Голубой горизонт 9 page

Она удивленно посмотрела и отрицательно покачала головой.

– Тогда придется тебя научить. – Он показал на кусок ткани. – Что ты делаешь?

– Юбку.

– Штаны полезней и потребует меньше ткани.

Луиза вспыхнула.

– Женщины не носят штаны.

– Если они собираются ездить верхом по‑мужски, ходить и бежать, как придется тебе, – носят. – Он кивком указал на ее босые ноги. – К твоим новым штанам Зама сделает тебе пару башмаков из шкуры канны.

Луиза скроила штаны очень широкими, и это делало ее похожей на мальчишку. Она подрезала оборванные полы тюремного платья и смастерила из него юбку, которую надевала через голову; юбка доходила до середины бедер. Она подвязала ее широким поясом из сыромятной кожи, который сделал ей Зама. Луиза узнала, что Зама опытный парусный мастер и кожевник. Сапоги, которые он сшил для нее, прекрасно подошли. Они доходили до середины икр, и он стачал их шерстью наружу, что делало их эффектными и подчеркивало длину ног девушки. Наконец, она сшила себе шляпку, чтобы убирать под нее волосы и укрываться от солнца.

На следующий день рано поутру Джим свистом подозвал Драмфайра. Жеребец прибежал с берега ручья, где щипал свежую весеннюю траву. Как всегда играя, он сделал вид, что растопчет хозяина. Джим наградил его несколькими ласковыми оскорблениями, надевая ему на голову повод.

В дверях хижины показалась Луиза.

– Куда ты?

– Замести наш след, – ответил он.

– Что это значит?

– Я должен пройти назад по нашему следу, чтобы убедиться, что погони нет, – объяснил он.

– Я бы хотела поехать с тобой, просто покататься. – Она посмотрела на Трухарт. – Лошади хорошо отдохнули.

– Седлай! – пригласил Джим.

В сумке на поясе Луиза спрятала большой кусок кукурузного хлеба, но Трухарт учуяла его, как только девушка вышла из хижины. Кобыла сразу подошла к ней, и, пока она ела хлеб, Луиза оседлала ее. Джим наблюдал, как она вкладывает удила и садится в седло. В новых штанах она передвигалась очень легко.

– Вот, должно быть, самая счастливая лошадь во всей Африке, – заметил Джим. – Сменила полковника на тебя. Слона на ежа.

Джим оседлал Драмфайра, вложил в кобуру длинноствольный мушкет, повесил на плечо пороховницу и сел на спину жеребца.

– Веди, – сказал он девушке.

– Назад, туда, откуда мы пришли? – спросила она и, не дожидаясь ответа, двинулась вверх по склону. Луиза была прирожденной наездницей и привычно держала повод. Кобыла, казалось, не замечала ее веса и стрелой взлетела вверх по склону.

Джим сзади оценивал стиль ее езды. Если Луиза привыкла сидеть в женском седле, боком, то очень легко перешла на мужское. Он вспомнил, что девушка пережила за время долгого ночного переезда, и поразился тому, как быстро она восстановила силы. Он уверился теперь, что какой бы изнурительный темп ни выбрал, она сможет не отставать.

Когда добрались до вершины, он поехал впереди, безошибочно отыскивая обратный путь среди скал и ущелий. Луизе каждый крутой утес, каждый склон казались такими же, как те, которые они уже миновали, но Джим поворачивал без колебаний.

Всякий раз как перед ними открывались новые просторы, он спешивался, выбирал наблюдательный пункт и разглядывал местность впереди через подзорную трубу. Эти остановки давали Луизе возможность любоваться окружающими величественными пейзажами. Луизе казалось, что после плоских равнин ее родины горные вершины тянутся к самому небу. Утесы янтарные, красные, лиловые. Склоны густо поросли кустами; некоторые цветы на них похожи на огромные подушечки для булавок, желтые, как нарцисс, и ярко‑оранжевые. Над ними роятся стаи длиннохвостых птиц, глубоко запуская в цветки свои длинные изогнутые клювы.

– Suiker‑bekkies, сахарные клювы, – сказал Джим, когда она показала ему этих птиц. – Пьют нектар из цветов протеи.

Впервые со времени кораблекрушения Луиза смогла внимательно оглядеться и почувствовала, как привлекает ее красота этой незнакомой земли. Ужасы орудийной палубы «Золотой чайки» уже начали бледнеть, они словно остались в старом кошмаре. Тропа, по которой двигались всадники, поднималась по крутому склону, и Джим остановился ниже линии неба, протянул девушке повод Драмфайра, а сам поднялся на вершину, чтобы посмотреть на противоположную сторону горы.

Она спокойно смотрела на него. Неожиданно его поведение резко изменилось. Он пригнулся, согнулся вдвое и спустился туда, где она ждала. Она встревожилась, ее голос задрожал:

– Нас преследуют? Это люди полковника?

– Нет, гораздо лучше. Это мясо.

– Не понимаю.

– Канны. Стадо в двадцать голов. Идут по склону прямо на нас.

– Канны? – удивилась она.

– Это антилопа, самая крупная в Африке. С быка, – объяснил он, проверяя заряд своего мушкета. – Мясо жирное и похоже на говядину. Просоленного и высушенного мяса одной канны нам хватит на много недель.

– Ты собираешься убить антилопу? А если полковник нас преследует? Ведь он услышит выстрел.

– В этих горах эхо не дает определить направление. Я никак не могу упустить такую возможность. У нас уже сейчас нет мяса. Придется рискнуть, чтобы мы не умерли с голоду.

Он взял поводья обеих лошадей, провел их по тропе и остановился за выступом красного камня.

– Спешивайся. Держи головы лошадей, но старайся оставаться незаметной. Стой на месте, пока я не позову, – приказал он Луизе и с мушкетом побежал обратно по склону. Перед самой вершиной упал в траву. Оглянувшись, Джим увидел, что Луиза выполнила его указания. Она присела, так что видна была только ее голова.

«Лошади не встревожат канн, – сказал себе Джим. – Антилопы примут их за диких животных».

Рукой он стер пот с глаз и поудобнее устроился за небольшим камнем. Он не лежал, а полусидел. Если стрелять из положения лежа, отдача от тяжелой пули может сломать ключицу. Джим использовал свою шляпу как подушку: он положил на нее ствол и нацелился вниз по склону.

На долину опустилась глубокая тишина гор; мягкое гудение насекомых в цветах протеи и одинокие жалобные крики краснокрылого горного скворца казались неестественно громкими.

Минуты тянулись медленно, как капает мед, но вот Джим поднял голову. Он услышал звук, от которого его сердце забилось вдвое чаще. Это было слабое щелканье, словно столкнулись две сухих ветки. Джим сразу узнал этот звук. Из всех диких животных Африки такое свойство есть только у антилопы канны: при каждом шаге щелкают мощные сухожилия у нее на ногах.

Когда Джим был еще ребенком, маленький желтый бушмен Баккат объяснил ему, почему так. Однажды, в те далекие времена, когда солнце встало впервые и мир был покрыт свежей росой, Кстог, отец всех кхойсан, бушменов, поймал в свой силок Имписи, гиену. Но как известно всему свету, Имписи была и до сих пор остается могучей волшебницей. Когда Кстог поднес свой острый кремневый нож к ее горлу, Имписи сказала:

– Кстог, если ты отпустишь меня, я сотворю для тебя могучее волшебство. Вместо моего мяса, пахнущего падалью, которую я ем, ты получишь целые холмы жирного, свежего горного мяса канны и сможешь жарить это мясо все вечера своей жизни.

– Как это возможно, о Гиена? – удивился Кстог, хотя при мысли о мясе канны рот у него заполнился слюной. Однако канна хитрое животное, поймать его нелегко.

– Я заколдую канну, и, куда бы она ни пошла по пустыням и горам, она будет издавать звуки, которые приведут тебя к ней.

Кстог отпустил Имписи, и с этого дня канны щелкают на ходу, предупреждая охотника о своем приближении.

Джим улыбнулся, вспоминая рассказ Бакката. Он осторожно отвел назад тяжелый курок мушкета и прижал к плечу окованный медью приклад. Щелкающие звуки становились громче, потом прекратились – животные, издававшие их, остановились – и зазвучали снова. Джим смотрел на линию неба прямо перед собой, и вдруг на его лазури показалась пара массивных рогов, длинных и толстых, как рука взрослого мужчины, спиральных, как бивень нарвала, черных и так отполированных, что в них отражалось солнце.

Щелканье прекратилось, рога поворачивались из стороны в сторону, как будто животное прислушивалось. Джим слышал дыхание антилопы, и его нервы натянулись, как тетива самострела. Потом щелканье возобновилось, и рога поднялись выше. Наконец под ними показались трубковидные уши и огромные глаза. Темные и мягкие, словно заплывшие слезами. Они смотрели Джиму прямо в душу, и он затаил дыхание. Животное так близко, что видно, как оно мигает, и Джим не осмеливался шевельнуться.

Антилопа отвела взгляд и посмотрела вниз по склону, по которому поднялась. Потом пошла вперед, к Джиму, и показалось все тело. Эту толстую шею Джим не сумел бы охватить руками; под ней свисал тяжелый подгрудок, неуклюже покачиваясь на каждом шагу. Спина и плечи животного потемнели от старости, а ростом антилопа была с самого Джима.

В десяти шагах от того места, где он затаился, самец остановился и опустил голову, срывая свежие листья с куста. Из‑за гребня хребта вслед за самцом показалось остальное стадо. Самки были желто‑коричневые, и хотя их головы тоже украшали длинные спиральные рога, сами эти головы были более грациозными и женственными. Детеныши рыжевато‑каштановые, самые маленькие – еще безрогие. Один опустил голову, игриво боднул своего близнеца, и они начали гоняться друг за другом по кругу. Мать спокойно следила за ними.

Охотничий инстинкт заставил Джима вернуться к большому самцу. Тот продолжал жевать листву. Джиму потребовалось огромное усилие, чтобы отвергнуть старое животное. Рога у него, конечно, замечательные, но мясо жесткое и с душком, а жира почти нет.

Джим вспомнил слова Бакката: «Оставь старого самца, чтобы размножался, и самку, чтобы кормила малышей». И Джим осторожно принялся разглядывать остальное стадо. И в эту минуту на вершине появился идеальный объект для охоты.

Тоже самец, но молодой, не старше четырех лет; плоть его задних ног словно распирала блестящую золотистую кожу. Самец повернул в сторону, привлеченный зеленой листвой дерева гварри. Вытянув шею, он принялся срывать ягоды.

Джим повернул ствол мушкета в его сторону. Движения его были медленными, как приближение хамелеона к мухе. Играющие телята подняли пыль и отвлекли обычно внимательных самок. Джим прицелился так, что мушка легла на основание горла самца, на складку кожи, окружающую шею, словно ожерелье. Он знал, что даже на таком близком расстоянии массивные плечи сплющат и остановят пулю из мушкета. Надо найти щель в грудине, через которую пуля проникнет глубоко во внутренности, разрывая сердце, легкие и пульсирующие сосуды.

Он выбрал слабину курка, почувствовал его сопротивление и постепенно начал усиливать давление, глядя на точку цели на шее животного, сдерживая стремление рывком продвинуть курок на эти последние миллиметры. Боек с громким звуком опустился, кремень выбросил столб искр, выпустив облако белого дыма, загорелся порох, послышался рев и приклад ударил в плечо. Прежде чем густой пороховой дым закрыл поле зрения, Джим увидел, как самец в судороге изогнул спину. И понял, что пуля пробила сердце. Он вскочил на ноги, чтобы разглядеть что‑нибудь поверх дыма. Молодой самец стоял неподвижно, раскрыв пасть. Джим видел пулевое ранение, темное бескровное отверстие на гладкой коже горла.

Стадо обратилось в бегство, антилопы диким галопом неслись вниз по склону, выбрасывая из‑под копыт камни и пыль. Раненый самец попятился, его тело содрогалось в конвульсиях. Потом ноги его задрожали, и он осел. Поднял голову к небу, и из пасти хлынула яркая легочная кровь. Перевернувшись, он упал на спину, все его четыре ноги дергались. Джим стоял, наблюдая за агонией зверя.

Радость его постепенно сменилась грустью подлинного охотника, который ощущает всю красоту и трагедию убийства. Когда самец затих, Джим отложил мушкет и достал из ножен на поясе нож. Используя рога как рычаг, он отвел назад голову животного и двумя точными разрезами вскрыл артерии по обе стороны горла. Потекла яркая кровь. Потом Джим поднял одну из массивных задних ног и вырезал мошонку.

Когда он выпрямился, держа в руке пушистый белый мешок, подъехала Луиза. Джим попытался объяснить:

– Если это оставить, у мяса будет дурной вкус.

Луиза отвела взгляд.

– Какое великолепное животное. Такое большое. – Казалось, то, что он сделал, огорчило ее. Но вот она распрямилась в седле. – Чем я могу помочь тебе?

– Сначала стреножь лошадей, – ответил он, и она слезла со спины Трухарт и отвела лошадей к дереву гварри. Привязала их к стволу и вернулась.

– Держи заднюю ногу, – сказал Джим. – Если оставить кишки внутри, мясо испортится за несколько часов.

Работа была тяжелая, но девушка не увиливала от нее. Когда Джим разрезал брюхо от промежности до ребер, в отверстие вывалились кишки и внутренние органы.

– Тут уж придется выпачкать руки, – предупредил он, но продолжить не успел: послышался другой голос, совсем рядом, – высокий, детский.

– Я хорошо учил тебя, Сомойя.

Джим развернулся, инстинктивно подняв нож, и увидел сидящего на камне маленького желтого человека.

– Баккат, маленький шаман! – скорее с испугом, чем с гневом воскликнул Джим. – Никогда больше так не делай. Откуда, во имя Кулу‑Кулу, ты взялся?

– Я тебя испугал, Сомойя?

Баккат выглядел смущенным, и Джим вспомнил о приличиях. Он едва не оскорбил старого друга.

– Конечно, нет. Я видел тебя издалека. – Баккату нельзя говорить, что вы его не видели: он воспримет это как оскорбительный намек на свой малый рост. – Ты выше деревьев.

От этого комплимента лицо Бакката осветилось.

– Я наблюдал за тобой с самого начала охоты. Ты хорошо подкрался и чисто убил, Сомойя. Но, думаю, тебе понадобится кто‑то помимо молодой девушки, чтобы разделать тушу.

Он соскочил с камня, остановился перед Луизой и захлопал в ладоши в знак приветствия.

– Что он говорит? – спросила она Джима.

– Он говорит, что видит тебя и что у тебя волосы как свет солнца, – сказал Джим. – Думаю, ты только что получила свое африканское имя – Веланга, Девушка Солнечного Света.

– Пожалуйста, скажи ему, что я тоже его вижу и что он оказывает мне великую честь.

Она улыбнулась бушмену, и Баккат радостно рассмеялся.

На одном плече у бушмена был туземный топор, на другом – охотничий лук. Отложив лук и колчан со стрелами, Баккат взял топор и стал помогать Джиму разделывать крупную тушу.

Луизу изумило то, как быстро они работали вдвоем. Каждый знал свое дело и действовал без колебаний и споров. В крови по локти, они вытащили внутренности и обвисший мешок желудка. Не прерывая работы, Баккат отрезал кусок сырой требухи. Ударил о камень, вытряхивая полупереваренную растительность, сунул в рот и с нескрываемым наслаждением принялся жевать. А когда вырезали печень, даже Джим присоединился к пиру.

Луиза смотрела с ужасом.

– Она же сырая! – сказала она.

– В Голландии вы едите сырую селедку, – ответил Джим и предложил ей кусок багровой печени. Она хотела отказаться, но по его выражению поняла, что это вызов. Луиза по‑прежнему колебалась, пока не заметила, что Баккат тоже следит за ней, хитро скосив глаза в окружении бесчисленных морщинок.

Тогда она взяла кусок, собралась с силами и положила его в рот. Подступившая рвота заставила ее жевать. После первого потрясения из‑за непривычного вкуса оказалось, что вкус этот приятный. Она медленно прожевала и проглотила. К ее удовольствию, Джим был потрясен. Она взяла у него из окровавленной руки еще кусочек и принялась жевать.

Баккат расхохотался и двинул Джима локтем в ребра. Он радостно качал головой, смеясь над Джимом и изображал, как Луиза выиграла это немое состязание; он ходил по кругу, обеими руками засовывая в рот воображаемые куски печени, ослабев от смеха.

– Будь ты хоть вполовину так забавен, как думаешь, – мрачно сказал ему Джим, – ты был бы мудрецом всех пятидесяти племен кхойсан. А теперь за работу.

Они разделили мясо на две части – поклажу для обеих лошадей, а Баккат сделал из влажной шкуры мешок и набил его кусками почек, требухи и печени. Мешок весил почти столько же, как он сам, но Баккат взвалил его на плечи и пошел быстрым шагом. Джим нес плечо канны, которое свисало ему почти до колен, а Луиза вела лошадей. Последние мили до ущелья Маджубы они преодолели уже в темноте.

Ксиа бежал быстрой косолапой походкой, которую бушмены называют «пить ветер». Так он бежал от первых лучей рассвета до самой темноты. По дороге он разговаривал с собой, как со спутником, отвечал на собственные вопросы, смеялся своим шуткам. На бегу он пил из бутылки и ел из кожаного мешка, висевшего на плече.

Он напоминал себе, какой он хитрый и смелый.

– Я Ксиа, могучий охотник, – сказал он и слегка подпрыгнул. – Я убил большого слона ядом, которым обмазал стрелы. – Он помнил, как выслеживал то животное на берегах большой реки. Он упрямо охотился на него, пока новая луна не стала полной, а потом снова не уменьшилась. – Ни разу не потерял я его след. Может другой человек сделать такое? – Он покачал головой. – Нет! Может Баккат совершить такой подвиг? Никогда! Может Баккат попасть стрелой в жилу за ухом, чтобы яд сразу дошел до сердца слона? Не может! – Хрупкая тростниковая стрела едва способна проколоть толстую кожу слона, она никогда не дойдет до сердца или легких: надо отыскать место, где кровеносный сосуд подходит близко к коже, чтобы кровь могла разнести яд по всему телу. Яду потребовалось пять дней, чтобы свалить большого самца. – Но все это время я шел за ним и танцевал и пел охотничью песню, когда он наконец упал как гора и поднял пыль до вершин деревьев. Может Баккат совершить такой подвиг? – спросил он у окружающих гор. И сам ответил: – Никогда! Никогда!

Ксиа и Баккат были из одного племени, но не были братьями.

– Мы не братья! – закричал Ксиа, рассердившись.

Жила‑была девушка с кожей яркой, как оперенье ткачика, с лицом сердечком. Губы ее были полны, как спелые плоды марулы, ягодицы как яйца страуса, а груди круглы, как две желтые дыни тсама, согревшиеся на солнце Калахари.

– Она была рождена, чтобы стать моей женщиной! – воскликнул Ксиа. – Кулу‑Кулу забрал мое сердце, пока я спал, и вложил его в эту женщину. – Он не мог заставить себя произнести ее имя. Он выстрелил в нее крошечной любовной стрелой, оперенной перьями утренней голубки, чтобы показать, как сильно он ее хочет.

– Она не пошла. Она не пришла в хижину охотника Ксиа спать на его тюфяке. Она пошла к презренному Баккату и родила ему трех сыновей. Но я хитер. Женщина умерла от укуса мамбы.

Ксиа сам поймал змею. Он нашел ее убежище под плоским камнем. Использовал как приманку живого голубя, чтобы выманить мамбу, а когда змея высунулась из‑под камня, прижал ей голову. Мамба была небольшая, с его руку, но яда в ней было достаточно, чтобы убить взрослого буйвола. Ксиа посадил ее в мешок женщины, куда она собирала съедобное, пока женщина спала с Баккатом. Наутро женщина открыла мешок, чтобы положить в него клубень, и змея трижды ужалила ее: один раз в палец и дважды в запястье. Смерть, хотя и быстрая, была слишком страшна, чтобы наблюдать за ней. Баккат плакал, держа женщину на руках. Спрятавшись в скалах, Ксиа все это видел. И даже теперь воспоминания о горе Бакката были так сладостны, что Ксиа подпрыгнул на обеих ногах, как кузнечик.

– Ни один зверь не уйдет от меня. Ни один человек не может меня победить. Потому что я Ксиа! – крикнул он, и ближайшие склоны отозвались эхом: – Ксиа! Ксиа! Ксиа!

После того как полковник Кайзер покинул его, Ксиа два дня и две ночи провел на холмах и в лесах Хай‑Уэлда, высматривая Бакката. В первое утро он видел, как Баккат вышел из своей хижины, потянулся, почесался и со смехом выпустил газы. Для бушмена громкий звук выпускаемых газов – первый признак цветущего здоровья. Ксиа смотрел, как Баккат выпустил стадо из крааля и погнал к воде. Лежа в траве, как куропатка, Ксиа видел, как большой белый человек с черной бородой, которого звали Клиб, сокол, приехал из поместья. Он хозяин Бакката, и они вдвоем присели на открытом месте и сблизили головы, чтобы никто не мог их подслушать. И долго говорили шепотом. Даже Ксиа не мог подползти ближе и услышать, о чем они говорят.

Ксиа улыбался, созерцая этот тайный совет.

– Я знаю, что ты говоришь, Клиб. Я знаю, что ты посылаешь Бакката на поиски твоего сына. Знаю, что ты велишь ему быть осторожным, чтобы никто его не увидел, но я, Ксиа, как дух ветра, буду следить за их встречей.

Он видел, как вечером Баккат вошел в хижину и закрыл за собой дверь, видел, как внутри загорелся кухонный костер, но Баккат не выходил до самого рассвета.

– Ты пытаешься усыпить меня, Баккат, но случится это сегодня или завтра? – спросил он, наблюдая с вершины холма. – Больше ли у тебя терпения, чем у меня? Посмотрим. – Он видел, как на рассвете Баккат обошел свою хижину в поисках следов врага, кого‑нибудь, кто шпионит за ним.

Ксиа радостно обнял себя и потер спину обеими руками.

– Думаешь, я такой дурак, чтобы подойти близко, Баккат? – Поэтому он и просидел всю ночь на холме. – Я Ксиа, и я не оставляю следа. Даже стервятник высоко в небе не обнаружит мое убежище.

Весь день смотрел он, как Баккат занимается своими делами, ухаживает за хозяйским скотом. Вечером он снова ушел в хижину. Ксиа в темноте колдовал. С его украшенного бусами пояса свисало несколько заткнутых полых рогов южноафриканской антилопы. Он взял из одного такого рога щепотку порошка и положил себе на язык. Это был пепел усов леопарда, смешанный с высушенным и измельченным львиным пометом и другими тайными ингредиентами. Растворяя этот порошок своей слюной, Ксиа произносил заклинание. Оно предназначалось для того, чтобы перехитрить добычу. Потом он трижды плюнул в сторону хижины Бакката.

– Это могучее заклинание, Баккат, – предупредил он своего врага. – Ни одно животное и ни один человек не могут ему противиться.

Конечно, это было не совсем так, но если заклинание не срабатывало, на то всегда находились причины. Иногда это происходило потому, что ветер менял направление, или над головой пролетела стая ворон, или зацвела лилия сглаза. Но если не считать таких и подобных им обстоятельств, заклинание действовало безукоризненно.

Сотворив заклинание, Ксиа сел и стал ждать. Он не ел со вчерашнего дня, поэтому достал из мешка куски копченого мяса. Ни голод, ни холодный ветер с заснеженных гор не останавливали его. Как и все его племя, он привык к боли и трудностям. Ночь была тиха – доказательство того, что заклинание успешно подействовало. Даже легкий ветерок мог скрыть звуки, к которым он прислушивался.

Вскоре после захода луны он услышал тревожный крик ночной птицы в лесу за хижиной Бакката. Ксиа кивнул себе.

– Там что‑то движется.

Немного погодя с лесной почвы шумно взлетел козодой, и, сопоставив эти два звука, Ксиа установил, в какой стороне происходит движение. Он спустился с холма, неслышный, как тень, перед каждым шагом проверяя босым пальцем ноги поверхность, чтобы его не выдал треснувший сучок или шорох сухих листьев. Каждые несколько секунд он застывал, прислушиваясь, и услышал ниже у ручья сухой шелест: это дикобраз взъерошил иглы, предупреждая чересчур близко подошедшего хищника. Конечно, дикобраз мог увидеть леопарда, но Ксиа знал, что это не так. Леопард задержался бы, чтобы испугать своего природного врага, а человек сразу двинулся дальше. Ни один посвященный племени сан, даже Баккат и сам Ксиа, не могут избежать в темном лесу ночной встречи с козодоем или дикобразом. Этих знаков Ксиа оказалось достаточно, чтобы понять, в какую сторону движется Баккат.

Другой охотник допустил бы ошибку, сразу начав преследование, но Ксиа не торопился. Он знал, что Баккат сделает круг и вернется проверить, не идет ли за ним кто.

– Он почти так же хорошо знает законы дикой природы, как я. Но я Ксиа, и равных мне нет.

Говоря так, он чувствовал себя сильным и смелым. Он отыскал место, где Баккат пересек ручей, и в последних лучах заходящей луны увидел единственный влажный отпечаток ноги на речном камне. По размеру он детский, но ступня шире и нет подъема.

– Баккат! – Ксиа слегка подпрыгнул. – Я никогда не забуду след твоей ноги. Разве не видел я его сотни раз рядом со следом женщины, которая должна была стать моей женой? – Он помнил, как шел по их следам в буш и потом подполз и смотрел, как они совокупляются, извиваясь в траве. Это воспоминание сделало ненависть к Баккату холодной и свежей. – Но потом ты никогда уже не мог наслаждаться этими грудями‑дынями. Об этом позаботились Ксиа и змея.

Теперь, установив направление следа, он мог задержаться, чтобы в темноте не попасть в ловушки, которые, конечно же, расставил Баккат.

– Он идет ночью и не сможет в темноте скрывать свои следы так же тщательно, как сделал бы днем. Я подожду восхода солнца, чтобы прочесть следы, которые он оставил для меня.

При первых признаках рассвета он снова взял след. Влажный отпечаток ноги высох, исчез, но через сто шагов Ксиа увидел сдвинутый булыжник. Еще сто шагов – и сломанный стебель травы, уже начавший увядать. Ксиа не стал задерживаться в поисках других следов. Быстрый беглый взгляд подтверждал верность его чутья и позволял уточнить направление. Ксиа улыбнулся и покачал головой, когда обнаружил место, где Баккат, затаившись, долго ждал у своего следа. Он сидел на корточках, и его пятки вдавились в землю. Потом, гораздо дальше, Ксиа обнаружил место, где Баккат сделал широкий круг и снова ждал у своего следа, как раненый буйвол возвращается и ждет преследующего его охотника.

Ксиа был так доволен собой, что взял небольшую понюшку, негромко чихнул и сказал:

– Знай, Баккат, за тобой идет Ксиа. А Ксиа превосходит тебя во всем.

Он старался не думать о девушке с медовой кожей: ведь это единственное, в чем Баккат его опередил.

Когда след повел в горы, он стал еще менее заметным. В длинной узкой долине Ксиа нашел место, где Баккат перепрыгивал с камня на камень, не касаясь мягкой земли и не потревожив траву или другие растения, кроме редкого серого лишайника на камнях. Это растение такое сухое и прочное, а Баккат так легок и ступня его так мала и гибка, что он прошел по этому месту легко, почти как горный ветерок. Присев, Ксиа разглядывал чуть другой цвет лишайника там, где его касались ноги Бакката. Он шел поодаль от следа с противоположной от солнца стороны: так солнечные лучи помогали лучше разглядеть след, и можно было вернуться и снова осмотреть его.

Потом даже Ксиа оказался в тупике. След поднимался по крутому склону, опять переходя с камня на камень. Потом неожиданно, на полпути к вершине, след кончился. Словно орел схватил Бакката когтями и унес в небо. Ксиа прошел дальше по направлению следа до самого конца долины, но больше ничего не обнаружил. Он вернулся туда, где след кончился, присел и стал поворачивать голову, разглядывая полоски лишайника, покрывавшие скалы.

В качестве последнего средства он достал щепотку порошка из рога южноафриканской антилопы и растворил в своей слюне. Закрыл глаза, давая им отдых, и проглотил порошок. Потом приоткрыл глаза и сквозь ресницы заметил легкое движение, словно взмах крыла летучей мыши. Но когда Ксиа посмотрел прямо, все исчезло, словно никогда не существовало. Во рту у него пересохло, по рукам побежали мурашки. Он понял, что его коснулся один из духов дикой природы, а видел он ноги Бакката, бегущего по камням. И двигались они не вверх, а вниз по склону.

В этот миг обостренного восприятия Ксиа по цвету лишайников догадался, что нога Бакката касалась их дважды: на пути вверх и вниз. И Ксиа вслух рассмеялся.

– Баккат, ты можешь обмануть любого, только не Ксиа.

Он прошел вниз по следу и увидел, как это было сделано. Баккат взбежал по склону, перепрыгивая с камня на камень, потом, посреди прыжка, повернул назад и побежал вниз, его маленькие ступни касались точно тех мест, что и в первый раз. И единственным заметным признаком оказался слегка измененный цвет лишайника.

У подножия склона след проходил под бурским бобовым деревом. Рядом со следом лежал кусочек сухой коры, не больше ногтя. Он упал недавно или был сбит с ветки наверху. В этом месте двойной след на поросших лишайником камнях снова становился одинарным. Ксиа вслух рассмеялся.

– Баккат забрался на дерево, как самка бабуина, которая была его матерью.

Он остановился под выступающей веткой, подпрыгнул, подтянулся, поднялся и встал вертикально, балансируя на узком суку. Он увидел следы, оставленные ногами Бакката, прошел по ним к стволу, спустился, снова взял след и побежал по нему.

Еще дважды Баккат загадывал ему загадки. С первой Ксиа столкнулся у основания красного утеса и потерял немало времени. Но после бурского бобового дерева он научился смотреть вверх и нашел место, где Баккат повис на руках. Он продвигался, перебирая руками и не касаясь ногами земли.

Солнце уже садилось, когда Ксиа достиг места, где Баккат подготовил вторую загадку. Казалось, даже он был не в силах ее разгадать. Немного погодя он испытал суеверный страх: с помощью своего заклинания Баккат отрастил крылья и улетел, как птица. Ксиа проглотил еще одну порцию порошка, но духи не коснулись его. Вместо этого заболела голова.

– Я Ксиа. Ни один человек не может меня обмануть, – сказал он, но, хоть и сказал это вслух, не смог справиться с ощущением поражения.

И тут он услышал звук, далекий, но узнаваемый. Эхо, отразившись от скал, повторило его, но одновременно скрыло направление, так что Ксиа завертел головой, стараясь определить его.

– Выстрел из мушкета, – прошептал он. – Духи не покинули меня. Они привели меня в нужное место.