Как положено

Николай Егорович видел отца только на фотографии. На маленькой чёрно-белой карточке, висевшей на стене среди прочих, он стоял в спецовке на фоне самолёта и улыбался. Отец не был лётчиком, даже не летал ни разу, хоть всегда и мечтал об этом, просто до войны работал слесарем в мастерских на аэродроме сельскохозяйственной авиации. Тогда было почётно «служить при авиации», пусть даже среди кукурузников. С женой и тремя дочерьми-погодками он жил в ближайшем колхозе, поэтому на работу, когда позволяла погода, ездил на велосипеде, что в те времена было редкостью. Велосипед считался «знатной техникой», и отца в селе уважительно называли Егором-механиком.

Потом началась война, отца призвали в армию. Через месяц на него пришла похоронка, а ещё через неделю родился Николай. Мать иногда рассказывала о довоенной семейной жизни, о том, как в 41-ом молились всем приходом в храме, чтоб не было оккупации. Рассказывала, как радовались, что враг не дошёл до их мест, как аэродром переоборудовали под наши истребители и в селе квартировали лётчики. Рассказывала, что работать в колхозе приходилось и день, и ночь, да и сейчас приходится не меньше. Она говорила об этом монотонно, без эмоций, как бы вытаскивая из памяти подзабытые картинки и описывая их.

Маленький Коля внимательно слушал и спрашивал:

- Мам, а почему отец пошёл воевать? А мог не ходить, чтоб не убили?

- Пошёл как положено, - лаконично отвечала мать.

- Мам, а почему надо было молиться Богу, чтоб немцы не пришли?

- Так положено.

- Мам, а почему ты так много работаешь? А можно работать меньше?

- Работаю как положено.

- Мам, а почему лётчики до сих пор на аэродроме, если война уже закончилась?

- Так положено, – ответы матери не отличались разнообразием.

Вообще это «как положено» казалось в детстве чем-то единым и нерушимым. Как закон бытия, в одно слово – КАКПОЛОЖЕНО – кратко и ёмко. Кем и что конкретно было положено, уточнять на ум не приходило – просто принималось как данность: надо именно так, и нечего тут обсуждать!

…Когда Коле исполнилось десять, мать выкатила из сарая уцелевший отцовский велосипед и сказала: «Теперь ты ездить будешь». Сын был настолько ошарашен подарком, что не заметил слёз на её щеках. Не заметил и потому не запомнил. А запомнил только невообразимое счастье в груди и неведомое до этого чувство свободы – казалось, можно ехать куда хочешь, быстро и без препятствий.

Велосипед занимал все мысли и свободное время. Такого времени, правда, было немного - дети работали по хозяйству наравне со взрослыми. В Колиной памяти навсегда запечатлелись уходящие за хатой под горку длиннющие борозды, в которые картошку сначала сажали, потом поливали, окучивали, собирали с неё жука, по осени выкапывали. Всё теплое время года, которое так подходило для катания на велосипеде, он был постоянно привязан к этой картошке, поэтому тайно её ненавидел. На просьбы пойти покататься у матери всегда был один ответ: «Сделаешь всё, как положено, пойдёшь». Но ведь если делать всё именно так, то для самого важного и интересного времени не останется!

Коля прятался в огороде: ложился между борозд на тёплую землю и подолгу смотрел на взлетающие и садящиеся самолёты. Он не бегал с ровесниками к обнесённому колючей проволокой аэродрому – зачем бегать, если военные полетать всё равно не возьмут? Но, глядя на аккуратные серебристые фигурки среди облаков, представлял, как он, уже взрослый и серьёзный, сидит за штурвалом одного из истребителей, а с земли с восхищением смотрят мать и старшие сёстры. И чувство, испытываемое в такие моменты, тоже осталось в детской памяти.

А ещё там остался колокольный звон – торжественный и завораживающий. Когда на другом конце села начинали звонить, мать собирала детей, и все шли на службу. Коля просил постоять перед колокольней – подольше послушать звон, а иногда даже прибегал раньше остальных, чтоб ничего не пропустить. Сначала благовестник торжественно и монотонно собирал прихожан, разливаясь по округе тягуче, как мёд, потом начинался мелодичный весёлый трезвон. В этот момент Коля, задрав голову и рассматривая маленькую фигурку звонаря, пытался понять, как это человек, имеющий всего две руки и две ноги, может управлять таким количеством колоколов. Поскольку осознать это было невозможно, в памяти звон остался маленьким чудом, таким же, как полёт за штурвалом самолёта – далёким от жизни и поэтому несбыточным.

Старшие сёстры одна за другой взрослели, уезжали в райцентр учиться и, отучившись, оставались там, выходя замуж и рожая детей. Николай с матерью «обеспечивали тылы», снабжая всех деревенским продовольствием. Сколько мешков картошки они перевозили в город – не упомнить. Из года в год нехитрый сельскохозяйственный цикл «посадка – поливка – окучивание – сбор – транспортировка» повторялся «как положено».

И в этом цикле, как само собой разумеющееся, существовали и маленькие серебристые фигурки самолётов, взлетающих и садящихся где-то рядом, и колокола, то радующиеся многочисленным церковным праздникам, то провожающие кого-то из соседей на погост.

Когда Николай закончил семилетку и встал вопрос о дальнейшем образовании, он робко намекнул, что хотел бы стать летчиком. Мать ответила, что надо не в облаках парить, а по земле ходить. И лучшего выбора, чем механик в родном колхозе, и представить нельзя. Вот если очень повезёт, то можно, как и отец, устроиться на аэродром. А вообще, надо жить и не фантазировать.

Николай не привык перечить матери и подал документы в районный техникум. Трудолюбивый и спокойный, он не доставлял учителям и наставникам особых хлопот: учился, участвовал в общественной жизни и не подрывал основ социалистического общежития. Потом, как положено, отслужил механиком в танковых войсках, а вернувшись из армии, женился на девушке из своего колхоза и, к радости матери, устроился, как и отец, на соседний аэродром.

Но, находясь рядом с самолётами, он так ни разу и не поднялся в воздух - гражданских к истребителям не допускали. Да и не до полётов было: на попечении Николая оказался весь «не боевой» транспорт и механизмы. И он работал как положено: ранним утром, если позволяла погода, садился на велосипед и ехал в мастерские, а если не позволяла – шёл пешком, возвращался к вечеру и, наскоро перекусив, отправлялся за хату – на борозды, к нелюбимому корнеплоду. В селе его, чтоб отличать от других Николаев, стали называть Николаем–механиком.

Через пару лет село начало глохнуть: «в целях маскировки аэродрома» закрыли храм и взорвали колокольню, а потом вдруг и всю авиацию в одночасье перебазировали в другое место. Гражданских из мастерских стали переводить на механический завод в райцентр. Мать, было, воспротивилась переезду сына в город, но он ей объяснил, что «так положено». И эта аргументация была услышана и воспринята «правильно»: не их ума дело, не им решать, значит, и спорить нечего.

Сын, конечно же, постоянно приезжал в родной дом помогать по хозяйству. До боли знакомые картофельные борозды за хатой с годами короче не стали, времени на их обработку уходило всё так же много. Подрастающие дети Николая заниматься огородом не желали, поэтому он брал тяпку и шёл отвоёвывать урожай сам. Теперь уже без звона колоколов. Но иногда посреди работы, услышав звук реактивного самолёта, он ложился, как в детстве, на тёплую землю и рассматривал высоко в небе серебристую точёную фигурку. Мысль о том, что за штурвалом мог бы быть он, вызывала забытое ощущение волшебства.

Когда мать тихо угасла и отошла, Николай по привычке продолжал ездить в опустевший дом и поддерживать огород. Старшие сёстры, озабоченные внуками и городскими делами, долгие годы никакого интереса к малой родине не проявляли. Поэтому однажды на семейном совете было решено, что деревенское имущество надо «переписать» на Николая как положено.

Так он и стал единоличным хозяином старого, но крепкого бревенчатого дома и уходящих под горку бесконечных борозд. То ли по инерции, то ли из чувства благодарности за оставленное наследство он ежегодно снабжал всю разросшуюся семью картофелем, лично сажая, окучивая, собирая и транспортируя урожай в город. Особой радости это не доставляло, а родственники воспринимали всё как должное.

Чтоб как-то скрасить аграрные будни, Николай Егорович переделывал дом и перестраивал двор под себя, поэтому времени на стандартные мужские развлечения типа рыбалки и футбола не оставалось.

Так продолжалось до пенсии, на которую Николай Егорович, как и положено трудовым кодексом, ушёл ровно в назначенный срок. К этому времени в его медицинской карте собрался целый букет труднопроизносимых диагнозов, которые звучали гордо лишь в компании таких же пенсионеров у подъезда. А такие компании он не любил: после посиделок на лавочке и жалоб друг другу на накопившиеся болячки чувствовал себя совсем уж старым и беспомощным.

Вскоре умерла жена, и Николай Егорович сильно затосковал, потеряв единственную родственную душу. Дети давно перебрались в областной центр, навещали редко, компенсируя личное общение звонками и СМС-ками на подаренный ими же мобильный. Трудовой коллектив остался на заводе, по праздникам извещая ветерана производства открытками со стандартным текстом о том, что он не забыт. Летом спасала работа в деревенском доме, а вот зимой становилось совсем невмоготу. Пробовал «увлечься» популярной среди соседей-пенсионеров зимней рыбалкой, но сразу же заболели суставы.

Телевизор Николай Егорович не жаловал, так как там было «не про жизнь». Не верил он диктору в новостях, когда тот рассказывал о снижающейся инфляции и росте благосостояния. Не верил, потому что в магазин ходил и на рынок ходил, и к старому своему «Москвичу» иногда запчасти покупал. А всякие там шоу и прочие телевизионные тусовки не понимал. То ли дело хороший концерт на «майские» или на «ноябрьские»! Но ведь они всего пару раз в год бывают. И для чего, скажите, нужен этот телевизор?..

…Однажды, приехав в деревенский дом ранней весной, Николай Егорович обнаружил протянутый по родной улице газопровод и объявление о том, что за такую-то сумму можно «обустроиться» котлом, плитой и системой отопления. Две недели он решался, потом зашёл в сберкассу и снял все имеющиеся на книжке деньги, а ещё через месяц сидел в преобразившемся благами цивилизации доме, доделывая за строителями всё, что они, уходя, искренне обещали «сделать потом». Затем перевёз из городской квартиры нехитрый скарб и оставил ключи соседям, пояснив:

- Поеду на родину помирать.

- Что с ключами-то делать? – спросила соседка.

- А кто из родственников первый придёт, тому и отдай, - решил Николай Егорович и убыл в «родовую усадьбу».

Там ему стало легче – стены помогали. Соседи, знакомые с детства, не имели привычки сидеть на скамеечке и жаловаться на судьбу или обсуждать телесериалы – в деревенском доме и на дворе всегда найдётся занятие. Спать ложились рано, рано же и вставали, размеренно проживая отпущенный световой день. Этот режим постепенно наладил здоровье и упорядочил мысли. Впервые за много лет Николай Егорович не боялся куда-нибудь опоздать или что-то забыть сделать. Он влился в давно забытый неспешный ритм сельской жизни и выходить из него не хотел.

В середине лета приехал сын - уговаривал, скорее для приличия, переехать жить к нему в областной центр, но, не увидев ни запустения в хозяйстве, ни ущерба в отцовском здоровье, успокоился, погостил с неделю и уехал, велев «хоть в гости заезжать». Больше Николая Егоровича никто из его «прошлой городской жизни» не тревожил, как будто её и не было…

…Ближе к осени в гости зашёл старый знакомый - Петр Петрович, одноклассник по сельской школе. По причине малочисленности местного мужского населения его выбрали, как сам он пояснял, «главным по поселению», то есть главой местной администрации. Пару раз в неделю Петрович приходил в покосившуюся избу около церкви, поправлял над крыльцом выцветший триколор и «начальствовал». Выражалось это в проверке наличия печати в сейфе, подписании накопившихся справок и отчётов в вышестоящие инстанции, а также в инспектировании работы подчинённого состава.

Подчиненным составом, или, как выражался сам начальник, «правой рукой» (к тому же единственной) была Елена Васильевна. По совместительству она являлась бухгалтером, делопроизводителем, уборщицей и сторожем «здания администрации». По причине ее активности, общительности и бойкости на язык Петр Петрович был в курсе всех происходящих «на территории» дел. Именно Елена Васильевна в разговоре с ним сделала однажды следующий вывод:

- Слышь, Петрович, а Николай вроде как в город на зиму не собирается.

- Это какой Николай?

- Николай–механик, сын Егора–механика.

- А! То-то я гляжу, он сарай старый перекрыл.

- Это он его под гараж переделал. Точно зимовать будет. Хорошо, что газ провели: глядишь, ещё кто в деревню вернётся.

- У нас не деревня, а сельское поселение, - многозначительно заметил Петр Петрович.

- Ладно тебе, какое у нас село, когда церкви нет? Деревня.

- Церковь есть, - Петрович выглянул в окно и стал разглядывать облупившиеся стены храма. Поразмыслив и припомнив что-то, он подвёл итог: - Просто она пока не функционирует… А к Егорычу зайти нужно, это точно…

…Разговор бывших одноклассников начался, как и положено, с взаимного опроса о результатах уборки урожая. Затем осмотрели вновь перекрытый сарай, ставший гаражом, постучали по стенам восстановленной баньки, перешли в дом, поговорили о погоде, о детях, которые не желают возвращаться в родные места. Тут Петр Петрович перешёл к сути:

- Говорят, ты навсегда надумал вернуться, Николай?

- Есть такая мысль, Петро.

- И правильно, где родился – там и сгодился, так ведь?

- А как я должен сгодиться? – насторожился Егорыч.

- Да это я так, к слову, - неумело соврал Петр Петрович.

- К слову – не к слову, а давай выкладывай, - Егорыч знал особенности местного общения, - видать, не просто так пришёл.

- Не просто, - кивнул Петрович и неожиданно достал из внутреннего кармана пиджака «чекушку» водки, - ты это… выпиваешь?

- У-у-у, да разговор, похоже, серьёзный будет. Я вообще-то не пью, так что можешь сразу к делу.

- Что не пьёшь – это совсем замечательно, - обрадовался Петрович, но «чекушку» не убрал. - А может, всё же по маленькой? Чтоб не на сухую бакулить?

- Ну, давай уж, уважу, коль такой начальник предлагает. – Николай Егорович достал стопочки, нарезал солёного огурца, и одноклассники приняли «за встречу».

- Говори–говори, Петро. Чего тебе от меня нужно-то? – прервал неловкую паузу Егорыч.

- Помнишь Мартыновых?

- Это где два брата, лет на десять нас младше?

- Ну да, они.

- Помню. Я их летом видел. На джипах ездят. Они и дом новый отгрохали. Коттедж, как теперь говорят. Сейчас эту красоту их мать охраняет, а она уж старенькая совсем.

- Точно, эти. Они стройматериалами по всей области торгуют. В городе, поди, видел – фирма «Братья Мартыновы».

- Видел, да не думал, что это наши Мартыновы.

- Наши, точно тебе говорю.

- Ну и пусть, нам-то с тобой что?

- Нам-то, может, и ничего, а вот поселению нашему - очень даже!

- Очень даже что?

- Очень даже то! Они стройматериалы на храм дают.

- На ремонт что ли?

- На ремонт и на восстановление колокольни!

- Это дело серьёзное, - подумав, сказал Егорыч и сам налил по второй, - это они молодцы! А ещё говорят, что все бизнесмены – жулики.

- Жулики или нет – не нам решать, - изрёк Петрович, - а отказываться от этих стройматериалов не следует.

- Это правильно.

Одноклассники чокнулись и выпили по второй за свалившиеся на поселение с неба стройматериалы.

- А ведь так и не сказал, чего тебе от меня надо, – понимая, что до сути разговора они ещё не добрались, поторопил гостя Егорыч. - Я – не Мартынов, у меня материалов на храм нет.

- Что ты, Николай! Я у тебя ничего просить и не собираюсь. Мартыновы сказали, что все за их счёт. И работников тоже оплатят. Они и в Епархии были, там всё согласовано. Сказали, как будут стены готовы – батюшку пришлют, чтоб храм обустраивал и приход создавал.

- Это очень хорошо!

- Хорошо, да не совсем.

- А в чём проблема? – удивился Николай Егорович.

- Проблема, брат, как обычно, в кадрах!

- Не темни, давай объясняй.

- Объясняю: воруют у нас, Николай. Сильно воруют.

- Где?

- Да везде!

- Это точно. Вроде вот село – три двора, а что положил и отвернулся – вмиг утащат. От меня-то что хочешь? Чтоб я сторожил твои стройматериалы?

- Не совсем так, - Петрович разлил остатки водки по стопкам. - Давай сначала выпьем, а то не поймёшь.

- Нет уж, давай сначала пойму, а потом выпьем.

- Ладно. Хочу я, чтоб всем процессом строительства и ремонта руководил кто-то из своих, из местных. Из тех, кто и колокольню помнит, и в старом храме бывал. Чтоб следил за работниками, за материалами, чтоб со священником выяснял все особенности… религиозные. Ну, понимаешь?

- Понимаю. Толково. Только я тут причём?

- Как причём? Так это ж ты и есть!

- Кто я есть? – оторопел Егорыч.

- Ты и местный, и честный, и храм помнишь, каким он был. И не пьёшь… ну, почти.

- А сам почему не хочешь?

- С радостью бы, но только на мне и так всё село, да и в стройке я ни бум-бум. Вот если по сельскохозяйственной части - пожалуйста.

- Так и я не строитель.

- Ты на заводе работал, образование имеешь, семьёй не обременённый… не пьёшь, опять же.

- Далось тебе это «не пьёшь»!

- Зря ты так, Николай! У нас мужики-то, конечно, в поселении имеются. Но ведь ни на одного я не могу положиться так, как на тебя. Мы ж с тобой с детства, можно сказать…

Повисло неловкое молчание. Чтоб как-то исправить положение, Егорыч и Петрович, не сговариваясь, чокнулись и допили остатки водки.

- Ладно, подумаю, – подытожил Николай Егорович.

- Вот и славно, думай, – обрадованно засобирался Пётр Петрович, - а как надумаешь, так завтра в администрацию и приходи! – бросил он опешившему хозяину в лицо, закрывая за собой дверь и не слушая ответа.

- Ну и дела! - произнёс Егорыч уже в пустой комнате и присел обратно к столу…

…Свет в его доме этой ночью долго не гас. Николая Егоровича мучили сомнения. Ведь жил он себе мирно, никого не трогал, ни от кого ничего не хотел, а тут – такая ответственность. Храм восстанавливать – не у верстака стоять. Тут ведь не перед бригадиром или мастером отвечать, если что не так, и даже не перед начальником цеха. Он покосился в угол, где висела потемневшая икона Спасителя, оставшаяся после матери; пальцы сами сложились правильным образом и впервые за много лет Николай Егорович перекрестился.

Ладно, ничего конкретного он не обещал, поэтому надо просто сходить завтра до Петровича и поподробнее узнать, что к чему. Короче, «утро вечера мудрее», как говаривала мать. Егорыч выключил свет, долго ворочался, а когда, наконец, заснул, ему приснился сон.

Во сне мать звала его с огорода, где Коля, снова маленький мальчик, окучивал картошку. А он не шёл: борозда всё не кончалась, бросать её было не положено. Поэтому Николай всё махал и махал тяпкой, а мать, стоя на крыльце, ласковым голосом шептала: «Что ж ты, сынок, в храм-то не идёшь? Заждались все!»…

…Наутро плохо выспавшийся Николай Егорович побрился, надел костюм и отправился в администрацию на разведку. Только никакой разведки не получилось. Около администрации стоял КамАЗ с прицепом, груженый поддонами кирпича, и автокран. Водитель автокрана дремал в кабине, а «камазист» ругался на крыльце с Еленой Васильевной.

- И где его носит? Тоже мне начальник поселения!

- Так он сегодня и не обещался, в лучшем случае завтра к вечеру будет!

- А мне что теперь делать? – наседал водила.

- А я почём знаю? – пожимала плечами Елена Васильевна.

Завидев идущего к правлению Егорыча, она заулыбалась и бросила разгорячённому собеседнику:

- Ну, а ты ругался! Вот тебе Николай Егорович! Петр Петрович сказал, что как только он придёт, так все дела по церкви на себя и примет!

- Командуй тогда, начальник, - обрадовался водила, переключаясь на Егорыча, - куда сгружать будем?

- Погоди-ка минутку, - осадил его «начальник» и прошёл в администрацию.

В здании и вправду была только Елена Васильевна, успевшая якобы уже «погрузиться в бумаги». Однако она легко оторвалась от них, радостно закивала и затараторила:

- Ну и молодец, Николай Егорович, что согласился. Золотое у тебя сердце. Видишь, как оно повернулось: и тебе не скучно, и людям в радость. А стол, как и положено, мы тебе вот в этом углу поставили – располагайся.

Егорыч оторопело оглядел обшарпанный стол, потёртое офисное кресло на колёсиках, щедро отдаренное ему Петровичем, и прошлогодний календарь на стене. «Ну, Петрович, не посмотрю, что ты – глава поселения, выпишу тебе по первое число, как увижу», - подумал новоиспечённый начальник.

- Так куда разгружать-то? – вернул в реальность голос водилы.

- Ладно, пойдём, глянем, куда. Сейчас что-нибудь придумаем…

Петр Петрович появился через день и как ни в чём не бывало поинтересовался:

- Ну, Егорыч, как проблемы решаются?

- Гад ты, Петро!

- Знаю, - согласился Петрович, - а что делать?

- Вот попался бы ты мне вчера – убил бы.

- Нет. Убил бы позавчера, а вчера бы только покалечил.

Одноклассники рассмеялись. Начавшая на всякий случай пугаться Елена Васильевна тоже засмеялась и спросила:

- А как нам Николая по штату провести?

- Так тут ещё и платить будут? – удивился Егорыч.

- Ну, если у тебя деньги лишние, то не будут, – назидательно начал изображать из себя большого начальника Петрович. - А вообще, я вчера в городе был, с Мартыновыми переговорил – они тебе без ведомости будут зарплату давать. Нам так проще, чтоб волокиту бумажную не разводить.

- Так получается, что это - настоящая работа?

- Получается. Вот и работай!..

…Николай Егорович погрузился в новую для себя сферу деятельности. Начальник из него получился, может, и не очень толковый, но, главное, совестливый и не вороватый. Спуску Егорыч не давал ни себе, ни другим: пьянство пресекал на корню, тащить со стройки и шабашить «налево» не разрешал, лично проверял все этапы работ и не скупился на критику. Переругавшись с двумя бригадами шабашников, Егорыч ближе к Новому году «законсервировал объект», сдал его «под охрану» Елене Васильевне, и поехал «в область» сам - переговорить с Мартыновыми.

Найдя братьев в огромном блестящем офисном здании, он изложил своё виденье проблем со стройкой вообще и со строителями в частности. Мартыновы, находившиеся в неведении относительно реального положения дел на малой родине, подивившись столь ответственному подходу земляка, дали «добро» на все начинания Егорыча и «расширили его полномочия». В конце разговора братья велели зайти в Епархию и узнать про священника, которого им когда-то обещали прислать.

Николай Егорович, в голове которого роились разнообразные организационные и технические проблемы, сначала даже не понял, зачем куда-то ещё нужно заходить, коль всё и так гладко вышло. Но, раз уж так положено – чего тут рассуждать?

Доехав до комплекса епархиальных зданий, он втиснул свой старый «Москвич» между дорогих иномарок и обратился к скучавшему молодому охраннику:

- Сынок, мне бы про священника для села узнать. Это куда мне пройти?

- Туда, - охранник лениво махнул в сторону свежевыбеленного трёхэтажного административного корпуса.

- А кого спросить?

- А кого там первого встретишь – того и спроси.

«Наш человек», - подумал Николай Егорович и прошёл в указанном направлении.

Первым, встреченным в административном корпусе, тоже был охранник, только крупнее и суровее предыдущего. На вопрос «о священнике для села» он задумчиво помычал, поводил головой из стороны в сторону и, наконец, указал на дверь с надписью «Приёмная».

«Вот ведь какая она, эта Епархия. Охранники, приёмные. Прямо как в банке каком!», - удивился никогда в банках не бывавший Егорыч, с трудом распахивая массивную дверь.

За дверью оказался огромный холл с несколькими другими дверями, на которых висели таблички с длинными надписями. По стенам в тяжёлых позолоченных рамах висели портреты людей в богатых церковных одеждах. «Может, иконы?» - подумал Егорыч, но, не обнаружив нимбов над головами, решил, что можно не креститься.

Под портретами на лавках и стульях сидели люди, все тоже в церковных одеяниях. Но их одежды были не такими нарядными, а лица не такими торжественными, как на портретах. Тихие переговоры ожидающих, их напряжённые лица и позы напомнили Николаю Егоровичу очередь в собесе.

В центре холла за массивным дубовым столом сидел молодой человек с редкой, но аккуратно подстриженной бородкой.

- К кому и на какое время? – вежливо осведомился он.

- К кому – не знаю, а времени-то у меня совсем нет – со стройкой зашиваюсь, - честно заявил Егорыч. - Мне велено узнать про священника, которого в село обещали.

Молодому человеку было, видимо, не впервой разбираться с подобными посетителями. Под заинтересованные взгляды сидящих в приёмной он быстро растолковал Николаю Егоровичу, что надо записаться к такому-то «отцу» на приём в таком-то кабинете на определённую дату и время, предварительно изложив все обстоятельства дела письменно.

- Понятно? – вежливо уточнил он в конце объяснений.

- Понятно, - грустно кивнул Егорыч, - скажу Мартыновым, чтоб сами пришли – не горазд я бумажки писать. До свидания.

- Так Вас Мартыновы направили? – ещё более вежливо поинтересовался молодой человек.

- Они.

- Присядьте. Я сейчас о Вас доложу, - молодой человек бесшумно исчез в одной из дверей.

Николай Егорович сел на лавку рядом с мужчиной в длинном чёрном одеянии и чёрном же высоком головном уборе. Мужчина, на вид ровесник Егорычу, наклонился к его уху и шёпотом спросил:

- Вы, так сказать, за батюшкой в новый приход приехали?

- Ну, не приехал. Узнать просто.

- А в Вашем селе и храм действующий, так сказать, имеется?

- Имеется, вот только не совсем пока ещё действующий. И колокольню восстанавливаем. А Вы почему интересуетесь?

- Видите ли, я являюсь преподавателем семинарии. Зовут меня отец Лев, - мужчина степенно кивнул.

- Николай Егорович, - Егорыч протянул было руку для рукопожатия, но отдёрнул, не зная, принято ли тут так.

- Это ничего, ничего, - улыбнулся отец Лев и мягко пожал отдёрнутую руку, - хотел бы, так сказать, порекомендовать Вам одного своего выпускника.

- В каком смысле порекомендовать?

- Давайте объясню. Есть у нас в семинарии выпускник - отец Борис. Учился он хорошо, экзамены сдал блестяще – я его лично курировал. Да и служит он неплохо, с душой. И в сан рукоположен, и ехать уже должен был в назначенный приход, да вот… остался, так сказать, без места.

- Как же так? – заинтересовался Егорыч.

Отец Лев замялся и огляделся вокруг. Никто из сидящих в приёмной интереса к их разговору не выказывал, поэтому он продолжил:

- Отец Борис недавно женился. На выпускнице регентского отделения. А в приходе, куда им нужно было ехать, уже имелся замечательный регент. Пока думали, куда, так сказать, пристроить жену отца Бориса, руководством было принято решение направить туда другого батюшку.

Отец Лев наклонился к самому уху Николая Егоровича и прошептал: - Место, доложу Вам, очень сладкое. Поэтому направили блатного.

- Ух ты! И у вас так же, как у людей! – жизнь открывалась Егорычу новой стороной. - А почему нельзя двух регентов в одном месте держать?

Отец Лев понимающе улыбнулся:

- Регент – это, так сказать, дирижер церковного хора. Обычно в приходе бывает достаточно одного.

- А, понятно. Так у нас же нет этого самого хора. У нас и прихода-то нет пока.

- Может, это и неплохо, - задумчиво произнёс отец Лев. – Начнут, так сказать, с чистого листа.

Развить свои рекомендации отцу Льву не дали, так как в этот момент из боковой двери плавно вынырнул молодой человек с бородкой и, подойдя вплотную к Николаю Егоровичу, негромко произнёс:

- Пожалуйста, за мной. У Вас есть несколько минут.

Егорыч поспешно кивнул новому знакомцу и, как велели, проследовал за молодым - бородатым в просторный светлый кабинет.

За резным столом, заваленным различными документами, сидел пожилой человек в красивом церковном одеянии. Оторвавшись от бумаг, он мягким насыщенным баритоном произнёс:

- Здравствуйте. Проходите.

- Добрый день… - замялся Егорыч, припоминая, как нужно обращаться к священнику.

- Меня надо называть Владыкой, - лицо говорившего выглядело уставшим, - но можно просто батюшкой.

- Хорошо, - сглотнул слюну внезапно оробевший Николай Егорович, так и не выбрав из двух вариантов.

- Мне доложили, что Вы от Мартыновых по поводу священника в их родовое село.

- Можно и так сказать, - Егорыч вдруг представил, что и он – из своего «родового села», эта мысль ему понравилась.

- Не буду кривить душой, - говорил тем временем Владыка, - когда наши уважаемые меценаты ко мне обратились, все выпускники этого года уже были распределены. А перевести кого-нибудь из налаженного прихода мы сейчас не можем – не хватает людей. Так что придется подождать до следующего выпуска.

- Понятно, – Егорычу захотелось стать как можно менее заметным и закончить разговор. – Я-то ведь просто узнать приехал. Мартыновы сказали – разведай, что и как там положено, я и приехал. Вы уж извините, что отрываю.

Владыка понимающе улыбнулся, и от этого его лицо вдруг преобразилось. Николаю Егоровичу даже показалось, что перед ним не высокий чин церковной иерархии, а сельский приходской священник. Такой, как в далёком детстве: внимательно слушающий на исповеди и ласково гладящий по голове после причастия. Что-то давно забытое всколыхнулось неожиданно в груди, и дыхание перехватило. Видимо, Владыка это заметил.

- Простите, не поинтересовался. Вас как по имени-отчеству? – спросил он.

- Николай Егорович.

- Ну, тогда с прошедшими именинами! – торжественно произнёс Владыка.

Увидев на лице собеседника смущение, он, уже негромко и заботливо, добавил:

- В храме-то бываете?

- Как на стройке… пока, - Егорович почувствовал себя провинившимся учеником. Только провинился он вроде как не сильно, а учитель не очень строгий.

- Крещены?

- Мать крестила в детстве, после войны сразу.

- Крестик носите?

- Да вот как-то... нет, – смущённо замямлил Егорыч.

- Это мы сейчас поправим.

Владыка поднялся из-за стола и подошёл к стеллажу. Оказалось, что роста он невысокого и телосложения весьма непредставительного.

«Странно, как в таком теле такой голос размещается», - подумалось Егорычу. Движения Владыки, несмотря на возраст, были лёгкими и точными. Достав с полки коробочку, он вынул из неё крестик на цепочке. Николай Егорович понял, что нужно подойти, но ноги почему-то не слушались. Как-то неожиданно всё случилось: пару часов назад о встрече с Владыкой он и не думал. А тут ещё и именинником оказался! Конечно, два раза в год мать с именинами поздравляла – на «Николу летнего» и «Николу зимнего», так ведь забыл же!

Владыка сам подошёл к Егорычу, протянул крестик и мягко сказал:

- Надевайте!

Николай Егорович расстегнул ворот рубашки и надел; холодок от серебряного крестика и цепочки напомнили о реальности происходящего. Вот так, можно сказать, сам Владыка крест надел!

- Ну, с этим разобрались, слава Богу. А Мартыновым передайте, что об их просьбе помню, при первом удобном случае направим батюшку.

И тут неожиданно для самого себя Егорыч выпалил:

- Так, может, не ждать? Может, нам отца Бориса?

- Кто это? – удивился Владыка.

- В приёмной, - Егорыч махнул в сторону двери, - отец Лев из семинарии. Говорит, есть свободный священник.

- Интересно, что это за свободный священник такой? - Владыка нажал кнопку на столе. Появился вежливый молодой человек. – Попросите к нам отца Льва…

…Ближе к ночи за рулём «Москвича» Николай Егорович въехал в «родовое село». Рядом, на пассажирском месте, сидел молодой батюшка, на задних сиденьях между сумок с нехитрой поклажей ехала жена отца Бориса – матушка Елена.

Егорычу было немного неловко называть тех, кто ему чуть не во внуки годился, «батюшкой» и «матушкой», но ничего не поделаешь – так положено.

- Ну что, батюшка, домой? – Егорыч начал притормаживать возле своего двора.

- Николай Егорович, а давайте сначала в храм! - отозвался отец Борис.

- Поздно уж. Может, с утра?

- В храм всегда вовремя.

- Тебе, батюшка, виднее…

С этого дня, а вернее, с этой ночи, жизнь Николая Егоровича резко изменилась. Поскольку у молодой семьи жилья не имелось, а дом Егорыча был просторным, то поначалу батюшка с матушкой остановились у него «на постой». Постой хоть и не подразумевал тесного душевного общения, но поскольку и дома, и «на работе», то есть в храме и на стройке, все трое постоянно виделись, скоро оказалось, что совместное существование протекает практически по-семейному. Вроде как молодая семья живёт то ли с почтенным отцом, то ли с ещё бодрым дедом.

Поначалу Егорычу было странно от того, что матушка Елена, рано проснувшись, начинала вычитывать утреннее правило, а отец Борис, садясь за завтрак, произносил молитву. В его детстве мать, конечно, молилась перед иконой в углу, да и сам он бывал в храме и помнил какие-то обрывки. Но, уже живя в городе, ни он, ни его дети не имели привычки ходить в храм или молиться дома. И теперь, когда вместе с новыми постояльцами в дом вернулось некое сопутствующее молитве торжественное состояние, Егорычу было как-то не по себе… но всё же «по-домашнему».

Односельчане, потянувшиеся к новому батюшке кто за советом, а кто с просьбой, тоже вели себя торжественно и достойно: женщины возле калитки повязывали платки, а мужики выбрасывали окурки и от неприличных выражений воздерживались.

И на стройке дела изменились: ежедневно работа начиналась с краткой молитвы; вновь набранные работники не выпивали и трёхэтажным матом друг друга не обкладывали. Матушка Елена оказалась натурой деятельной, быстро собрав вокруг себя потенциальных певчих. Вообще, «певчими» себя стали считать все пожилые и не очень пожилые женщины села, которые захотели как-то поучаствовать в возрождении храма. Собственно петь при этом не считалось обязательным, достаточно было «помогать и соучаствовать», что всячески приветствовалось, так как дел было много.

Такое вливание молодых сил, с одной стороны, и жизненного опыта, с другой, очень упорядочило и ускорило восстановление колокольни и отделку храма. На Егорыче остались только строительные дела, так как отец Борис принял на себя всю бумажную переписку и, как говорил Петрович, «религиозный аспект».

На очередном рабочем совещании, в котором участвовали батюшка с матушкой, Петр Петрович, Николай Егорович и, в качестве секретаря, вездесущая Елена Васильевна, было решено, что на Пасху надо закончить укладку в храме черновых полов и провести первую за много лет службу.

- Надо об этом людям сказать. Да и помощи попросить, чтоб управиться, - задумчиво произнёс отец Борис.

- Это уж Вы, батюшка, не волнуйтесь, - затараторила Елена Васильевна, - завтра всё село знать будет, я уж постараюсь.

Надо ли говорить, что вскоре не только родное село, но и окрестные деревни знали, что, во-первых, «к Пасхе храм освятят и службу хорошую справят», во-вторых, «кто не хочет помогать – тот нехристь», и, в-третьих, «кто хочет помогать – сам знает, что надо прийти и помочь».

И люди пришли. Если честно, Николай Егорович не ожидал такого «всенародного» искреннего отклика. Казалось, что в их сонном царстве осталось несколько стариков, малые дети да пара вечно пьяных безработных. Но каждое утро около покосившегося крыльца администрации стояло несколько десятков земляков, готовых, несмотря на погоду, работать бесплатно, «за спасибо». И, надо сказать, работы выполнялись качественно, «как для себя».

Приехавшие братья Мартыновы увидели, несмотря на субботний день, слаженную работу и явно «продвинувшиеся к сдаче» объекты.

- Ну, Егорыч, удивил! Так и профессионалы не строят.

- Профессионалы же не для своей пользительности, ради копеечки. А мы – для себя, для детей и внуков.

- Молодцы! И ты, и батюшка наш новый! А где же отец Борис с супругой проживают?

- Да у меня и проживают.

- Так, может, поспособствовать им с домом? В селе ведь много брошенных изб, где старики поумирали, а молодые разъехались. Мы в городе наследников найдём и поговорим. Как думаешь, Николай Егорович?

И тут Егорыч поймал себя на мысли, что не хочет, чтобы это произошло. То есть он, конечно, хотел, чтоб у молодых всё было хорошо: и свой дом, и своё хозяйство. Но вдруг явственно проявилось осознание того, что за эти месяцы он привязался к своим постояльцам и не хочет вновь остаться один.

- Вы это… не торопитесь с данным вопросом, - ответил он братьям, стараясь перейти на официальный язык, поскольку казалось, что так людям легче отказать.

- Почему? Нам не сложно.

- Батюшка ещё и не в любой дом жить пойдёт, - на ходу начал обосновывать отказ Егорыч, - вдруг там самоубийца какой жил?.. Или атеист злостный?.. А так не положено! Давайте-ка я сперва переговорю с заинтересованными сторонами и вам сообщу… в установленном порядке…

…Егорыч мучился два дня, а потом решил поделиться сомнениями с Петровичем. С кем же ещё? Прихватив «чекушку», вечером после работы он постучался в дверь избы «главного по поселению».

- Ты чего? – удивился позднему визитёру Петрович. - На работе не наобщался, что ли? Или что стряслось?

- Я по личному вопросу.

- Тогда конечно, - хозяин пропустил гостя в дом.

Жена Петровича, увидав в руках Егорыча «чекушку», молча собрала на стол и удалилась. В этой семье было не принято лезть в серьёзные мужские разговоры и задавать лишние вопросы. Если ближе к ночи пришёл непьющий мужик с бутылкой – значит не до расспросов ему, захочет – сам расскажет… Тем более, что в соседней комнате всё и так прекрасно слышно.

- Говори, Николай, – усаживая Егорыча, начал разговор Петрович, - который день сам не свой ходишь. Что случилось?

- Пока ничего. Но может. Батюшку с матушкой забрать хотят.

- Да не дай Бог! – занервничал хозяин. – Только, вроде, всё наладилось. Объясни-ка толком.

- Мартыновы дом им хотят купить. Ну, то есть, поспособствовать купить.

- Так дом-то где?

- Ну, где-то у нас.

- А причём тут «забрать»? В селе-то они остаются?

- Остаются. Но у меня-то жить не будут!

- Тьфу ты, хрен старый, напугал! – рассердился Петрович. - Я уж было подумал, что их и правда перевести куда хотят! Аж сердце прихватило. Наливай давай!

Одноклассники выпили по стопке: один с облегчением, другой – с тоскливым выражением на лице.

- Ты, Николай, не переживай, - закусывая, начал успокаивать друга Петрович, - мы им домишко подберём недалеко от тебя, по соседству. Чтоб без забора общаться. Улавливаешь?

- Так ведь священники завсегда возле церквей жили. Так сказать, возле работы. Помнишь, после войны поп жил аккурат возле храма, там, где сейчас наша администрация.

- Жил, кто ж спорит!? Но ведь это когда было? Не отдавать же обратно администрацию. Хотя, сказать по совести, я думал об этом.

- О чём?

- Да о том, что администрация у нас в поповском доме располагается. Неудобно как-то перед отцом Борисом, хоть и не его это дом.

- Да, неудобно. Вроде как украли. Пусть не у него, а у другого священника.

- Ну, не мы с тобой украли. Зато мы с тобой это дело поправить можем.

- Как поправить?

- А мы как бы компенсируем то воровство через отца Бориса. Поможем ему за того священника, у которого дом украли.

- Чем же компенсируем?

- Ну, ремонтом дома, который ему подберём.

- Тут с самим домом ещё непонятно, а ты уж с ремонтом.

Петрович, погружаясь в какие-то размышления, налил, и друзья молча выпили. Что происходило в голове «главного по поселению», Егорыч не знал, но в нём затеплилась надежда.

- Так какой же мы ему дом подберём? – затормошил он задумавшегося Петровича.

- А вот хоть бы тот, что рядом с тобой, с правой руки.

- Так это же Антиповых дом. Они его хоть и как дачу, но хорошо содержат. Летом приезжали, фундамент поправили.

- Ну, вот и замечательно! Дом есть?

- Есть.

- Подходит для дела нашего?

- Подходит.

- Мы Антиповых обижать не собираемся?

- Не хотелось бы. Надо как положено, по-христиански.

- Ну и не волнуйся. Я с Мартыновыми переговорю. А ты стройкой лучше спокойно занимайся. – Петрович покровительственно похлопал Егорыча по плечу и заговорщически подмигнул.

- Ну-ну, переговори, - одобрил товарища повеселевший Николай Егорович. - А как этот дом до ума довести, чтоб жить там можно было?

Петрович снова погрузился в размышления, гоняя по скатерти мякиш хлеба, скатанный в маленький колобок.

- Вот рассуди, колокольня к храму относится? – через некоторое время начал он «издалека».

- Конечно, относится.

- А ограда церковная?

- Относится.

- Правильно. А почему? Да потому, что храм без них нормально функционировать не может. Так?

- Так.

- А без священника может?

- Что ты глупости-то спрашиваешь? Не может, конечно.

- Вот. А священник без дома не может. Значит, если мы дом священнику не наладим, то и храм нормально работать не сможет. Согласен?

- Согласен.

- Теперь скажи, Мартыновы материалы дают на весь храм? Так сказать, вообще?

- Да.

- Ну, значит, и на дом священника тоже! – довел Петрович до конца логическую цепочку. – А значит, ремонт - дело хорошее и для всех выгодное. Со всех сторон. Как положено.

- Умный ты! Недаром тебя главой сделали. - Егорыч разлил из «чекушки» остатки, и друзья выпили за успех предприятия.

Домой Николай Егорович вернулся в хорошем настроении и даже не сильно огорчился, когда матушка Елена мягко упрекнула в том, что пить в пост не полагается. «Повод достойный!» - мысленно оправдал себя Егорыч и ничего объяснять не стал…

…После Пасхи жизнь стала ещё насыщенней. Отец Борис «одной рукой» служил, «другой» обустраивал храм. Они с Егорычем появлялись дома только перекусить и поспать несколько часов. Хозяйство легло на плечи матушки Елены, которая успевала ещё репетировать с певчими.

Храм хорошел на глазах: неброский иконостас и побеленные стены подчеркнули строгость архитектуры, а настеленные чистовые дощатые полы дали свежий дух старому зданию. Народ начал приносить иконы, прятанные десятилетиями по тайным местам.

Вскоре нашёлся и алтарник – сухой седой старичок из соседней деревни, помнивший службу. Несмотря на немалые свои годы, он никогда не опаздывал, выглядел аккуратно, даже торжественно, и прислуживал неспешно, со знанием дела.

Людей на будних службах стояло немного, но со временем сформировался костяк, ставший основой прихода. Старостой единогласно избрали Николая Егоровича, несмотря на его возражения, что он «в службе не силён» и «в религии не понимает». Постоянное общение с отцом Борисом и его матушкой наложили свой отпечаток. Молитвослов, Псалтырь и Библия стали постоянным чтением. Церковнославянский язык, казавшийся поначалу чем-то диковинным, быстро раскрыл свои тайны и стал понятным. Если случалось садиться за стол одному, Николай Егорович сам теперь читал молитву; молитвой же начиналось и заканчивалось любое дело.

- Нам бы ещё колокольню звоном наладить, - иногда мечтательно говорил отец Борис.

- Наладим, Бог даст, - отвечал Егорыч, сильно изменивший своё мнение о том, кто и что даёт людям.

- Колокола денег больших просят. У нас семинария звонницу много лет собирала, что уж там говорить про сельский приход.

- У нас и село священника столько лет ждало, - то ли возражал, то ли утешал Егорыч, - а вот раз – и в один день всё сошлось! Сам-то вспомни, батюшка.

- Это верно. Господь всё управит вовремя.

- Управит – управит… а мы поможем…

…В начале лета к дому Егорыча подъехал микроавтобус, из которого вывалилась целая делегация. Возглавлял её распираемый от важности Петр Петрович. За ним шествовала серьёзная толстая тётка с большим кожаным портфелем, незнакомый мужчина в костюме нёс какие-то коробки, замыкала делегацию чета соседей Антиповых.

Тётка оказалась нотариусом из областного центра. Расположившись на хозяйском месте за обеденным столом, она разложила множество бумаг, журналов и бланков, мужчина в костюме, раскинув провода, включил ноутбук и небольшой принтер, отчего кухня Егорыча стала похожа на офис.

Нотариус окинула взглядом присутствующих и произнесла:

- Прошу остаться продавцов, покупателей и доверенных лиц, а остальным необходимо выйти.

- Пойдём, - толкнул Петровича к выходу Николай Егорович.

- Вот и иди. А я – доверенное лицо.

- Кто-кто?

- Лицо я. Доверенное. - Петр Петрович помахал перед носом Егорыча красивой бумажкой.

Часа через полтора тётка важно прошествовала обратно в микроавтобус, мужчина в костюме собрал оргтехнику, и они убыли так же неожиданно, как и появились. Антиповы отправились в соседний дом, на ходу обсуждая, когда и куда будут вывозить вещи. К ничего не понимающему Егорычу подошёл Петр Петрович и, покровительственно похлопав по плечу, значительно произнёс:

- Ну вот и выгорело дельце. С новыми соседями тебя!

- И кто же у меня теперь соседи?

- Ну ты, брат, даёшь! – Петрович кивнул в сторону смущённых отца Бориса и матушки Елены. – Забыл, что ли, о нашем разговоре?

- Слушай, а как же это так вышло? У них же денег на этот дом никогда бы не хватило. Они теперь Мартыновым должны?

- Нет, не должны.

- А как же тогда?

- Если честно, Николай, то шут его знает, - боясь потерять авторитет, шепотом заговорил Петрович. - Мне Мартыновы сказали, чтоб расписывался там, где нотариус покажет. И чтоб конверт с деньгами Антиповым отдал, когда они распишутся. И проследил, чтоб отец Борис расписался, и ему какой-то пакет передал. Вот я всё и сделал, как положено. А что в этих конвертах, пакетах и бумагах – на это у меня мозгов не хватит разбирать. Да оно мне и надо?

- Похоже, что не очень. А мне теперь как быть?

- Тебе-то что? Вот сделаем ремонт, снесёте забор и соседствуйте! – улыбнулся Петрович…

…После новоселья, которое отметили по окончании Успенского Поста, Егорыч пришёл в свой опустевший дом и, не зажигая свет, присел к столу. Состояние было двойственное: с одной стороны - грустно снова жить одному, с другой – он вроде как и не остался один. Точно, не один он теперь. Во-первых, батюшка с матушкой рядом. Вернее, это – во-вторых. А во-первых, Бог всегда рядом.

Его незримое присутствие Егорыч начал замечать во всех повседневных делах, складывающихся обстоятельствах и жизненных ситуациях. Даже странно, что раньше не замечал. И Пресвятая Богородица–заступница рядом. И Ангел-хранитель. И, вообще, люди добрые всегда рядом. Так что точно не один!

Эти мысли успокоили, и Егорыч решил порассуждать, почему ему теперь так легко и надёжно. Раньше чего хотелось? Тихой жизни в старости: он никого не трогает, и его никто не трогает. Не получилось: постоянные дела и люди мелькают, всё время надо куда-нибудь идти или ехать, кому-то что-то объяснять или наоборот, самому чему-нибудь учиться. Но ведь такая жизнь не утомляет. Можно сказать, даже нравится. Всё лучше, чем прежде было. Раньше что? Только о картошке и думаешь! А в этом году даже не сажал её – некогда было. И ничего страшного не произошло.

Стоп! Как же не произошло? Ведь положено было сажать! И окучивать вроде как положено… и жука собирать… положено ведь? Но ведь ничего страшного не случилось. Вроде не случилось…

Мысли стали набегать волнами, и Николай Егорович не успевал их обдумывать. «Утро вечера мудрее», - произнёс он волшебную приговорку и, добравшись до кровати, уснул. Снова приснилась мать: она гладила мальчика Колю по голове и улыбалась. «Всё ты, сынок, правильно делал. А картошка подождёт», - ласково шептала мать и гладила-гладила по голове. Потом появился старенький священник, тот, что крестил Колю в детстве. И он тоже улыбался, гладил по голове и говорил: «Кому много дано, с того много и спросится. Готовься, Коленька». Было непонятно, что и с кого спросится, но это и не важно, когда мальчику так уютно и спокойно. А потом священник вдруг произнёс: «Николай Егорович, завтрак стынет!» И Егорыч проснулся…

- Николай Егорович, завтрак стынет, - слышался из-за двери голос отца Бориса.

- Заходи, не заперто.

- Вот и хорошо, что проснулись. Заходить не буду, но и за стол без Вас не сядем. Ждём.

Егорыч быстро умылся, оделся и через огород прибыл на завтрак в соседний дом. После молитвы и большой кружки ароматного чая со сдобой он подробно рассказал о своём сне.

- К чему бы это, отец Борис?

- Не иначе, к моей просьбе, Николай Егорович, - улыбаясь, ответил батюшка.

- Что за просьба такая?

- Относительно колокольни нашей. Услышал Господь молитвы! Хотят нам из Епархии набор колоколов дать.

- Лишние у них?

- Не лишние, конечно. Просто на кафедральный собор новый набор привезли, с завода, правильно подобранный, благозвучный. Так они прежние колокола нуждающимся приходам раздают. Ну, а Мартыновы, видимо, расстарались – нам аж семь штук досталось.

- Хорошая новость. Конечно, съезжу и привезу, отец Борис. Надо только с транспортом определиться. Их же не просто так – закинул в кузов и поехал. Со специалистом поговорить нужно, что да как. Правильно я понимаю?

- Правильно. Только просьба не об этом.

- А о чём же?

- Колокола-то привезём. Повесим. А кто звонить будет?

- Кто?

- Вот и выходит, Николай Егорович, кроме Вас некому.

От неожиданности Егорыч даже чаем захлебнулся. Ну, много чего он мог ожидать, но чтоб такое! И Николай Егорович решил сходу «отмазаться».

- Несерьёзно это, отец Борис. Какой из меня звонарь? Стар я по колокольням лазить. Надо помоложе кого найти.

Егорыч замолчал, ожидая реакцию батюшки. Отец Борис закивал головой.

- Конечно, Николай Егорович. Как скажете. Вот кого назовёте – того и попросим в звонари.

- Правильно. Только ты сам уж кого-нибудь назови.

- Ладно. Но тот, кого назову, должен хорошо знать нашу колокольню – ему колокола вешать и следить за ними. И обязательным быть, и честным. И чтоб доверять ему я мог, как Вам.

Собеседники замолчали. Отец Борис улыбался, матушка Елена тоже. Егорыч подумал и подытожил:

- Выходит, некому кроме меня такой ответственный пост поручить.

- Выходит, некому. Знал, конечно, что неожиданно получится, но не думал, что испугаетесь.

- Оробел, если честно. Кто я такой, чтоб в колокола звонить? Звон – это же часть службы, а звонарь – как связной между храмом и небом. Так ведь?

- Это Вы хорошо сказали, Николай Егорович! Звонарь и вправду связывает службу в храме с силами небесными. Он и с другими людьми связывает: на молитву созывает, показывает, когда и что происходит во время службы. Он же – штатный работник церкви, как положено.

- Положено-то оно, конечно… Эк обложил ты меня со всех сторон, отец Борис. Дай хоть подумать.

- Думайте.

Николай Егорович налил вторую кружку чая и задал вопрос на давно волновавшую его тему:

- Вот объясни, отец Борис, почему так в жизни получается? Жил я в городе – не думал ни о какой вере. Да и когда в село вернулся, не думал, что при храме буду. Но сначала церковь восстанавливать начал, потом тебя привёз, а сейчас вот звону надо обучаться. Почему так? Не стремился я к этому!

Отец Борис ответил не сразу, как бы задумавшись о чём-то своём. Было видно, что быстрого стандартного ответа у него нет. Взвесив что-то про себя, он поглядел прямо в глаза Егорычу.

- Я ведь тоже подобный вопрос задавал, когда семинарию заканчивал. Своему духовнику – отцу Льву, Вы его помните.

- Что же он тебе ответил?

- То, что он ответил, сказать не могу - он только мне ответил. Но вот после нашего разговора много я думал о судьбе и о пути в жизни. Поэтому могу про свои мысли сказать.

- Скажи.

- Думаю, Господь дела божественные, самые высокие, через простых земных людей осуществляет.

- То есть?

- Например, надо было в нашем селе храм восстановить – призвал для этого дела самого подходящего человека. Надо было в нём службу вести – нашёлся нужный священник.

- Ладно, положим, что для дела, как ты говоришь, нашёлся самый полезный человек. А для самого человека это полезно?

- Конечно, и для человека это – самое полезное на данный момент времени дело. А значит, и посильное. Господь ведь даёт по силам. Поэтому надо принять со смирением и делать.

- Интересно получается: и для дела находится правильный человек, и для человека это дело – тоже самое правильное.

- Получается так. В том и есть Божий промысел!

- А почему же тогда Господь не призвал меня быть священником, ну, как тебя, к примеру? Это для дела плохо? Или мне не по силам?

- Может, и по силам. Да только не всё, что по силам, то и на пользу.

- Как так не на пользу? Священник - он же ближе к Богу, значит, больше на пользу.

- Думаю, Николай Егорович, тут Вы ошибаетесь. Богу важнее, не кем Вы станете, а каким. Для Него главное, не чтоб Вы в храме руководили, а чтоб вера у Вас в душе была. А для этого не обязательно священником становиться или архиереем. Святые ведь и простыми монахами были.

- Так то святые!

- Так и святые сначала тоже простыми людьми были…

Над столом повисла пауза. Собеседники размышляли каждый о своём. Егорыч первым нарушил молчание:

- А времени у меня сколько на решение есть?

- Завтра-послезавтра надо в область ехать. В Епархии хотят до холодов нескольких звонарей обучить. Начало занятий как в школе – с 1-го сентября.

- Перед фактом ставишь! – решил напоследок пообижаться Егорыч.

- Мне самому из Епархии только сегодня утром позвонили. У нас же почти военная организация. Пришёл приказ – исполняй. Но Вас неволить не буду. Не захотите – попрошу ещё кого-нибудь. А от колоколов отказываться никак нельзя.

- Да кого ещё у нас попросишь? – примирительно сказал Николай Егорович. – Хочешь, чтоб было сделано хорошо – сделай сам. А надо, чтоб хорошо. Ладно, сам и сделаю.

- Вот спасибо, Николай Егорович, – обрадовался отец Борис. - А со стройкой мы теперь и без Вас разберёмся – немного уж осталось.

- Оно и к лучшему - у сына поживу, с внуком пообщаюсь, - начал искать плюсы в сложившейся ситуации Егорыч. Помолчал и добавил: - А сон-то – в руку. Кому дано – с того спросится… значит, дано мне это…

…Сначала учёба у Егорыча не заладилась. Группа звонарей, в которую он попал, состояла сплошь из молодых. Все они либо раньше алтарничали в местных приходах и хорошо знали устав службы, либо уже вообще звонили на своих колокольнях и попали сюда «на переподготовку».

Учебная звонница, установленная при кафедральном соборе, поразила и испугала Николая Егоровича блеском начищенных колоколов и количеством натянутых канатиков, за которые надо было дёргать. После первого дня желание бросить занятия и вернуться в село чуть было не испортило всё дело. Успокоил старший звонарь Андрей, показавший Егорычу подаренные Епархией колокола.

- Ты, Николай, не робей, - на правах более опытного обращаясь к Егорычу на «ты», - тут все так начинали.

- Как?

- Боялись. Поначалу страшно, когда над головой тонны металла, потом привыкаешь.

- Не металла я боюсь, а того, что звонить не смогу.

- С молитвой всё возможно. Тебе вообще повезло: набор отдают - копия учебного. Запомнишь, как развешено и натянуто – у себя так же сделаешь.

Исполнительный Егорыч для верности всё зарисовал в толстую тетрадь. Эта тетрадь очень пригодилась, так как кроме самого звона обучали уставу, литургике и другим мудрёным дисциплинам.

Сидевший на теоретических занятиях на задней парте Николай Егорович старался вопросов не задавать, но всё тщательно фиксировал. Вечером, придя в дом сына, у которого он остановился «на постой», пожилой ученик сдвигал учебники внука на письменном столе и начинал вчитываться в написанное.

Внук пару вечеров смотрел на мучения деда, не выдержал и поинтересовался:

- Чего зубришь?

- Понять пытаюсь, о чём слова некоторые значат.

- Для этого Интернет есть.

- Как это?

Внук подсел к деду, включил стоявший на столе компьютер и спросил:

- Ну, чего тебе объяснить нужно?

С этого момента теория «пошла». Внук ловко находил комментарии к интересующим Егорыча вопросам и, быстро пробежав текст сам, объяснял деду смысл своими словами. Получалось, что обучение проходили как бы оба. Через две недели Егорыч уже не сидел на своей задней парте белой вороной и даже начал задавать вопросы.

С практикой дело обстояло хуже. Удары в благовестник у Егорыча получались неплохо - ему нравилось размеренно нажимать педаль с прикреплённым канатиком и слушать, как за спиной раздаётся низкий гул колокола. Это было совсем несложно – как картошку копать лопатой: нажал не торопясь, отдохнул, снова нажал. Сложно стало, когда Андрей показал игру левой рукой. Егорыч сразу запутался в верёвках и ритме.

- Нет, Андрей, видно, не суждено мне, - грустно сползая со звонницы, запричитал Егорыч, - пойду домой собираться. Вот колокола отвезу – и всё! Пусть учится кто посообразительнее.

- Да и ты не дурак, - возразил Андрей, - а вот уныние – один из смертных грехов. Знаешь, чем это лечится?

- Чем?

- Упованием. Упованием на то, что помогут тебе силы небесные в этом деле благом. Иди в храм и помолись.

- Помолюсь, конечно. Да только, мне кажется, что без толку это.

- Кажется. Не ты первый, не ты последний. Потренируешься – будешь звонить!.. Как положено.

И не знал звонарь Андрей, что этим простеньким «как положено» он, словно могучей молитвой, выровнял жизнь Николая Егоровича. А, может, молитва так и выглядит, если её прочитает нужный человек в нужное время?

«Ну, если так положено, то надо звонить, - думал Егорыч, стоя в храме, - значит, нечего прибедняться и увиливать. Помолюсь и пойду тренироваться, а то вся группа далеко уже ушла».

Чтоб догнать остальных, Егорыч решил брать количеством. Можно сказать, стал приходить на звонницу как на работу: начинал после утренней службы и тренировался вплоть до службы вечерней, когда выходил кто-нибудь из служек и просил прекратить. Егорыч с сожалением прерывался и шёл на теоретические занятия.

- Ты, батя, прямо отличник – от учёбы не оторвать, - шутил сын.

- Мне надо выучиться обязательно, а то перед отцом Борисом совестно будет, - оправдывался Егорыч.

- Вы, Николай Егорович, хоть бутерброды с собой берите и термос с чаем, - просила невестка, собирая по утрам тестя в очередной поход за знаниями, - положено ведь правильно питаться, особенно в Вашем возрасте. Егорыч понимал, что «положено», поэтому бутерброды и термос брал.

Количество, как и заведено, перешло в качество. Через месяц благовестник и подзвонная группа звучали слитно, как единый инструмент. Андрей похвалил старательного ученика и показал, как играть правой рукой в маленькие зазвонные колокола. Тут Егорыч снова впал в отчаяние.

- Нет, дорогой мой, не смогу я. Уж не обижайся, но теперь точно! - убеждал он Андрея. - Кончаем обучение.

Андрей невозмутимо выслушал ученика и сухо сказал:

- Пошли!

- Куда это?

- Увидишь.

Зайдя в храм, они не прошли в один из приделов, как обычно, а свернули на круто уходящую вверх лестницу. Поднимались, как показалось Егорычу, долго, по бесчисленным старинным чугунным ступеням, завёрнутым спиралью. Ступени гулко отзывались на каждый шаг идущих, и эхо гоняло этот гул между старинных кирпичных стен как затейливую ритмичную мелодию.

С непривычки заболели ноги, а когда вышли на ярус, где висели колокола, с приунывшего и запыхавшегося пожилого ученика лил пот. Отерев его рукавом, Егорыч глянул через перила ограждения в арку проёма и обомлел. Открывшаяся картина завораживала.

Начинающийся октябрьский вечер, яркий и холодный, хозяйничал в городе, наполненном строгой осенней красотой. На желто-зелёном фоне угасающей растительности, пронизанной лучами заходящего солнца, еле различимые люди спешили куда-то по своим делам, маленькие машинки упорно пробирались в плотных извивающихся световых потоках, многоэтажные коробочки-дома с зажигающимися и гаснущими окнами казались игрушечными и глядящими снизу вверх на звонарей, стоящих надо всей этой суетой.

Сверху знакомый город не казался знакомым местом. Скорее огромной живой картиной, насыщенной многочисленными гулами и шумами. Звуки были приглушены расстоянием и сливались в общий напряжённый слегка пульсирующий фон, к которому примешивался свист ветра, обтекающего выпуклые тела висящих колоколов.

- Звони, – сказал Андрей.

- Ой, да как же это? – засуетился Егорыч. – Не положено мне.

Андрей молча подвинул Николая Егоровича к одной из педалей и, как бы не услышав его сомнений, продолжил:

- Давай благовест. Неспешно, как на учебной.

Егорыч понял, что возражения не примутся, перекрестился и начал звон.

Сначала всё в нем было зажато и напряжено, думалось только о том, как бы не сбиться, - даже глаза закрыл, чтоб сосредоточиться. Понемногу, войдя в ритм звона и растворившись в нём, он успокоился, и слух начал улавливать всю красоту звучания большого колокола.

Сначала, при ударе, благовестник отзывался гулким и мощным основным тоном, который начинал плыть и изменяться, становясь через несколько мгновений немного другим – и более низким, и более высоким одновременно, как бы раздваиваясь, а потом распадаясь на ещё большее количество голосов. При этом общее звучание было ровным и проникновенным. Звук волнами расходился над домами, машинами и людьми, постепенно затухая, но в этот момент на него накладывался мощный тон нового удара. Последующая волна накрывала предыдущую, и от этого появлялся сочный призвук. Но расслышать его было совсем немного времени - накатывала очередная волна.

Это было так прекрасно, что Николай Егорович непроизвольно открыл глаза, желая рассмотреть происходящее. Звона он не увидел, зато обнаружил улыбающегося Андрея. Тот поднял оттопыренный большой палец, подтверждая, что всё протекает отлично, и указал на верёвки, идущие к подзвонным колоколам. Егорыч понял, что настал час позора, но возражать было некогда – левая рука начала заученно бить.

Колокола откликнулись красивым мерным звоном, более частым и высоким, чем благовестник. Нехитрая мелодия лилась из поднебесного пространства, созывая прихожан на службу.

И тут на Николая Егоровича нахлынуло - вспомнилось детство: он, маленький, под сельской колокольней завороженно слушает звон, сзади мать гладит по голове. Чувство волшебства, абсолютной защищённости и безграничного счастья, испытанное и запомненное так давно, вновь колыхнулось в груди, и слезы непроизвольно навернулись на глаза; Егорыч часто заморгал. Андрей подал знак прекратить звон.

Молча спустились с колокольни, Андрей обнял Егорыча и, улыбнувшись, сказал:

- Тебе на теорию пора. Завтра жду на звоннице, будем правую руку подключать.

…Отданные в село колокола успели перевезти до первого снега. Егорыч уговорил Андрея помочь в их подъеме и развеске и, как оказалось, не зря. Кто бы мог подумать, что существует такое количество тонкостей и нюансов в столь, казалось бы, простом деле. Пригодилис