Рассказ Аббатисы

В одном из азиатских городов
Меж христианских был квартал еврейский;
Правитель в тех краях ростовщиков
Не трогал ради выгоды житейской,
Хоть Господу они мерзки и дерзки;
А улицу, что шла через квартал,
Как проходную каждый житель знал.

И вот на этой улице в конце
Стояла школа; в ней учили строго
Детишек христианских; об Отце
Небесном им рассказывали много,
Как в школах принято; и, славя Бога,
Они там петь учились и читали –
Так исстари детишек обучали.

Средь школьников был сын одной вдовы
Лет от роду семи; без принужденья
Любить Христову Матерь он привык;
Такое он питал к ней уваженье,
Что, увидав ее изображенье,
Он перед ним колени преклонял
И многократно Ave * повторял.

Так сына своего вдова учила
Чтить Пресвятую Деву глубоко;
Благоговеть пред нею приучила –
«Хороший мальчик учится легко» –
Подобия искать недалеко:
Как думаю об этом, вспоминаю
Младенчество святого Николая.

Однажды в школе он букварь читал;
Другие петь учились антифоны.
Он Alma Redemptoris ** услыхал
И, песнопеньем дивным увлеченный,
Приближась, слушал как завороженный,
И первый стих – и голос, и слова –
Он выучил, прослушав раза два.

Но он совсем не понимал латыни –
Учить ее поздней они начнут –
И стал просить дружка, чтоб тот уж ныне
Истолковать сей гимн ему взял труд
И объяснить, зачем его поют.
И так узнать об этом он стремился,
Что даже на колени становился.

Его товарищ старше, был, чем он,
И отвечал: «Сей гимн, могу представить,
Владычице небесной посвящен;
Святую Деву научает славить,
Когда умрем, нас просит не оставить;
А больше не скажу, как ни желаю:
Грамматики ведь я еще не знаю».

«Так эта песнь посвящена блаженной
Христовой Матери? Тогда слова
И ноты, – мальчик молвил, – совершенно
Я выучу еще до Рождества!
Пускай букварь я буду знать едва,
Пусть высекут меня без сожаленья –
Я разучу святое песнопенье!»

Его товарищ по пути домой
День изо дня учил его; прилежно
Наш мальчик вытвердил напев святой
И пел его так правильно и нежно
Два раза в день – не мог ведь он небрежно
Петь песнопенье, что посвящено
Марии-Деве, чтимой им давно!

Как я уже сказала, проходил
Через квартал еврейский мальчик в школу
И гимн Марии пел что было сил;
И разносился голосок веселый;
А если ученик наш шел из школы,
То удержаться и не петь не мог,
Покуда не ступал на свой порог.

Но сатана, гнездо от века вьет
В сердцах евреев; он сказал: «Увы!
Народ Израиля! Ваш удел не мед.
Так неужели разрешите вы,
Чтобы мальчишка этот, сын вдовы,
Так оскорблял, без страха и без меры,
Священные устои нашей веры?!»

Тут меж евреев было решено
Со света сжить вдовицыного сына;
Убийца нанятый, когда темно
И поздно стало, ни души единой
Не видно было в улице пустынной, –
Его схватил, скрутил на месте прямо,
И, горло перерезав, бросил в яму.

Я говорю, что выбросил он тело
В дыру, куда сливали нечистоты.
О, Иродов новейших злое дело!
Народ, Всевышним проклятый! На что ты
Рассчитывал? Дурны твои расчеты –
Ведь к небу вопиет такая кровь,
А Божья честь восторжествует вновь!

О мученик! О девственник невинный!
В небесный хор отныне ты избран.
Как написал на Патмосе в пустыне
Святой Христов апостол Иоанн,
Пред агнцем белоснежным будет зван
Петь гимны тот, кто женщин не познает:
Лишь девственникам это подобает.

А бедная вдова всю ночь ждала
Дитя свое, а мальчик все не шел;
И потому, когда заря взошла,
Бледна лицом в предчувствии всех зол,
Она пошла, куда Господь повел;
И люди ей не в добрый час сказали,
Где мальчика в последний раз видали.

С любовью материнскою в груди
Пошла она, почти теряя разум,
Осматривая на своем пути
Знакомые места унылым глазом;
Христову Матерь жарче с каждым разом
На помощь призывала крест содеяв;
И вот она пришла в квартал евреев.

Она молила и просила всех
Евреев, кто там жил, чтоб ей сказали,
Кто видел ее мальчика; у тех
Один ответ был – «нет»; она едва ли
Его нашла бы, но Господь чуть дале
Ей путь к ужасной яме указал,
В которой мальчик брошенный лежал.

Великий Боже, ты во всем творенье
Свою являешь славу – так гляди!
Сей веры изумруд, сей ангел рвенья,
Брильянт сей – без дыхания в груди
Лежал; но чудо было впереди:
Он Alma Redemptoris вдруг запел,
Да так, что каждый камень зазвенел!

Кто мимо проходил из христиан –
Все подошли взглянуть на это диво;
Послали за шерифом, кто избран,
Чтобы блюлись законы справедливо.
Шериф явился сразу и правдиво
Восславил Приснодеву, свет людей;
Евреев же велел схватить скорей.

В слезах соседи подняли дитя;
А он все пел, презревши смерти жало.
Как в монастырь ближайший чуть спустя
Повозка с убиенным заезжала,
Мать замертво в ногах его лежала
И, поднятая, упадала в пыль,
И плакала, как новая Рахиль.

К евреям грозно пытки применив,
Шериф в их преступленье стал уверен,
И всех, к нему причастных, был шериф
Оставить без расплаты не намерен:
«Да будет зло тому, кто злонамерен!»
Их к виселице дикий конь тащил,
И по закону их палач казнил.

На смертном ложе мученик лежал
Пред главным алтарем, пока шла служба;
Аббат со всею братией считал,
Что схоронить его быстрее нужно;
Но, окроплен святой водой – неложно!
Заговорил он, окроплен водой,
И вновь запел он антифон святой.

Аббат – а человек он был святой,
Как все монахи (или как монахи
Должны бы быть) со всею добротой
Стал вопрошать: «Дитя мое, я в страхе
Господнем; я глазами шарю в прахе –
Скажи, как чудо объяснить сие?
Ведь горло перерезано твое!»

«Прорезано до самых позвонков, –
Ответил мальчик, – но Господней волей
Законы естества переборов, –
Как в ваших книгах сказано, – доколе
Угодно Господу – живу я доле.
За то, что я Пречистую любил,
Христос мне петь О Alma разрешил.

Источник благодати, Мать Христову,
Я почитал всю жизнь со всею силой;
Когда был предан смерти я сурово,
Ко мне она пришла и петь просила
Гимн Alma Redemptoris, столь мне милый;
И зернышко, помнилось, в этот миг
Она мне положила на язык.

Вот отчего пою и петь я буду
Христову Мать в небесной вышине,
То зернышко не уберут покуда;
А после так она сказала мне:
«Мой маленький, возьму тебя к себе;
Как зернышко от уст твоих отринут,
Не бойся: ты не будешь мной покинут».

Святой аббат богобоязнен был
И с языка он зернышко убрал,
И тихо дух умерший испустил;
Кто чудо видел – на колени пал,
Аббат неудержимо зарыдал
Солеными обильными слезами
И ниц простерся, и лежал как камень.

Вся братия простерлась также ниц,
Пречистую безмерно прославляя.
В одну из беломраморных гробниц
Затем малютку отнесли, рыдая;
В ней похоронен был достойный рая
И там лежит, нашед свой вечный дом.
Дозволь с ним, Боже, свидеться потом!

О юный Хью из Линкольна, убитый
Евреями, отверженными Богом,
Как этот мальчик! Помяни в молитве
Нас, сирых, слабых, согрешивших многим!
О Господи Христе! Сойди к убогим
И даждь нам чистой милости елей
За почитанье Матери Твоей!
Аминь.

Здесь кончается рассказ Аббатисы

* Ave – «[Богородице дево] радуйся» (лат.)
** Alma Redemptoris – «Благая Искупителя [мать]»(лат.)

Рассказ Кармелита

Так слушайте, что расскажу вам, други:
Викарий некий жил в моей округе.
Он строгостью своею был известен –
Даров не брал, не поддавался лести,
Сжег на своем веку колдуний много,
Карал развратников и своден строго,
Судил священников и их подружек,
Опустошителей церковных кружек,
Обета нарушителей и клятвы:
Коль осквернили чем-нибудь обряд вы,
Коль вы не выполнили завещанья, –
Епитимьей карал он в наказанье.
Гроза ростовщиков и святокупцев,
Бескровных, но мерзейших душегубцев, –
Всего он строже был к прелюбодею,
И в этом укорять его не смею.
Того, кто добродетель нарушал,
Всего суровей пеней он карал.
Кто не платил налога с поля, с гари,
Тот скоро узнавал, как строг викарий;
Кто в церкви был на приношенья скуп,
На тех всегда точил викарий зуб.
На них он вел с десяток черных списков,
Чтоб посохом их уловлял епископ.
Но мог и сам он налагать взысканье;
Для этого имел на содержанье
Он пристава, лихого молодца:
По всей стране такого хитреца
Вам не сыскать со сворою ищеек.
Виновных он тащил из всех лазеек.
Он с них изрядный получал доход.
Иной ему заткнет подачкой рот,
Иной ему невинного укажет.
Не видывал я человека гаже.
Но все-таки о нем я расскажу –
За приставами я всегда слежу.
Они же тронуть пальцем нас не смеют,
Зане над нами власти не имеют.

Вмешался пристав: «А еще, мой друг,
Мы не имеем права трогать шлюх».

На то хозяин: «Ты черед свой знай!
Рассказывает он, ты не мешай.
Вы ж приставов, отец мой, не щадите
И на его гримасы не глядите».

И продолжал рассказ свой кармелит:
«На воре шапка, вижу я, горит.
Так вот, у пристава того на службе
Все сводни были и ему по дружбе
Своих клиентов помогали стричь.
Как соколы заклеванную дичь
Охотнику несут за кров и пищу,
Они ему развратника отыщут,
Он обдерет его, а сам патрон
Не знает часто, как плутует он.
Тянул он в суд разинь и простаков,
Что рады были горстью медяков
Иль выпивкой в таверне откупиться.
За стерлинг он готов был удавиться
И, как Иуда, в кошелек особый
Ссыпал все золото, а скверной пробы
Истертые монеты, барахло
Домашнее его патрону шло
В уплату штрафов или десятины.
Так жил, в своих пороках триединый,
Равно презренный пристав, сводник, вор.
К знакомой шлюхе он ходил во двор,
А та шепнет ему, что, мол, сэр Хью
Забыл у ней свой посох и скуфью,
А что сэр Ральф запачкал, мол, сутану
(Всех пакостей перечислять не стану).
Тут пристав их схватить грозится разом.
Размахивает папским он приказом,
Всегда все тем же, и волочит в суд,
Где их возьмут да вмиг и обстригут.
Когда ж руна лишалися бараны,
Он речью льстивой заживлял их раны:

«Не бойтесь, друг, я вас из черных списков
Уж вычеркнул, и не найдет епископ
О том проступке никаких следов,
Поверьте, что служить я вам готов».

Да вымогательств всяческого рода
Не перечислить мне в четыре года.
Был нюх его на этот счет утончен,
Как у борзой собаки иль у гончей.
Оленя им быстрее не загнать,
Чем он прелюбодея мог поймать
С супругой чьей-нибудь или девицей,
Тогда проворству нечего дивиться,
Когда оно приносит нам доход.

И вот случилось, в дальний он приход
Отправился за легкою добычей –
Таков уж был у пристава обычай.
Хотел вдову-старушку припугнуть
И, вызвав в суд, содрать хоть что-нибудь.
И вот в лесочке иомена он встретил
И на приветствие его ответил.
Был иомен тот наряден: весь в зеленом,
Верхом он ехал на коне холеном;
С ним лук и стрелы, шапка на макушке
Зеленая с коричневой опушкой.

«Привет вам, сэр, – его окликнул пристав, –
Дай Бог прожить вам в здравии лет триста».

«Спасибо, друг, и вам того желаю.
Вас первого сегодня я встречаю.
Путь держите куда и далеко ль
И направляетесь туда отколь?»

«Да тут поблизости, взыскать налоги
Меня направил господин мой строгий».

«Так, стало быть, приятель, вы бэйлиф?»

«Вот именно», – сказал наш пристав, скрыв,
Что при суде церковном находился.
Церковным приставом он постыдился
Себя назвать. Презренно это имя.
«A depardieu, так значит, ты сродни мне.
И я бэйлиф, но редко здесь бываю,
В округе этой никого не знаю.
Давай же подружимся мы с тобой.
Знай, полный кошелек всегда со мной.
А если вздумаешь нас посетить,
Готов с тобой и дом свой разделить».

Не разобрав, что дело тут нечисто:
«A gra»merci» *, – ему ответил пристав.
И вот решили: надо им дружить,
Почаще время вместе проводить.

Был пристав говорлив и любопытен,
В своих расспросах скор и ненасытен:

«Где вы живете, дорогой мой брат?
К вам в гости завернуть я был бы рад».

«Живу я, друг, на севере далеко,
Но раз мы повстречались волей рока,
Наверное, по мне ты затоскуешь
И моего жилища не минуешь».

«Хотел бы с вами чаще я встречаться,
Чтоб можно было опытом меняться.
По ремеслу вы пристав, как и я,
К тому ж отныне с вами мы друзья.
Вы мне расскажете свои приемы.
Они мне, может статься, незнакомы.
Коль есть в них грех, на это не глядите.
Мои грехи покрыть мне помогите».

«Да нет, мой друг, мне не к чему таиться,
Но только нечем мне с тобой делиться.
Совсем ничтожен личный мой доход:
Что соберу – хозяину идет,
А у меня хозяин очень строгий.
И вот всю жизнь бью по дорогам ноги.
Я вымогательством одним кормлюсь,
Из года в год я так и этак бьюсь,
Лишь бы с людей хоть что-нибудь содрать.
Вот все, мой друг, что я могу сказать».

«Вот именно, так поступать и надо, –
Воскликнул пристав, – друг мой, сердце радо
Об этом слышать. Я их не щажу,
Коль попадутся – петлей пригрожу
И обираю их дома до нитки,
Как ни были б они в уловках прытки.
Да в самом деле, коль не вымогать,
Пришлось бы мне с семьею голодать.
И нечего о том в исповедальне
Нам каяться; в чужой опочивальне
Сам исповедник побывал не раз,
Так грех ему винить облыжно нас,
Что мы кошель у грешников срезаем, –
Мы тем вертеп разврата очищаем.
Теперь открыть свое должны вы имя,
Чтоб вас назвать приятелем своим я
Пред всеми мог». Качнулся, словно в зыбке,
В седле высоком иомен, тень улыбки
Коснулась уст его, и он сказал:

«Мой добрый друг, я вовсе не скрывал,
Что родом бес я, что пришел из ада,
Что мне туда вернуться вскоре надо,
Все недоимки на земле собрав.
Ты в основном был совершенно прав:
И мне доход дают грехи людские,
Опять же прав ты – все равно какие.
И я готов на край земли скакать,
Чтоб тот оброк любой ценой взыскать».

«Не может быть! – тут пристав закричал.
А я-то вас за иомена считал.
Да, но каков ваш облик и наряд,
Когда к себе вернетесь вы назад?»
«В аду определенной нету формы,
А на земле – тут с некоторых пор мы
Какой угодно принимаем вид.
И, судя по тому, кто как глядит,
Он человека, обезьяну видит
Иль даже ангела (пусть не обидит
Тебя тот облик, мой дражайший друг).
И фокусник одним проворством рук
Вам чудеса показывает; что же,
Так с черта можно спрашивать и строже».

«А почему столь разные обличья
Вы принимаете? Из страха? Для приличья?»

А черт ему: «Затем, чтоб нам верней
Настичь добычу, подружиться с ней».

«Да, но к чему вам хлопоты такие?»

«Причины есть, мой друг, кое-какие.
О них сейчас рассказывать мне лень.
Да и к тому ж я потерял весь день;
За утро ничего не перепало.
Хвалиться мне добычей не пристало.
Ловить ее – вот думаю о чем,
А как ловить, не спрашивай о том.
Ты не поймешь иных моих уловок,
Хотя, как пристав, ты и очень ловок.
Но ежели ты очень хочешь знать,
Никто как Бог велит нам хлопотать.
Случается, в своем бесовском рвенье
Мы исполняем Божьи повеленья;
Хотим ли этого иль не хотим, –
Бессильны мы на деле перед ним,
И иногда орудьем избирает
Он нас своим и мучить позволяет
Не душу грешника, одно лишь тело.
Так с Иовом, коль помнишь, было дело.
А иногда мы получаем власть
И плоть и душу заодно украсть.
И иногда поручено тревожить
Нам только душу, отравляя ложью
Ее покой; но если устоит
Тот человек и веру сохранит –
Спасет он душу, хоть бы для геенны
Его костяк предназначался тленный.
А то по воле Божьей и слугой
Нам быть приходится; иной святой,
Как, например, святой Дунстан, епископ,
Распоряжался бесами. Столь низко
Не падал я, но раз на юге жил
И там гонцом апостолам служил».

«И что ж, из тех же самых элементов,
Которые мы знаем от студентов,
Готовите свои обличья вы?»

И бес ему: «Ах, нет у нас дратвы,
Что их скрепляла бы. Мы чаще просто
Лишь притворяемся. Иль, скрав с погоста
Несгнивший труп, в нем начинаем жить,
Его устами смертным говорить.
Так некогда пророк ваш Самуил
Устами Пифониссы говорил,
Хоть сомневаются иные в этом;
Разгадку предоставим мы поэтам
И богословам, нам в том нет нужды.
Но, вижу я, разгадки хочешь ты.
Так надо в ад тебе со мной спуститься,
На опыте там сможешь обучиться
И с кафедры о бесах прорицать.
Тогда их облик будешь лучше знать,
Чем Данте Алигьери иль Вергилий,
Которые у нас в аду не жили,
Пока не умерли они, конечно.
Но надо поспешать нам, друг сердечный.
Ведь раньше, чем придется нам расстаться,
Успеешь вволю ты наудивляться».

«Ну, этому так скоро не бывать.
Зачем мне нашу клятву нарушать?
Пускай ты бес иль даже сатана,
Пребудет в силе навсегда она.
И верен дружбе я с названым братом,
Пусть этой дружбе даже и не рад он.
И на работе дружбу мы скрепим –
Бери свое, – доволен я своим.
Но если посчастливится нажить
Богатство нам – давай его делить».

«Ага, – промолвил бес, – ну что ж, идет».
И снова двинулись они вперед.
Когда они добрались до селенья,
Которое наметил к разграбленью
Церковный пристав, повстречался им
Груженный сеном воз, а рядом с ним
Хозяин хлопотал, стараясь сдвинуть
Упряжку с места. Но глубоко в глину
Колеса врезались, и воз стоял.
Возница бешено коней хлестал,
Вопя на них: «Ну, Скотт! Живее, Брук!
Какому черту вас спихнуть бы с рук,
Поганых образин; и надо ж было,
Чтоб разродилась лучшая кобыла
Такою парой хилой и ленивой.
Да чтоб вас черт побрал с хвостом и гривой,
А заодно и весь дурацкий воз».

И пристав бесу задал тут вопрос:
«А не поймать ли на слове мужлана?
Давай проучим вместе грубияна.
Ты слышишь, подарил тебе он воз,
Коней и сено, и при этом нес
Он богомерзские, ты слышал, речи.
Теперь ему отговориться нечем.
Хватай коней, его ж я в суд сведу».

«Он неподсуден адскому суду.
И, видит Бог, сбрехнувши тут про черта,
Он мыслей не имел такого сорта.
Спроси его иль погоди-ка малость».

Хозяина же обуяла жалость.
Он потрепал исхлестанные спины,
И кони налегли, и вот из глины
Воз сдвинулся. «Еще, ребятки, но! –
Вскричал хозяин. – Знаю я давно,
Что славные вы оба животины,
И не видать позорной вам кончины,
Вас не сведет на бойню живодер.
Но, Серый, но! Берись дружней, одер!
Да наградит Господь вас за работу.
Не буду я вас больше гнать до поту».

«Ну что, – промолвил бес, – иль я не прав?
Отлично знаю их несносный нрав.
Нет, милый друг, оставь его в покое,
Кричит одно он – думает другое.
И лучше нам с тобою удалиться,
Уверен я, здесь нечем поживиться».

По улице проехал пристав молча,
Негодование мешая с желчью,
Но вот опять он бесу зашептал:

«Мой милый брат, недавно я узнал:
Здесь проживает некая старуха.
Скупа она, скорей лишится слуха
Последнего, чем пенни из богатства
Отдаст. И покажу пример я братства.
Прокорм нам будет нелегко добыть
У здешнего народа. Так и быть.
Смотри же, как с ним надо управляться.
Старуха будет, знаю, упираться,
И знаю, что за нею нет греха.
Но как бы ни была она глуха,
А вызов в суд она небось расслышит,
И коль у ней не сгрызли денег мыши,
Двенадцать пенсов я с нее сдеру.
Я лишнего с клиентов не беру».
И пристав постучался к ней в ворота:

«Эй, вылезай из своего болота.
Иль, запершись в вертепе сем проклятом,
Лежишь с каким-нибудь попом иль братом?»

«Благословенье Божие на вас,
Сейчас я отомкну вам дверь, сейчас, –
На стук его откликнулась вдова. –
Я что-то не пойму, что за слова
Произнесли вы, сэр, и что хотите?»

«Сударыня, напрасно вы юлите.
Ты знаешь ли, презренная карга,
Благословляла ты сейчас врага
Господня. Вот приказ; и завтра в суд
Тебя, негодница, поволокут.
А там и не за то еще ответишь».

«Честной отец, мне кажется, ты бредишь.
Спаси меня Пречистой Девы имя!
Как можешь думать ты, чтоб я такими
Грехами стала душу осквернять.
Больна я, отче, надо мне лежать.
Едва хожу я, верь ты мне, не верь ты.
Но ехать в суд? Мне это горше смерти.
А если в чем меня в суде винят,
Так запиши в бумажке, милый брат,
А я уж попрошу пойти юриста.
Мне-то зачем, мое ведь дело чисто».

«Ну, черт с тобой. Но много ты потратишь
В суде кормов. Так лучше мне заплатишь
Двенадцать пенсов. Я ж приказ порву.
Плати скорей, – я, видит Бог, не вру:
Мне пенс перепадет из этих денег.
Викарий наш корыстлив и скупенек».

«Двенадцать пенсов! – охнула она. –
Да где ж их взять? Честная пелена
Христова гроба! Ни полушки нету,
Последнее внесла я по обету.
Кору с деревьев ем я и траву.
Не обижай ты бедную вдову».

«Эк невидаль, старухина хвороба.
Пусть черт возьмет тебя. Хотя из гроба –
Но деньги мне должна ты заплатить».
«Но, видит Бог, мне негде их добыть».

«Плати, карга. Не то я сам найду,
Что взять. Давай вон ту сковороду.
Ты мне должна еще с тех пор, как мужа
Ты оброгатила и я, дурак, был нужен,
Чтоб грех покрыть и от суда спасти».

«Ну, как не стыдно, Господи прости?
Тебя в глаза я в жизни не видала
Да и в судах ни разу не бывала.
Была чиста я перед мужем телом,
Не согрешила помыслом иль делом,
Иди ты в ад с моей сковородой,
Пусть сатана подавится тобой».
За ним старуха, плача, поползла
И, как умела, вора прокляла.
А бес спросил: «Так, значит, в самом деле
Его отправить в ад бы вы хотели?
Вас, матушка, быть может, я не понял?»

И пристав так старушку эту пронял,
Что крикнула: «Пусть черт его возьмет,
Коль сковороду мне он не вернет».
«Ну, нет, карга! Что мне попало в когти,
То уж мое. Зови, чтоб черт помог те,
А я уж кстати платье прихвачу».

«Постой-ка, друг, сказать тебе хочу,
Придется это или нет по нраву,
Что сковородкой и тобой по праву
Теперь владею я, – так бес сказал, –
Хочу, чтоб в ад скорее ты попал,
Узнаешь там, верь дьяволову слову,
Такое, что не снилось богослову».

И с тем проворно к приставу он скок
И в ад его с собою уволок,
Где мытарям местечко всем готово,
Как то свидетельствует Божье слово.

Будь этот пристав более пристоен
И вашего внимания достоин,
Я по Писанию б вам рассказал,
В какие он мучения попал,
Тогда бы сердце ваше содрогнулось.
Но даже если б сотня лет минулась,
Не мог бы я те муки передать.
Молитесь, чтоб Господня благодать
Вас защитила от таких мучений,
От козней дьявола и искушений.
Лев, рыкающий в логове не дремлет.
И тот, кто гласу моему не внемлет,
Добычей зверя может вскоре пасть.
Но не бескрайна адских козней власть,
Коль не нарушите Господня слова,
Вас оградит любовь и кровь Христова.
Помолимся ж о грешных приставах,
Страдающих у дьявола в когтях.

Здесь кончается рассказ Кармелита

* Большое спасибо (франц.)