Андрей Вятский - Конец Аллыка

Месяц специальной подготовки — и вот комиссар отдельного разведывательного батальона 106-й мотострелковой дивизии Николай Вельмесов с группой товарищей глухой осенней ночью переходит линию фронта. Утро застало их во вражеском тылу, километрах в двенадцати от передовой. Еще ночь — еще километров пятнадцать. Раскаты орудийной дуэли все глуше и глуше.

А потом неудача. Их выследили. Взяли в кольцо. Через вражеские порядки прорвалось

всего несколько человек.

Голод привел исцарапанного, исхудавшего комиссара в деревню Фомино. Это была территория Дорогобужского района, Смоленской области. Вельмесов постучался в окошко крайней избы. Немцов в деревне не оказалось. Но попал комиссар в жилище бывшего кулака, с радостью принявшего приход немцев. Вельмесову не понадобилось много времени, чтобы понять, чем дышит хозяин, и он представился человеком, идущим в Дорогобуж «наниматься в полицию».

Несколько дней прожил Вельмесов у Колдуна — так звали в деревне злобного и одичалого старика. Исподволь расспрашивал его о людях деревни. Собравшись в дорогу, попросил:

- Давай-ка, дед, составим списочек советских активистов. Может, награда какая тебе

выйдет за это.

В список попал бывший председатель колхоза Яков Ермаков с сыновьями, семья офицера-

танкиста Сергея Гришина, бывший председатель сельсовета Николай Ермаков и десятка

два колхозников. «Кандидат» на должность полицая попрощался с Колдуном и пошел... к

Якову Ермакову.

...За окном дождь, слякоть, низкое хмурое небо, а в избе Ермакова тепло и накурено. Раз-

говор вполголоса. На окнах плотные занавески. У ворот, прижавшись к стенам, двое на карауле.

Вслух сейчас не поговоришь. Из деревни в деревню не проедешь без специального пропуска. На избах списки жильцов: придут с проверкой — отвечай, почему в доме нет такого-то и куда делся или что за лишний человек появился.

Хмурые гости сегодня у Ермакова: новости—одна хуже другой. Вельмесов приглядывается—почти всех он знает по описанию хозяина. Вон тот, худощавый, с запавшими глазами молодой парень в порванном па плече ватнике —младший политрук Сергей Скворцов. Когда выходил из окружения, осколком гранаты перебило руку. Два месяца выхаживала его старая колхозница, выдавала за сына... Давно не бритый, рыжий мужик, не выпускающий из зубов самокрутку, — сержант-артиллерист Владимир Козырев. Тот, что потирает себе левый бок и морщится, — разведчик Василий Самсонов. Его подобрали на поле боя с перебитыми ребрами. Девчонка в мужской шапке и подвязанных на старенькие ботинки калошах — связистка Валя Буданова.

— Да, положеньице. — Скворцов бросает окурок на пол, растирает его подошвой и снова лезет в кисет. — За одного убитого немца пятьдесят наших расстреливают...

— Может, пугают?

— Будут они пугать. Для них человек, что муха. В Свиридове нашли убитого фрица за околицей. На другой день от первой избы по уличному порядку 50 человек отсчитали и...

— И детей тоже? — всплеснула руками Валя Буданова.

— И детей, и старух столетних.

Василий Самсонов вынул из кармана полушубка листовку:

— Вот послушайте, что немцы пишут: «Япония вступила в войну против России и Америки. Захвачена большая территория России, в том числе города Комсомольск и Хабаровск. Победоносные войска фюрера вступили в Москву и Ленинград...»

— А ну, постой. — строго остановил Самсонова хозяин дома. — Есть у нас человек, который поделю как оттуда, от наших...

И Вельмесов рассказывает о положении на фронтах, об ударах, которые нанесла Красная Армия под Ростовом; о порядке, царящем в Москве, где он был незадолго до ухода на задание; о партизанах, которые все громче заявляют о себе в захваченных немцами западных областях страны. И светлеют глаза у людей, распрямляются плечи, как будто сброшен с них невидимый груз.

Если и был в доме Ермаковых человек, который не вызывал у Вельмесова симпатии, так

это крупный старик с рыжей бородой лопатой, с грубыми чертами лица и здоровенными кулачищами, в ситцевой рубахе, перепоясанной шелковым кушаком, — что твой кулак. Таких в довоенных книжках рисовали.

Но обманчива, значит, внешность. Старик прошел через горницу, смахнул слезу сгибом волосатого пальца и пожал руку Вельмесову.

А молодой темно-русый парень с такими же, как у старика, ястребиными глазами, согласно закивал головой. Вельмесов знает: это отец и сын Гришины. Владимир Николаевич и Сергей. Про старика ничего такого особенного не говорят: с виду страхолюд, а душа ребячья, чувствительная. Всю жизнь крестьянством занят.

Сергей, хоть и молод, а за спиной немало. Да и не так уж молод. Вид просто моложавый такой. До войны работал в своем селе учителем начальной школы. Заочно окончил пединститут. Принял семилетку. Был избран председателем ревизионной комиссии местного колхоза. С начала войны ушел на фронт. Офицер-танкист. У отца заметка из газеты хранилась - о том, как дрался с фашистами молодой лейтенант Сергей Гришин. Танковая часть его попала в окружение. Отбивались, пока было горючее и снаряды. Потом — прорыв. Несколько раз Гришин пытался перейти линию фронта. И каждый раз — неудача. Пришел в родную деревню. Здесь, в Фомино, у него жена, двухлетняя дочка. Но нет, места себе не находит. Все о чем-то с молодежью по закоулкам шепчется.

До сих пор Сергей не проронил ни слова. Сидит, сведя к переносице густые брови. Узкое

рябоватое лицо сосредоточено. Но, видимо, пришел час и молодому Гришину сказать свое.

— Так что будем делать? Или считать, сколько немцы наших людей расстреляют, или, может, лучше самим убитых врагов считать? Слышали, что новый человек про украинских партизан рассказывал? Не пора ли и нам?...

Решено собирать партизанский отряд. Командиром назвали Сергея Гришина, комиссаром—Николая Вельмесова. Для начала — подбирать людей, вооружаться и прощупать немецких прихвостней. Кого припугнуть, а кого и убрать. Была названа фамилия Баранова.

— Чего с ним нянчиться? В прорубь — и все! — настаивали одни.

— Да постойте вы. Может, поговорить по-хорошему. Ведь по дурости, по пьяной лавочке человек к ним попал.

Странный был этот Баранов. Никто не принимал его всерьез. Пятьдесят лет человеку, а

редко кто по отчеству величал — Алеха, да и только. А чаще просто Паном звали. Ходил он еще до революции в Польшу на заработки. С той поры, как выпьет, так заводит:

А мы паны, а мы паны,

Остальные — быдло...

Когда-то он окончил районные курсы бригадиров. Но бригадиры в то время колхозу не требовались. Предложили поработать звеньевым. Обиделся и отказался. С тех пор, напившись, бил себя в грудь и жаловался:

— Я же золотой кадр, а меня в рядовых держат. Ну, погодите...

Вот и дождался своего часа Пан. Приехал в Фомино районный комендант с переводчиком и небольшой командой солдат. Согнали фоминцев перед школой.

— Кто хочет верой и правдой послужить великой Германии в должности бургомистра, то

есть старосты этой деревни?

Кто-то ради шутки показал на пьяного в стельку Баранова:

— Вон Пан давно уже домогается быть начальником.

И попал Алеха в старосты. Утром, говорят, спохватился, да поздно. А немцы приказ за

приказом: учесть людей, проживающих в деревне, учесть скот — и личный, и с колхозных

ферм. Потом новый приказ: выяснить, сколько в деревне скрывается окруженцев.

Попробуй-ка выполнять такие приказы на трезвую голову. И пошел Алеха пить с утра до

вечера. А выпьет—куражится. Ходит по дворам, пристает к бабам.

— Я что говорил? Не уважили меня при Советской власти, так при новом порядке выдвинули. Теперь комсомольцы и партийные мне в пояс должны кланяться, чтобы я их вослед за коровами на веревочке к коменданту не повел...

Его одергивали:

— Постыдился бы ты, Пан. Ведь такой же мужик, как и все.

Баранов распалялся:

— Пан. Это ты правильно. Пан. Теперь я хоть две жены заведу, хоть прислугу найму — никто ничего сказать не может. Потому как власть. Меня германцы уважили, значит и я их уважить должен.

Всегда полуголодный, многодетный Пан ходил по избам и требовал угощения. Так он добрался и до Сергея Гришина, который приходился ему дальним родственником.

— Ты это брось, Серьгуха, брось, говорят, против новых властей бунт затевать... Я все знаю. Вот пойду заявлю, что ты комсомолец, меня серебром осыплют. А тот, с кем по ночам водишься, он еще пострашней, за него озолотить могут. Так что по-родственному тебя предупреждаю: брось с ним вожжаться...

Это переполнило чашу терпения. Холодной, промозглой ночью Гришин с Вельмесовым затащили подгулявшего старосту в избу бабки Митихи. Изба у нее была большая, жила она одна и часто пускала к себе ребят и девушек на посиделки. Только в эту ночь пуста была изба.

— Так вот, Баранов, или кончай свою службу, или...

— Что, или на ребятишек руку наложите?

— Нет, мы не гестаповцы. На детях не отыгрываемся. Они за тебя не в ответе... А вот тебе — день на раздумье! И знай: выдашь — под землей найдем.

Назавтра женщины удивлялись: что это с Паном? Время уже глаза залить, а он как стеклышко... Вечером староста нашел Вельмесова и Гришина:

— Подумал... На белых конях далеко не уедешь. Что делать надо?

— Скажешь, что окруженцев не замечено...

— Тут мне новый приказ поступил. Велят искать оружие и отвозить в комендатуру.

— Вот это хороший приказ. Поднимай народ. Пусть ищут, а в комендатуру или в какое другое место отвозить — это мы еще посмотрим. И вот что... Пить не обязательно, а полупьяного — валяй, разыгрывай. А то нынче уж очень переменился заметно...

И выгнал Пан на работу всех — от мала до велика. Прочесывали лес, лощины, кустарники—все места недавних сражений. Через неделю во двор комендатуры въехали две подводы, доверху нагруженные поржавевшими винтовками без затворов, карабинами с расщепленными прикладами, ручными пулеметами с изогнутыми стволами. На первой, важно развалившись, сидел Баранов.

— Гут гут, герр староста. Вы есть добрый хозяин своего слова. Мы очень довольны вашим старанием.

Откуда было знать фашистам, что все хорошее оружие уже чистится, смазывается и готовится к бою. Отряд получил несколько десятков винтовок и карабинов. Сергей Скворцов поочередно с Вельмесовым нырял с вожжами на дно реки Ужи. Они вытащили на лед два «максима» и пять ящиков с лентами, которые Скворцов сам же и спрятал при отступлении в надежде на лучшие времена.

Гришин занимался вооружением и обучением отряда, комиссар бродил по селам и деревням района, устанавливал связи. В лесу под Дорогобужем Вельмесов встретился с секретарем подпольного обкома партии Ивановым. В Давыдовке нашел отряд члена бюро райкома Деменкова. В Каськове познакомился с Дедушкой, партизанским командиром В. И. Воронченко.

В Выгори остановился в доме председателя сельсовета Анны Герасимовой. Она собрала полную избу молодежи. Представила статного молодого мужчину, чуть прихрамывающего на правую ногу:

— Зять, Михаил. Для армии не подошел. А в партизаны годится.

Когда Вельмесов попросил связного, она предложила дочь Таню, тоненькую голубоглазую девушку лет шестнадцати. По загоревшимся глазам ее комиссар понял: спрашивать о согласии излишне.

В Ивашутине Вельмесов попросил собрать комсомольцев и окруженцев, которые не вызывали сомнения. Устроили посиделки с гитарой, с самогоном, с песнями. Решено в Ивашутине, окруженном густыми лесами, устроить партизанский госпиталь.

Во всех окружающих Фомино деревнях появились партизанские отряды: в Выползове, Выгоре, Печерске, Корнях, Ректах, в Лебедеве. Гришин объединил их под своим командованием. Получился довольно внушительный сводный отряд.

А тем временем до старост довели новую директиву гитлеровских властей: собирать для армии фюрера теплые вещи. Холодна, неуютна русская зима фрицам в тоненьких шинелишках, в сапогах из эрзацкожи, в пилотках.

Фоминский староста прибежал советоваться, как быть. Комиссар предложил:

— Пройди по деревне, предложи жителям. Кто отдаст — бери. Нам самим пригодится. А немцам скажешь, что по дороге к Дорогобужу какие-то люди все отобрали...

Но кое-где старосты выполняли приказ не за страх, а за совесть. Отправляли в Дорогобуж целые обозы теплой одежды и обуви. Фоминцы не пропустили к Дорогобужу ни одной подводы. Старост и полицаев, сопровождавших «подарки», судя по «заслугам», расстреливали или сажали в громадный колхозный амбар.

Немцы не могли не заметить откровенного саботажа, которым встречается их кампания в северо-западном кусте Дорогобужского района. Все сроки прошли, а оттуда ни одной пары валенок, ни одного тулупа. Не вернулось оттуда и несколько мелких групп из полевой жандармерии. Тогда военный комендант района вызвал роту финских лыжников. Он дал твердью указания командиру роты: какую деревню сжечь, в какой расстрелять несколько человек, а где, наоборот, на виду у всех поощрить старост и полицейских.

Превосходные лыжники, не в пример немцам тепло и удобно одетые, вооруженные новенькими автоматами, шли, покуривая свои трубки. Их сопровождал небольшой обоз. Они подожгли две деревни и теперь подвигались к Выгори.

Фоминский отряд был наготове. По какой дороге пойдут каратели? Одна — узенькая, полузабытая, тянулась по окраине леса. Другая — хорошо накатанная, бежала по полям, кое-где пересекая низкорослый кустарник. На ней и устроили засаду. Выбрали кустарник на бугре и залегли. Вельмесов за одним станковым пулеметом, Гришин — за другим. Подпустили лыжников совсем близко, метров на тридцать пять. И резанули перекрестным

огнем.

Финны — народ тертый. Чуть какая опасность — все в кювет. И — окапываться. Но до кювета мало кто добежал.

А потом — еще одна удачная операция. Гришинцы разгромили немецкий гарнизон в деревне Быково. После боя похоронили партизаны пятнадцать своих товарищей, потери врага — что-то около сотни. И кое-кто из командиров посчитал, что теперь в эти места немцы до весны не осмелятся сунуть носа. Зачем заботиться о секретах, караулах, постах? А надо сказать, что обычно после операции взводы расходились по деревням до нового сигнала об общем сборе.

Урок был преподан жестокий и страшный. В деревне Выползово начальником полиции служил Пашка Кривуля—до войны был пойман на том, что стрелял лосей, торговал мясом. Несколько раз отсидел в тюрьме. К немцам пошел с охотой. Каким-то образом получив в руки список выползовского отряда, он привел из района карателей. Партизаны были захвачены в избах. Их расстреляли, стащили на деревенскую площадь, облили бензином и сожгли. Пашка Кривуля сам поджигал...

Слишком поздно узнали фоминцы об этом. Бросились наперехват карателям. Но оставив несколько раненых и убитых, те с боем прорвались к Дорогобужу. Пашки среди убитых и раненых, не оказалось. Но кто-то утверждал, что своими глазами видел, как после его выстрела Кривуля завертелся на одной ноге.

На совещании партизанских командиров в Артюшино решено было штурмовать Дорогобуж.

Кое-кому эта затея показалась авантюрой. Разбить небольшой гарнизон в селе, вырезать заставу, переловить полицаев — это можно. Но без помощи регулярных войск взять город?..

Однако план был тщательно разработан областным штабом партизанского движения. Отрядам Дедушки поручалось взорвать мосты на дорогах из Дорогобужа в Смоленск и Ельню, поднять на воздух большой артиллерийский склад противника, расположенный на западной окраине города. «Ураган» перерезал дорогу Дорогобуж— Вязьма. Дорогобуж—Софоново. Отряд Гришина входил в штурмовую группу, охватывающую город с востока.

Бой шел целые сутки. Начался он, как и полагается. с артподготовки. К этому времени почти в каждом отряде были легкие полевые орудия и минометы. Кое-что нашли под снегом в лесах и балках. Кое-что отбили у немцев.

Враг хорошо укрепил город, окружил его окопами полного профиля, понаделал дзотов, ископал окраины рвами. Преодолев первый рубеж обороны, гришинпы миновали окопы, рвы, ползут огородами к пожарной каланче. С каланчи метко и ожесточенно бьет вражеский пулемет.

Вельмесов подполз к Гришину:

— Прикройте меня из ручников. Я попробую снять его...

— Не торопись. Николай. Я послал к нашим пушкарям связного. Скоро накроют.

— Опасно. Нас могут накрыть, слишком близко. Дай отбой.

Вельмесов думал, что к каланче он один пробирается. II вдруг шорох снега рядом. Вася Малых! 16-летний парнишка, вторую неделю в отряде. Принимали—спрашивали: «Что умеешь делать?» Растерялся. «Ну, стрелять умеешь?» — «Нет. Ножик бросать умею». И, достав из чехла финку, он отошел на десять шагов от избы и с силой пустил нож в торец бревна. Финка чуть не по рукоятку вошла в сосновую плоть. Вася отошел еще на пять шагов — и снова бросок был удивительно точным.

А вот стрелял неважно: «Терпения нет целиться... Злость не терпит...»

Вельмесов понимает, злость его действительно «не терпит». Немцы повесили отца—не за-

хотел снять со стены фотографию старшего сына—моряка с крейсера «Марат».

— Ты куда? Назад! — кричит Васе Вельмесов.

— Я с вами, товарищ комиссар. Разрешите?

Ну что ты будешь делать! Не отсылать же его в самом деле назад — ведь они уже на пол-

пути к каланче.

Гришин дал команду двум пулеметчикам беспрерывно бить по окошку пожарной башни.

Это мешало фашисту вести прицельный огонь. Вельмесов с Васей подполз к дощатой задней стене сарая, над которым возвышалась каланча. Интересно: есть люди в сарае или пулеметчик на башне действует в одиночку?

Вельмесов просовывает руку в щель, тянет на себя доску. Она легко подается. Вася отдирает еще одну и ужом проскальзывает внутрь. Вельмесов хочет ухватить его за рукав, но где там, парень уже в сарае. И вдруг доносится его испуганный вскрик. Неужели схватили парня? Вельмесов просовывает в дыру дуло автомата.

Глаза не сразу привыкают к полумраку. А когда привыкают, комиссар в ужасе закрывает их. Сарай заполнен трупами раздетых до нижнего белья людей. Мужчины, женщины, старики, дети. Видимо, расстреляли их совсем недавно и не успели закопать, как начался обстрел города.

Вася весь дрожит, губы у него белые.

— Товарищ комиссар, что же это такое? Что же они, гады, сделали?

А пулеметчик наверху все стреляет и стреляет.

— Ну, я его сейчас...

Вася рванулся к полураскрытой двери сарая, которая выводила во двор бывшей пожарки. — Не надо, Вася. Мы его гранатой достанем.

Вельмесов отбежал за сарай, вырвал предохранительную чеку и метнул гранату на вышку.

— Ложись!

Треск, грохот, желтое пламя, и деревяннаякаланча рухнула, погребя под горящими обломками немецкого пулеметчика.

Немцы продолжали обстрел наступающих, цепей, по теперь огонь был не таким убийственным, и партизаны побежали вперед, выпрямившись в полный рост.

Гришин обнял Вельмесова.

— Жив?

Комиссар молча тряхнул головой и показал на сарай. Командир приблизился к проему, заглянул внутрь, снял шапку. Один за другим подходили бойцы, заглядывали через плечо командира, тоже обнажали головы.

Теперь их ничто не могло остановить—ни минометный огонь от почтамта, ни колючие проволочные ежи у банка. Гришинцы первыми ворвались на главную улицу Дорогобужа и

свой флаг водрузили на отбитом у фашистов бывшем здании райкома партии. К вечеру город был полностью очищен от гитлеровцев. На пять месяцев он стал столицей партизанского края.

Командующий 9-й полевой гитлеровской армией, оправдывая сдачу города, писал в ставку, что устоять было невозможно: Красная Армия прорвала фронт и бросила на Дорогобуж чуть ли не три дивизии отборных войск. На второй или третий день после взятия Дорогобужа к Всльмесову прибежала разведчица.

— Товарищ комиссар, Пашка в городе! Со всей семьей.

— Пашка? — Вельмесов поднялся из-за стола, не окончив завтрака. — Адрес известен?

— Известен. Я поведу.

Хоть город и захвачен партизанами, Пашка и его родные, видимо, чувствовали себя в безопасности: кто будет разыскивать их в неказистом домишке на городской окраине, чуть не на дне оврага?..

Вельмесов поставил двух бойцов под окнами на улице, а сам взошел на крыльцо и постучал. Вот сейчас будет ясно, действительно ли такой необычайно простой пароль у Пашки, как сообщила разведчица. В ответ на вопрос из-за двери: «Кто?» надо кашлянуть три раза.

Ошибки не было, Вельмесова впустили внутрь.

— От Аллыка, что ли? — спросил старик с фонарем, накидывая на дверь крючок.

— От него.

— Давай проходи. Давно ждет... Вон там, в задней комнатушке. С ногой мается.

В горнице за самоваром сидело несколько человек. На Вельмесова не обратили особого внимания. Красную ленту с шапки он сорвал по дороге. Пистолет за пазухой.

Старик приоткрыл дверь во вторую комнату, сказал: «К тебе, Пашка» и тоже сел за самовар.

Кривуля лежал на койке, небритый, помятый, с забинтованной ногой. У изголовья стояла начатая бутылка водки, из-под подушки торчала рукоятка пистолета. Когда Пашка увидел около себя незнакомого человека, рука его невольно полезла под подушку.

— Аллык прислал?

Вельмесов решил поиграть.

— Он самый.

Пашка пошевелился, скривился от боли.

— А я вот, как бревно, лежу. Подстрелили, гады... Закурить есть?

Вельмесов полез за кисетом. Оторвал Пашке кусочек немецкой листовки, в которой как раз районный комендант предлагал деньги и землю за головы «бандитских» командиров, в том числе Гришина и Вельмесова. Более 5 тысяч таких листовок было захвачено партизанами на складе Дорогобужской типографии — разослать не успели.

Пашка оставил пистолет в покое, взял бумажку, послюнявил ее и подставил под щепоть махорки.

И вдруг дикий крик разорвал тишину, поднял из-за стола людей в горнице.

— А-а-а! Убивают!

Как только Вельмесов вытащил из-под подушки пистолет, Пашка сразу понял, что попал в ловушку, и заревел перепуганным звериным голосом. Бойцы ударили прикладами по переплетам рам, сунули в окна дула автоматов:

— Ни с места!

Теперь от справедливого наказания Пашке не уйти. Но появилась загадка, которую нужно разгадать, и как можно скорей. Кто такой Аллык?

Пашка выл, царапался, кусался, когда его выволакивали на улицу. Вместе с ним увели в штаб отряда всех, кого застали в домишке на дне оврага.

Кривуля не запирался. Рассказал, что знал. Оказывается, совсем незадолго до изгнания немцев из Дорогобужа в городе был сформирован двухтысячный карательный отряд из власовцов во главе с неким Семеном Аллыком. Отряд хорошо вооружен. В его составе десятка два немецких инструкторов. Кто такой Аллык, из каких он, какое у него прошлое — никто не знает. А сам Аллык не рассказывает. Отряд действует сейчас против партизан юго-западных районов области. А Пашка — один из агентов Аллыка. Ему поручено подбирать и готовить для него кадры провокаторов и шпионов.

О том, чтобы брать базу Аллыка в лоб, нельзя было и думать. Он укрепил, опоясал село Нижний Починок, Юхновского района, окопами полного профиля. На всех более или менее заметных возвышенностях пулеметные гнезда. Посты. Заставы. Немцы не пожалели ни оружия, ни маскхалатов.

...Гришин с Вельмесовым еще раз пересмотрел документы, которыми их снабдили в Дорогобуже. Да, орлы на печатях натуральные, подпись тоже никакого недоверия не вызывает. Версия разработана в штабе, надо только все хорошо запомнить. А потом держать экзамен по актерскому мастерству, ставка в котором ни больше, ни меньше чем на жизнь.

Гришин решил идти к бандитам с комиссаром, ординарцем Кутузовым и тремя бойцами. Бойцы с немецкими автоматами, у начальства пистолеты. Все—в маскхалатах, с наброшенными на головы капюшонами.

Отряд «Тринадцать» (такое имя дали ему сами бойцы в честь тринадцати красноармейцев, которые бились в Средней Азии с басмачами, погибли, но не сдались) к вечеру подошел к Починку и замаскировался метрах в четырехстах, за околицей. Командование взял на себя

начальник штаба, а пятерка Гришина стала приближаться к шлагбауму, закрывающему главную улицу. Заметив ее, оттуда дали предупредительную очередь. Пятеро шли невозмутимо. Пулемет умолк. Несколько карателей встали у шлагбаума с автоматами наизготовку.

— Что за народ?

Гришин держал себя хладнокровно, с достоинством. Козырнул:

— Привет, земляки. Я командир особой полицейской команды. Аллык дома? Ведите к

нему.

Старший из власовцев, угрюмый и кривоносый человек, не проявил никакой радости:

— Сатюк, Кулаков, Калевич, отведите их в штаб!

Трое, не снимая пальцев со спусковых крючков, повели Гришина и его свиту к большому пятистенному дому в центре села. Гришин знал, чем завоевать расположение конвоиров.

— Как живете, братва? Махры хватает?

Лица власовцев сразу оживились.

— А что, или угостить можешь? Хоть пропадай без курева.

Партизаны щедро делились табаком. Теперь трудно было понять, кто кого провожает-конвоирует. Шли и дымили, дружелюбно разговаривали.

— Аллык, он у нас такой. Отца родного не пожалеет.

— Прав, виноват — не разбирает. Или петлю на шею, или пулю в лоб.

— Зато никакого контроля: бей кого хошь, бери что хошь.

В штабе, перегороженном полотнищем распоротого парашюта, за столом сидел плотный бородатый человек с белой повязкой на рукаве. Начальник штаба. Он что-то писал. Когда вошли незнакомые, открыл ящик, сунул туда бумагу, поднялся.

Гришин поздоровался, представился:

— Командир особой полицейской команды. Следуем в Дарвинский и Вернеборский районы со специальным заданием. Просим приютить на ночь.

Вельмесов оценивал обстановку. В избе кроме власовского начальника штаба еще двое бандитов из тех, которые шли от заставы. Один стоит посреди комнаты. Другой у дверей. И наших трое. Сергей разговаривает с начальником штаба. Кутузов стоит и курит рядом с власовцем у двери. Да двое на крыльце. Они угощают табаком часового и выспрашивают у одного из оставшихся конвоиров, как тут в селе насчет хорошей самогонки. Один в коридоре — «переобувает валенки».

Неизвестно только, есть ли кто за занавеской. И где сам Аллык.

Бородач просмотрел документы.

— Вы что, на первое идете? Или уже есть опыт?

Гришин достал из планшета карту области.

— Мы уже двенадцать бандитских гнезд раздавили. Вот черными кружками отмечены.

Ничего не скажешь, товарищи в Дорогобуже здорово поработали над версией. Карта была хоть куда и главное — совершенно точная. И черными кружками, действительно, отмечены те села и деревни, которые подвергались нападению карателей. Аккуратно вычерчен маршрут движения «команды» и закрашены лесные массивы, где ей предстоит «действовать» и где предполагаются стоянки партизанских отрядов. Все точно, без обмана.

Начальник штаба смягчается, но говорит, что ночевать тут негде, самим тесно — каждая изба занята.

— Но сейчас половина на операции. Вернутся к полночи. Так что два-три часа, наверно, можно отдохнуть. Сейчас командира спрошу...

Он нырнул за занавеску. Послышался скрип железной кровати. Кто-то чертыхнулся.

Вельмесов весь в напряжении: сколько их там? Откинув занавеску, вышел, застегивая пуговицы гимнастерки, гладко выбритый длинноносый человек. Самое примечательное в его лице — глаза. Они так глубоко сидят под выпуклыми надбровными дугами. Мрачный и тяжелый блеск их сразу дает понять, что человек жесток и нелюдим.

Гришин стал ему повторять то, что говорил бородатому. Аллык отмахнулся.

— Слышал. Документы.

Гришин показал. Нет, Аллык ничего тоже не заподозрил. Мельком взглянул на карту, все еще лежащую на столе перед начальником штаба. Тоном, не допускающим возражений, сказал:

— Два часа. А через два выметайтесь.

Гришин пробовал разжалобить:

— Не успеем обсушиться. Может, хоть часика четыре?

— Сказал — два часа. Все.

Аллыка, должно быть, одолевала скука.

— Какие новости? Чем мир дышит?

Вельмесов смотрит в окно и думает: «Ну и хам. Даже сесть не предложил. Сергей сел без разрешения. Беседа затухает. А надо затянуть ее, обязательно затянуть, пока наши не вошли в село, не перемешались с власовцами».

— Вам, между прочим, привет от Пашки!

Аллык оживился. Даже глаза заблестели.

— Жив? Я уж думал, пропал мужик. Два раза посылал к нему — ни слуху ни духу. Что с ним?

— Не повезло Пашке. Подстрелили...

— Знаю... А как оставили Дорогобуж, потерял из виду. Как он там выкрутился?..

Нет-нет, да и посмотрит комиссар в окно. Ну, наконец-то! Партизаны уже в селе. Разбредаются по улицам, ищут «где отдохнуть можно». Но держатся кучно. Не меньше чем по пять человек. Помнят приказ.

От сердца отлегло. Теперь любая неожиданность не так уж страшна. Ишь как крепко заинтересовался Аллык Пашкой. Должно быть, немало вместе черных дел натворили. Но надо поддерживать разговор.

— Вывезли мы его из-под самого носа у большевиков. Спрятали в надежное место. А ногу Пашке пришлось отрезать. Заражение началось.

Аллык сморщился, пощелкал языком, выругался матерно.

— Табак-дело у Пашки. А какой человек был! Как он полковника Штуфа растрогал!..

Вельмесов не спрашивает, знает: полковник Штуф — заместитель начальника смоленского гестапо. Аллык ходит по комнате, скрипит хромовыми сапогами и все с сожалением качает головой.

— Спрашивает меня Штуф: «Поохотиться на русских лосей хочу — кого из специалистов порекомендуешь?» Кого же, кроме Пашки. На славу поохотились. Убили. Полковник доволен — дальше некуда. Напоил Пашку коньяком и говорит: «Вот если бы ты допрашивать так умел, как лосей бить». А Пашка ему: «Давай попробую». Все на взводе были, и полковник тоже. Привел в тюрьму. Вызвали к нему одно- го в очках. Полковник на него пальцем: «Вот, неделю молчит. Директор банка. Деньги вывезти не успел, куда-то спрятал, а куда — не говорит. Делай, что хочешь, ни за что не отвечаешь...» Пашка его за горло: «Где деньги?».

Тот головой трясет — не знаю. Пашка ему по скуле — не действует. «Снимай очки». Тот

снимает. Тут и началась потеха. Пашка ему р-раз — и пальцами в глаза. Подносит на ладошке два шарика... Ничего, слепой раскололся.

Вельмесов бросает быстрый взгляд на Гришина. Тот смотрит на часы. Должно быть, бойцы уже готовы и ждут сигнала. Ничего, время есть. Пусть получше осмотрятся. Как это кстати, что половины власовцев нет на месте.

— Полковник вызывает своих сотрудников, показывает на Пашку: «Вот, господа, как работать надо. А ну, господин Пашка, покажите им еще раз. Сейчас вам приведут новенького…».

Аллык почесал горло и, видимо, размягченный приятными воспоминаниями, спросил начальника штаба:

— Где у тебя бутылка со спиртом, Михеич? Доставай-ка. — Выпьем за Пашку по стакашку.

Бородатый нагнулся, полез в тумбу стола.

В избе жарко, даже душно. По лицу Кутузова давно уже катится пот. Он провел рукавом по лбу и стронул капюшон. Вельмесов видит, как отвисает губа у власовца, стоящего у двери. Власовец заметил звездочку на кутузовской шапке. Не выполнил приказ, не снял. Сейчас пройдет секундный столбняк, и власовец заорет на всю деревню.

Но Кутузов уже сам понял свою оплошность. Шумно выдохнув, он вогнал финку в грудь власовцу и присел. Гришин с Вельмесовым выхватили пистолеты одновременно. Валится с простреленным черепом Аллык. Начальник штаба нагнулся, возится в тумбе стола, и Вельмесов бьет его тяжелой рукояткой «кольта» по голове. Слышатся выстрелы в коридоре, на крыльце, и вот они гремят уже по всему селу.

Через час все было кончено. Часть власовцов перебита, часть подняла руки. Начальник штаба, когда его спросили, куда ушла вместе с немцами-инструкторами вторая половина банды, запирался недолго.

В полночь партизаны устроили засаду на дороге, по которой возвращались каратели. Банде Аллыка, на счету у которой были десятки сожженных деревень, сотни расстрелянных повешенных и замученных людей, пришел конец.

* * *

Вскоре тяжело заболевшего комиссара «Тринадцати» вывезли на Большую землю. Когда он выписался из госпиталя, Смоленщина была уже очищена от оккупантов. Вельмесов возвращается в регулярную армию. Двенадцать раз клали на госпитальную койку партизанского комиссара, а потом армейского политработника Николая Вельмесова. Войну окончил в Кенигсберге.

Пришло время, и он вышел в отставку. Вернулся на родную Волгу. Отдыхал совсем недолго. Рассудил: чем сидеть без дела — лучше чинить людям крыши.

...Когда люди приходят на прием к управляющему 11-м домоуправлением Ленинского района, их вежливо встречает плотный, всегда приветливый, спокойный мужчина с негромким голосом. Он рассудительно и в то же время заинтересованно ведет речь о ремонте крыш, о том, где достать олифы и каким образом организовать воскресник. Настроен всегда миролюбиво, морщится, когда кто-то крикнет пли повысит голос. И

невдомек посетителям, что перед ними человек с необычной и яркой судьбой.

Родился в Чапаевске. Мальчишкой лишился родителей. Беспризорничал... Хорошие люди—чапаевские коммунисты, заменили ему отца и мать, поставили на ноги.

Военно-политическое училище, офицерское звание. Служба в кадровых войсках. А потом отрезок жизни, уже известный читателю.