Август 1992 – май 1996 1 page

Род Кемировых был одним из самых знаменитых в республике. С материнской стороны они происходили от хунзахских ханов, по отцу же Заур Кемиров приходился внучатым племянником основателю советской власти в городе Бештое.

Влияние Кемировых простиралось далеко за пределы РСА‑Дарго. Двоюродный брат Заура Кемирова, Аслудин, учился в Москве в Высшей партийной школе, а после перестройки занялся бизнесом. Он ввозил компьютеры и вывозил алюминий, продавал ваучеры и покупал акции, и, в конце концов, продав за триста миллионов долларов свои пакеты в российских сталелитейных заводах, занялся недвижимостью в Москве.

Другой двоюродный брат Заура, Шапи, тоже поступил в институт в Москве: это был институт стран Азии и Африки. В 1991‑м году Духовное управление мусульман республики РСА‑Дарго послало его вместе с другими образованными молодыми людьми в Каир, и Шапи так и не вернулся на родину. В 1994‑м он переехал в Турцию, женился на дочке тамошнего министра обороны и стал уважаемым бизнесменом и известным членом кавказской общины.

В 1991‑м, когда грянула перестройка, тридцатипятилетний Заур Кемиров был самым молодым в республике цеховиком. Его подпольные заводы выпускали все, – от блесток на лицо до джинсов «Ли Купер», но самым популярным изделием Заура были самогонные мини‑аппараты, которые изготавливались на заводе, хозяйственным директором которого он формально состоял. Это был Бештойский машиностроительный завод, в принципе занимавшийся производством нефтеперерабатывающего оборудования. Самогонные аппараты были таким популярным видом продукции, что нефтяники из Сибири специально заказывали оборудование в Бештое, чтобы иметь возможность съездить в кавказские горы и получить там в подарок самогонный аппарат.

Рассказывали, что в это время один из сибирских нефтяников построил себе дачу с двумя подвальными этажами. Сверху дача выглядела как советская развалюха, а под землей все было заставлено чешским хрусталем, китайским фарфором и новейшей японской видеотехникой, которую партия тогда вагонами гнала в нефтеносную Сибирь.

Будучи спрошен следователями о причинах такого странного архитектурного решения, нефтяник сослался на культурное влияние Кавказа, и, в частности, города Бештой.

В поисках культурных заимствований этнографы с погонами поехали к хозяйственному директору Бештойского машиностроительного. Они уехали с полугодовым доходом Кемирова и двумя самогонными аппаратами в тщательно упакованных чемоданах.

Зауру Кемирову не понравился интерес следователей, и в 1989 году, через день после выхода закона «О кооперации», Заур зарегистрировал первый на территории Советского Союза кооператив.

Кавказ тогда еще не был тем полувоенным, полубандитским регионом, в который он превратился спустя несколько лет. Это был процветающий край, естественно богатый вследствие теплого климата, трудолюбивого населения, и оборонных заводов, в изобилии понатыканных по всем крупным и средним городам.

Заур Кемиров бросил все: подпольные цеха, должность директора, партийный билет и скорое членство в обкоме республики, и открыл в Бештое первый кооперативный ресторан. Потомок хунзахских ханов со своей женой лично выходил кланяться посетителям, и когда однажды его спросили, не зазорно ли ему кланяться черти знает кому, он ответил:

– Зазорно – это когда кланяешься следователям. А свобода – это когда кланяешься клиентам.

Ресторан Заура гремел по всей Аварии и Чечне. Люди проезжали по двести километров по горам, только чтобы поесть там, и книга почетных посетителей на первом этаже была раскрыта на странице, где красовались подписи Дудаева, Аушева и Хубиева.

Спустя полгода после открытия ресторана Заур посчитал доходы и огорчился. Он заработал в месяц шесть тысяч рублей, – огромные по меркам Союза деньги. Но цеховиком он зарабатывал вчетверо больше, и Заур понял, что ресторан – это мало.

К этому времени Заур уже пару раз побывал в Турции, и он обратил внимание на шоколадные батончики «Марс» и «Сникерс», которые продавались там в каждом супермаркете. По правде говоря, Заур был большой сладкоежка, и «Марс» ему очень понравился. Во всем Союзе не было ничего подобного. Шоколадка «Аленка», как полагал Заур, не годилась батончикам даже на кожуру.

Заур провел переговоры с англичанами, которые делали «Марс», и быстро понял, что они не продадут ему технологию и рецептуру. Он также сличил цены и понял, что импорт батончиков в Россию не может быть выгоден. Тогда Заур нанял российских технологов, и за пятьсот рублей они сварганили ему батончик ничуть не хуже «Марса». За две тысячи рублей Зауру списали в Краснодаре линию по производству шоколадных конфет, Заур перевез линию в Бештой и переделал ее под батончики.

Заур купил на оборонном заводе запасы фольги и заказал в типографии яркие не по‑российски обертки. Для того, чтобы батончики хорошо продавались, Заур назвал их иностранным словом «Рикки‑Тикки‑Тау», а в качестве производителя он зарегистрировал в городе Бештое ТОО «Рикки‑Тикки‑Тау, Лтд».

В короткий срок батончики «Рикки‑Тикки‑Тау» завоевали все пространство России, от Каспия до Камчатки. У ворот фирмы стояли очереди. Батончики расхватывали вагонами. Все, кто покупали ребенку яркую конфету в фольге, были уверены, что покупают иностранное лакомство – ведь конфета называлась не «Аленка» или там «Белочка», а шибко по‑иностранному, и была в такой яркой обертке, которую никогда не видели в Союзе.

Но главная причина успеха батончиков была не в обертке и не в названии, а в качестве. Заур делал батончики ровно по той технологии, которую разработали для него ученые. Там, где надо было класть килограмм какао, клали килограмм какао, а не семьсот грамм и не полкило, там, где надо было класть килограмм орехов, клали килограмм орехов. Работницу, которая однажды вынесла с фабрики упаковку яиц, приковали наручниками к линии на неделю, а потом уволили. Не воровал у Заура никто. В стране, где рабочие на фабриках тащили все, вплоть до цветного металла из машин, это приносило удивительные результаты.

В 1992 году Гайдар либерализовал цены, и Заур понял, что эра батончиков «Рикки‑Тикки‑тау» скоро закончится. То есть они, конечно, останутся, как бренд. Но их потеснят настоящие «Марс» и «Сникерс», и, кроме того, Заур понимал, что вслед за ним множество людей примутся делать похожие батончики. Заур со своими батончиками был один на весь Союз, а теперь он будет как все. Заур не любил быть как все. От этого снижалась норма прибыли. Заур Кемиров заработал на батончиках пятнадцать миллионов долларов, что для России 1991‑го года было астрономической цифрой, и Заур не хотел после этого копаться в копейках.

Заур Кемиров прикинул, что еще находится в дефиците в России, и понял, что в страшном дефиците мебель. Он купил в Югославии и Испании два мебельных гарнитура, привез их в Бештой и разобрал по винтикам. Спустя месяц его мебельная фабрика делала точно такие же гарнитуры, и они стояли в спальне Аллы Пугачевой и в столовой спикера Верхового Совета.

Однако эпоха мебельных гарнитуров, как полагал Заур, тоже не могла продлиться долго. Зауру хотелось устроить что‑то свое, спрос на что будет специфически российским, и что при том технологически не сможет воспроизвести любой грамотный инженер с отверткой в одной руке и ручкой – в другой.

В это время одним из самых прибыльных бизнесов в России была торговля бензином. Главный смак состоял в том, что нефть, из которой делали бензин, попросту крали с месторождений, да и сам бензин тоже крали, только с заводов, и поэтому даже тот, кто продавал краденое за три копейки, все равно получал три копейки прибыли. Проблема заключалась в том, что бензин крали отдельно, а нефть отдельно, и так как все крали все, нефтеперерабатывающие заводы простаивали, а владелец краденой нефти, сдав ее на переработку, никогда не мог гарантировать, что ее не украдут снова, на этот раз на заводе.

Особо остро эта проблема стояла в сопредельной Чечне, потому что элита молодой чеченской республики считала позором платить деньги за то, что можно взять силой, и даже редко кому из аварцев удавалось стрясти с чеченца деньги, если, конечно, не украсть его брата, или родителей, или иным способом заставить уважать кредитора.

Поэтому, несмотря на то, что на Грозненском НПЗ были загружены все мощности (по правде говоря, по бумагам Грозненский НПЗ перерабатывал нефти в пять раз больше, чем мог, потому что на самом деле под предлогом отправки нефти на Грозненский НПЗ она шла на экспорт), – фактические владельцы чеченских, аварских, а то и сибирских качалок ругались, что переработать нефть негде.

Как мы помним, Заур Кемиров до сих пор владел самым популярным на Северном Кавказе рестораном, в который заглядывали даже президенты сопредельных республик. Поэтому он был вполне в курсе проблемы.

Заур немного поразмыслил и поднял некоторые патенты, которые приносили на Бештойский машиностроительный завод еще в 70‑х годах, и так как Заур был по складу мышления – технократ, а по образованию – инженер‑нефтяник, Заур подумал и сконструировал мини‑нефтезавод.

Нефтеперерабатывающая установка монтировалась на шасси большегрузного «Урала» и, функционируя в автономном режиме, перерабатывала за день около двадцати тонн нефти.

Понятное дело, что такая установка на дух не нужна была какой‑нибудь Shell. Для Shell в ней было не больше экономического смысла, чем если бы ей предложили посадить прекрасных туземок перебирать молекулы руками, – углеводороды с большим весом в один горшок, а с меньшим весом – в другой.

Но если представить себе храброго человека, чеченца, аварца или лезгина, у которого в родном селе нефть, можно сказать, каплет сквозь землю, а он вместо этого грабит поезда и гоняет авизовки, пытаясь обеспечить детей, родителей и обеих жен, то понятно, что для него такой нефтеперерабатывающий «Урал» был просто машинкой для печатания денег.

Если вы думаете, что Заур Кемиров продал свои первые бензопереработчики, то вы ошибаетесь. Первые три «Урала» Заур Кемиров подарил президентам трех сопредельных республик. Спустя неделю в этих республиках не было ни одного члена кабинета министров, которые не обзавелись зауровскими «уралами», а сам Заур, помимо денег, получил, тоже в подарок, небольшую нефтяную скважину.

Вообще Зауру платили самыми разными вещами: водкой, орехами, турецкой курагой, обсадными трубами и шерстью. Но больше всего потряс Заура парень из Гудермеса, который пригнал во двор его офиса ИЖ‑«каблук» и гордо распахнул перед Зауром задние двери.

– Вот! Смотри! – сказал чеченец, – меняю на твой «Урал».

В «каблуке» на соломе лежал какой‑то тусклый стальной цилиндр. Заур спросил, что это, и чеченец ответил, что это атомная бомба. Штуковина действительно выглядела устрашающе и была слабо радиоактивной. На беду чеченца, Заур был не просто инженером, а еще и инженером‑нефтяником, и он знал, что эта штука – просто рабочая часть прибора, применявшегося для обнаружения утечек в магистральных трубопроводах.

Заур посмеялся и отправил чеченца восвояси; спустя два года тот всучил ее ФСБ за выкуп в два миллиона долларов, и российские спецслужбы еще долго писали доклады о наличии у мятежного генерала Дудаева «грязного» ядерного оружия.

К 1992‑му году Заур Кемиров был одним из самых уважаемых людей на Кавказе. К мебельному и нефтяному бизнесу сами собой добавились другие. Заур продавал мороженое; владел тысячей гектаров теплиц и имел большую долю в водке; спирт для ее производства в то время возили через Бараний тоннель. Туда, на территорию Южной Аварии, шли бензовозы с бензином, сделанным на мини‑заводах Заура, а обратно в оплату ехал спирт.

У Заура Кемирова был самый большой дом в Бештое; красивая жена и пятеро здоровых детей. Он пристроил своего среднего брата, Магомед‑Гусейна, деканом философского факультета в Торбикалинский государственный университет, и другого брата, Магомед‑Расула, заместителем начальника железной дороги. Он выдал замуж обеих своих сестер и двух их мужей тоже пристроил, одного у себя в компании, а другого – заместителем министра торговли. Ничто не омрачало бы его семейного счастья, если б не четвертый, младший брат.

* * *

В восемьдесят пятом году в Торби‑кале ограбили свадьбу. Это было очень громкое событие, потому что свадьба была первого секретаря горкома партии, и на свадьбу принесли кучу денег; говорили, что всего молодоженам подарили два миллиона рублей. Вот эти‑то деньги и украли.

В те времена такая неприятность еще не могла остаться без последствий, и скоро вся республика только и говорила о человеке, который ограбил свадьбу. Вот прошло два месяца, и директор школы вызвал Заура к себе и сообщил, что на стреме у этой свадьбы стояла пара шестиклассников, и один из них был младший брат Заура по имени Джамалудин.

После этого разговора Заур позвал к себе Джамалудина и спросил:

– Что ты знаешь о Гаджи Телаеве, который ограбил свадьбу с самыми уважаемыми в республике гостями?

– Как эти гости могут быть уважаемыми, если у них не было стволов? – ответил тринадцатилетний Джамалудин. – И вообще, что это за свадьба, если ее можно ограбить? Кто там женился, горцы или овцы?

Этот ответ очень не понравился Зауру, но когда он стал спрашивать Джамалудина дальше, он больше ничего не услышал.

Вот прошел еще год, и Заура снова вызвали в школу, потому что Джамалудин избил учителя биологии. Он сломал ему ребро и нос. Заур позвал брата и спросил, почему произошло такое дело. Джамалудин ответил:

– Я побил его, потому что он врал. Он сказал, что человек произошел от обезьяны.

Зауру снова не понравился такой ответ.

– Я не понимаю, чем ты недоволен, – сказал Джамалудин. – Этот человек врал, что Ева, вместо того, чтобы зачинать детей с мужем, блудила с какой‑то обезьяной. Если бы он сказал, что наша мать блудила с обезьяной, я бы его убил, а он сказал так про Праматерь всех людей, и я его только ударил. А ты еще злишься!

Заур помолчал и сказал:

– Джамал, жизнь человеку дарует Аллах, и только Аллах имеет право ее забрать. Если ты думаешь грабить и убивать, и стать от этого героем, так не получится. Сейчас не времена имама Шамиля, и ты станешь просто бандитом. Запомни это, потому что я не буду это повторять много раз.

Два года после этого разговора ничего не происходило, а в ночь выпускного бала мальчик пришел домой с простреленным плечом. Как быстро узнал Заур, в ту ночь в Торби‑кале банда шестнадцатилетних отморозков пыталась украсть известного цеховика. Ребята были неопытные в этом деле, охрана убила двоих на месте, а остальные разбежались.

Зауру стоило немалых денег замять это дело и сослать брата в Москву, в МГУ, где тот и отучился два года на сплошные пятерки. Через два года разразился скандал, потому что выяснилось, что вместо него в МГУ учится другой человек.

Заур вызвал девятнадцатилетнего Джамалудина обратно в Бештой и спросил:

– Что ты можешь делать в жизни, кроме как бить людей и врать им?

– Я могу водить машину, – ответил Джамалудин, – ты продаешь эти «Уралы», хочешь, я буду гонять их в Грозный?

– Очень хорошо, – сказал Заур, – если ты думал, что на моих предприятиях для тебя найдется другая работа, ты ошибаешься.

Джамалудина Кемирова оформили на работу в фирму «Кемир», и он стал гонять «Уралы». Он гонял их то в Пятигорск, то в Грузию, но чаще всего в Грозный, потому что у чеченцев был самый большой спрос на такие «Уралы». Та к продолжалось целый месяц, а вечером Джамалудин возвращался домой и вместе с одиннадцатилетним сыном Заура рассказывал ему урок по математике. Математика шла Джамалудину, как юбка корове.

15 августа 1992 года «Урал», за рулем которого сидел Джамалудин, остановили присланные из Ростова милиционеры. Дело было на территории Чечни, в двух километрах от административной границы. Они велели Джамалудину отдать им ключи и убираться куда глаза глядят.

Джамалудин протянул ментам пачку рублей и сказал:

– Бери и отвали. Это «Урал» Заура Кемирова, и тебе не стоит с ним связываться.

Мент забрал деньги и ткнул Джамалудина стволом в грудь:

– Заур не обеднеет, если этот «Урал» поработает на нас. Канай отсюда.

Джамалудин схватил ствол и перекинул мента через себя. В следующую секунду из «Урала» загремели автоматные очереди. Как выяснилось впоследствии, в кузове машины, представлявшем из себя как бы разделенную на две части цистерну, лежало оружие для Чечни, и кроме оружия в кузове сидели пятеро друзей Джамалудина, которые представляли из себя гарантию того, что чеченцы в Грозном расплатятся за это оружие долларами, а не пулями.

Трое ментов были убиты на месте. Расстрелянный изнутри «Урал» бросился наутек, огрызаясь от уцелевших автоматными очередями.

Заур выслушал всю эту историю от следователя военной прокуратуры. Больше всего его потрясло, как именно Джамалудин перевозил оружие. Дело в том, что за пять минут до этого «Урал» проехал блокпост на административной границе, и стоявшие там солдаты заглянули в машину. Они не увидели в цистерне ничего, кроме налитого почти до половины машинного масла, под которым и были ящики с оружием. Что же до друзей Джамалудина, то, похоже, они в это время вылезли и обошли блокпост стороной. То есть получалось, что бандиты открыли огонь, сидя по колено в машинном масле, и если бы в цистерне было чуть больше паров углеводородов, их бы разнесло на клочки.

– Очень хорошо, – сказал Заур, – а при чем здесь я?

– Ну это же ваш брат воровал оружие с авиабазы в Бештое! – воскликнул следователь, – Вы думаете, мы поверим, что вы действительно сделали Джамалудина простым водителем? И он без вашего ведома сумел организовать продажу оружия режиму Дудаева?

– У меня нет брата по имени Джамалудин, – ответил Заур.

* * *

Вечером того же дня, в который случилась перестрелка с ментами, Джамалудин и его друзья въехали в город Грозный. Они так и ехали на этом своем расстрелянном «Урале», потому что другого транспорта у них не было. Только, конечно, друзья Джамалудина вылезли из цистерны и набились в кабину. Все они были в спортивных костюмах и тапочках на босу ногу.

Что же касается Джамалудина, то он был в фирменном комбинезоне, темно‑зеленом с черными разводами и белой наклейкой «Кемир» на спине. Джамалудин сорвал со спины наклейку, и комбинезон стал походить на военную форму. А после того, как Джамалудин сунул за пояс «макаров», который он отобрал у мента, сходство стало совсем убедительным.

Положение у Джамалудина и его друзей было не очень приятное, потому что, кроме «Урала», на котором они ехали, у них не было ничего за душой, не считая, конечно, девяноста автоматов и десяти ящиков с гранатами, которые лежали в кузове «Урала». Кроме автоматов и гранат, у них в кузове еще был миномет. Они никогда раньше не возили эдакой штуки, и когда им оставалось до Грозного километров пятьдесят, они решили его испытать.

Вот они вылезли на обочину, установили миномет, сунули в него мину хвостиком вниз и выстрелили. Все прошло нормально, и они собрали миномет и поехали восвояси. А мина куда‑то улетела.

Минут через пять они проехали небольшое село и увидели на дороге воронку, а у воронки – целую кучу чеченок. Они возбужденно галдели.

– Что случилось? – спросил Джамалудин.

Чеченки ответили, что возле Грозного высадился федеральный десант и только что обстрелял из минометов село. Их мужчины уже выбегали из дома с оружием. «Нехорошо как‑то вышло», – подумал про себя Джамалудин и решил больше минометы не испытывать. Он не знал, что мины летают так далеко.

Вот «Урал» доехал до Грозного и приехал к президентскому дворцу, и когда они доехали, они увидели, что перед дворцом стоит толпа еще больше, чем в селе.

Те бойцы, которые не стояли в толпе, сидели в автобусах, и этими автобусами была заставлена вся площадь. Из окон автобусов торчали автоматы и даже гранатометы. Только один автобус, возле самого президентского дворца, был полон людьми в спортивках и тапочках.

Джамалудин вспомнил людей в селе, и ему стало совсем неудобно. «Неужели все эти люди собрались искать федеральный спецназ?» – подумал он.

Джамалудин остановил свой «Урал», спрыгнул и подошел к одному из чеченцев в камуфляже.

– Куда собрались все эти люди? – спросил он.

– Танки Кетовани вошли в Сухуми, – ответил чеченец, – и мы идем на помощь абхазам.

– А что делают тут эти люди в тапочках? – спросил Джамалудин и показал на удививший его автобус.

– Это кабардинцы и черкесы, – ответил чеченец, – они тоже едут в Абхазию, но у них нет оружия, и они приехали за оружием в Грозный.

Тут к ним подошел какой‑то чеченец в камуфляже и с автоматом и спросил:

– Кто идет на встречу с Дудаевым?

Тут надобно напомнить, что Джамалудин был одет в темно‑зеленый комбинезон. На самом деле это была форма служащих фирмы «Кемир», но после того, как Джамалудин спорол с нее наклейку, это было не очень заметно. Поэтому Джамалудин выглядел очень прилично, и к тому же если бы кто‑то задумался, военная форма на нем или рабочий комбинезон, «макаров» за поясом однозначно свидетельствовал в пользу формы.

– Я иду, – сказал Джамалудин.

– А ты кто? – спросил чеченец.

– Я глава аварского ополчения, – сказал Джамалудин, – и мы тоже собрались на помощь братскому абхазскому народу.

Встреча с Дудаевым состоялась в президентском дворце спустя пятнадцать минут. Дудаев сидел мрачный и шуршал картами. Вдоль стола сидели какие‑то люди, обвешанные оружием, и Джамалудин со своим «макаровым» почувствовал себя как канарейка среди страусов. Один чеченец на встречу с президентом приволок даже ДШК и так и держал его на коленях все время разговора. Вообще было заметно, что все чеченцы очень хорошо подготовлены к войне. Каждый чеченец начинал свое выступление фразой: «Мой элитный спецназ готов хоть завтра отбить Сухуми». А потом его перебивал другой чеченец и говорил: «А мой суперэлитный суперспецназ сделает это сегодня». А потом вставал третий и говорил: «Пока вы тут болтаете, мои люди только что позвонили мне, что они уже отбили Сухуми и выступают на Кутаиси!»

Дудаев на это только морщился и рисовал на бумаге.

Джамалудин был наблюдательный человек, и он сделал из этого вывод, что Дудаеву не очень‑то хочется посылать чеченцев в Абхазию. Потом уже ему объяснили, что у Дудаева была дружба с грузинскими властями. Еще Джамалудин заметил, что Дудаев не очень‑то может указывать своим командирам, что делать. Если он начнет ими командовать, то они, пожалуй, вместо Сухуми возьмут Грозный.

Во время встречи Джамалудин обратил внимание на молодого чеченца. Ему было года двадцать три или двадцать четыре, и у него было смуглое ястребиное лицо со слегка скошенным лбом и необычного цвета глаза: совершенно черные, они казались чуть светлей из‑за плавающих возле самого зрачка красных искр. Он был гибкий и хлесткий, как скрученный моток проволоки, и он молчал, когда выступали все командиры спецназов и суперспецназов. Возможно, он молчал потому, что он был самый молодой на этом совещании, не считая Джамалудина. Он все время улыбался, посверкивая белыми крупными зубами, но это, впрочем, ничего не значило: на этом совещании улыбались и хохотали все, кроме Дудаева. Можно было подумать, что это не совещание, а свадьба.

Когда совещание кончилось, Джамалудин вышел вслед за чеченцем, и увидел, что того ждет автобус, возле которого сидят на корточках вооруженные люди.

– Все в автобус, – сказал чеченец, – мы уезжаем.

– Ты едешь в Абхазию? – спросил Джамалудин.

– Да, – сказал чеченец, обернувшись.

– Возьми меня с собой.

Чеченец осмотрел его с ног до головы, а потом перевел взгляд на остальных аварцев, столпившихся за Джамалудином. Как мы уже сказали, все они были без оружия и в спортивках.

– У меня нет времени на перевозки туристов, – сказал чеченец.

Тогда Джамалудин сделал знак рукой, и его троюродный брат Асхаб, бывший с ним, подогнал поближе «Урал» с цистерной. Чеченец вслед за Джамалудином забрался по лесенке на цистерну и заглянул в открытый люк. Надо сказать, что в цистерне к этому времени было столько дырок от пуль, что внутри было вполне светло, и чеченец увидел, что цистерна прямо‑таки забита оружием, которое плавает в машинном масле, как шпроты во вскрытой банке.

Чеченец улыбнулся, глядя на оружие и на дырки в цистерне, а потом спрыгнул с лесенки и спросил:

– Хъо хъеин ву?[1]

– Я Джамалудин, сын Ахмеда, – ответил аварец.

– Я Арзо, сын Анди, – сказал чеченец.

* * *

Колонна во главе с Арзо Хаджиевым пришла в Абхазию через три дня. Они поехали через Кабарду и сказали ментам, которые их остановили, что они поедут через Пятигорск к Туапсе. Кабардинские менты обрадовались, что им не надо задерживать вооруженную колонну и что можно спихнуть это дело на федералов, но не доезжая Нальчика, колонна резко свернула в горы.

Та м добровольцы побросали технику и пошли пешком. Их вел командир кабардинского отряда, который мог ходить по горам даже во сне. Когда колонна выехала из Грозного, в ней было всего триста человек, но когда она подошла к Клухорскому перевалу, в ней было уже полторы тысячи. Почти никто из добровольцев, кроме чеченцев, не был вооружен, и люди предлагали Джамалудину любые деньги за его оружие. Но вместо того, чтобы продать оружие, он раздавал его тем, кто вступал в его отряд, и получилось так, что из Бештоя Джамалудин выехал с машиной, в которой лежали девяносто автоматов, а с перевала Джамалудин спустился командиром отряда, в котором было девяносто бойцов.

Абхазы прямо‑таки обалдели, когда вся эта колонна пришла к ним. Нельзя было даже сказать, что они очень обрадовались, потому что большинство добровольцев были безоружны, а их надо было кормить и поить. Но вот отрядам Арзо и Джамалудина они обрадовались чрезвычайно.

Отряд Арзо состоял из одних чеченцев. Что же касается Джамалудина, то он отбирал в свой отряд тех, кто ему приглянулся, и этот отряд оказался вполне интернациональным. В нем были аварцы, черкесы, кабардинцы и даже русские. Всего, как уже было сказано, в нем было девяносто человек.

В тот самый вечер, когда они спустились с перевала, Арзо Хаджиев подошел к Джамалудину и сказал:

– Я думаю, что из тебя выйдет толк. Я предлагаю тебе стать моим заместителем.

Джамалудин поглядел на него и ответил:

– Вы, нохче, много о себе думаете. Почему бы тебе не стать моим заместителем, Арзо?

– Э! – засмеялся Арзо, – где ты видел чеченца‑зама? Если он был зам, значит, он был какой‑то неправильный чеченец. Наверное, в нем была половинка аварской крови.

Джамалудин очень обиделся на эти слова и хотел подраться с Арзо. Их насилу разняли.

* * *

На следующий день Джамалудин с утра пришел в штаб и увидел пятерых абхазов, которые грузили на «Газик» ящики со взрывчаткой. За погрузкой наблюдал человек по фамилии Анкваб.

– Что делают эти люди? – спросил Джамалудин.

– Они едут взорвать мост в пяти километрах отсюда, – сказал Анкваб, – но им нужна поддержка на тот случай, если на мосту есть грузины.

– Я их прикрою, – ответил Джамалудин.

Он взял двадцать своих людей, и так как в штабе не было машин, кроме «Газика», им пришлось идти пешком. В «Газик» они посадили абхазского старика, который был сапером в Великую Отечественную и знал, как минировать мосты. По крайней мере Джамалудин надеялся, что он это знает. Сам Джамалудин, по правде говоря, имел мало представления о том, как минировать мосты, но он собирался научиться на месте.

Однако получилось так, что до моста они не доехали. Когда они проехали последний поворот, они увидели, что возле моста стоит БПМ, и как только БМП их увидела, она открыла огонь.

Люди Джамалудина разбежались в разные стороны, кто забился за валуны, а кто в камыши, а сам Джамалудин свалился в канаву, и сразу же над ним застрочил пулемет.

Старик‑абхаз, у которого не было оружия, а была только взрывчатка, вывалился из машины и лежал на дороге, и Джамалудин очень тупо глядел на этого старика и удивлялся, почему тот не ползет в укрытие. Потом пулеметная очередь попала в старика один раз, и еще второй, а на третий раз сдетонировала взрывчатка, и ползти стало уже нечему.

Время почему‑то текло медленно, как во сне, и Джамалудину все время казалось, что он сейчас проснется. Те м не менее Джамалудин понял, что если он будет сидеть в канаве, то ничего хорошего не случится. Ползти назад ему было неудобно, и поэтому он пополз в горку. Он заметил, что метрах в двадцати над горой идет длинный скальный выступ, и что можно пробраться за этим выступом и зайти БМП в тыл.

Он забрался на горку и пробежал по выступу, и когда он выглянул из‑за него, то он увидел БМП в ста метрах впереди себя. Машина стояла кормой к нему и методично расстреливала его людей. От старика на дороге остались одни клочки. «Газик» горел в канаве.

Джамалудин смотрел на эту картинку и недоумевал, почему он не может проснуться. Тут Джамалудин заметил, что из люка БМП высунулся грузин. Джамалудин поднял автомат и выстрелил в грузина. Он увидел, как выстрел срикошетил от башни, и тут же вокруг Джамалудина засвистели пули. Джамалудин очень удивился, потому что он не видел на дороге других врагов, кроме БМП, а потом он сообразил, что в него стреляют его же люди, потому что он не сказал им, что полезет в обход, и они не могли его узнать на таком расстоянии. Все, что они видели, это что кто‑то сидит на горе и стреляет в их сторону.