Продолжение царствования Петра I Алексеевича 3 page. Узнав, что король призывал к себе министров, Головкин поехал к Ильгену и спрашивал, в каком смысле составлен ответ на английские предложения

Узнав, что король призывал к себе министров, Головкин поехал к Ильгену и спрашивал, в каком смысле составлен ответ на английские предложения. Ильген показал ему три пункта, написанные королевскою рукою, из которых один какой-нибудь должен быть внесен в трактат вместо пункта о короле польском:

1) короли английский и прусский не будут мириться без включения и удовольствования царя, королей датского и польского. 2) Если министры английские не согласятся, то написать, что короли английский и прусский не заключат такого мира с Швециею, который был бы предосудителен прочим северным союзникам и противен существующим между ними договорам. 3) Если английские министры непременно будут требовать внесения пункта о польском короле, то прусский король требует: а) чтоб король польский и Речь Посполитая отказались от притязаний своих на бранденбургскую Пруссию; b) чтоб король польский взял назад грамоту свою, в которой говорил, что имеет довольно причин вмешиваться в прусские дела; с) чтоб Речь Посполитая признала за прусскими королями королевский титул; d) чтоб король польский и Речь Посполитая гарантировали Штетин с дистриктом. Ильген заметил при этом, что благодаря таким условиям едва ли английский король согласится заключить договор; если же согласится, то царскому величеству будет выгодно, и берлинский двор тем удобнее может содействовать к примирению царя с королем английским. «Это так, — отвечал Головкин, — но зачем остался пункт о Брауншвейгском конгрессе: когда цесарь в то дело вступится, то, получа силу, захочет, чтоб все по его воле делалось». Ожидания Ильгена сбылись, английский посланник при берлинском дворе Витворт объявил, что по инструкциям своим он не может согласиться на включение в договор пунктов, требуемых прусским королем.

Между тем шведские уполномоченные на Аланде явно длили время: то говорили, что день со дня ждут из Швеции указа насчет переговоров о прусском мире, то вдруг объявили, что Гиллемборгу необходимо самому ехать в Стокгольм по какому-то непредвиденному обстоятельству. Русские уполномоченные отвечали на это объявление: «Мы хорошо понимаем, куда все эти ваши поступки клонятся; но время, быть может, вам покажет, что вы сами себя обманываете». Царь хотел показать это следующим образом: в июле-месяце русский флот из 30 военных кораблей, 130 галер и 100 малых судов отплыл к шведским берегам. Генерал-майор Ласси направился к Стокгольму, пристал у местечка Грина, и окрестная страна запылала; 135 деревень, 40 мельниц, 16 магазинов, два города — Остгаммер и Орегрунд, 9 железных заводов были выжжены; огромное количество железа, людских и конских кормов, чего ратные люди не могли взять с собою, было брошено в море. Адмирал Апраксин пристал к Ваксгольму только в семи милях от Стокгольма и также опустошил окрестную страну. Добыча, полученная русскими, оценивалась более чем в миллион талеров, и вред, причиненный Швеции, — в 12 миллионов. Козаки были в полутора милях от Стокгольма. В надежде на впечатление, какое будет произведено походом, Петр отправил в Швецию Остермана за решительным ответом. 10 июля Остерман отправился в Стокгольм под белым флагом и возвратился с грамотой, в которой королева предлагала царю Нарву, Ревель и Эстляндию, но требовала возвращения Финляндии и Лифляндии. Два неприязненные к России сенатора, Таубе и Делагарди, в очень недружеских и непристойных выражениях выговаривали Остерману, что царь присылает своего министра с мирными предложениями, а войска его жгут шведские области; сенаторы чрезмерно хвалились своими сильными войсками и говорили, что никогда не дадут приневолить себя к миру. Остерман Отвечал, что такие недружеские разговоры никак не могут содействовать к ускорению мира; что царское величество никогда не сомневался, чтоб у них не было войска, и что если мир не состоится, то будет много случаев с обеих сторон показать свою храбрость. Принца кассельского Остерман нашел весьма несклонным к миру с Россиею; он и сама королева в «жестоких терминах» выговаривали ему, что в то время, как он является с мирными предложениями, русские жгут деревни и дома вблизости Стокгольма, и хотя бы у них склонность к миру и была, то по таким поступкам вся она пропадает, ибо они не позволят принуждать себя к миру. «Заключите со мною прелиминарный трактат, и неприятельские действия сейчас же прекратятся», отвечал Остерман. Принц кассельский и президент Сената граф Кронгельм говорили, что они ничего бы так не желали, как если бы русские войска высадились на шведские берега, что они сами очистили бы им место, чтоб сражением окончить дело. Остерман отвечал, что русским войскам известны верность и любовь к отечеству шведского народа. Граф Гиллемборг объявил Остерману по секрету, что большая часть сенаторов противится миру с Россиею и теперь они еще больше озлоблены сожжением своих имений от русских войск, а между тем английский посол делает великие обещания и подкупает, кого может, великими деньгами. Граф Кронгельм говорил Остерману: «Я сам вижу вредные следствия для Швеции от продолжения войны; но теперь и те, которые прежде были склонны к миру, так озлоблены разорениями, претерпенными от русских войск, что хотят лучше совсем пропасть, чем согласиться на такой мир». Остерман сказал ему на это: «Вы, граф, сами убеждены, что при продолжении войны настоящая форма правления у вас не долго простоит и дело кончится народным восстанием». «Народ очень противен миру», — возразил Кронгельм. «Народ, — отвечал Остерман, — непостоянен в своих мнениях: которые сегодня не желают мира, завтра с жаром будут его требовать».

21 августа Петр дал уполномоченным своим указ: «Повелеваем вам по получении сего быть на том конгрессе еще одну неделю для ожидания туда из Швеции прибытия назначенных от королевского величества министров или присылки нового к барону Лилиенштету о вступлении с вами в мирную негоциацию указу; а когда те шведские министры из Швеции на Аланд и прибудут или вместо того указ к барону Лилиенштету новый пришлется, но ежели шведские министры станут предлагать о мире с нами прежние свои взмирительные кондиции и несогласные с основанием наших последних кондиций, то вам, не продолжая о том с ними негоциацию более двух недель, по прошествии той вышеупомянутой недели тот конгресс разорвать и ехать с Аланда к двору нашему; но при отъезде своем оттуда отдать вам шведским полномочным министрам грамоту к королевскому величеству шведской в ответ на присланную от нее к нам с тобою нашим канцелярии советником и притом им, полномочным, объявить, что ежели ее королевское величество, усмотря наши благонамеренные к миротворению поступки (и по разорвании оного конгресса), восхощет иногда с нами мир на основании вышеозначенных предложенных ей последних кондиций чинить, то мы от того не отрицаемся, и дабы ее королевское величество в таком случае немедленно паки на Аланд или прямо к двору нашему с полною мочью и с довольными инструкциями прислала из министров, кого изволит». Брюс с товарищами объявил об этом указе Лилиенштету, и тот дал знать об нем в Стокгольм. 6 сентября Лилиенштет объявил русским уполномоченным, что получил указ из Стокгольма: королева объявляет, что в последних условиях своих довольно показала свое желание к миру, ибо хотела сделать знатные, чрезвычайно для нее чувствительные уступки; но царское величество принять их не хочет и велел объявить, что если в три недели предложенный им ультиматум принят не будет, то его уполномоченные имеют указ ехать с Аландских островов; поэтому и королева приказывает своему уполномоченному барону Лилиенштету ехать с островов и порвать конгресс. Русские уполномоченные отвечали, что им ничего более не остается, как готовиться к отъезду.

Так кончился Аландский конгресс. С 1716 года дипломатическая война велась между русским царем и английским королем, и Швеции надобно было выбирать между ними. Под влиянием Гёрца Карл XII склонялся к миру и союзу с Россиею; по смерти Карла новое правительство, естественно, склонилось на сторону Англии. Летом 1719 года посланники короля Георга, английский и ганноверский, заключили мир с Швециею, которая уступила Ганноверу Бремен и Верден. Следствием этого мира было порвание Аландского конгресса. Но Швеция одна была не в состоянии воевать с Россиею, ей нужно было помочь; Георг не мог оказать деятельной, непосредственной помощи, потому что не мог заставить Англию объявить войну России; ему оставалось поднимать против царя другие государства, вследствие чего дипломатическая борьба загорелась с новою силой и далеко оставила за собой борьбу военную. Сильно велась она в Вене, где была удобная почва. Дело царевича Алексея произвело снова охлаждение между царем и цесарем; а с другой стороны, покушения Испании возвратить себе прежние владения в Италии заставляли императора сближаться с Англиею, заискивать у ее короля. В январе 1718 года Абрам Веселовский дал знать из Вены, что цесарь велел президенту рейхсгофрата графу Виндишгрецу тайно внушить ганноверскому посланнику, какую услугу король Георг окажет императору и всей империи, если заключит отдельный мир с Швециею. Император сильно опасается отдельного мира России с Швециею, потому что тогда произойдет большое смятение в империи и герцог мекленбургский прислужится своими войсками шведскому королю. В марте Веселовский объявил императору о лишении царевича Алексея наследства и о назначении наследником царевича Петра Петровича; император отвечал: «Мы царю, вашему государю, за сообщение нового определения очень обязаны и надеемся, что он сам всего лучше может знать, кто полезнее ему и государству его быть может». Неприятности только начинались. В апреле Веселовский явился к императору с жалобою на резидента при русском дворе Плейера, который сообщил своему двору ложные известия, оскорбительные для особы царя. Веселовский просил, чтоб Плейер был немедленно отозван и на его место был прислан другой. Чрез несколько времени опять является Веселовский к императору и рассказывает, как в бытность царевича в Неаполе присылал к нему вице-канцлер граф Шёнборн своего секретаря с требованием, чтоб царевич написал письмо к сенаторам и архиереям, что он и сделал против воли, и письма эти находятся у вице-канцлера, так чтоб цесарское величество по всегдашней дружбе и склонности к царскому величеству приказал эти письма отдать ему, Веселовскому. Император отвечал с удивлением, что он никогда не приказывал вице-канцлеру требовать от царевича подобных писем и без указа он этого сделать не мог. Веселовский отправился к принцу Евгению, к графу Цинцендорфу — те повторяли слова императора; Веселовский возражал, что царевичу не для чего затевать басней. Обещали по этому и Плейерову делу иметь особую министерскую конференцию и начали тянуть время. Веселовский жаловался принцу Евгению, что так долго не хотят решить такого перед всем светом праведного дела. Принц отвечал: «Как может царское величество ставить в вину резиденту Плейеру, что он доносил своему государю слышанные им от людей известия? Народное право тут не нарушено, и не видно, чтоб Плейер имел какие сношения с подданными царского величества». «Из донесения видно, говорил Веселовский, — что либо он все это выдумал для ослабления дружбы царского величества с императором, либо имел сообщение с преступными подданными царского величества, которые ему сообщили такие ведомости в ущерб славе и интересу государя своего». Видя, что принц Евгений продолжает защищать Плейера, Веселовский объявил, что если император не отзовет Плейера, то царь принужден будет сам выслать его из России. Евгений с немалым фукованием (раздражением) сказал, что донесет об этом императору.

Это доношение оставалось без последствий, несмотря на сильное старание резидента получить скорейшее решение. Он объявил министрам, что в такой медленности царь увидит знак нерасположения императора к себе. «Император, отвечали министры, — всегда желал сохранять дружбу с царским величеством; а как царское величество с нами поступает, мы это узнали под рукою». «Скажите, что такое вы узнали?» — спросил Веселовский; но министры уклонились от ответа. Между тем резидент проведал о сношениях польского короля с венским двором. Представлены были два мемуара: в первом Август II жаловался, что Польша постоянно подвергается насилиям и обидам со стороны царя и, не будучи в состоянии противиться собственными войсками (а саксонских в Польшу впускать не хотят), прибегает к императору с просьбою, чтоб он принял меры к отвращению этого зла. Он, король Август, получил известие, что царь намерен выдать племянницу свою, овдовевшую герцогиню курляндскую, за претендента (Стюарта) и доставить ему польский престол по смерти его, Августа; а какой произойдет вред цесарю и другим соседним державам, когда Польша почти что соединена будет с Россиею, о том сам цесарь может рассудить. Во втором мемуаре Август объявляет, что царь ведет переговоры об отдельном мире с Швециею и хотя обнадеживает его. Августа, что без общего согласия мира не заключит, но он ему не верит и просит императора убедить английского короля, чтоб тот, когда будет заключать отдельный мир с Швециею, включил в свой договор и польского короля. Император послал об этом указ к посланнику своему в Лондон, и английский король обещал исполнить желание императора.

Наконец в мае-месяце принц Евгений объявил Веселовскому, что император из присланной копии Плейерова донесения не может усмотреть ничего, что было бы противно международному праву или чтоб его резидент имел сообщение с царскими подданными, но что он доносил все слышанное, исполняя свою обязанность; поэтому император не должен его отзывать и не хочет допустить, чтоб иностранная держава принуждала его переменять своих министров, ибо одна держава не может предписывать закона другой. Что же касается трех писем царевича Алексея, то вице-канцлер был спрошен перед всеми министрами, и обнаружилось, что царевич сам эти письма прислал к вице-канцлеру для отсылки в Польшу; но письма не отправлены, оставлены здесь, из чего можно видеть доброе расположение императора к царскому величеству. Тут принц Евгений показал Веселовскому издали три запечатанные письма. Веселовский заметил, что такой ответ императора будет очень неприятен царю, который не может вперед с полною откровенностью сноситься с Плейером, и доброе согласие между двумя дворами не может быть поддержано таким лицом. Принц отвечал, что другого решения со стороны императора не будет. Веселовский просил, чтоб отдали ему письма царевича, и в том получил отказ. Шёнборн именем императора объяснил Веселовскому, что Плейер не будет отозван, а если будет выслан силою, в таком случае император уже знает, что делать. Сам император сказал резиденту: «Мы надеемся, что об отозвании Плейера министры наши вам уже нашу резолюцию объявили, и о трех письмах прикажем вам дать ответ вскоре». Потом Шёнборн показал Веселовскому одно письмо царевича и, когда тот спросил, почему показано одно письмо, а не все три, отвечал со смехом: «Я о других не знаю».

Поведение венского двора объяснялось известиями Веселовского в июле-месяце, что с турками у Австрии заключен выгодный мир и что император отправляет в Польшу чрезвычайного посла возбуждать Речь Посполитую против пребывания русских войск в Польше; что император уговорился с королем Августом не только вытеснить русские войска из Польши, но добиться того, чтоб вперед они ни под каким предлогом туда не входили без позволения цесарского и Речи Посполитой. Для этого и для северных дел положено отправить 25000 войска в Силезию и Богемию на границы и, смотря по состоянию дел, прибавить еще 10000. Главное намерение венского двора состоит в том, чтоб поддержать возложенное на Ганновер поручение заставить герцога мекленбургского выслать русские войска из своих владений; помирить герцога с дворянством его на условиях, требуемых последним как правым, и город Росток привести в прежние отношения к герцогу. Кроме того, венский двор опасается короля прусского, зная, что он очень склонен к России; боятся, что если состоится мир между Россиею и Швециею, то прусский король соединит свои войска с шведскими; уверены, что Карл XII по заключении мира с Россиею высадится у Данцига, вступит в Германию и будет война за веру протестантскую, потому что после несчастия шведского короля под Полтавою в австрийских владениях начали притеснять протестантов и теперь представления шведского резидента на этот счет отстранены. В Вене боятся также русских войск, которые стоят в Польше; боятся, что если три тысячи русских войск, стоящие в Мекленбурге, будут оттуда вытеснены, то царь отомстит за это и за неприятности по делу царевича впадением в Силезию. Когда датский посланник заметил одному австрийскому министру: «Чего вам бояться вторжения русских войск в Силезию? Теперь у вас мир с турками, и вы можете сейчас же отправить значительный корпус войска и вытеснить русских», то австриец отвечал: «Правда, только пока цесарские войска туда отправятся, русские между тем сделают то же в Силезии, что делали в Польше и Мекленбурге: побравши все с собою, уйдут и усы оботрут: где потом искать удовлетворения? Россия с нами не граничит, а начинать войну с нашим интересом несходно». Наконец, с австрийской стороны сделан был запрос Порте, для чего она терпит пребывание русских войск в Польше, когда это запрещено последним договором ее с Россиею.

В начале августа приехал в Вену генерал-адъютант барон Левенвольд, которому в Петербурге дан был наказ представить венскому двору постоянное желание царя заключить с ним союз, но все предложения об этом с русской стороны до сих пор остаются напрасными; видя это, царь заключил союзный договор с Франциею, но и тут когда французское правительство требовало, чтоб Россия при нарушении Утрехтского и Баденского договоров обязалась помогать Франции войском за субсидию, то царь не согласился вступить в это обязательство, не желая сделать что-нибудь противное цесарю. Царь надеется, что цесарь, усмотря такие его доброжелательные поступки, перестанет верить ложным и неосновательным внушениям насчет России. Царь не имел никогда никакого намерения вмешиваться в имперские дела и приобрести владения в империи, как разглашают недоброжелательные люди; это ясно из того, что, имея в руках Штетин, отдал его в посессию королю прусскому; легко мог получить Висмар и Штральзунд, но никогда их не домогался. Вступился за герцога мекленбургского, зная, что его преследуют по письмам барона Бернсторфа, мекленбургского дворянина, который извлекает для себя большие выгоды из ссор между герцогом и его дворянством. Все ложные против России внушения происходят от ганноверского двора. Цесарь недоволен манифестом царским о царевиче Алексее, где сказано, что цесарь склонил царевича к выезду из своих земель; но, во-первых, это правда, во-вторых, манифест издан только для подданных царского величества, а потом напечатан на иностранных языках иноземными министрами, в чем русское правительство не виновато. С польской стороны делаются внушения, будто царь выдает племянницу свою за претендента; но это явная ложь: по просьбам польского короля царь сговорил было эту племянницу свою за герцога вейсенфельского, но так как это дело от них разными штуками промедлено, то царь заблагорассудил сговорить племянницу за родственника короля прусского, старшего сына маркграфа Филиппа. Русские войска не выходят из польских владений потому, что жители Данцига обещали пресечь всякие сношения с шведами и действовать против них, что должен был им приказать сделать государь их, король польский, но он до сих пор не сделал на этот счет никакого распоряжения, и потому царь приказал князю Репнину с его дивизиею оставаться в Польше до тех пор, пока жители Данцига исполнят свое обещание, тем более что из многих мест получаются ведомости о намерении короля шведского высадиться у Данцига. Левенвольд должен поступать, смотря по тамошним делам, по совету Веселовского, но должен остерегаться, чтоб не показать со стороны царского величества боязни или унижения, а стараться только об искоренении враждебных внушений и добиться отозвания Плейера.

На первой аудиенции император сказал Левенвольду: «Мы его любви, царю, вашему государю, за обнадеживание в дружбе очень благодарны, чего и с нашей стороны себе надеяться может; что же касается резидента нашего Плейера, то мы, рассмотря его поведение и поступок, удовольствуем в том его любовь, царя». Прошел август, сентябрь — удовольствования не было, ждали верных известий о ходе Аландского конгресса; а между тем прусский король, испугавшись, что Австрия с торжеством вышла из турецкой войны, прислал в Вену министра своего, Книпгаузена, поздравить цесаря с блестящим миром и внушить, что король его собирает большое войско только для собственной защиты, к пользе империи и на службу цесарского величества; обнадежить, что при аландских переговорах не заключит мира со шведами, а в мекленбургском деле исполнит поручение цесаря относительно примирения герцога с его дворянством, и если герцог цесарского приказания ослушается, то поступит с ним по имперской конституции. «Знатно, — писал Веселовский, — что прусский двор по обыкновенной своей политике, сомневаясь в благоприятном исходе аландских переговоров, хочет про запас прислужиться у цесаря своими внушениями». Проходил и октябрь — удовольствования не было; но Левенвольд и Веселовский получили рескрипт, в котором царь изъявлял готовность содействовать мирному решению мекленбургского дела. Тон императорских министров тотчас переменился, когда Веселовский объявил им об этом; они стали обнадеживать резидента, что по собственному почтению к царскому величеству цесарь покажет всевозможную склонность к герцогу и сделает так, что герцог получит над своим дворянством такие же права, какие имели его предшественники, только бы царское величество уговорил герцога не оказывать императору дальнейшего сопротивления; а цесарь простил ему все прежнее для царского величества. Царское величество обнадеживает, что в имперские дела мешаться не хочет: так изволил бы вывести из Мекленбурга свои четыре батальона. С этим Левенвольд и отправился назад, в Петербург. Цель его посольства была достигнута в том отношении, что Плейер был отозван. Между тем с польской стороны продолжалась работа: Флеминг вместе с английским посланником хлопотал о заключении с императором оборонительного союза, которого главная цель — вытеснение русских войск из Польши. Но венский двор откладывал дело, выжидая, чем кончится Аландский конгресс. В декабре Веселовский узнал, что проект оборонительного союза между Австриею и Польшею уже подан императору; резидент отправился к министрам с протестом; министры отвечали ему, что союз еще не заключен, да и нет в нем ничего предосудительного интересам царского величества: дело естественное и никому не противное, что император и король Август хотят обязаться взаимною обороною земель своих, особенно при нынешних обстоятельствах, когда видят постоянное пребывание русских войск в Мекленбурге и в Польше и переговоры на острове Аланде с королем шведским, не имея никаких сведений об этих переговорах — быть может, там заключаются какие-нибудь вредные для цесаря договоры. Веселовский отвечал, что если император обнадежит царя своим словом, что герцогу мекленбургскому обиды перед дворянством сделано не будет, то четыре русских батальона будут немедленно выведены; также русские войска выйдут и из Польши, когда исчезнет опасение насчет высадки шведов у Данцига; касательно же аландских переговоров он, резидент, обнадеживает царским именем, что ничего вредного для цесаря там не становится; но заключение союза между императором и королем польским, разумеется, заставит и царя принять меры для своей безопасности. Прусский резидент также протестовал против союза; и ему отвечали, что союз оборонительный и потому никому вреден быть не может; прусскому королю тревожиться нечего, и если он захочет приступить к союзу, то его примут; а союз необходим, потому что русские войска стоят в Польше. «Они стоят потому, что грозит высадка шведов к Данцигу», — говорил резидент. «Предлог пустой, — отвечали министры, шведский король в Норвегии и не думает о высадке; мы видим русское намерение, чтоб только на чужих проторях жить и разорять Польшу, но против этого мы должны принять меры». Веселовский сообщил своему двору известие о плане императора, переданное верным человеком: когда будет заключен оборонительный союз с королем польским, то предложить на Регенсбургском сейме всем князьям империи, не хочет ли кто из них приступить к этому союзу, и таким образом ввести в него всю империю; цель союза будет — выслать русские войска из Мекленбурга и Польши и принять меры, чтоб никогда они в Германию и Польшу не вступали; таким образом, король прусский будет оторван от России и принужден вступить в союз империи с Польшею. При этом если даже будет заключен мир между Россиею и Швециеюи Карл XII вторгнется в Германию, то он будет уже неприятелем всей империи.

Веселовскому дали знать, что император сердится, зачем в Петербурге не допустили Плейера откланяться царю перед отъездом; министры повторяли, что резидент не сделал никакого жестокого преступления, а исполнял только свои обязанности. Веселовский объявил, что русским войскам уже велено отодвинуться от Данцига к своим границам, причем опять восставал против союза цесаря с Польшею. Император велел отвечать, что благодарит царя за это и надеется, что будут выведены и те четыре батальона, которые находятся в Мекленбурге; что же касается до союза с Польшею, то как царь волен заключать союзы с кем угодно, не сообщая об этом цесарю, так точно и последний волен делать то же, не давая знать царю, тем более что и царь не сообщает в Вену ничего об Аландском конгрессе; впрочем, император накрепко обнадеживает царя, что в союзном договоре его с Польшею не содержится ничего предосудительного ни русским, ни прусским интересам.

31 декабря Веселовский донес о полученном в Вене известии, что шведский король убит; это известие произвело при дворе величайшую радость. Император был уверен, что кто бы ни занял шведский престол, а его непременно пригласят в посредники для решения северных дел. Флеминг, услыхав о смерти Карла XII, сейчас же начал хлопотать, чтоб к союзному договору между императором и королем польским прибавлена была статья о Лифляндии, которая должна принадлежать польскому королю в силу договора его с царем. Флеминг говорил, что для включения этой статьи в договор он готов раздать 200000 цесарским министрам; заключение оборонительного договора стоило ему 100000 гульденов. Перед Веселовским Флеминг клялся, что он не сделал венскому двору никаких предосудительных для России внушений; просил, чтоб царь не верил злым внушениям прусского двора, который употребил все средства поссорить польского короля с царем; интригами прусского двора расстроен брак курляндской герцогини с герцогом вейсенфельским, и герцогиня сговорена за маркграфа бранденбургского; но польский интерес не может допустить, чтоб кто-нибудь из принцев бранденбургских получил Курляндию. Поэтому он, Флеминг, предлагает именем королевским, что если царь уничтожит договор о браке своей племянницы с маркграфом бранденбургским и выдаст ее за герцога вейсенфельского или даже за другого какого-нибудь принца, то он, Флеминг, обещает настоять у Республики Польской, чтоб муж герцогини был избран в герцоги курляндские; в противном случае как король, так и Речь Посполитая не допустят, чтоб маркграф бранденбургский получил Курляндию. Наконец, если царь вознаградит некоторым образом короля Августа за Лифляндию, то король гарантирует России завоеванные у шведов области; в чем должно состоять вознаграждение, Флеминг не сказал, но требовал, чтоб для этого был прислан к королю один из знатнейших министров царских. Между тем в Вене с нетерпением ждали, чем кончится вопрос о наследстве шведского престола; радовались, когда слышали, что корона достанется Ульрике-Элеоноре, ибо думали что герцог голштинский такой же дикой природы, как и покойный Карл XII, и потому пойдет по следам дяди. Неблагоприятная для России, для Аландского конгресса перемена в Швеции не замедлила отразиться на отношениях венского двора к петербургскому.

4 февраля 1719 года вице-канцлер граф Шёнборн присылает к Веселовскому с просьбою, чтоб тот приехал к нему немедленно. Веселовский приезжает, и ему объявляют императорский указ: так как резиденту Плейеру запрещен был приезд ко двору, из чего ясно, что резидент там не нужен, поэтому и цесарское величество заблагорассудил запретить царскому резиденту приезд к своему двору, и означенный резидент в восемь дней без отпускной аудиенции должен выехать из Вены и в самом скорейшем времени оставить наследственные императорские земли. Веселовский протестовал, но понапрасну. Ему объявили, что обида, нанесенная Плейеру, нанесена не ему, но самому императору, дважды ему был запрещен приезд ко двору, отпускной аудиенции ему не дали, не дали и обыкновенного подарка. Веселовский доносил своему двору, что из достоверного источника узнал он о причине злобы: принцесса Ульрика-Элеонора поручила своему резиденту в Вене тайно обнадежить цесаря, что она желает его дружбы и полагает на него большую надежду, также для показания своего доброжелательства и откровенности обещает переслать все вредные для империи предложения, сделанные царем покойному шведскому королю. Веселовскому сообщено было также, что венский двор узнал о соглашении, существующем будто между Россиею и враждебною императору Испаниею, будто в Петербурге находится испанский эмиссар именем Сен-Илер, а в Испании также русский агент, и правительство испанское назначило царю субсидии. Наконец, Веселовскому сообщили известие, за достоверность которого он, впрочем, не ручался, что в Кроации вспыхнуло восстание; жители напали на кавалерийский полк и побили много солдат; некоторые из заводчиков смуты пойманы и объявили, что восстали по наущению царя.

Торговый агент русский Бузи был также выслан из Вены. Петр в отмщение велел выслать иезуитов из Москвы, но известные нам обстоятельства, явившиеся к осени 1719 года, побудили царя возобновить сношения с императором. Притом через прусский двор было узнано, что император готов прекратить ссору и если будет прислан в Вену кто-нибудь из царских министров, то будет принят приятно. Чтоб испробовать почву, в октябре был отправлен в Вену генерал-лейтенант Вейсбах под предлогом своих частных дел. Ему было наказано объясниться с принцем Евгением, что все известия о враждебных для императора сношениях царя с Швециею, Испаниею и Турциею вымышлены: все это интриги королей английского и польского, которые для своих частных целей хотели ссорить императора с царем.