Глава девятая. ПРАЗДНИК ЖАТВЫ 7 page

Но вместо того чтобы подчиниться, он попятился от западни, и на этот раз попытка удалась: напор всадников ослабевал. Те, кто последними прорвался сквозь устье каньона, придержали лошадей. Но их силуэты терялись в густом дыму.

Эти коварные мерзавцы подожгли нарубленные ветки. Боги небес, боги земли, я думаю, мы в ловушке.

Он не мог отдавать команды — всякий раз когда Латиго набирал полную грудь воздуха, он вылетал из нее сухим кашлем, — но сумел схватить за руку проезжающего всадника, парнишку лет семнадцати, и скинуть его с лошади. Паренек полетел головой вниз и размозжил голову о камень. Латиго же запрыгнул в седло еще до того, как последняя дрожь ушла из ног паренька.

Он развернул лошадь и направил ее к устью каньона, но через двадцать ярдов его остановила густая завеса дыма. Ветер дул ему в лицо, и сквозь дым Латиго с трудом разглядел оранжевое пламя горящих веток.

И ему пришлось поворачивать к зеленому болоту. Новые всадники возникали из дыма. Один врезался в лошадь Латиго, и того второй раз за пять минут сбросило на землю. Он приземлился на колени, с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, поплелся прочь от огня, надсадно кашляя, с красными, слезящимися глазами.

За изломом каньона дышать было чуть легче. У самой червоточины Латиго увидел месиво лошадей, многие переломали ноги, и ползающих, вопящих людей. На зеленой поверхности плавали шляпы, сапоги, шейные платки. Даже горн.

Иди сюда, зазывало зеленое чудище, и Латиго уже не находил в себе сил сопротивляться этому мягкому, обволакивающему голосу. Заходи, тут ты сможешь отдохнуть, расслабиться, забыть о всех проблемах.

Латиго поднял револьвер, намереваясь пристрелить этот голос. Он не верил, что голос можно убить, но помнил лицо своего отца и хотел войти в болото, нажимая на спусковой крючок. Умереть в бою.

Да только не нажал. Револьвер выпал из его разогнувшихся пальцев, и он направился к червоточине, как и те, кто окружал его. Дребезжащий вой прибавлял в силе, кроме него, Латиго уже ничего не слышал и не чувствовал.

Совсем ничего.

Они видели все это из расселины, Роланд и его друзья, застывшие в двадцати футах от обрыва. Они видели, как нарастала паника, как затаптывали людей, как всадников и лошадей сбрасывали в червоточину и, наконец, как люди добровольно вошли в нее.

Катберт находился выше всех, под ним — Ален, ниже, на крошечном скальном выступе, стоял Роланд, ухватившись за кусты. И сверху им открывалось недоступное мечущимся в дымном аду людям: они видели, как червоточина растет, выплескивается из озерца-болота, жадно тянется к ним, накатывает на них, словно приливная волна.

Роланд, утолив жажду битвы, не хотел смотреть на происходящее внизу, но не мог оторвать глаз. Вой червоточины, трусливый и торжествующий одновременно, радостный и грустный, не отпускал его от себя. Как зачарованный смотрел он вниз, точно так же как и его друзья. И когда едкий дым, заполнив дно каньона, начал подниматься все выше, они кашляли, но не сдвигались с места.

Люди кричали в сгустившемся дыму. Метались в нем, как призраки. Их силуэты таяли по мере того как нарастала толщина дымовой завесы, где-то под этой белой едкой пеленой в отчаянии ржали лошади. Ветер сворачивал дым в вихри, которые выписывали причудливые кривые. Дребезжала червоточина, а дым над ней начал приобретать зеленый оттенок.

А потом люди Джона Фарсона перестали кричать.

Мы их убили, не без ужаса подумал Роланд. Потом пришла другая мысль: Нет, не мы. Я. Я их убил.

Роланд не знал, сколько бы еще он простоял на том скальном выступе… может, пока поднимающийся дым не поглотил его, но тут Катберт, начавший карабкаться наверх, произнес два слова. И столько было в них ужаса и изумления, что оцепенение Роланда сняло как рукой.

— Роланд! Луна!

Вздрогнув, Роланд вскинул голову, увидел, что небо уже потемнело. Силуэт Катберта четко прорисовывался на его фоне. Смотрел Катберт на восток, на его лицо падал оранжевый отблеск встающей луны.

Да, оранжевой, гудела червоточина в его голове. Смеялась в его голове. Оранжевой, как и в ту ночь, когда ты приходил, чтобы увидеть меня и сосчитать. Оранжевой, как огонь. Оранжевой, как праздничный костер.

Как получилось, что уже совсем стемнело? — мысленно спросил он себя, заранее зная ответ. Время вновь сдвинулось, слой относительно слоя, как случается с твердью после землетрясения. Пришли сумерки. Взошла луна.

Ужас охватил Роланда. Дикий ужас, бросивший его на стену. Он едва не потерял равновесия, чтобы не свалиться с уступа, схватился то ли за куст, то ли за лиану. Он словно вновь попал в розовый вихрь. Может, Колдовская радуга показывала ему далекие миры только с одной целью: скрыть то, что могло произойти в непосредственной близости?

Я бы тут же повернул назад, если б думал, что ее жизнь в опасности. Его слова.

А если шар знал? Если он не мог лгать, то мог хотя бы намекнуть на… Мог не только унести его далеко-далеко в черную землю, к Темной Башне. Но показать ему нечто другое, что вспомнилось ему только сейчас: тощего фермера, который сказал… что? Не слова, о которых он подумал, которые слышал с раннего детства. Не «долгой тебе жизни, богатого урожая», а…

— Смерть, — прошептал он окружающим его камням. — Смерть тебе, жизнь — моему урожаю. Гори огнем. Вот что он сказал. Гори огнем. Приходи, Жатва.

Оранжевый, стрелок. Старческий голос у него в голове сменился старческим же смехом. Голосом и смехом Риа с Кооса. Цвет праздничного костра. Гори огнем, конец года, нынешние пугала с красными руками — лишь дань древним обычаям. Раньше-то все было по-другому. А вот сегодня мы вспомним эти обычаи, время от времени их должно вспоминать. И твоя чертова подружка сгорит в огне. Этой ночью я отплачу тебе за моего любимого Эрмота. Этой ночью настанет час расплаты. Приходи, Жатва.

— Полезли! — закричал Роланд, вытянул руку, шлепнув Алена по заднице. — Вверх, вверх! Ради ваших отцов, вверх!

— Роланд, что?.. — Ален не мог понять, с чего такая спешка, но полез вверх, цепляясь руками за кусты и скальные выступы. Мелкие камешки из-под его ног сыпались на голову Роланда.

— Скорее, скорее, — подгонял друга Роланд. — Может, еще не поздно, может, мы успеем!

Но он знал, что надежды нет. Демоническая Луна взошла, он видел ее отсвет на лице Катберта. В голове дребезжащий вой червоточины, гниющей язвы на плоти реальности, смешивался с безумным смехом ведьмы. И Роланд знал, что надежды нет. Смерть тебе, жизнь — урожаю. Гори огнем.

О, Сюзан…

Сюзан ничего не понимала, пока не увидела мужчину с длинными рыжими волосами и в соломенной шляпе, из-под которой азартно сверкали глаза. В руках он держал вылущенные початки кукурузы. Он был первым, обычный фермер (вроде бы она видела его на нижнем рынке, может, даже кивком здоровалась с ним, а он-с ней), стоявший на обочине неподалеку от того места, где дорога к Шелковому ранчо пересекалась с Великим Трактом, освещенный поднимающейся по небосводу луной. Она ничего не понимала, пока они не поравнялись с ним. А вот когда он швырнул охапку вылущенных початков в медленно катящийся возок, на котором она стояла, со связанными впереди руками, поникшей головой и веревкой на шее, ей все стало ясно.

— Гори огнем, — выкрикнул он, чуть ли не весело, те самые слова, которых она не слышала с раннего детства, поскольку их давно заменили другие: «Приходи, Жатва». А потом добавил что-то еще, что именно, она не разобрала, похоже, на языке, на котором говорили Древние, но вроде бы она уловила слово чар. Слово, которое имело только одно значение — смерть. И когда засохшие початки посыпались вкруг ее сапог, она поняла, что означают эти незнакомые ей слова, поняла, что не будет у нее ребенка, не будет свадьбы в далеком, сказочном Гилеаде, не войдет она с Роландом в огромный зал, освещенный электрическими лампами, не будет у нее мужа, не будет ночей нежной любви. Все это в прошлом. Мир «сдвинулся», и жизнь ее закончилась, по-настоящему еще не успев начаться.

Она знала, почему ее поставили на возок, почему она стоит на возке и почему единственный оставшийся в живых Охотник за гробами набросил веревочную петлю ей на шею.

— Не пытайся сесть, — предупредил он, в его голосе слышались чуть ли не извиняющиеся нотки. — У меня нет желания задушить тебя, девочка. Если возок дернется и ты упадешь, я постараюсь не затягивать петлю. Но если сядешь — затяну. Ее приказ. — И он мотнул головой в сторону Риа, сидевшей на скамье возницы, с поводьями в скрюченных руках. — Сегодня командует она.

И она командовала. И продолжала командовать, когда они приблизились к городу. Как бы ни повлиял магический кристалл на ее тело, как бы ни сказалась его потеря на ее разуме, власть над людьми осталась при ней. Более того, увеличилась, словно она нашла новый источник энергии, от которого могла подпитываться, во всяком случае, какое-то время. Мужчины, которые могли переломить Риа об колено, как спичку, беспрекословно, словно дети, выполняли ее приказы.

Все больше людей присоединялось к процессии. Полдюжины всадников ехали перед возком, с братом Раймера и мужчиной с прищуренным глазом, целая дюжина — позади, составляя компанию Рейнолдсу, который обмотал свободным концом веревки татуированную руку. Сюзан не знала, кто эти мужчины, откуда они взялись. Риа тем временем свернула на дорогу к Шелковому ранчо, ведущую на юго-запад, вокруг города, потом свернула и с нее и уже на восточной окраине Хэмбри вновь вернулась на Великий Тракт. Возок катился медленно, ведьма, похоже, соизмеряла его скорость с местоположением опускающегося к горизонту солнца. Она не подгоняла пони, наоборот, сдерживала его. Когда они миновали фермера, что стоял один (несомненно, хорошего человека, работающего от зари до зари, обожающего жену и детей, пусть в его глазах, под надвинутой шляпой, она увидела недобрый блеск), Сюзан поняла, откуда такая неспешность: Риа ждала восхода луны.

И Сюзан взмолилась, не богам — отцу. Папа?! Если ты здесь, дай мне силы, помоги мне постоять за него, за память о нем. Помоги мне постоять и за себя. Не ради моего спасения, не ради избавления от смерти, но для того, чтобы не радовать их, не дать им насладиться моими болью и страхом. И ему, пожалуйста, помоги и ему…

— Сохрани его целым и невредимым, — шептала она. — Сохрани моего любимого. Пусть он всегда добирается до того места, куда идет, пусть радуется тому, что видит, пусть радует тех, кто видит его.

— Молишься, дорогуша? — спросила ведьма, не поворачивая головы. В скрипучем голосе слышалось лживое сострадание. — Да, сейчас самое время пообщаться с Силами… до того, как слюна закипит у тебя в горле. — Она откинула голову и заквохтала, остатки ее волос стали оранжевыми в свете поднявшейся-таки луны.

Их лошади, ведомые Быстрым, прибежали на крики Роланда. Они стояли рядом с тем местом, где расселина выходила на поверхность земли, с развевающимися на ветру гривами, мотая головами и недовольно всхрапывая, когда ветер бросал на них клубы густого белого дыма, поднимающегося из каньона.

Роланд не замечал ни лошадей, ни дыма. Взгляд его сосредоточился на мешке, который висел на плече у Алена. Магический кристалл снова ожил. Сквозь мешковину пробивалось отчетливо видимое в темноте пульсирующее розовое сияние. Роланд протянул руки к мешку.

— Дай его мне!

— Роланд, мне кажется, не…

— Дай его мне, будь проклято твое лицо!

Ален посмотрел на Катберта, который кивнул… затем бессильно развел руками.

Роланд буквально сорвал мешок с его плеча, сунул в него руки, вытащил хрустальный шар. Он яростно сиял: розовая, не оранжевая, Демоническая Луна.

А за их спинами в каньоне, то громче, то тише подвывала червоточина.

— Пристально в эту штуковину не вглядывайся, — прошептал Катберт Алену. — Не вглядывайся, ради твоего отца.

Роланд же склонился над пульсирующим кристаллом, розовый отсвет побежал по его щекам и лбу, заполнил глаза.

В Радуге Мейрлина он и увидел Сюзан, дочь Патрика, очаровательную девушку в окошке. Увидел ее стоящей на черном, расписанном золотом возке, возке старой ведьмы. Рейнолдс ехал позади, держа в руке конец веревки, петлей наброшенной на шею Сюзан. Возок катился к «Зеленому сердцу», катился с ритуальной неспешностью. Вдоль Холмовой улицы рядком стояли люди, первым из которых был фермер на темной дороге… жители Хэмбри и Меджиса, в которых взыграли темные инстинкты былых времен. Они вспомнили, казалось бы, давно забытое: гори огнем, приходи Жатва, смерть тебе, жизнь — нашему урожаю.

Словно беззвучная команда прошла по их рядам, и они начали забрасывать Сюзан сначала вылущенными кукурузными початками, потом гнилыми помидорами, потом картофелинами и яблоками. Одно из яблок угодило ей в щеку. Сюзан покачнулась, едва не упала, выпрямилась, вскинула к луне избитое, но по-прежнему прекрасное лицо. Так и застыла, с гордо поднятой головой. Смотрела она прямо перед собой.

— Гори огнем, — шептали люди. Роланд их не слышал, но мог прочитать слова по движениям губ. Стенли Руис стоял там, и Красотуля, и Гёрт Моггинс, и Френк Клейпул, помощник шерифа со сломанной ногой, и Джейми Макканн, которому так и не удалось сыграть роль Юноши Жатвы. Роланд увидел сотню человек, с которыми он познакомился (и многих полюбил) за время пребывания в Меджисе. А теперь эти люди забрасывали его любимую вылущенными кукурузными початками и овощами, а она стояла перед ними на возке со связанными впереди руками.

Медленно катящийся возок добрался до «Зеленого сердца», где в этом году не горели бумажные фонарики, не кружилась карусель, не смеялись дети. Толпа, теперь скандирующая: Гори огнем, — раздалась, и Роланд увидел деревянную пирамиду — незажженный праздничный костер. Вкруг ее, прислоненные к ней спинами, плотным кольцом сидели соломенные пугала с красными руками. Но в кольце этом недоставало одного сегмента.

Роланд начал кричать. С губ его раз за разом слетало единственное слово: нет, нет, нет, нет, нет! И с каждым вскриком шар вспыхивал все ярче, словно ужас Роланда подливал в него энергию. Теперь при этих пульсациях Катберт и Ален видели череп стрелка под его кожей и волосами.

— Мы должны забрать у него кристалл, — прошептал Ален. — Должны, он высасывает его досуха. Убивает его!

Катберт кивнул и шагнул вперед. Схватился за шар, но не смог вырвать из рук Роланда. Пальцы стрелка, казалось, сплавились с ним.

— Ударь его! — Катберт повернулся к Алену. — Ударь его снова, ты должен!

С тем же успехом Ален мог ударить и валун. Роланд даже не покачнулся. И продолжал кричать: Нет! Нет! Нет! Нет!

Шар мерцал все чаще и чаще, проникая все глубже в открытую им рану, напитываясь горем Роланда, как кровью.

— Гори огнем! — выкрикнула Корделия Дельгадо, рванувшись к возку с того места, где она стояла. Толпа приветствовала ее, ей даже подмигнула зависшая над ее левым плечом Демоническая Луна. — Гори огнем, неверная сука! Гори огнем!

Она метнула ведро с краской в племянницу, перепачкав ее штаны и одев связанные руки в алые перчатки. Она широко улыбалась, когда возок с Сюзан проезжал мимо. На щеке ее чернела отметина: пепел, оставленный рукой Сюзан. Посередине бледного лба пульсировала толстая, как дождевой червь, вена.

— Сука! — кричала Корделия. Пальцы ее сжались в кулаки, она отплясывала джигу, колени так и ходили под юбкой. — Жизнь — урожаю! Смерть этой суке! Гори огнем! Приходи, Жатва!

Возок миновал ее. Корделия выпала из поля зрения Сюзан, еще один жестокий фантом в страшном сне, которому вскорости суждено оборваться. Птички и рыбки, медведи и зайки, думала она. Чтоб у тебя все было хорошо, Роланд, любовь моя. Это мое заветное желание.

— Возьмите ее! — вскричала Риа. — Возьмите эту убийцу и зажарьте ее с красными руками! Гори огнем!

— Гори огнем! — с готовностью отозвалась толпа. Лес рук вырос в пронизанном лунным светом воздухе. Послышались взрывы петард, детский смех, предвкушающий невиданное зрелище.

Сюзан сняли с возка, подняли в воздух, и она поплыла над головами к деревянной пирамиде, передаваемая с рук на руки, словно героиня, вернувшаяся домой с победоносной войны. А луна смотрела на все это с недосягаемых высот.

— Птички и рыбки, медведи и зайки, — шептала Сюзан, когда ее сначала опустили, а потом бросили спиной на деревянную пирамиду, заполнив ее телом недостающий сегмент в кольце пугал.

— Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ! — в унисон скандировала толпа.

— Птички и рыбки, медведи и зайки.

Стараясь вспомнить, как он танцевал с ней в ту ночь. Стараясь вспомнить, как они любили друг друга в ивовой роще. Стараясь вспомнить их первую встречу на ночной дороге: «Спасибо, сэй, хорошо, что мы встретились». Его слова. И да, несмотря ни на что, несмотря на то, что ее соседи внезапно превратились в страшных гоблинов, пляшущих под луной, несмотря на боль и предательство, несмотря на грозящую ей страшную смерть, он сказал правду: хорошо, что они встретились, очень хорошо.

— Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ!

Подходили женщины и складывали у ее ног сухие вылущенные кукурузные початки. Некоторые из них угощали ее оплеухами (она не обращала внимания: избитое лицо давно онемело). Одна, Мига Альварес, чью дочь Сюзан учила верховой езде, плюнула ей в глаза, вскинула руки к небу и расхохоталась. На мгновение взгляд Сюзан остановился на Корал Торин, увешанной амулетами. Она вывалила на Сюзан охапку сухих листьев, осыпавших ее шуршащим дождем.

А потом вновь появились ее тетка и Риа. Обе с факелами. Они встали перед ней, Сюзан почувствовала идущий от факелов жар. Риа взметнула факел к луне.

— ГОРИ ОГНЕМ! — скрипучим старческим голосом выкрикнула она.

— ГОРИ ОГНЕМ! — громом отозвалась толпа.

Подняла свой факел и Корделия.

— ПРИХОДИ, ЖАТВА!

— ПРИХОДИ, ЖАТВА! — громом отозвалась толпа.

— А теперь, сука, — проворковала Риа, — тебя ждут куда более жаркие поцелуи, чем те, которыми ублажал тебя твой любовник.

— Умри, неверная. — прошептала Корделия. — Жизнь — урожаю, смерть

— тебе.

Она первой швырнула факел в груду сухих вылущенных початков у ног Сюзан. Риа отстала от нее на секунду. Початки вспыхнули сразу же, залив лицо Сюзан желтым светом.

В последний раз она набрала полную грудь холодного воздуха, согрела своим сердцем и выпустила криком, несломленная, непокоренная:

— РОЛАНД, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!

Толпа подалась назад, словно наконец-то осознав, что произошло, только теперь, слишком поздно, когда никто ничего не мог изменить: у костра, зажженного в честь праздника Жатвы, сидело не пугало, а очаровательная девушка, одна из них, с выкрашенными красной краской, как у пугала, руками. Они могли бы спасти ее, будь у них в запасе еще секунда, некоторые, во всяком случае, могли бы, но опоздали и они. Деревянная пирамида занялась: ее штаны занялись: ее рубашка занялась: ее длинные белокурые волосы вспыхнули, как корона.

— РОЛАНД, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

На конце своей жизни она чувствовала тепло — не боль. Ей хватило времени, чтобы вспомнить его глаза того оттенка синевы, каким бывает небо на рассвете. Ей хватило времени, чтобы вспомнить его мчащимся на Быстром по Спуску, с черными волосами, выбивающимися из-под шляпы. Ей хватило времени, чтобы вспомнить, как легко и беззаботно он смеялся, чего уже никогда не будет в той долгой жизни, которую он проживет без нее, и этот смех она взяла с собой, когда светом и жаром вознеслась в черное небо, вновь и вновь восклицая его имя, призывая птичек и рыбок, медведей и заек.

Под конец с губ его срывались уже не слова, а бессвязные звуки. Он выл, как смертельно раненное животное. Руки его сплавились с шаром, который пульсировал, как сердце бегуна. В нем он видел, как она горела.

Катберт попытался отнять у Роланда проклятый кристалл, но не смог. И тогда решился на отчаянный шаг — выхватил револьвер, нацелил на хрустальный шар, взвел курок. Он, конечно же, ранил бы Роланда, осколки стекла могли ослепить его, но иного выбора не было: Колдовская радуга точно убила бы Роланда, если бы они ничего не предприняли.

Но стрелять ему не пришлось. Словно увидев револьвер Катберта и поняв, что может произойти, хрустальный шар мгновенно почернел, мертвым грузом повиснув в руках Роланда. И тело стрелка, с закаменевшими мышцами, вибрирующее от невероятного напряжения, обмякло. Он рухнул как подкошенный, и пальцы его наконец-то отлепились он магического кристалла. Он упал Роланду на живот, скатился с него на землю и замер у одной из его распростертых рук. Ничего не светилось в темных глубинах шара за исключением злобной оранжевой искорки — крошечного отражения Демонической Луны.

Ален смотрел на кристалл с отвращением и страхом, как смотрят на злобное животное, которое спит… но, проснувшись, вновь укусит при первом удобном случае.

Он шагнул к шару с твердым намерением растереть его в порошок.

— Не смей, — остановил его хриплый голос Катберта. Стоя на коленях у безжизненного тела Роланда, он поднял голову, повернулся к Алену. Луна превратила его глаза в два блестящих камешка. — Не смей, после тех несчастий и смертей, через которые мы прошли, чтобы завладеть им. Не смей даже думать об этом.

Ален заколебался. Подумал о том, что все равно должен уничтожить это проклятое создание человеческого разума… несчастья, которые они пережили, не шли ни в какое сравнение со всеми теми несчастьями, которые еще мог принести этот магический кристалл. Это же машина по созданию несчастий, вот что это такое, и именно шар убил Сюзан Дельгадо. Ален не видел того, что видел Роланд в его глубинах, но лицо своего друга он видел, и этого хватило с лихвой. Магический кристалл убил Сюзан и будет убивать других, если останется в целости и сохранности.

Но потом Ален подумал о ка и отступил от шара. О чем впоследствии горько сожалел.

— Положи его в мешок, — распорядился Катберт. — и помоги мне с Роландом. Мы должны увезти его отсюда.

Мешок лежал на земле, там, где его бросил Роланд. Ветер чуть шевелил мешковину. Ален поднял шар, с отвращением прикоснувшись к его гладкой поверхности, ожидая, что он оживет под его руками. Не ожил. Ален сунул его в мешок, затянул веревку, забросил на плечо. Затем опустился на колени около Роланда.

Он не знал, сколько времени они безуспешно пытались привести его в чувство. Луна поднялась высоко в небо, оранжевый ее цвет сменился серебристым, из каньона больше не поднимался дым. В конце концов Катберт решил, что толку не будет, поэтому Роланда надо привязывать к седлу Быстрого и увозить. Если они доберутся до больших лесов в западной части феода до рассвета, добавил Катберт, они будут в безопасности… но Добраться туда надо обязательно. Они с удивительной легкостью уничтожили основные силы отряда Фарсона, но оставшиеся в живых наутро наверняка соберутся вместе. И будет лучше, если они уедут отсюда до того, как это произойдет.

Вот так они и покинули и каньон Молнии, и прибрежную часть феода Меджис, поскакали на запад под Демонической Луной, с Роландом, перекинутым через седло, словно труп.

Следующий день они провели в Иль-Боске, хвойном лесу на западе Меджиса, ожидая, что Роланд очнется. Когда миновал полдень, а Роланд по-прежнему не пришел в сознание, Катберт повернулся к Алену:

— Попробуй прикоснуться к нему.

Ален взял Роланда за руки, сконцентрировал волю, вгляделся в бледное, напоминающее маску лицо, и так провел не меньше получаса. Наконец покачал головой, выпустил руки Роланда из своих, встал.

— Ничего? — спросил Катберт.

Ален вздохнул и вновь покачал головой. Они соорудили носилки из сосновых ветвей, чтобы Роланду не пришлось еще одну ночь лежать поперек седла (к тому же Быстрый нервничал из-за того, что ему приходилось везти хозяина в таком виде), и двинулись в путь, не по Великому Тракту — слишком опасно, — а параллельно ему. Роланд оставался без сознания и следующий день (Меджис к тому времени остался далеко позади). На привале юноши уселись по обе стороны от него, переглядываясь над медленно поднимающейся и опадающей грудью стрелка.

— Может лежащий без сознания человек умереть от голода? — спросил Катберт. — Или от жажды? По-моему, нет.

— А я думаю, может, — возразил Ален.

Ночь выдалась трудной. Вымотались они донельзя, потому что прошлый день практически не спали. И тут заснули как убитые, укрывшись с головой, чтобы их не будили солнечные лучи. Проснулись оба практически одновременно, когда солнце опускалось за горизонт, а Демоническая Луна, полная, как и двумя ночами раньше, начинала свой путь по небосводу, прорезая облака — предвестники мощных осенних ливней.

Роланд сидел. Он вытащил магический кристалл из мешка и держал его в руках, темный кусок стекла, такой же мертвый, как глаза Сорви-Головы. Глаза Роланда, такие же мертвые, с полным безразличием оглядывали деревья, траву, небо. Он ел, но не спал. Пил из ручьев, мимо которых они проезжали, но не говорил. И не расставался с осколком Радуги Мейрлина, который они добыли в феоде Меджис такой дорогой ценой. Но магический кристалл не оживал от его прикосновений.

И не оживет, как-то подумал Катберт. Во всяком случае, не оживет, пока Эл и я будем бодрствовать.

Ален не смог оторвать руки Роланда от хрустального шара, поэтому положил ладони ему на щеки, таким путем пытаясь прикоснуться к его сознанию. Да только не нашел, к чему прикасаться. В Гилеад они возвращались не с Роландом, даже не с духом Роланда. Роланд ушел. Как луна на конце очередного цикла.