничьих приключений наших товарищей.

Хачатурян, Рыскин, Заленский и я почти весь день провели в лаборатории, проявляя пленки.

Во второй половине дня вернулись с «добычей» наши охотники. У Валентина на поясе висел убитый заяц, у Владимира… обыкновенный воробей. «Вы сейчас увидите, на что способны охотники», – сказал Владимир, и, засучив рукава, они вдвоем принялись за стряпню. А через час на биостанции пир был в полном разгаре. Зайца едва хватило на всех. Наши гастрономы нашпиговали его луком, выращенным на опытных полях биологической станции. Праздник был посвящен благополучному окончанию первой части экспедиции.

Вечером последнего дня нашего пребывания на Восточном Памире окончательно был решен вопрос об участниках второго этапа экспедиции – похода на Западный Памир. Прошедшие дни явились хорошим экзаменом для нас всех.

Участвовать в походе должны были те из нас, кто показал себя наиболее выносливым и сильным. К обычным трудностям пути прибавлялась необходимость итти в течение всего похода с очень тяжелыми рюкзаками.

После обсуждения вопроса о составе группы для перехода в нее вошли: Блещунов, Гарницкий, Губский и я.

Лернер, отличавшаяся неугомонным характером, захотела посмотреть еще и юго‑западный Памир. Она решила совершить поездку в Хорог и уехала туда с попутной машиной. Шигарин по‑прежнему был болен, а Рыскин и доктор Хачатурян возвращались в Москву.

Гудение мотора заглушает голоса. Последние рукопожатия, и мы прощаемся с работниками биостанции.

14 августа

Сегодня утром в Сарыташе происходило трогательное, расставание. Ашот Альбертович досадовал на свой возраст и порок сердца, не позволявшие ему принять участие в походе. Шигарин сетовал на свою болезнь. Только С. Рыскин ни на что не жаловался.

Хачатурян еще раз проверил нашу аптечку. Не забыл он, конечно, и прочитать нам пространные наставления о профилактических мерах против простуды и прочих неприятностей.

За время работы в нашей Высотной лаборатории мы очень привыкли друг к другу, и поэтому, естественно, наше расставание было очень сердечным.

И вот мы вчетвером стоим на шоссе, провожая глазами удаляющуюся автомашину, на которой уехали наши друзья. Автомобиль медленно поднимается по дороге к Алайскому хребту. Свежий утренний воздух наполнен запахом цветущих альпийских лугов. Клубы пыли тянутся за машиной длинным шлейфом. Еще несколько минут, и она скрывается из вида.