Относительность исторического знания

Пересмотр позитивистских эпистемологических - основ исторического знания происходил под фла­гом релятивизма и презентизма. Наиболее авторитетными и по­следовательными критиками позитивизма были выдающиеся мыслители XX в. Б. Кроче и Р. Дж. Коллингвуд, которые, вслед за Гегелем, представляли исторический процесс как историю развития духа. Они утверждали, что история, в отличие от при­роды, не может быть объективно отражена в сознании исследо­вателя. Факты природы и истории не являются фактами в одном и том же смысле слова. Факты природы — то, что ученый может зримо воспринять или воспроизвести в лаборатории. В роли фактов истории выступают события, случившиеся в прошлом, и условия, которых больше не существует. Они становятся объек­тами исторической мысли лишь после того, как перестают непо­средственно восприниматься. В распоряжении историка только документы или иные реликты, остатки прошлого, из которых он и должен каким-то образом реконструировать факты. В этом и заключается специфика исторического познания, в то время как все теории познания, понимающие его как непосредствен­ное отношение между субъектом и объектом, существующими в настоящее время и противопоставленными друг другу, делают историю как науку невозможной. Однако «теория историческо­го познания в рамках здравого смысла», по выражению Р. Коллингвуда, предлагает собственный критерий истины — соответствие утверждений, сделанных историком, умозаключениям, которые он обнаруживает у своих авторитетов. Между этими! принципами лежит поле поисков нового критерия достоверности, без которого не может быть критики источников.

Итальянский историк и философ БЕНЕДЕТТО КРОЧЕ (1866— 1952) начинал свои первые исследования как позитивист. Одна­ко быстро ощутив ограниченность характерного для позитивиз­ма натуралистического подхода к истории, не оставлявшего мес­та «ни для человека, ни для истории человека», исследователь приходит к осознанию необходимости создания национальной истории, понимаемой не как хроника событий, а как «история чувств и духовной жизни». Философские взгляды Кроче пре­терпевают весьма сложную эволюцию. Последовательно испы­тав на себе влияние неокантианства и марксизма, он, наконец, приходит к гегельянской философии «абсолютного духа».

Основные теоретические постулаты своей методологии исто­рического познания, которую Кроче называл «абсолютным историзмом», он изложил в труде «Теория и история историогра­фии» (1915). Кроче стремился выявить преемственность, непре­рывность духовного развития каждого народа, трактовал исто­рию как органическую связь прошлого и настоящего. Главный пафос его концепции, близкой к взглядам Вико и историографии романтизма, направлен на признание и в процессе историческо­го развития, и в процессе познания роли активной личности, тво­рящей историю в соответствии со своими нравственными, цен­ностными установками. Один из основных постулатов «абсолют­ного историзма» — тезис о современности истории: всякая подлинная история всегда современна, поскольку мы познаем ту историю, которую важно знать в данный момент.

Историческое сознание выступает необходимой предпосыл­кой действия, а главным творцом истории в концепции Кроче является свободный, мыслящий индивид, руководствующийся в своих поступках как совокупностью определенных обществен­ных ценностей и установок, так и волей Провидения, которую людям не дано познать. Индивид, творящий историю, стремится пережить и переосмыслить прошлое в настоящем. Объяснение причин событий Кроче искал внутри самого процесса мысли, а не во внешних по отношению к нему факторах (Бог или закон), что было характерно для других идеалистических и позитивист­ских концепций, а также для исторического материализма.

В США 20—30-х гг. XX в. сильные позиции занимали крити­ки позитивизма, которые делали упор на относительность исто­рического знания (так называемый американский релятивизм). Была отвергнута классическая парадигма истории, которая бази­ровалась на убеждении в наличии твердых «кирпичиков«-фак­тов, существующих независимо от исследователей, которые со­здают на их основе объективный образ истории. Видные амери­канские ученые Ч. Бирд и К. Беккер подчеркивали неизбежность личного воздействия историка на результаты его исследования, всевозможность объективного познания прошлого, коль скоро в силу самой природы исторического процесса он не может нейтрально относиться к тому, что изучает.

КАРЛ ЛОТУС БЕККЕР (1873—1948) призывал к отказу от при­вычки думать об истории как части внешнего мира и об истори­ческих фактах как действительных событиях. Релятивизм на американской почве вылился в презентистскую версию, исход­ный принцип которой состоял в признании прошлого продуктом настоящего — прошлое рисовалось как проекция настоящего, как воображаемый образ, не имеющий независимой от исследо­вателя опоры в реальности. Развивая это положение, ЧАРЛЗ ОС­ТИН БИРД (1874—1948), глава одной из ведущих школ амери­канской историографии 1930-х гг., ссылался на утверждение Кроче о том, что история есть не более чем «современная мысль о прошлом». В своем знаменитом адресе к американской исто­рической ассоциации (в качестве ее новоизбранного президента) в 1933 г. Бирд, в частности, заявил: «История как мысль, а не как действительность, документ или специальное знание — вот что реально означает термин «история» в его самом широком и все­общем смысле». Им развивалось представление о субъективной природе исторического знания как акта веры, основанного на свободном выборе историком фактов и исследовательских кон­цепций: поскольку силы историка ограничены, он не может ис­пользовать все факты о каком-либо событии нового и новейшего времени и отбирает их для исследования субъективно, сообразно обстоятельствам жизни и своим природным свойствам. В практи­ке конкретного исторического исследования относительная до­стоверность результатов определялась соответствием его выво­дов гипотетическим основаниям предлагаемой концепции.

Конечно, сама по себе «прививка» релятивизма была необхо­дима для достижения дисциплинарной самостоятельности исто­рии и развития собственного научного инструментария, но столь радикальный пересмотр познавательных возможностей истории угрожал полной потерей ею своего научного статуса. Признавалась возможность любых интерпретаций истории: каждый человек сам себе историк, как утверждал Беккер заго­ловком одной из своих статей. Однако тле, кто отрицал представ­ления об объективном характере исторического знания, призна­вали профессиональные, основанные на критике источников, труды, а следовательно, на практике принимали всю или почти всю позитивистскую методологии истории.

Умеренный релятивизм, указывая на специфику историче­ского познания и его субъективную сторону, в отличие от презентизма, имел более широкую методологическую базу и нашел отражение в некоторых попытках построения синтетических концепций.

Едва ли не первый опыт осмысления новой исторической ре­альности, рожденной первой мировой войной и Октябрьской революцией, и, соответственно, места и задач исторической нау­ки принадлежит крупному российскому ученому РОБЕРТУ ЮРЬЕ­ВИЧУ ВИППЕРУ (1859—1954), который рассматривал глубокий кризис западной культуры как прямое следствие переживаемой эпохи, характеризующейся ломкой привычного порядка вещей. Это неизбежно вело к радикальному пересмотру всей системы исторических представлений, суть которого Виппер усматривал в необходимости переосмысления самого предмета истории: место истории состояний должна занять история событий. Ина­че говоря, полагал он, и в изучении, и в преподавании взамен социальной и культурной истории на первый план выдвигаются история политическая и история международных отношений. Таким образом, приобретенный за годы войны и революции жизненный опыт радикально переменил взгляд на историю, по­казав первенствующее значение событий, личностей, идей.

При­знавая, что как материалистический, так и идеалистический под­ход, взятые каждый в отдельности, являются недостаточными, односторонними, Виппер, тем не менее, настаивал, что именно последний отвечает запросам людей нового поколения.

Другой российский ученый А. С. Лаппо-Данилевский, созда­тель обширного систематического курса «Методология исто­рии», подчеркивая роль субъекта в процессе познания, зависи­мость устанавливаемого научного факта от условий исследова­ния, роль воззрений и ценностных установок, которые возникли и сформировались за время, разделяющее объект исследования и то, что является настоящим для историка, отстаивал синтези­рующий характер исторического знания.

В концепции всеобщей, системной истории выдающегося русского историка и религиозного философа ЛЬВА ПЛАТОНОВИЧА КАРСАВИНА (1882—1952) отвергалось противопостав­ление индивидуализирующего и генерализирующего подходов к изучению истории человечества, поскольку всякая индивиду­альность воспринималась как абсолютное выражение опреде­ленной целостности. Карсавин считал, что идея прогресса не учитывает противоречивость процесса развития и, закрывая путь к подлинному пониманию как прошлого, так и настоящего, обесценивает историю. Предмет истории он определял как чело­вечество в его социальном (т. е. общественном, политическом, материально- и духовно-культурном) развитии, в едином и не­прерывном процессе, ни одна из сторон которого не может быть признана причиной, однозначно определяющей остальные.

Идеи Карсавина о подходе к изучению истории, развитые в работах «Введение в историю: Теория истории» (1920) и «Филосо­фия истории» (1922), не были должным образом оценены его сов­ременниками, они оказались востребованными в отечественной историографии лишь на исходе XX столетия.

Выдающийся британский историк и философ РОБИН ДЖОРДЖ КОЛЛИНГВУД (1888—1943) определял предмет исторического зна­ния как «res gestae — действия людей, совершенные в про­шлом». Представляя исторический факт как перевоплощение мысли действующего лица в сознании историка, он уделял боль­шое внимание характеристике доказательств и рассуждений.

По мнению Коллингвуда, отправным пунктом организации зна­ния в точных науках являются допущения, в истории — факты. Исторический метод заключается в интерпретации фактических данных, которые «по отдельности называются документами». Историческое познание не зависит ни от авторитета, ни от памя­ти. Коллингвуд подчеркивал, что историк может вновь открыть то, что было полностью забыто в результате утраты свидетельств о нем: он может даже открыть что-то, о чем до него никто не знал. Ученый интерполирует между высказываниями, извлечен­ными из источников, другие высказывания, предполагаемые ими. Однако этот акт интерполяции отнюдь не произволен, это конст­рукция иного типа, чем та, что создается историческим романи­стом, она не включает ничего такого, что не вытекает с необхо­димостью из имеющихся данных.

Коллингвуд сформулировал принципы профессиональной истории следующим образом: «Историк имеет право и обязан, пользуясь методами, присущими его науке, составить собствен­ное суждение о том, каково правильное решение любой про­граммы, встающей перед ним в процессе его работы»'. Иными словами, историк всегда заново исследует изученные ранее факты. Его выводы, в отличие от общезначимых выводов физи­ка, — всегда его личное переживание и суждение.

Коллингвуд утверждал, что историк, исследуя любое событие прошлого, проводит грань между тем, что можно назвать внеш­ней и внутренней сторонами данного события. Под внешней стороной события он подразумевал все, что может быть описано в терминах, относящихся к телам и их движениям: переход Це­заря в сопровождении определенных людей через реку, именуе­мую Рубикон, в определенное время или же капли его крови на полу здания сената в другое время. Под внутренней стороной события он понимал то, что может быть описано только с по­мощью категорий мысли: вызов, брошенный Цезарем законам Республики, или же столкновение его конституционной полити­ки с политикой его убийц. Коллингвуд подчеркивал, что работа историка может начаться с выявления внешней стороны собы­тия, но она никогда этим не завершается: «Он всегда должен помнить, что событие было действием и что его главная задача — мысленное проникновение в это действие, проникновение, ставящее своей целью познание мысли того, кто его предпри­нял...». Доказывая, что историк не обязан и не может подра­жать естествоиспытателю, занимаясь поиском причин и законов событий, Коллингвуд отмечал, что это не означает, что такой термин, как «причина», совершенно неуместен при описании ис­торических событий; это значит только то, что он используется здесь в особом смысле. Когда историк спрашивает: «Почему Брут убил Цезаря?», то его вопрос сводится к следующему: «Каковы были мысли Брута, заставившие его принять решение об убийст­ве Цезаря?» Причина события для историка тождественна мыс­лям того человека, действия которого это событие вызвали.

Коллингвуд писал, что история нужна для человеческого са­мопознания: «Познание самого себя означает познание того, что вы в состоянии сделать, а так как никто не может знать этого, не пытаясь действовать, то единственный ключ к ответу на во­прос, что может сделать человек, лежит в его прошлых действи­ях. Ценность истории поэтому и заключается в том, что благода­ря ей мы узнаем, что человек сделал, и тем самым — что он со­бой представляет»*.

Коллингвуд противопоставлял ненаучную «историю ножниц и клея» и «научную историю». Первая, по его мнению, сводится к отбору и комбинированию существующих свидетельств и ха­рактерна для поздней античности и средних веков. С XVII в. по­лучает распространение критическая история, которую Кол­лингвуд, видя в ее основе стремление определить достоверность сведений источников, считал всего лишь разновидностью «исто­рии ножниц и клея». В XIX в. степень достоверности источни­ков также представляет несомненный интерес, но в рамках «на­учной истории» исследователь анализирует источники, беря на себя инициативу в решении вопроса о том, что он хочет найти в них. Если «историк ножниц и клея» читает источники, исходя из допущения, что в них нет ничего, о чем бы они прямо не го­ворили читателю, то «научный историк» добывает из них сведе­ния, которые на первый взгляд говорят о чем-то совершенно ином, а на самом деле дают ответ на вопрос, который он поста­вил. Ученый разработал принципы исторической интерпрета­ции, основанной на стремлении историка войти в контекст изу­чаемой эпохи.

Коллингвуд первым поставил в развернутой форме ключевой вопрос о «втором измерении исторической мысли», или «истории истории». Размышляя над расхождением между целью акта исто­рического воображения и его практикой, он писал: «В принципе целью любого такого акта является использование всей совокуп­ности воспринимаемого здесь-и-теперь в качестве исходного ма­териала для построения логического вывода об историческом про­шлом, развитие которого и привело к его возникновению. На практике, однако, эта цель никогда не может быть достигнута.

Воспринимаемое здесь-и-теперь никогда гае может быть воспри­нято и тем более объяснено во всей его целостности, а бесконеч­ное прошлое никогда не может быть схвачено целиком». Кроме того, из-за непрекращающихся изменений в источниковой базе, в методах и теоретической оснастке исторического исследования никакой результат не будет окончательным. «Каждое новое поко­ление должно переписывать историю по-своему, каждый же но­вый историк не удовлетворяется тем, что дает новые ответы на старые вопросы: он должен пересматривать и сами вопросы. А так как история — поток, в который нельзя вступить дважды, то даже отдельный историк, работая над определенным предме­том в течение какого-то времени, обнаруживает, когда он пытает­ся вернуться к старой проблеме, что сама проблема измени­лась». И, как подчеркивал сам Коллингвуд, все это не аргументы в пользу исторического скептицизма. Это блестящее обоснование важнейшего принципа историко-историографического исследова­ния: каждый исследователь занимает определенное место в исто­рическом процессе и может смотреть на него только с той точки зрения, которой он придерживается в настоящий момент.