Глава 1. Текст предоставлен правообладателем

Ольга Столповская

Куба либре

Текст предоставлен правообладателем. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4991897

«Столповская, О. Куба либре [ роман ]»: АСТ, Астрель; Москва; 2010

ISBN 978‑5‑17‑065853‑4, 978‑5‑271‑27080‑2

Аннотация

Любовью здесь пропитано всё: пляжный песок и стены старых домов, камни мостовых и мрамор столиков кафе. Воздух напоен влекущими ароматами цветов, кофе и незнакомых тел.

Она – бегущая от холода цивилизации, он – гаванский жиголо и сутенер. У них нет будущего, у них есть только сегодняшний день. И пока он не закончился, они будут любить друг друга…

Ольга Столповская

Куба либре

Хинетеро зарабатывают не только проституцией, но и продажей поддельных товаров (особенно сигар), а также подыскивают для иностранных клиентов жилые помещения, получая за это от их хозяев часть выручки… Хинетеро знакомятся с туристами и завязывают с ними отношения, которые могут длиться от одной ночи до нескольких дней. Иногда хинетеро пытаются таким образом не только подзаработать, но и получить приглашение уехать за границу. В настоящее время власти Кубы принимают меры по пресечению хинетеризма…

Из путеводителя

Глава 1

– Наш самолет готов к взлету. Пристегните ремни…

Всё. Назад пути нет.

Захотелось сложить ладони и, закрыв глаза, сказать: «Господи! Господи!» И я это сделала.

Соседка, успевшая сообщить, что ее зовут Тамара и что они с мужем из Нижнего, покосилась на меня:

– А вы из Москвы?

– Да. – Пауза. – Нижний – чудесный город. Прекрасно сохранился в отличие от Москвы, – зачем‑то сказала я. – И люди очень гостеприимные…

Почему‑то, чем больше я пытаюсь снять напряжение между столицей и провинцией, тем больше оно возрастает. Пусть лучше соседка думает, что я боюсь летать. Или что я – ультра‑православная фундаменталистка. И я снова сложила ладони.

«Господи, избавь меня от этой фальшивой вежливости… Куда меня несет? К черту на рога! Господи, помоги мне разобраться во всем…Если ты существуешь…» – добавила я без особой уверенности.

Пока добиралась до самолета, повсюду натыкалась на очень серьезные лица. Не слишком счастливые, но зато какие уверенные в собственном предназначении! Женщина на паспортном контроле выглядела так, будто встала в шесть утра, отвела дочку в садик и поехала сюда специально для того, чтобы такая идиотка, как я, смогла удовлетворить некую блажь, перебраться на другой конец планеты со своим долбанным чемоданом платьев.

И остальные пассажиры какие важные! Неужели все они настолько уверены, что им туда действительно надо?

Парень за стойкой регистрации мне улыбнулся:

– Ну и зачем вы летите в Гавану?

– У меня там друзья, – соврала я. «Ах, товарищ, если бы я знала, зачем…»

– Кубинцы?

– Что, кубинцы?

– Ваши друзья, кубинцы?

– Ах, да, да, кубинцы… И кубинки. – Я скромно опустила глаза. «А ты думаешь, я еду ебаться с двухметровым негром?»

– Я напишу, что вы шпионка.

Я рассмеялась.

Он тоже:

– Ладно, напишу в следующий раз.

– Спасибо! Постараюсь к следующему разу завербоваться.

У меня есть в Гаване только один знакомый – Пипо Педро Алехандро. Да и с ним‑то я знакома не слишком. Провела один вечер, подробности которого помню смутно из‑за выпитого на нервяке бессчетного количества коктейля «Куба либре».

То был вполне обычный туристический вечер. Мы с мужем сидели в баре, разглядывая слоняющихся вокруг фигуристых кубинских проституток, и собирались пойти спать.

И тут я услышала знакомый с детства звук, казавшийся мне когда‑то криком раненого белого кита. Такой звук издавал большой рейсовый автобус «ЛиАЗ», проезжая бывало заснеженным Ленинским проспектом.

«ЛиАЗы» – родственники венгерских «икарусов», только попроще и поскромнее, без намека на крылья в названии и без гармошки на талии, соединяющей два салона. Зато насыщенного солнечного цвета, такого прекрасного после бесконечного ожидания на стеклянной остановке с авоськой, наполненной припорошенными снегом апельсинами.

Я огляделась. «ЛиАЗ» вывернул из‑за пальм, словно огромное насекомое, сверкнул стеклянным пузом, набитым трудовым людом, тяжело вздохнул и присел на перекрестке, напротив бара.

Такой же чунга‑чанга цвет, такой же щемящий звук клаксона.

Я встретилась глазами с усталым людом, едущим с работы в окраинные районы. Все как в детстве, только лица у работяг черные, но выражения те же. И в следующий миг автобус, дрожа боками на выбоинах асфальта, исчез.

Как впоследствии выяснилось, «ЛиАЗ» А был ничем иным, как предвестием того, что произойдет этим вечером.

Что‑то во мне включилось. Затикала какая‑то бомба. Я с тревогой прислушалась к смутным желаниям, подтачивающим изнутри башню моей житейской уравновешенности.

Вслед за автобусом, проехала пятнистая латаная‑перелатаная «копеечка».

Не люблю я это невнятное состояние, когда подступает некая фантомная тоска, и ты начинаешь что‑то искать.

Из‑за мраморной колонны, за которой скрылись «ЛиАЗ» и «копейка», выглянул черномазый шалопай и знаками предложил коку; я отрицательно мотнула головой. Тогда он предложил моему мужу коммунистическую газету «Граниа», затем девочку.

Еще накануне, интуитивно осознав неизбежность падения, я вспомнила о том, что лучший способ защиты – это наступление. И предложила мужу переспать с проституткой.

Он, будучи умным человеком, сначала отнесся к моей идее с недоверием, но потом все же снял за тридцать куков, около тридцати долларов, черную как ночь Хулию.

Мне эта девка не понравилась: нескладная какая‑то, неопрятная и плюс ко всему с гигантскими наклеенными белыми когтями.

Ее неказистость меня несколько успокоила. Если бы он выбрал одну из тех роскошных красоток с трясущимися сосками и жопами, которые подмигивали моему мужу из‑за колонн и пальм бара, мне было бы труднее вручить ему карточку от номера и хладнокровно пить из трубочки коктейль под удивленными взглядами сутенеров.

Муж рассказал потом, что, едва поднявшись в комнату, Хулия спросила: есть ли у нас дети? И, услышав, что нет (а мог ли он ей сказать всю правду?), она стала показывать фотографии своей прелестной дочурки и выпрашивать для нее подарки. В основном эта девица покушалась на мою косметику и средства личной гигиены. Мой муж объяснил, что, при всем уважении к дочурке Хулии, он не готов подарить ей духи своей жены и расстаться в столь жарком климате со своим антиперспирантом.

В ответ Хулия устроила микроистерику, назвав его сумасшедшим и заявив, что другие мужчины не скупятся на подарки.

При упоминании «других мужчин» муж испытал отвращение, как он мне сказал.

Не решился войти в нее и просто подрочил, чтобы хоть как‑то компенсировать деньги.

Тут я должна пояснить, что мы в браке пять лет.

Нас объединяют: общие интересы, взгляды на жизнь, секс.

Мы подходим друг другу, и наша жизнь, если ее не взбалтывать время от времени, давно бы превратилась в счастливый сон: семейные выезды на дачу, работа, посиделки с друзьями.

Все семьи счастливы одинаково. И у нас есть свой скелет в шкафу.

Больной ребенок.

Малыш, родившийся с половинкой сердца.

Поэтому врачи предсказывали ему жизни не более полугода с момента рождения. Но наш малыш жил и жил, и врачи все отодвигали «декомпенсацию». Это зловещее слово…

Ребенка взяла на себя бабушка – мама мужа.

Врачи советовали поместить нашего Ванечку в больницу, подключить к искусственному сердцу и рискнуть, сделать операцию: пересадить донорское сердце какого‑нибудь ребенка, которому оно уже не нужно. Собрать из двух детей одного…

Шанс на положительный исход такой операции был, хоть и очень, по мнению врачей, небольшой.

Но бабушка была категорически против.

«Они будут ставить на нем опыты. Тренировать студентов. Человек должен умирать дома, а не в больнице».

Три года нашей жизни прошли под этими девизами.

Разумеется, все мы, включая свекровь, пытались осознать и понять, почему у нас такой малыш.

Врачи говорили: «Вам просто не повезло. Плохая экология. Такой‑то процент детей в нашем городе рождается с патологиями. Попробуйте еще раз, и у вас родится здоровый ребенок. Вот увидите!»

Муж говорил: «Это грехи отцов, кармическая усталость белой расы».

А свекровь говорила: «Наш Ванечка – необыкновенно здоровый и талантливый малыш. Он обязательно выздоровеет, потому что он индиго – ребенок будущего, обладающий сверхспособностями».

Мы не грузили наших знакомых. Не то чтобы мы скрывали нашего Ванечку. Просто не хотелось, чтобы нам сочувствовали. Поэтому были в курсе только самые близкие люди.

Мы старались жить и работать как все.

Мы привыкли поддерживать друг друга в такие эмоционально трудные моменты, когда в поле нашего зрения появлялся какой‑нибудь здоровый малыш. Например, в рекламе подгузников по телевизору или на развешанных по городу плакатах: «Год ребенка», «Здоровая семья – здоровая страна» или «Нам нужны ваши рекорды».

Обычно люди не замечают эти плакаты, а у меня всякий раз начинала кружиться голова.

Я привыкла улыбаться и продолжать беседу как ни в чем не бывало, когда речь заходила о детях. Муж брал под столом мою руку, и я стискивала его пальцы.

Чтобы не зацикливаться, мы ходили в кино, на выставки и по гостям. Путешествовали.

Поэтому когда в тот вечер я сказала: «Я хочу прогуляться одна», мой муж только тихо ответил: «Будь осторожна».

В тот вечер все как‑то не складывалось. Не по‑серьезному, а так, по мелочам.

Гостиничный сейф, в который мы положили деньги, не открывался. На ресепшене три раза в течение трех часов обещали прислать специалиста, но никто не приходил. Я решила при помощи электронного переводчика составить записку о сломанном сейфе на испанском, поскольку у меня возникло подозрение, что персонал гостиницы просто не понимает английский. Но служащий отказался дать мне шариковую ручку даже на пару минут.

Хотелось напиться. Мы купили на последние оставшиеся вне сейфа деньги бутылку риохи. Бармен в гостиничном баре сказал, что штопора у него нет.

Вернувшись в номер, мы после продолжительной возни, продавили упрямую пробку внутрь бутылки и, отхлебнув теплого вина, поставили его в холодильник.

В дверь постучал специалист по сейфам.

– Батарейка села, – объяснил он, осмотрев сейф. Вынул батарейку, потер в руках, подышал на нее и поставил обратно. – Теперь будет работать.

– Вы не собираетесь ее заменить?

– Нет.

– Почему?

– Таких у нас нет в наличии. Не волнуйтесь, сейф и так будет работать!

Специалист ушел.

Мы вынули из сейфа все ценное и заперли его. Больше он так и не открылся.

Решили спуститься по лестнице, посидеть в баре.

Музыканты пели:

Ладонь твоя простерлась мощно

Над историей земного шара.

И скажем мы вместе с Фиделем Кастро:

«Да здравствует команданте наш Че Гевара!»

Несмотря на царившее вокруг пьяное веселье, муж зевал.

– Я пойду спать.

– Я хочу прогуляться одна.

– Будь осторожна.

Я быстро вышла из бара и погрузилась в теплую гаванскую ночь, стараясь, чтобы моя спина в вырезе фиолетового платья как можно скорее скрылась из поля зрения мужа. И, только когда убедилась, что огни гостиничного бара растаяли во влажном мареве, сбавила шаг.

Темнокожие центровые гуляки бросали на меня чувственные взгляды и улыбались.

Один из них начал пританцовывать под звуки вспыхнувшей в кабаке «Гуантанамеры».

Прохожие улыбались, хлопали его по плечу, некоторые тоже начинали страстно двигать бедрами посреди улицы.

– Я тебе не нравлюсь?! – крикнул он мне вдогонку.

– Все ок, но я предпочитаю быть одна, – обернулась я и прощально помахала ему рукой.

«Я предпочитаю быть одна» прозвучало претенциозно, словно фраза из старого кино.

Сухощавый кубинец в белоснежной рубашке и таких же брюках заглянул мне в глаза и спросил, что я ищу и не нужна ли мне помощь. Его полубезумный взгляд натолкнул меня на мысль, что он торгует кокаином, и я, отрицательно помотав головой, двинула дальше, разглядывая мраморную мозаику бульвара Прадо.

В былые времена роскошная публика выходила на променад из особняков, стоящих вдоль всего бульвара и набережной. По этой мраморной мозаике ступали дамские ножки в шелковых туфельках, официанты разносили по столикам бульварных кафе шампанское во льду.

Теперь дела обстоят иначе. Разбитые витражи заколочены фанерой. Ныне здесь живут простые люди. Они сидят по вечерам на облупившихся каменных скамьях бульвара и глазеют на таких, как я, попивая ром из горла́.

Я ускорила шаг, но, выйдя на набережную Малекон, остановилась в нерешительности у парапета. Над заливом из‑за тускло подсвеченной крепости на противоположном берегу показался красный фонарь луны. Внизу, прямо подо мной, черные волны, разбиваясь о камни, обдавали меня облаками брызг.

Я не знала, куда идти дальше. Гулять по набережной, повторяя маршрут, которым днем ходили в ресторан, было скучно. Возвращаться в отель не хотелось. Хотелось превратиться в летучую мышь и помчать над заливом к луне и крепости.

– Хочешь осмотреть крепость?

Услышав голос над самым ухом, я вздрогнула и обернулась.

Большой темнокожий мужчина смотрел на меня печальным взглядом сенбернара. Как он подошел так тихо?

Что ответить? Врать не хотелось, крепость меня привлекала. Но сказать «да» выглядело слишком опрометчивым ходом.

– Слишком далеко, – ответила я.

– Совсем близко, – улыбнулся он, – здесь есть подземный туннель! Всего пять минут на такси. Я могу устроить экскурсию. Там есть хороший бар, где танцуют сальсу. – Видимо, прочитав страх и сомнения в моих глазах, он добавил: – Со мной ты будешь в полной безопасности. Не случится ничего такого, чего бы ты сама не захотела. – И мужчина протянул мне свой паспорт. – Возьми, пусть он будет у тебя, как гарантия твоей безопасности.

Рисковый, однако, парень. Я знала, что в Гаване строгий паспортный режим для местных жителей. А я ведь могу оказаться сумасшедшей, швырнуть его паспорт в океан и убежать. Могу также сказать полиции, что он ко мне приставал, и тогда этого смельчака ждут серьезные неприятности.

Я взглянула на паспорт, который он сунул мне в руки. Документ не выглядел поддельным. Год рождения почти совпадал с моим.

– Что мне делать с вашим паспортом?

– Заявишь на меня в полицию, если с тобой что‑то случится.

У него друзья в полиции, что ли?

– И сколько стоит экскурсия? – Ему удалось заинтриговать меня.

– Что?

– Сколько денег вы хотите за экскурсию?

Он рассмеялся и хлопнул себя по ляжке.

– Мне не надо денег, для меня просто счастье разговаривать с тобой. – Паренек произнес это нафталинно‑галантное выражение с безмятежной естественностью, чем вызвал легкую бурю в моей душе, в которой любопытство боролось со страхом.

Я открыла рот, чтобы сказать «нет», но сказала:

– Летс гоу!

Легко обаять русскую женщину, думала я уже в такси. Наши мужчины давно перестали говорить приятные и ни к чему не обязывающие фразы.

Подземный туннель промелькнул, словно в феерическом клипе.

– У вас в Москве много негров? – выяснив, что я русская, спросил он.

Темнокожий водитель такси навострил уши.

– Встречаются, но не часто. Студенты в основном. А твоего возраста, только если шоумены.

За всю мою жизнь я видела в Москве немного взрослых темнокожих. Может быть, двух или трех. Они всегда улыбались мне, поэтому и запомнились.

Мой гид открыл дверцу такси и подал мне руку так, словно я была хрустальной святыней. Я подумала, что он все‑таки рассчитывает получить чаевые.

– Кем ты работаешь?

– Поваром.

Неужели он один из этих ребят, которые пережаривают до черноты кур на гриле?

Или этот парень способен на большее? Когда он подавал руку, я ощутила, как груба кожа на его розовых ладонях.

– А я думала, ты Дон Жуан, – улыбнулась я.

– Дон… кто?

– Продавец любви.

Он рассмеялся:

– Нет. Я же сказал: я с тобой не для денег. Ты красивая женщина. Мы с тобой просто проводим время, – сказал он к моему удовольствию и зачем‑то добавил: – Кубинцы не могут продавать любовь. Это незаконно.

– Но здесь на каждом углу продают любовь!

– Мы с тобой просто общаемся, говорим о культуре наших стран. Ок? Так и скажи, если спросят. Ты белая, тебе поверят. – Он приложил свою руку к моей, как делают, чтобы сравнить загар: – Ты белая, я черный. Это проблема для тебя?

Моя рука светилась в темноте, отражая свет луны; его, наоборот, сливалась с ночью. Мой знакомый был черен, как самый черный шоколад.

Я стала уверять его, что цвет кожи – для меня вовсе не проблема.

Он пустился в рассказ о том, как трудно черному парню найти приличную работу, типа разделки куриных тушек и жарки лобстеров на гриле. Даже в этих нехитрых позициях предпочтение отдают белым.

«Белые не превращают лобстеров в печеную резину», – подумала я.

Все это стало мне надоедать.

Я сказала, что он очень милый, но я предпочитаю гулять одна, и вернула ему паспорт.

Он посмотрел на меня взглядом грустной собаки, я вздохнула и осталось с ним.

В баре у крепости танцевали сальсу и ча‑ча‑ча.

Мы решили выпить. Вернее, он предложил мне выпить, принес один коктейль «Куба либре» и торжественно поставил передо мной.

– А ты не будешь пить? – удивилась я.

– Нет, – произнес он довольно мрачно.

– Давай я угощу тебя за то, что показал мне туннель?

– Пить коктейли дорого. Ты можешь купить бутылку рома и колы. Это будет стоить как два коктейля, и мы получим возможность растянуть удовольствие.

– Мы что, алкоголики? Мне достаточно одного коктейля. Вот тебе деньги на два коктейля и сам решай, что будешь пить.

Теперь я была в прекрасном расположении духа.

– О, чикита, я готов убить и Фиделя, и его брата за то, что не имею возможности покупать коктейли! – Он выразительно провел ладонью по горлу.

– Да ладно, не парься! Я жила при социализме. И у меня тоже не было денег.

На парапете стояли старинные чугунные пушки, наведенные на луну.

Мы пили и болтали как старые друзья, говорили о Пушкине. И вскоре я почувствовала, что растворяюсь в этом вечере и в этой беседе. Мой гид что‑то рассказывал, из чего я запомнила только «холидей итс холидей». И эти слова показались мне очень убедительным.

Его пухлые мясистые губы впились в мой рот. Это совпало с началом новой и очень позитивной мелодии, и мне не захотелось сопротивляться крепким мужским объятиям.

Я почувствовала терпкий, но приятный привкус табака, и мое тело окончательно перестало мне подчиняться. Если бы чугунные пушки, окружавшие нас, начали стрелять сами собой, это уже не имело бы никакого значения.

Поцелуй длился бесконечно долго, и я успела все обдумать и взвесить:

1. Меня никогда не целовал такой большой и сильный мужчина.

2. Я всегда боялась сильных мужчин. Они казались мне опасными, глупыми и грубыми.

3. Я прожила жизнь среди холодных и эгоистичных интеллектуалов, но подсознательно всегда мечтала о поцелуе сильного мужчины. И сейчас, если не обманывать себя, мне хотелось только одного: прижаться к нему и чтобы это никогда не кончалось.

4. Даже если он разделает меня как куриную тушку, изжарит на гриле и съест, мне все равно.

Почему‑то представилась церемония бракосочетания: лимузин пятидесятых годов, развевающаяся фата, дом в колониальном стиле и гурьба шоколадных ребятишек, резвящихся в ухоженном садике.

– О, беби, ты такая зажигательная!

Пушкинский дуб превратился в огромную раскидистую пальму, а кот – почему‑то в черного петуха.

Мы целовались в баре. Мы целовались у крепости. Мы целовались на камнях под пальмой.

Как можно было так убраться от одного коктейля, не понимаю!

Я вяло сопротивлялась и бормотала:

– Я не уверена! Я совсем не уверена!

Мы любовались океаном, крепостной стеной с пальмой и огромной луной, и он целовал меня снова и снова.

– Твоя кожа светится, словно ты святая!

– Замолчи!

Коричневые вздутые бока пушек блестели в лунном свете. Между крепостной стеной и парапетом цвел жасмин и разбегались таинственные тропинки сада.

– Ты нежнее, чем жасмин.

– Хватит! Не говори мне ничего!

Он ласкал белые цветы своим шершавым языком, и капли росы падали мне на щеки. Время от времени мы возвращались в бар и выпивали еще по «Куба либре».

В эту ночь, среди крепостных пушек и накатывающего прибоя, я засомневалась: а не была ли ошибкой вся моя жизнь?

Он ткнул своим массивным черным пальцем в побледневшую луну:

– Когда увидишь такую луну в своей холодной Москве, вспоминай обо мне, фея Малекона!

У меня по спине пробежал холодок. На пьяную голову мне подумалось, что он совершает что‑то типа колдовства, и не исключено, что я и впрямь буду, как булгаковский Пилат страдать при виде луны.

– Не кодируй меня! И так буду вспоминать! Я никогда ни с кем не целовалась в первую ночь знакомства!

Я решила сфотографировать его на свой айфон, но мой таинственный гид совершенно слился с темнотой и модный гаджет не смог зафиксировать его.

Тогда я попросила у него электронный адрес, чтобы быть уверенной, что все это не приснилось. И он не без гордости продиктовал мне по буквам свой э‑мейл, заверив, что он проверяет почту в Общественном Кубинском Интернете.

Когда стало светать, он проводил меня в отель и предложил увидеться завтра на том же месте в тот же час.

Чтобы прийти в себя, я приняла холодный душ.

Муж проснулся, но ни о чем меня не спросил. Я рассказала, что была на экскурсии в крепости с местным гидом. Без подробностей. И уснула беспробудным сном пушкинской царевны.

Когда я проснулась в двенадцатом часу, выяснилось, что я храпела как сапожник.

Сквозь распахнутые ставни в комнату хлынула Гавана с ее великолепными дворцами, колоннадами и портиками, с автомобилями, с проступающими один из‑под другого слоями краски, с цветущими кактусами, с лианами, запустившими корни в глубокие трещины стен. Гавана одурманила меня и вскружила мне голову.

За завтраком я увидела на стене рисунок огромного черного петуха, и он так посмотрел на меня своим единственным глазом, что я замерла с блюдечком в руке, а потом испытала невероятный прилив счастья и запела на испанском:

– Гуантанамера! Гуантана‑а‑ме‑ера!

Как же я не замечала этого петуха раньше?

– Я знаю, почему тут все поют и танцуют, – говорила я мужу, – потому что это город абсолютно счастливых людей! Посмотри, тут даже старухи улыбаются, как дети!

Весь день мое воображение было занято черным петухом. Красотой его оперения, отливающего синевой, сиренью и золотом. Меня интересовал вопрос: можно ли в Москве достать живого петуха?

К вечеру я заболела от избытка эмоций и провалялась в номере несколько дней. Я боялась снова встретить на улице Пипо Педро Алехандро.

По дороге в аэропорт я не выдержала и разрыдалась.

– У вас такой красивый город, – говорила я, всхлипывая, черному громиле водителю, – у вас такие хорошие люди…

Он покосился на меня и молча протянул сигарету. Поднес зажигалку. Закурил сам.

– Ты же не куришь? – удивился муж.

Я чувствовала себя кругом виноватой. И в том, что целовалась с другим мужчиной, да еще и негром, а это фактически измена родине, и в том, что получала от этого удовольствие. А также в том, что не явилась на набережную Малекон ни в назначенный срок, ни в последующие дни. Я продинамила человека, а он, я была уверена, ждал меня там каждый вечер.

И еще, вдобавок ко всему, я начала курить!

Чувство вины преследовало меня.

– Тебе что, нравятся этнические мужчины? – поморщилась моя подруга.

– Ты так говоришь, как будто вокруг полно не этнических! Между прочим, твой муж – русский немец. А твой первый муж – и вовсе американский еврей! А мой муж – полулитовец‑полуполяк. Назови мне хоть одного русского мужчину нашего возраста, который не оказался бы алкоголиком, геем или не был женат!

– Успокойся, не кричи!

– Нет, согласись: лучше увлекаться неженатыми этническими, чем разваливать русские семьи, которые и так на ладан дышат!

– Ну ты даешь! У тебя же муж!

– А что муж?! Он журналист, он может выплеснуть все свои проблемы на бумагу. Он, кстати, получил повышение за материал про больных детей. Он вошел в десятку лучших журналистов года. Он по уши в работе. Он выступает на канале «Культура». Он придумал отличный способ убегать из дома, сидя за письменным столом… Он кулмен… А переписываться время от времени с Педро не кульно, да?

– Так ты с ним переписываешься?!

– Ну, должна же я была извиниться, что не пришла на свидание.

– И что он тебе пишет?

– Он пишет, что молит Бога, чтобы увидеть меня снова. И что ему больше ничего не надо.

– Ну, ты же понимаешь, что у этого твоего афрокубинца совершенно другой менталитет. Мне знакомый рассказывал, что один его друг как‑то пришел к кубинской проститутке, а у нее мужик спит в кровати. Она говорит: «Не беспокойся, это мой муж, он сейчас уйдет». Будит мужа. Тот просыпается и действительно уходит. Она раздевается, достает из‑под кровати горшок, мочится в него и говорит: «Я готова!» Ну, он, конечно, сбежал. Не смог… Ты знаешь, что на Кубе зарплата десять долларов в месяц? Они все проституцией зарабатывают.

Так прошли осень и зима.

Я мыла полы в Ванечкиной комнате и во всей квартире родителей мужа, покупала им продукты и лекарства.

Свекровь увлеклась гаданиями и предсказаниями с помощью маятника и поняла, что Ванечку сглазили. И нас всех сглазили тоже.

Она ревновала Ванечку ко мне и уверяла, что от общения со мной он заболевает.

Я старалась не раздражать ее, перестала дневать и ночевать у них. Ставила свечки в церкви. Пыталась найти какую‑нибудь работу, чтобы отвлечься. Раньше, до рождения Вани, я писала юмористические тексты для телешоу. Но теперь у меня не получалось шутить смешно. Все проекты, в которых я начинала работать, закрывались.

Одной бессонной ночью решила овладеть какой‑нибудь новой профессией, например, стать дизайнером.

Проявила активность, уговорила знакомых доверить мне ремонт с перепланировкой. Наняла рабочих, придумала проект и за три месяца сделала ремонт «под ключ». Друзья были в восторге и предложили мне построить им загородный дом.

Я составляла сметы, получала пачки денег, закупала стройматериалы и нанимала строительные бригады. Рабочие халтурили, кидали меня, случалось, исчезали, взяв задаток и побросав инструменты.

Белорусы кочевряжились и набивали цену, работали хотя и сносно, но с проколами.

Узбеки соглашались на любую работу за любые деньги, но получалось у них неважно.

Самыми адекватными оказались украинцы. Они были сговорчивы, работали четко. Правда, один раз эти ребята подрались, один рабочий проломил голову другому, и весь объект оказался залит кровью. Но потом украинцы все убрали за собой.

Совсем уже безнадежными были русские. Они никогда не приходили на объект вовремя. Выезжая утром, появлялись через несколько дней, объясняя, что попали в немыслимые пробки, пережили аварии, отказ двигателя и семейные драмы. Чаще всего они бесследно исчезали после закупки материалов. Расценки у русских в десятки раз превосходили самые максимальные сметы, но ни одна работа, выполненная ими, не была качественной. Трубы текли, стены трескались, доски вырывала с корнем какая‑то неведомая сила. После окончания работы у русских всегда оставалась гора неиспользованного материала, так как закупали они все с запасом, на авось.

Рекорд поставил один прораб, толстяк с лицом наглого двоечника, который кинул меня на шесть тысяч долларов. Взял аванс по договору и исчез.

Фирма оказалась липовой, по месту прописки найти прораба не удалось.

Я обратилась в суд, чтобы вернуть деньги и остановить толстого двоечника, вставшего на скользкую дорожку.

Несмотря на все эти трудности, я готовилась сдать друзьям дом в назначенный срок. Даже сделала небольшой ландшафтный дизайн: вымостила дорожку кирпичом, оставшимся от незадачливых печников, и посеяла газон, дабы облагородить территорию после стройки.

И вот, когда объект был практически готов, а суд почти выигран, Ванечка, тяжело вздохнув, умер.

Последнее время он тихо угасал. Я понимала это по его измученному взгляду и нездоровому румянцу на щеках, по хрипам, которые вырывались при дыхании. Я даже не удивилась, когда позвонил отец мужа и сообщил о смерти Вани.

Я прислушалась к себе и обнаружила, что не чувствую ничего. Вообще ничего.

– Тебе не стоит ехать, – уговаривал муж, – они уже вызвали кого надо.

Но я конечно же поехала: неужели я так ничего и не почувствую? Ведь УМЕР МОЙ СЫН.

«Это что же я теперь, женщина, у которой умер сын?» – спрашивала я себя.

И не чувствовала ничего.

Я пыталась представить себе кладбище. Ванечку в гробу опускают в яму.

И не чувствовала ничего.

Когда мы добрались до родителей мужа, там уже были люди в синих медицинских спецовках, которые приехали, чтобы забрать Ванечку в морг.

Он лежал в своей комнате на кровати и был совершенно не похож на самого себя. Его завернули в черный полиэтилен и вынесли из квартиры.

Словно невидимый колпак отделял меня от мира эмоций. Я угорала на внутренней отделке дома друзей и не замечала, что у меня постоянно течет из носа и глаз. Не потому, что я что‑то чувствовала. Но как аллергия на краску.

Работа не развлекала и не отвлекала меня. И когда я сдала объект, глаза продолжали слезиться.

По ночам я старалась не шмыгать носом, чтобы не мешать мужу спать, но во сне судорожно всхлипывала.

И ничего не чувствовала.

Как‑то ночью позвонила свекровь и сказала, что мы должны выкопать Ванечку из могилки, потому что он там живой. И, если мы не сделаем этого, то она сама поедет и выкопает.

Мы вызвали врача. Свекрови поставили диагноз «шизофрения». Прописали капли, которые следовало капать ей в чай.

Я тоже мечтала о каких‑нибудь каплях, которые можно было бы выпить с утра и перестать чувствовать вялость, слезливость и боли в суставах.

Я давно уже не отвечала на регулярные страстные письма Педро Алехандро типа:

Холла, чикита!

Я узнал, что в Москве выпал снег. Пожалуйста, береги себя и одевайся теплее. Потому что ты, моя девочка, по‑прежнему в моем сердце. Я думаю о тебе дни и ночи напролет. И я посылаю тебе самый горячий шоколадный поцелуй.

Твой Алехандро.

Пришло извещение, что суд признал мою правоту. Я, радостная, позвонила юристу, и он мне разъяснил, что решение суда теперь будет передано судебным приставам, но еще неизвестно: удастся ли им получить деньги. Если же судебные приставы не взыщут требуемой суммы, можно будет попробовать возбудить уголовное дело, но неизвестно: признают ли это дело уголовным, так как в сущности состава преступления для возбуждения уголовного дела нет.

В этот день я в гостях у подруги впервые в жизни пила водку. Не одну стопочку в пятьдесят грамм, как бывает после лыжной зимней прогулки, а именно пила. И страшно напилась.

– У меня кризис доверия. Кризис доверия к русским прорабам. – Я зло говорила, что русские – жертвы геноцида. – Ну, ты подумай, он, русский мужик, кинул на деньги меня – русскую бабу. И это нормально? В порядке вещей, да?

Я была занудна, и моя подружка сменила тему, сев на свою любимую козу:

– А ты знаешь, я вот поправилась на целый килограмм – из‑за нервов! Нельзя нервничать. Я не вылезаю из фитнеса, не ем на ночь, и все равно мне не нравится, как на мне сидят мои джинсы!

– Милая, что же мне остается, – вздохнула я и меланхолично покосилась на зеркало, – у меня жопа почти вдвое больше твоей.

– Ну, ты другое дело! – легко согласилась подруга. – Ты старше. И ведь ты уже рожала… и столько всего пережила, что твое тело уже не может войти в прежнюю форму. И потом, ты ведь ездишь по этим ужасным строительным рынкам, перекусываешь там наспех чебуреками. А это очень вредно для фигуры… Ты не обижаешься?

– Нет, нет, что ты.

– Знаешь, я в последнее время решила говорить то, что думаю. Какой смысл в этих фальшивых светских разговорах?

– Ты абсолютно права.

Я знала, что раз она захватила инициативу разговора, то сейчас начнется ее вторая любимая тема: не стоит иметь детей, поскольку с ними много хлопот и они портят фигуру. Поэтому я решила пойти в наступление и выпалила:

– Ты знаешь, я уезжаю в Гавану!

Она помолчала, потом спросила:

– Надолго?

– Не знаю.

– А как же муж?

– Не знаю. Даже не знаю, как ему сказать об этом.

Весь вечер подруга меня отговаривала. Но чем больше она приводила аргументов, тем явственнее я ощущала себя уже не здесь, не в ее тихой квартирке с уютными бархатными подушечками и висюльками из страз.

– Надо пойти в церковь, чтобы принять правильное решение, – заключила подруга.

И мы пошли в Новодевичий, где под пение церковного хора я подняла глаза к голубому с ангелами своду и увидела в клубах курящегося ладана самолет «Москва – Гавана».

Вернувшись домой, я остановилась на пороге кабинета, глядя на спину работающего за компьютером мужа.

Не решаясь сказать ему о своем решении целую неделю, я отправлялась на кухню мыть посуду или готовить обед. Я не чувствовала вкуса пищи, и мне казалось, что качество моей стряпни ухудшилось.

– Слушай, по‑моему, я пережарила мясо?

– Да нет, что ты, все в порядке. Отличное мясо. И прожарка отличная. Еще вина?

– Да, пожалуй.

Я сделала большой глоток. Потом еще один.

К моему удивлению, муж воспринял новость без эмоций:

– Надо так надо. Езжай…

Что‑то весеннее уже появилось в сыром февральском воздухе, но на улицах было по‑прежнему холодно и темно.

– Нет, ты, правда, не обидишься? – не унималась я спустя еще неделю.

– Ну, я, конечно, буду скучать по тебе. Но я тебя понимаю. Иногда надо уехать.

Я так волновалась, что не могла сосредоточиться ни на цене билета, ни на дате.

– Мне нужен билет на любое число. Любое ближайшее.

– А обратный билет вам нужен?

– Нет. То есть да! Да, конечно, нужен. На любое число недели через две.

– С открытой датой?

Да я изведусь там с открытой датой! Каждый день буду думать, что срочно должна возвращаться в семью.

– Нет! С закрытой! Недели через две, три…

Женщина в красивой форменной рубашке с оранжевым платочком, галстуком, постучала коготками по клавишам и отправила на печать мой будущий билет:

– Теперь в кассу.

Я вывалила в окошечко перед кассиршей кучу бумажек. Не важно, сколько это стоит. Деньги есть. Получены за дизайнерские труды.

– Вы можете сдать или обменять ваш билет в любой день за сутки до вылета без потери в цене. В последние сутки перед вылетом вы также можете сдать или обменять ваш билет – с потерей в пятьдесят процентов стоимости. Если вы сдадите билет за час до вылета, вы потеряете семьдесят пять процентов стоимости билета. – С этими словами кассир вручила мне билет.

Время до вылета прошли в горячечном бреду. Я составила список дел по подготовке к поездке и целыми днями металась между фитнесом и СПА.

Каждое утро я качала пресс, сделала маникюр, педикюр, мезотерапию, обертывание, химическую окраску бровей и ресниц, глубокую эпиляцию бикини, несколько раз посетила солярий и отбелила зубы.

Не сказать, чтобы я всего этого раньше не делала. Но теперь в пару недель уложилось то, что я обычно совершала за полгода.

Еще я сделала татуаж губ, о котором мечтала несколько лет, но все откладывала, и перешила в ателье тетино платье в крупный цветок, которое в последний момент забыла забрать.

Кроме того, я взяла несколько уроков сальсы.

Худеть не пришлось. Аппетит пропал сам собой.

– Если ты скажешь, чтобы я не уезжала, я сдам билет, – сказала я, придирчиво разглядывая себя в зеркало.

Муж обнял и поцеловал меня:

– Поезжай.

И только ночью, когда мы оба лежали, как обычно, без сна, он спросил меня тихо и нежно:

– Пушанчик, куда ты едешь?

Я прижалась к нему:

– Давай я не поеду?

Но он ответил:

– Нет. Лучше поезжай.

По дороге в аэропорт таксист цитировал мне Библию: «Если ты возжелал жену ближнего своего – выколи себе глаз. Если не можешь выколоть глаз – отрежь руку. Если не можешь отрезать руку – убей себя».

Я кивала, хотя и не помнила такого в Библии. Мне все теперь безразлично: через пятнадцать часов Педро Алехандро будет встречать меня в аэропорту имени Хосе Марти.

Я пыталась вспомнить лицо этого человека, которого видела только один раз, да и то в темноте. Узнаем ли мы друг друга?

В письмах он рассказал о себе не много. Был женат, сейчас в разводе. Имеет трех сестер и одного брата. Когда Педро было семнадцать лет, мать переплыла на лодке океан и теперь живет в Майами. С тех пор он ее не видел. Про отца никакой информации не сообщил. По гороскопу – Весы. Мечтает собрать семью и устроить праздник.

Это все, что про него известно. И еще – у него большие мозолистые ладони.

Он никогда не спрашивал: чем я занимаюсь? Есть ли у меня семья? Сколько я зарабатываю? Есть ли у меня квартира? Кто мои родители? Есть ли у меня дети?

И я очень благодарна ему за отсутствие этих вопросов.

В самолете я вполуха слушала соседку Тамару, которая оказалась дистрибьютором какой‑то косметики и биодобавок, способствующих достижению вечной молодости. Она без умолку тараторила тексты, заученные из пособий по продажам, в надежде, что я поведусь и куплю у нее что‑нибудь или, вдохновившись, вольюсь в их дистрибьюторскую сеть, а она получит за это бонусы.

Мне не хотелось ее огорчать, но и покупать ничего не хотелось, и я украдкой разглядывала темную африканскую руку с розовой ладошкой, которую закинул за спинку своего кресла мой сосед спереди.

Его приятель, тоже африканец, сидел справа от меня и настойчиво предлагал мне сфотографироваться. Я отказывалась.

– Я хотел бы рассказать своим друзьям в Африке, что у меня в самолете появился друг.

– Ах, он из Африки?

– Да, из Африки. Они все из Африки. И он, и его друзья.

Темная рука его друга болтается прямо перед моим носом, я вглядываюсь в странные ногти, и меня постепенно начинает охватывать страх. Что за человек этот Педро?

– А можно вас подвезти из аэропорта до отеля?

– Нет.

– Опять нет?

– В аэропорту меня будет встречать мой друг.

– Ах, как жалко.

Ничего, переживешь.

Я от нечего делать встала в очередь в туалет. Ноги затекли, спина болела. Начала приподниматься на носочках, чтобы размяться.

– Вы балерина? – спросили рядом.

Зашла в туалет и посмотрела на себя в зеркало. Посмотрела и вздрогнула – на меня строго и придирчиво смотрела капризная блондинка. Она долго меня разглядывала и осталась недовольна всем: тем, как скомкались нечесаные локоны, сухостью и бледностью кожи, морщинками под глазами.

– Здесь невыгодное освещение, – пробормотала я и вышла.

На табло появилась надпись, что температура за бортом минус пятьдесят шесть градусов, высота девять километров, а время в полете одиннадцать часов. Значит, через час я встречу этого Педро.

И сама не знаю почему, наверное для храбрости, я соглашаюсь сфотографироваться.

Темнокожие парни обрадовались невероятно, и каждый стал просить меня сфотографироваться с ним на его телефон. Благодарили так, словно я кинозвезда.

Гавана. Аэропорт. Картина Пикассо «Девочка на шаре». Темная фигура мужчины на переднем плане – это он. Мой черный человек. Такая же прямая, как у героя картины, линия плеч. Рядом с ним, огромным, любая почувствует себя девочкой на шаре.

Я стараюсь сохранять равновесие не только физически, но и психически. Невольно то и дело прикладываю руку ко лбу: не брежу ли. Пересчитываю куки, которые получаю в обменнике вместо евро. Кажется, у меня температура.

Он подхватывает мой чемодан и меня. Все пассажиры с рейса, включая Тамару с мужем, на меня смотрят.

Не помню, как добрались до гостиницы.

Пальмы в лучах заката: неужели я в Гаване?

Я планировала остановиться, как и в прошлый наш приезд, в «Инглатерре», большом отеле девятнадцатого века. В кубинских гостинцах невозможно забронировать номер заранее, приходится полагаться на удачу. Но в «Инглатерре», как мне казалось, всегда есть свободные номера из‑за дороговизны и ненавязчивого сервиса. Однако я ошибалась: гостиница оказалась переполнена.

Алехандро убеждал меня не тратить деньги на отель и поселиться на касе.

В конце концов, когда подходящие гостиницы в моем списке иссякли, а таксист присоединил свои доводы к резонам Алехандро, я сдалась. Больше всего на свете хотелось принять душ и уснуть.

Каса партикула называют жилье, которое сдают для туристов местные. Снять касу и вправду существенно выгоднее, чем жить в отеле. За тридцать евро можно найти меблированную комнату в колониальном стиле, в доме девятнадцатого века, с четырехметровыми потолками, туалетом и душем. В отличие от отеля, на касе есть кухня, где можно готовить. А значит, не надо бежать в кафе всякий раз, когда хочется выпить кофе.

Алехандро еще в письмах предлагал мне поселиться на касе, в одном из особняков старой Гаваны с прекрасным видом на океан. У его знакомого.

Сверившись по карте, я убедилась, что расположение касы – прекрасное. Самый центр города – Гавана‑Вьехо, набережная Малекон.

Но что‑то меня останавливало. Я планировала первую ночь переночевать в отеле, отдохнуть и посмотреть касу на следующий день.

Теперь выбирать не приходилось.

Интуиция не обманула.

Передо мной распахнули высокие двери.

– В эту комнату вы сможете переместиться завтра, когда съедут постояльцы, – сказал хозяин касы, с повязкой на глазу, как у пирата. – А сегодня переночуете на втором этаже, там немного теснее.

Постояльцы «моей» будущей комнаты – четверо темнокожих, уставились на меня, как на явление Пресвятой Девы. На находившемся здесь стеклянном столике я заметила следы кокаина.

Подъем по узкой лестнице без перил. Проходная комната, где живет хозяин касы. На тумбочке пистолет.

– Это для безопасности, – поясняет Алехандро, – ты видела, там, внизу, остановились бандитос.

– Эта комната более лакшерная. – Хозяин показывает на огромный принт с голой девицей на стене.

Из проходной попадаем в туалет, где есть пластмассовая ванна, но нет, как впоследствии обнаружилось, воды. Чтобы отвлечь меня от данного обстоятельства, хитрый хозяин посадил в ванну прелестного рыжего щеночка, от которого потом в этой самой ванне остались мисочка с едой и блохи.

Пройдя через туалет, мы входим в комнату, предназначенную мне. Посреди нее стоит большая кровать колониальных времен с продавленным матрасом.

Деваться некуда, на улице ночь, и я валюсь с ног.

Алехандро запирает дверь ключом изнутри, и тут я понимаю, что он собирается остаться.

– Тебе пора домой, уже поздно, я хочу спать, – говорю.

– Я живу в пригороде. Это далеко. Сейчас туда уже не добраться, – отвечает он и располагается на кровати.

У меня не хватает слов. Пока я подбираю их, чтобы выставить его, он извлекает из кармана пачку ароматических палочек.

– Дай зажигалку!

Он зажигает сразу шесть палочек. Я протестую.

– Это для твоего комфорта.

– Для моего комфорта достаточно одной!

– Я не собираюсь на тебе экономить.

После продолжительной перебранки я разрыдалась и сообщила, что еду искать гостиницу.

Он встал на колени и пообещал, что не потревожит мой сон.

Я заснула мгновенно.

Проснувшись среди ночи, увидела хобот слона у себя перед носом. Быстро закрыла глаза и сделала вид, что сплю.

Какая ошибка! Какая дурацкая ошибка! Я ненавижу себя за то, что уехала от мужа, за эту нелепую, изнурительную, опасную для здоровья измену.

Лежу и плачу с закрытыми глазами. Отворачиваюсь к стене, и уже не различить, где слезы, а где мерзкая пенная сперма. Так и засыпаю.

– Ты не пошел на работу?! – воскликнула я, проснувшись утром и увидев рядом с собой большого негра. – А как же ресторан без тебя?! Кто же будет готовить?!

– Я не могу работать, когда ты здесь, в Гаване…

И черный человек признался, что понял в эту ночь главное: он больше не представляет своей жизни без меня.

Я сказала ему, что я замужем. Но он не захотел даже слушать об этом.

– Никакой муж не будет любить тебя так, как я. Я буду тебе верен до гроба. Потому что других женщин, кроме тебя, для меня больше не существует…

Судя по звукам, на улице происходит что‑то невообразимое. Сирены, крики и топот ног.

Выглянув в окно, вижу, что мимо нашего дома бегут люди: солдаты, спортсмены, туристы с норвежским флагом, геи с радужным знаменем, обычные мужчины и женщины, дети, бляди в мини‑юбках и на кэблах и просто девчонки в школьной форме.

– Что происходит? – спрашиваю.

– Марафон.

Я посмотрела на айфон. Семь утра.

Освещение на Кубе только энергосберегающее – холодное и тусклое. Обычные лампочки запрещены. Зная это, я прихватила с собой большую свечку из яркого малинового стеарина. Достаю свечку из чемодана, зажигаю, чтобы не было страшно.

Итак, я оказалась в лапах влюбленного Кинг‑Конга. Держит крепко, не отпускает даже ночью, укладывает спать на груди. Кормит с рук, пытается даже кормить из своего рта.

Больше всего меня поражают его подмышки. Волосы там кудрявые, как каракулевая шуба моей бабушки. Кажется, что кусочки черного каракуля специально нашили, чтобы его огромное тело выглядело добрее.

Оставляет меня в покое, только чтобы отлить. Но дверь в туалет не закрывает. Такое впечатление, что он нарочито громко ссыт и пердит, чтобы показать свою мужскую силу. От его пердежа звенят стекла.

Спуском воды не пользуется. Вонь стоит невыносимая. Приходится, зажав нос, нестись в туалет, нажимать на спуск унитаза и выбегать.

Моя подруга как‑то с гордостью рассказывала, что приучила мужа опускать после себя стульчак в туалете, объяснив ему, насколько холодно ей садиться на унитаз без стульчака, а опускать сама она не привыкла, потому что это сугубо мужская забота.

– Если мужчина воспитанный, он всегда опускает стульчак, – настаивала подруга.

– Ты о мужчинах прямо как о котах говоришь, – удивилась я тогда.

Я совершенно не могла припомнить: опускает ли стульчак мой муж. Специально потом обратила внимание и порадовалась: мой котенок воспитанный – кто‑то его уже приучил стульчак опускать.

Все это я вспомнила, когда вошла в туалет и увидела обоссанный стульчак. Пришлось взять салфетку и вытереть. Вот я попала: этого парня надо сначала приучить поднимать сиденье стульчака, а только потом опускать.

Я еще в переписке наняла его гидом. Теперь я постоянно твержу ему о том, что он мой гид. Педро соглашается:

– Да, конечно, я твой гид…

– Нет, ты не понимаешь!

Объясняю, что значит быть гидом.

Он снова соглашается и что‑то отвечает по‑испански – у него временами возникают серьезные проблемы с английским.

Я не понимаю. Открываю компьютер, чтобы воспользоваться электронным переводчиком. Специально установила программу перевода с испанского на русский и обратно.

Педро очень медленно, наверное минут десять, пишет пару строчек, из которых несколько слов остаются непереведенными. Это или сленг, или он написал их с ошибками. Понятной получилась только фраза: «Ты моя королева».

– Королева?

– Да, королева! Ми рейна – это моя королева! – радуется он, что я поняла.

«Я хочу пить какао. Как здесь подогреть воду?» – пишу я, показывая баночку растворимого какао, прихваченного из Москвы.

Он долго смеется:

– Какао! Ха‑ха‑ха!

Снова пишет минут десять.

Показывает: мол, переведи!

Нажимаю на кнопку, появляется перевод: «Можешь называть меня «мой король».

Настала моя очередь смеяться.

Лучи восходящего солнца за окном играют в волнах океана. А я не могу оторвать взгляда от матраса, на который упал луч и осветил то, чего я не увидела вчера ночью. Простыня сбилась, и, оказывается, весь матрас – в каких‑то мерзких грязных пятнах! А я на нем спала!

Вскакиваю с кровати в ужасе, бегу в душ. И тут обнаруживаю, что нет воды. Ору на Алехандро. Он пытается меня успокоить…

Хозяин перетаскивает мои чемоданы в комнату на первом этаже. Наконец мне удается помыться.

На завтрак у меня яблоко.

– Яблоко из Москвы. Эй! Его надо помыть! Я его не мыла!

Алехандро смеется:

– Помыть яблоко! Ха‑ха‑ха!

Ломает яблоко пополам. Свою половину съедает. Я мою пол‑яблока, очищаю кожуру, ем.

Он смотрит взглядом влюбленного сумасшедшего.

– У тебя такой красивый рот!

Уже жалею, что сделала татуаж губ.

Начинаю подозревать, что Алехандро убьет меня, если я стану собираться улетать в Москву. Продумываю, как бы улизнуть от него. Держу вещи наготове. Должен же он хоть когда‑нибудь отвлечься. Мне будет достаточно двух минут, чтобы отпереть дверь и выбежать на улицу.

Интересно, где на Малеконе ближайший полицейский?

Пришла эсэмэска от мужа: как долетела? Как устроилась? Почему не пишешь?

Знал бы ты, милый, где я. С ума бы сошел.

Я представила, как муж дрожащей рукой набирает номер своей мамы. Он с ней постоянно советуется, по любому поводу. Если они возьмутся за дело, меня, конечно, спасут. С вертолетами и полицией, со скандалом между посольствами и, возможно, с разрывом дипломатических отношений между странами. Но как это будет унизительно!

Нет уж. Сама вляпалась, сама и буду выкручиваться.

Я с нежностью смотрю на фотку мужа на экране айфона. И отвечаю: «Милый, отдыхаю прекрасно! Остановилась в гостинице. Отсыпаюсь. Выхожу только обедать в ближайший ресторан».

Пока я пишу смс, Алехандро дико вращает зрачками, его белки краснеют.

Он не офигевает от моих гаджетов, как другие мальчики.

Зашел хозяин касы и попросил мой паспорт. Алехандро объяснил, что все касы контролирует специальный комитет по защите кубинской революции. Надо заполнить специальную бумагу и записать паспортные данные постояльца.

Возвращая паспорт, хозяин касы потребовал оплатить проживание за несколько дней вперед. Цена явно была завышена, и я сказала об этом Алехандро.

Он пояснил, что сейчас пик сезона.

Я дала требуемые деньги, двадцать куков в сутки. Но мне хотелось бы и распоряжаться оплаченным пространством.

– Я желаю побыть одна! – заявила я.

– Для тебя это слишком опасно, – объявил мой гид. Фотоаппарат и кошелек он без лишних разговоров забрал у меня и положил к себе в карман: сумку, мол, со всем ее содержимым у тебя могут вырвать из рук. – У меня надежнее будет. – Он пытается поцеловать меня в губы. – Я не хочу, чтобы ты жила одна и гуляла одна.

Я отворачиваюсь:

– Раньше я гуляла одна, это совершенно безопасно!

– Раньше – другое дело. Теперь ты со мной. Меня здесь все уважают.

Алехандро оказался очень придирчив к моей одежде. Забраковал половину вещей. Блузки – слишком прозрачные: топы – слишком открытые; юбки – слишком короткие или с разрезом. Все это недопустимо.

– Ми рейна, латино пипл постоянно дрочат! Они смотрят на тебя и дрочат!

– Прямо на улице?

– Конечно, прямо на улице! Идут по тротуару, руки в карманах, и дрочат. Сидят, читают газету, а под ней дрочат. Смотрят в окно на улицу и дрочат. «Эй, как тебя зовут? – спрашивают и дрочат. Одной рукой здороваются с тобой, а другой дрочат! Ты не успеешь сказать, как тебя зовут, а они уже кончают: «Очень приятно!»

И он показал жестами, как латино пипл одной рукой здороваются, а другой – стряхивают сперму на дорогу и вытирают ладонь о джинсы.

– Я не понимаю, почему латино не женятся и не занимаются любовью дома с женой, как все люди.

– Кубинские женщины – все проститутос! Они хотят только денег! Они любят не мужчин, а их деньги! А латино пипл – бедные, им остается только дрочить.

У меня нет сил спорить, я хочу выйти и поесть.

Он, довольный, прогуливается по улицам, покручивая на пальце ключи от касы, и крепко держит меня за руку.

Складывается впечатление, что в Гавана‑Вьехо его знают все полицейские. Они с уважением жмут ему руку. Говорят только по‑испански, на все мои слова кивают и мне тоже жмут руку.

Я теперь присматриваюсь: не дрочат ли полицейские? Ясного ответа не получила.

Алехандро хвастается, таская меня по городу, как ребенок, которому купили котенка. Гладит меня, целует в нос, расхваливает всем мою фигуру, волосы. Без конца повторяет, что кожа у меня такая белая, что светится в темноте, и такая нежная, что, когда целуешь, остаются синяки.

Я жалобно поскуливаю. Он постоянно одергивает мое платье, закрывая мои колени и делает замечания насчет поведения.

Докатилась! Негр делает мне замечания!

Все встречные‑поперечные зазывают нас в гости, угощают вином, суют в мою сумку свежую папайю.

Все дома, в которых мы побывали, довольно бедные, напоминают большие питерские коммуналки, сильно нуждающиеся в ремонте. На стенах облупившаяся штукатурка, а кое‑где просто бетонные плиты. Ремонта здесь со времен революции не делали ни разу.

Я уже начинаю понимать, почему нашу касу называют шикарной. У нас есть даже фужеры с золотой каемочкой. А во всех домах вино подают в чашках с отколотыми ручками или в пластиковых стаканчиках, которые используют здесь как фарфоровые приборы.

– В этом районе меня уважают. Потому что здесь главные – мы, люди клана Кахакинта. Мы – мафия!

– Что значит мафия?

– Мафия – это сила! Здесь в Гавана‑Вьеха меня все знают. Но в других районах могут возникнуть неприятности, поэтому мы с тобой должны пойти в консульство и получить разрешение, чтобы я мог сопровождать тебя.

– Зачем?

– У меня есть проблемы с полицией. Не со всей полицией, но с некоторыми полицейскими, которые не любят пипл Кахакинта, могут возникнуть проблемы.

– Не понимаю.

– Это просто. Мы идем в консульство и получаем специальное разрешение.

– Разрешение на что?

– Разрешение быть вместе.

– Вообще‑то я хотела бы сначала пообедать.

– Потом, потом, не капризничай.

– Я не капризничаю, я просто не понимаю, почему я должна куда‑то идти.

Мой гид махнул рукой, и рядом с нами затормозила американская тачка времен диктатора Батисты. Он сел в нее и заговорил с водителем по‑испански.

– Эй, у тебя мой фотоаппарат и кошелек! – забеспокоилась я.

– Поехали!

Пришлось ехать.

Всю дорогу Алехандро дружески болтал с водителем. Казалось, что они знакомы. Эти двое что‑то бурно обсуждали и качали головами, поглядывая на виллы и сады богатого района Ведадо.

Мы проехали его насквозь и начали петлять по тенистым бульварам и улицам в квартале Мирамар.

Поездка обошлась мне в десять песо.

– Это не дорого, – заявил Алехандро.

Российское консульство представляет собой небольшой домик, заросший цветущими деревьями, в садике поют птицы.

Дверь открывает сонная дежурная. Выслушав Алехандро, она посмотрела на меня с молчаливым грустным неодобрением: вот, мол, очередная жертва, попавшая под обаяние кубинского пройдохи и готовая тратить время и деньги на решение его проблем. Затем дежурная покачала головой и сказала по‑русски, что никакой справки не требуется.

– Работник посольства говорит, что справка нам не нужна, – перевела я для Алехандро.

– О, леди, зачем вы так говорите! Я же негр! Они хватают меня!

– Кто? – спросила она меня. – Кто его хватает?

– Пока никто, – сказала я по‑английски.

Дежурная снова покачала головой:

– Почему вы говорите по‑английски?

– Чтобы он понимал.

– Мы не даем никаких справок! Не беспокойтесь, у вас не возникнет проблем!

Мы вышли на улицу.

– Такое ощущение, что у тебя паранойя. – Мне потребовалось определенное мужество, чтобы это произнести.

– Поверь, у меня были проблемы с полицией.

Нам пришлось довольно долго идти пешком, то скрываясь в тени душистых кустарников, то выходя на жаркое солнце, пока, наконец, рядом с нами ни притормозила ржавая «Победа».

– Пипо! – заорал издалека водитель, высунувшись из окна.

– Ничего себе! Какая тачка!

– Это мой друг, он довезет нас бесплатно. Ты хочешь есть? Мы поедем в кафе на Малеконе, там тоже работает мой друг.

Я никогда не ездила в машине, в салоне которой все было ржавым. В прошлом богатая отделка из малиновой кожи висела клочьями.

– Я хочу сфотографировать.

– Ноу фото, Пипо! – сказал водитель.

– Не фотографируй, если увидишь полицейских.

– Почему?

– В такой машине нельзя возить туристов, эта машина для кубинцев.

– А как полицейские узнают, что я не местная?

– У местных нет фотоаппаратов.

Океан штормило, огромные волны перелетали через парапет, искрясь фонтанами брызг и заливая дорогу. Тут и там, вдоль всего берега, блестели на солнце выброшенные волнами рыжие водоросли. В лужах стояла радуга.

В кафе нам принесли мохито, в котором было много воды, отсутствовал тоник и присутствовали крупные кубики льда.

Недалеко от нас нищий мужичок мылся прямо в одежде. Он терся мылом прямо поверх штанов и рубашки, а набегающие волны захлестывали его с головой, смывая мыльную пену. В одной из таких волн нищий потерял мыло и начал нырять за ним, громко отплевываясь и чертыхаясь.

По телевизору показывали новости про ураган, который бушевал на восточном побережье. Телевидение здесь неторопливое, как в моем детстве. В течение получаса, пока мы ели паэлью, на экране демонстрировалась карта Кубы, которую с востока пожирал ураган, графически изображенный в виде воронки. Никаких комментариев диктора не было. Время от времени врезалась съемка с вертолета: затопленные водой джунгли и плантации сахарного тростника, сараи со снесенными крышами. Затем снова карта и графика урагана без комментариев. Телеоператор «поймал» тень от вертолета, бегущую по траве, и не сводил с нее объектив минут пять.

Задорные мускулистые полуголые парни, сидевшие на парапете, не отрываясь, смотрели в телевизор. Сначала я решила, что они покурили, но потом поняла: эти ребята привыкли к неторопливым новостям.

К Алехандро устремилась пара персонажей с густыми, как джунгли, черными шевелюрами, развевающимися на ветру.

– Пипо! – радостно заорали они, завидев его, и начали читать рэп про пипл Кахакинта.

– Пипл Кахакинта! – подхватил Алехандро, приветствуя парней также в рэповой манере.

Неужели они это сами сочинили?

Из одежды на них были только шорты, которые сильно топорщились, когда новые знакомые пожимали мне руку. На теле у обоих татуировки. Мне особенно запомнилась одна: Че, вытатуированный на плоском черном животе. Глаза команданте игриво выглядывали из красных спортивных шортиков обладателя тату.

– Не хочешь купить сигары? – спросил он.

– Спасибо, нет.

– В подарок своим друзьям?

– Мои друзья не курят.

– Он продаст вдвое дешевле, чем в магазине, – вмешался Алехандро.

– Не хочу.

– Почему?

– Я же сказала: мои друзья не курят сигары.

– Амиго, ее друзья не курят сигары.

– А кокаин не надо?

– Нет.

– Нравится местный кофе?

– Неплохой.

– У нас на Кубе лучший кофе, у вас такого нет!

– Вообще‑то, есть.

– У нас кофе свежий, ароматный, у вас не такой. У вас кофе не растет. Пока его к вам везут, он теряет все свои свойства. От нашего кофе повышается потенция.

– Серьезно?

– Конечно! Хочешь купить кофе?

– Нет.

– Купи! Будешь каждое утро вспоминать обо мне! – сказал Алехандро.

Я стала уже беситься.

– Меня задолбало, что ты все подряд пытаешься мне впарить! Касу с грязными матрасами! Кофе! Я все утро решала твои мифические проблемы с полицией! А сейчас я хочу спокойно пить кофе!

Он захохотал:

– Я люблю тебя!

– Заткнись и люби молча, Пипо!

Он захохотал еще громче.

– Они называют меня Пипо, это мое уличное имя. Близкие зовут меня Алехандро.

– Пипо тебе больше подходит. Биг Пипа, вот ты кто.

– Биг Пипа! – он снова заржал. – Я не Пипа, я Пипо.

Мой гид махнул рукой, и торговец цветами с подчеркнутым уважением передал ему розу, Педро встал на колено и протянул ее мне.

Я уткнулась в меню.

Он поставил розу в бутылку минералки.

На волнорезах и камнях, выступающих из воды, копошатся большие и совсем крошечные крабы.

– Объясни мне, почему ни в одном ресторане мне пока не удалось нормально поесть!