Лондон, ноябрь 1501 года 2 page

Она заметила, что Артур весьма сухо приветствовал шотландских лордов, встретив их перед совместным обедом в Вестминстерском дворце.

– Шотландцы – наши злейшие враги, – по‑кастильски шепнул ей Эдуард Стаффорд, герцог Бэкингем, когда они стояли в передней, дожидаясь очереди занять свои места за столом. – Король надеется, что этот брачный союз подружит нас, навеки привяжет шотландцев к Англии. Однако каждый англичанин с самого детства знает, что нет у нас на севере врага более постоянного и зловредного.

– Но ведь это всего лишь маленькое и бедное королевство, – сказала Каталина. – Какой вред оно способно нанести нам?

– Они подпевают Франции. Стоит нам начать войну с французами, как они заключают между собой союз – и шотландцы вторгаются в наши северные пределы. И пусть Шотландия мала и бедна, но это ворота, через которые с севера к нам могут войти французы. Полагаю, ваше высочество по опыту своей родины знает, как опасна может быть самая маленькая страна, если она лежит на границе.

– Ну, у мавров в конце концов остался только Гранадский эмират, – согласилась она. – Мой отец всегда говорил, что мавры как болезнь. Пусть всего лишь мелкая ссадина, но саднит всегда.

– А наша чума – шотландцы, – подхватил Бэкингем. – Примерно раз в три года они вторгаются к нам и устраивают маленькую войну, и мы либо отдаем им акр нашей земли, либо забираем его назад. И каждое лето они совершают набеги на приграничные графства и воруют все то, чего они не выращивают или не умеют изготавливать сами. Нет на севере фермера, который не пострадал бы от них. Но король твердо намерен заключить мир.

– Как вы думаете, будут ли шотландцы добры к принцессе Маргарите?

– По‑своему, видимо, да, – улыбнулся он. – Но не так, как мы к вам, инфанта.

Каталина улыбнулась в ответ. В самом деле, ее тепло приняли в Англии. Лондонцам полюбилась испанская принцесса, им нравились и пышность ее кортежа, и непривычный наряд, и то, что она улыбалась людям. Каталина усвоила от своей матери, что народ нужно уважать, и она никогда не отворачивалась, заслышав приветственные крики. Махала рукой, улыбалась и, если поднимался особенно большой шум, даже приседала в небольшом реверансе.

Она посмотрела туда, где принцесса Маргарита, тщеславная и не по годам развитая девочка, разглаживала складки на платье и поправляла головной убор перед тем, как войти в пиршественный зал.

– Скоро ты выйдешь замуж и уедешь из дому, как уехала я, – любезно обратилась к ней Каталина по‑французски. – Я надеюсь, ты будешь там счастлива.

Девочка ответила ей дерзким взглядом:

– Но не так, как ты. Ведь ты приехала в самую лучшую страну в Европе, тогда как мне придется ехать в изгнание.

– Возможно, Англия кажется тебе самой лучшей, но для меня она по‑прежнему чужая, – ответила Каталина, пропуская грубость мимо ушей. – И если б ты видела мой дом в Испании, ты бы поразилась тому, какой у нас там дворец.

– Нет места лучше, чем Англия, – сказала Маргарита с невозмутимой убежденностью избалованного ребенка. – Но быть королевой очень неплохо. Вот ты будешь еще принцессой, а я уже – королевой. Я буду ровней моей матери. – Подумала и прибавила: – В самом деле, я буду ровней и твоей матери.

Каталина вспыхнула:

– Вот этому никогда не бывать! Какая глупость даже предположить такое!

Маргарита открыла рот от удивления.

– Прошу вас, ваши высочества, – быстро вмешался Бэкингем, – ваш батюшка вот‑вот займет свое место. Не угодно ли пройти в зал?

Маргарита развернулась и упорхнула.

– Она еще так молода! – продолжил герцог. – И хотя никогда в этом не признается, ужасно боится покинуть мать и отца и уехать в такую глушь.

– Значит, пусть учится, – сквозь зубы ответила Каталина. – Усвоит манеры, подобающие королеве, если уж собирается ею быть!

Повернувшись, чтобы идти в зал, она обнаружила рядом с собой Артура, готового вести ее второй парой следом за королем Генрихом и королевой Елизаветой.

Королевская семья заняла места за пиршественным столом. Король и двое его сыновей сидели на возвышении под балдахином с гербом, озирая весь зал, по правую руку от них расположились королева с принцессами. Миледи мать короля, Маргарита Бофор, сидела между сыном и королевой.

– Маргарита и Каталина в дверях перекинулись парой слов, – с мрачным удовлетворением заметила она королю. – Я так и думала, что инфанта вызовет раздражение у нашей принцессы. Маргарита терпеть не может, когда внимание оказывается не ей, а кому‑то другому, а с Каталиной все носятся.

– Маргарита скоро уедет, – лаконично сказал Генрих. – Там у нее будет свой двор и свой медовый месяц.

– Каталина стала центром притяжения при нашем дворе, – пожаловалась его мать. – Дворец переполнен людьми, пришедшими посмотреть, как она вкушает обед. Все хотят ее видеть.

– Ну, она здесь в новинку. Чудо на неделю. И я хочу, чтобы ее видели.

– У нее есть обаяние, – кивнула миледи.

Особый паж поставил перед ней золотую чашу, наполненную душистой водой, Маргарита смочила в ней пальцы и вытерла их салфеткой.

– Я нахожу, что она очень привлекательна, – сказал Генрих, в свой черед вытирая пальцы. – За всю свадьбу она не сделала ни единой ошибки, и народ ее любит.

Его мать отмахнулась:

– Ее раздирает тщеславие. Ее воспитывали не так, как я бы воспитала свое дитя. Ее воля не сломлена, она не умеет подчиняться. И думает, что она особенная.

Он посмотрел на принцессу. Наклонив голову, она слушала, что говорит ей самая младшая из тюдоровских принцесс, Мэри, потом улыбнулась и что‑то ответила.

– Знаешь, матушка, я тоже думаю, что она особенная.

Празднования длились день за днем, а затем двор переехал во дворец в Ричмонде, только что отстроенный посреди огромного прекрасного парка. Каталине, кружащейся в вихре новых лиц и впечатлений, стало казаться, что она центр бесконечного праздника, королева, веселить и забавлять которую радостно готова вся страна. Однако через неделю все это завершилось – к принцессе явился король и указал, что ее испанским подданным пришла пора отправляться восвояси.

Каталина всегда знала, что приданный ей небольшой двор, свита сопровождения, сопутствовавшая ей из Испании во всех треволнениях путешествия по воде и суше, после свадьбы и выплаты первой доли приданого должна ее покинуть, однако два унылых дня, когда отъезжающие собирались в дорогу и прощались со своей госпожой, дались нелегко. Ей оставили в услужение совсем небольшой штат: духовника, нескольких дам‑камеристок, управляющего, казначея и самых приближенных слуг. Остальные возвращались на родину. С отъезжающими она отправила поклоны всем в Испании и письмо матушке.

«От дочери Каталины, принцессы Уэльской, ее величеству королеве Кастилии и Арагона.

Дражайшая матушка!

Как поведают тебе эти господа, у нас с принцем хороший дом вблизи реки. Называется он Бейнард‑Касл. Это настоящий дворец, только что выстроенный. Там нет бань ни для дам, ни для кабальеро. Я знаю, тебе трудно в это поверить, но это так.

Потом, и в это тоже трудно поверить, здесь совсем нет садов с цветниками, ручьев и фонтанов. Все выглядит так, словно еще не достроено. В лучшем случае имеется крошечный дворик, где можно гулять по кругу, пока не закружится голова. Еда невкусная, а вино кислое. Они едят только сушеные фрукты и, кажется, даже не слыхали об овощах.

Но ты не должна думать, матушка, что я жалуюсь. Я хочу, чтобы ты знала: несмотря на эти мелкие трудности, я твердо намерена оставаться принцессой. Принц Артур проявляет ко мне доброту и внимание, когда мы встречаемся, что бывает, как правило, во время трапез. Он подарил мне красивую кобылу, помесь берберских и английских кровей, я каждый день на ней езжу. Мой рыцарь на турнирах здесь не принц, а герцог Бэкингем, который очень ко мне добр, поясняет тонкости дворцовой жизни и дает советы, как поступать в том или ином случае. Мы часто ужинаем в английском стиле, мужчины и женщины вместе. У женщин есть свои комнаты, однако мужчины, и гости, и слуги, свободно входят туда, словно это общие помещения. Единственное место, где я с уверенностью могу побыть одна, если запру дверь, – это нужник, во всех прочих комнатах всегда люди.

Королева Елизавета – дама тихая и спокойная и весьма добра ко мне. Мне нравится ее общество. Миледи матушка короля ко мне холодна, однако, думаю, она такова со всеми, за исключением короля и принцев – в сыне и внуках она души не чает. Она командует при дворе, как настоящая королева. Очень набожна и сурова. Во всех отношениях достойна всяческого почитания.

Без сомнения, ты бы хотела знать, не понесла ли я. Пока никаких признаков нет. Ты будешь рада узнать, что по два часа каждый день я читаю Библию и святые книги, как ты велела, трижды в день хожу на мессу и причащаюсь каждое воскресенье. Отец Алессандро Джеральдини находится в добром здравии и служит мне духовником и советником в Англии так же, как делал это в Испании. Донья Эльвира держит моих дам в повиновении, и я слушаюсь ее так же, как слушалась бы тебя. Мария де Салинас и здесь моя лучшая подруга, как было в Испании, но я не могу выносить, когда она заговаривает о доме.

Я буду такой принцессой, какой ты хотела бы меня видеть. Я не подведу ни тебя, ни Господа. Я буду королевой и защищу Англию от мавров.

Прошу тебя, напиши мне поскорей и сообщи, что здорова. Ты выглядела такой печальной, когда мы расставались. Надеюсь, теперь тебе лучше. Уж конечно Господь не допустит, чтобы ты печалилась, ведь ты всегда была его любимицей? Я молюсь за вас с батюшкой каждый день. В моих ушах постоянно звучит твой голос, направляя меня. Прошу тебя, напиши своей дочери, которая так тебя любит!

Каталина

P. S. Хотя я рада, что замужем и призвана исполнить свой долг перед Испанией и Богом, все равно мне очень тебя недостает. Знаю, что ты прежде всего королева, а уж потом мать, но все равно я буду бесконечно рада твоему письму. К.».

Проводы испанского двора были обставлены весело и сердечно, но Каталина с трудом находила в себе силы улыбаться, вести любезные разговоры, махать рукой на прощание. Они подняли якоря и отчалили, а она осталась на берегу, чтобы проводить взглядом удаляющиеся паруса. Там и нашел ее король Генрих, неотрывно глядящую вдаль, словно она и сама была бы не прочь уехать.

Он слишком хорошо знал женщин, чтобы праздно полюбопытствовать, в чем дело. Одиноко ей, тоскует по дому, что более чем естественно для девушки, которой не стукнуло еще и шестнадцати. Он сам, почти всю жизнь проведя вдали от Англии, в изгнании, хорошо знал, как порой, когда откуда‑то вдруг повеет чем‑то родным, охватывает душу тоска по родине. Спроси ее сейчас, отчего она так печальна, вызовешь поток слез и ничего не добьешься. Нет, лучше он возьмет ее под руку, вон, ладошка совсем озябшая, и скажет, что сейчас самое время осмотреть его новую библиотеку, которую совсем недавно так красиво и удобно обустроили во дворце, и что она всегда может выбрать там для себя книгу. Через плечо Генрих приказал что‑то одному из своих пажей и повел принцессу в библиотеку. Там они обошли все полки, в самом деле красивые, резные, и он показал ей не только книги классических авторов и труды по истории, к которой особенно лежала у него душа, но и романы о любовных подвигах и героях, которые, на его взгляд, лучше всего могли развлечь тихую девочку.

«Не жалуется, – отметил он с удовлетворением, – и насухо вытерла глаза, как только увидела, что я направляюсь к ней». Хорошо воспитанна и школу прошла суровую. Изабелла Испанская, жена воина и воин сама, не попустительствовала своим дочерям. Пожалуй, нет в Англии девушки, которая сравнилась бы с Каталиной по силе духа. Однако под голубыми глазами принцессы лежали тени, и, поблагодарив его за предложенные книги, она не улыбнулась.

– Нравится ли тебе разглядывать карты? – поинтересовался он.

– Разумеется, государь, – кивнула она. – В библиотеке моего отца есть карты со всего мира, и Христофор Колумб изготовил для него карту Америк.

– А много ли книг в собрании твоего отца? – спросил король, ревниво заботившийся о своей репутации книгочея.

Последовала вежливая заминка, сказавшая ему все: библиотека, которой он так гордился, не шла ни в какое сравнение с книжной коллекцией испанского владыки.

– Конечно, надо иметь в виду, что множество книг попало туда, так сказать, по наследству, – тактично ответила она. – В собрании моего отца много книг восточных авторов, доставшихся ему от мавританских ученых. Вам, государь, известно, что арабы перевели греческих авторов задолго до того, как тех переложили на французский, итальянский или английский языки, и сохранили научные знания, утраченные христианским миром. В библиотеке отца в арабских переводах имеются Аристотель, Софокл и многие, многие другие…

Страсть к книгам сжигала его, как голод.

– Так много ли там книг?

– Тысячи, – сказала она. – На иврите, латыни, на всех христианских языках. Но все он сам не читает, для этого есть ученые арабы.

– А карты?

– Для этого есть навигаторы и картографы, тоже арабы. Он пользуется их советами. Они путешествуют повсюду и знают, как прокладывать путь по звездам. Пересечь море для них – то же самое, что перейти пустыню. Они говорят, водная гладь мало отличается от песчаной равнины – те же звезды светят над головой, та же луна.

– И что, как твой отец предполагает, много проку будет от новооткрытых земель? – с любопытством спросил король. – Мы наслышаны о великих вояжах Колумба и сокровищах, которые он привез из своих странствий.

Он отметил, как, взмахнув ресницами, она спрятала оживленно блеснувший взор, и отдал должное ее дипломатическим способностям.

– Не могу сказать, государь, – обдуманно проронила она. – Но моя матушка находит, что открылась бесценная возможность обратить ко Христу великое множество душ.

Генрих раскрыл перед ней большую папку, в которой хранилась его коллекция географических карт. На многих листах по углам резвились красочно исполненные морские чудища. Используя палец как указку, король проследил береговую линию Англии, границы Священной Римской империи, различные области Франции, недавно расширенные пределы Испании и папские земли в Италии.

– Видишь, почему мы с твоим отцом должны быть друзьями? Нам обоим грозит Франция. Мы даже торговать напрямую не можем, пока не выдворим ее из проливов.

– Если сын Хуаны унаследует земли Габсбургов, под его началом окажутся два королевства, – заметила Каталина, – Испания и Нидерланды.

– А твой сын получит всю Англию, в союзе с Шотландией, и все наши земли во Франции, – подхватил он, взмахнув над картой рукой. – Влиятельные будут кузены!

Каталина улыбнулась, мечтательно и горделиво, что Генрих расценил как признак честолюбия.

– А что, хотела бы ты, чтобы твой сын правил доброй половиной христианского мира?

– Какая бы женщина не хотела! – усмехнулась Каталина. – А ведь тогда наши с Хуаной сыновья смогут победить мавров, загнать их подальше за Средиземное море!

– Или же найдут способ жить с ними в мире, – предположил король. – Уж конечно, одно то, что кто‑то зовет Господа Аллахом, а кто‑то – Богом, не повод для вражды между верующими!

Не раздумывая она покачала головой:

– Нет, я думаю, война эта продлится вечно. Матушка говорит, это великая битва между Добром и Злом – и конца ей нет.

– Но это означает, что ты будешь в вечной опасности, – начал было он, но тут в высокую дверь постучали.

Это оказался тот самый паж, которого Генрих послал куда‑то еще на пирсе. Он привел с собой запыхавшегося старичка, придворного ювелира.

– А теперь, – обратился Генрих к невестке, – у меня для тебя подарок!

Она подняла на него глаза. «Добрый Господь, – подумал он, – да надо быть из камня, чтобы не закипела кровь при виде этакого цветочка! Но как бы то ни было, мне по силам заставить ее улыбнуться, и видит Бог, это мне в радость».

– Правда? – ровным голосом сказала она.

Король сделал знак ювелиру, тот вытянул из кармана кусок малинового бархата, расстелил его на столе, а потом вытряхнул на бархат содержимое мешка на тесемках. На яркую ткань хлынули драгоценные камни и золотые украшения. Затаив дыхание, широко распахнутыми глазами смотрела на сверкающий поток Каталина.

– Ну, выбирай! – мягко произнес Генрих. – Это тебе мой подарок, чтобы вернуть улыбку на твое личико.

Едва слыша, что он ей говорит, принцесса вмиг оказалась у стола, и ювелир принялся показывать ей свои изделия, поднимая одно за другим на свет, расписывая его достоинства, а король с явным удовольствием эту картину наблюдал. Вот, пожалуйте вам, чистопородная принцесса, в жилах которой течет кровь кастильских королей, и он, внук простолюдина, может ее купить, как любую другую. И благодарение Господу, у него есть чем прельстить ее!

– Серебро? – спросил он.

Раскрасневшееся личико повернулось к нему.

– Нет, не серебро, государь.

Тут Генрих вспомнил, что у ног этой девочки лежало золото инков:

– Значит, золото?

– Да, золото я люблю больше.

– Жемчуг?

Она дернула губкой. Ах, что за рот, подумал он. Так и просится поцеловать!

– Что, жемчуг не годится? – спросил он вслух.

– Ну, я не очень его люблю, – с улыбкой призналась она. – А какой камень предпочитаете вы, государь?

«Господи, да она кокетничает со мной, – оторопел он. – Вертит, как старым дядюшкой. Подсаживает на крючок».

– Ну, тогда изумруды?

– Нет, – улыбнулась она. – Вот это.

И, безошибочно выбрав самое дорогое из того, что принес ювелир, указала на ожерелье из синих сапфиров, к которому прилагались серьги. Поднесла украшение к глазам, подобно мусульманской женщине, закрыв им нижнюю половину лица. Это было очаровательно. Сапфир как нельзя лучше оттенял цвет ее глаз. Она шагнула вперед, чтобы он смог рассмотреть поближе, и король услышал запах ее волос, аромат цветущих апельсиновых деревьев из садов Альгамбры. Да, вся она благоухала, словно чужедальний цветок.

– Ну как? Подходят они к моим глазам?

Каталина была так соблазнительна, что у него перехватило дыхание.

– Очень подходят. Что ж, они твои, – сделав над собой усилие, выговорил он. – И они, и еще выбери что‑нибудь. Только покажи… пальчиком.

Ах, как она на него поглядела…

– А мои дамы?

– Да. Зови своих дам, пусть тоже выбирают.

Она засмеялась от удовольствия и побежала к дверям. Пусть себе, подумал он. От греха подальше, лучше не оставаться с нею один на один. И поспешно вышел в коридор, где столкнулся со своей матерью, которая шла с мессы.

Король преклонил колени, и миледи, благословляя, коснулась его головы:

– Сын мой…

– Матушка…

Поднялся, и мать мигом заметила, что лицо у него горит, а сам он взволнован и с трудом держит себя в руках.

– Тебя что‑то беспокоит, сын мой?

– Нет, матушка!

– Что, опять королева? – устало вздохнула миледи. – Елизавета? Опять ноет из‑за шотландской помолвки Маргариты?

– Нет. Я ее сегодня даже не видел.

– Елизавете надо смириться, – заявила мать короля. – Принцессы не могут выбирать, за кого им выходить замуж, и решать, когда покидать дом. Она бы это знала, если б ее правильно воспитали.

Он дернул ртом, усмехаясь:

– Ну, это вряд ли ее вина…

– Да какое потомство может быть у такой матери, – сурово заметила его мать. – Никудышный род, Вудвилли…

На это король смолчал. Он никогда не защищал жену перед матерью, неприязнь той была столь велика и непоколебима, что нечего было и пытаться ее переубедить. И мать перед женой не защищал тоже, в том не было нужды: королева Елизавета никогда не жаловалась ни на трудный нрав свекрови, ни на требовательность супруга, относясь к нему, к его матери и к его самовластию как к стихийному бедствию, неприятному и неизбежному, как плохая погода.

– Не допускай, чтобы она тебя беспокоила, – велела мать.

– Да не беспокоит она меня, – отозвался он с мыслью о принцессе, которая как раз его очень беспокоила.

Теперь я уверена, что король Генрих ко мне благоволит даже больше, чем к своим дочкам, и мне это приятно. Я привыкла быть самой любимой, балованной дочкой. Мне нравится быть любимицей короля. Мне нравится, что меня выделяют.

Когда он заметил, что мне грустно оттого, что мой двор отбыл в Испанию, он провел со мной несколько часов, показал свою библиотеку, побеседовал о географических картах, а потом подарил роскошный сапфировый гарнитур. Позволил самой выбирать, что мне по вкусу, и подтвердил, что сапфиры отлично идут к моим глазам.

Поначалу он мне не очень понравился, но потом я понемногу привыкла к его отрывистой речи и вспыльчивости. Он из тех, чье слово и при дворе, и во всей стране – закон, и он никому ничем не обязан, за исключением, может быть, своей матушки. Близких друзей у него нет, никаких приближенных, кроме матушки и тех солдат, которые воевали с ним и которые теперь занимают важные посты при дворе. Он не проявляет нежности к жене, неласков с дочерьми, но ко мне он внимателен, и мне это приятно. Возможно, когда‑нибудь он станет мне как отец. Я уже и так рада, что он меня выделяет. При таком дворе, как этот, где все и вся зависят от его одобрения или неодобрения, я в самом деле чувствую себя принцессой, когда он хвалит меня или проводит со мной время.

Если бы не он, мне, наверно, было бы еще более одиноко, чем сейчас. Супруг мой принц относится ко мне так, словно я не больше чем стол или стул. Никогда не ищет меня взглядом, никогда мне не улыбнется, никогда не начнет разговора. Его хватает только на то, чтобы кое‑как сложить слова для ответа. Какая дурочка я была, когда нашла, что он похож на трубадура! На недотепу он похож, вот на кого, и это чистая правда! Никогда не поднимет голоса, вечно мямлит, никогда не скажет ничего забавного или интересного. Владеет французским, латынью, еще полудюжиной языков, а что толку, раз сказать нечего! Мы живем, как чужие, и, если бы раз в неделю, словно по расписанию, он не являлся в мою опочивальню, я бы забыла, что замужем.

Я показала сапфиры его сестре Маргарите, и теперь она сгорает от зависти. Придется мне каяться в грехе тщеславия и гордыни. Зря я это, не стоило дразнить ее ожерельем, однако, будь она ко мне подобрей, хоть на словах, я бы так не поступила. Мне хотелось, чтобы она знала: ее отец меня ценит, даже если она сама, ее бабка и ее брат относятся ко мне совсем иначе. Однако я этим поступком своим добилась только того, что разозлила ее и поставила себя в невыгодное положение, не говоря уж о том, что теперь придется каяться и искупать грех.

Хуже всего то, что мне отказало достоинство, с которым во всех обстоятельствах следует держаться испанской принцессе. Конечно, Маргарита повела себя как сущая торговка на рынке, но мне следует быть умнее. Двор пляшет вокруг короля, как будто в мире ничего нет важней, чем его благосклонность, и мне нужно помнить об этом и держаться в стороне. Не стоит равняться на девчонку четырьмя годами моложе меня и всего лишь английскую принцессу, пусть даже она при всяком удобном случае величает себя королевой Шотландии.

Завершив свой визит в Ричмонд, молодые принц и принцесса Уэльские устроили себе королевский двор во дворце Бейнард‑Касл. Каталина со свитой – испанец‑капеллан, придворные дамы и дуэнья – заняли покои с видом на парк и реку, тогда как Артур со своими капелланом, наставником и штатом слуг расположились в помещениях с окнами, выходящими в город. Встречались оба двора только формально, раз в день за ужином, причем сидя по противоположным стенам зала и взирая друг на друга с подозрением. Не семья, а скорей враги во время вынужденных переговоров о перемирии.

Жизнь во дворце текла согласно указаниям, издаваемым миледи матерью короля. Дни праздников и дни поста, развлечения и распорядок будней – все регламентировалось ею. Даже ночи, когда Артуру следовало посещать опочивальню жены, тоже устанавливала мадам – дабы проследить, чтобы молодые люди не истощали себя, но и своими обязанностями отнюдь не пренебрегали. Поэтому раз в неделю принц вечером в сопровождении свиты торжественно вступал в покои жены и оставался там до утра. У молодых супругов этот ритуал по‑прежнему вызывал неловкость и острое смущение. Артур ничуть не набрался опыта, а Каталина, как могла, вежливо сносила его молчаливый наскок. Однако же в свой срок, в начале декабря, у нее начались месячные, и она сообщила об этом донье Эльвире, а та немедля оповестила постельничего принца, что на неделю визиты его высочества к принцессе желательно отложить, поскольку ее высочество недомогает. Не прошло и получаса, как все, от короля в Уайтхолле до последнего посыльного в Бейнард‑Касле, знали, что у принцессы Уэльской месячные, а значит, она не понесла, и все, от короля до посыльного, задались вопросом: раз уж новобрачная здорова, крепка и, очевидно, плодовита, может, это принцу Артуру не по силам исполнить свой долг?

В середине декабря, когда двор вовсю готовился к пышному двенадцатидневному празднованию Рождества, король вызвал сына к себе и приказал подумать о переезде в замок Ладлоу‑Касл.

– Полагаю, тебе захочется взять с собой жену, – с улыбкой заметил король, стараясь, чтобы слова его звучали непринужденно.

– Как желаете, сир, – осторожно ответил Артур.

– А сам‑то ты чего хочешь?

После недельного запрета на посещение жены, когда все и каждый шушукались между собой, что ребенка не получилось, хотя, конечно, прошло совсем мало времени и никто, наверно, не виноват, Артур чувствовал себя униженным и подавленным. С тех пор он так ни разу и не посетил ее спальни, а она за ним не посылала. Он и не ждал приглашений, знал, что это смехотворно, не подобает принцессе Испанской приглашать к себе мужа в постель, однако Каталина совсем не улыбалась ему и никоим образом его не поощряла. Сколько обычно длится это таинственное недомогание, он не имел представления, спросить было некого, и он терялся в догадках, что же ему делать.

– Она выглядит не очень веселой, – заметил он.

– Да скучает по дому! – отрезал отец. – Это твое дело – развлечь ее. Возьми ее с собой в Ладлоу. Дари ей подарки. Она же женщина! Превозноси ее красоту. Шути с ней. Ухаживай!

– На латыни? – растерялся Артур.

– Да хоть на валлийском, парень! Если у тебя смеются глаза и в штанах порядок, она поймет, что у тебя на уме. Поверь мне, она из тех женщин, которые прекрасно понимают мужчин!

– Да, сир, – вяло ответствовал сын.

– А впрочем, если не хочешь, в этом году можешь оставить ее здесь. Ведь так и было задумано, что вы поженитесь и первый год проведете врозь.

– Но мне тогда было всего четырнадцать!

– Всего лишь год назад.

– Да, но…

– Так ты хочешь взять ее с собой или нет?

Принц вспыхнул. Отец смотрел на него с сочувствием.

– Хочешь, но боишься, что она выставит тебя дураком?

Светловолосая голова покивала, поникнув.

– И думаешь, что, когда рядом не будет придворных и меня, она над тобой посмеется?

Опять кивок.

– И все ее дамы. И ее дуэнья.

– И тебе некуда будет девать время.

Мальчик, воплощенное несчастье, поднял глаза:

– И она будет злиться, томиться и превратит ваш замок в сущую тюрьму для вас обоих.

– Если я ей не нравлюсь… – тихонько проговорил принц.

Генрих положил тяжелую руку на плечо мальчика:

– Сын мой! Не важно, что она думает о тебе. Ведь не я выбирал твою мать. И твоя мать не выбирала меня. Когда дело касается трона, сердце на втором месте – ну, если вообще о нем кто‑то думает. Она знает, что должна делать, и это главное.

– Еще как знает! – сорвавшись, обиженно выкрикнул принц. – У нее нет…

– Нет чего? – подождав немного, спросил отец.

– Никакого стыда у нее нет!

У Генриха перехватило дыхание.

– Нет стыда? Так она что, страстная? – сдержанно спросил он, постаравшись не выдать голосом внезапно вспыхнувшего желания, возникшего перед глазами образа невестки – обнаженной, бесстыдной, охваченной страстью.

– Нет! Она делает это примерно так же, как конюх запрягает лошадь.

Генрих подавил смешок.

– Но все‑таки делает. Тебе не приходится умолять ее, уламывать. Ну‑ну. Значит, знает, что делать, да?

Артур отвернулся к окну и посмотрел вниз, на холодные воды Темзы.

– По‑моему, я ей не нравлюсь. Ей нравятся только ее испанцы, и Маргарита, и еще Генрих, пожалуй. С ними она смеется, танцует, как будто ей весело. Щебечет со своими приближенными, со всеми любезна и улыбчива, а я почти с ней не вижусь… Да и видеться‑то не хочу…

Генрих потрепал сына по плечу:

– Мой мальчик, да она просто не знает, что о тебе думать! Слишком занята своими платьями и украшениями да своими сплетницами‑испанками, будь они неладны! Чем скорей вы останетесь наедине, тем скорее узнаете друг друга. Короче говоря, вези ее в Ладлоу!

Принц кивнул, без особой убежденности.

– Да, если такова ваша воля, сир, – формально ответил он.

– Ну как, спросить мне ее, хочет ли она ехать?

Юноша покраснел до ушей:

– А если она откажется?

Его отец рассмеялся.

– Не откажется! – пообещал он. – Вот увидишь.

Генрих не ошибся. Каталина была слишком принцесса, чтобы ответить королю «да» или «нет». Когда он поинтересовался, не угодно ли ей будет поехать в Ладлоу с принцем, она сказала, что готова выполнить пожелание его величества.