Книга II 2 page

Его яхта оказалась прелестной — старинной, тридцатифутовой, с красными сиденьями. Едва поднявшись на борт, Селден преобразился: он стал капитаном, умело и радостно управляющим судном. Впервые он переключил внимание с Джейни на свое занятие, предоставив ей пространство, в котором могло вырасти ее чувство. Стоя рядом с Роузом, вблизи штурвала, она пила пиво и хохотала над их общими недалекими знакомыми, вроде Морган Бинчли. Когда Джейни разделась, оставшись в крохотном розовом бикини, и он обнял ее за талию, она поняла, что в кои-то веки чувствует себя комфортно в обществе мужчины. В отличие от большинства ее знакомых мужчин Селдена не распирало собственное эго…

Они добрались до острова, покрытые солью и растрепанные от ветра, и весь день катались на велосипедах и закусывали на каменистом берегу, усеянном принесенными морем стволами и ветвями, скелетами чаек. Они поделились своими жизненными историями, а потом остались ночевать в большом старом отеле в гавани. Ей уже не составило труда лечь с ним в постель, и его поцелуи уже не были жесткими. Потом она стала изучать его лицо. У него оказался сильный подбородок и правильные черты; красавцем это его не делало (рот и зубы были словно заимствованы у умственно отсталого), но она увидела, что любящему взгляду это лицо вполне могло бы показаться красивым.

И она решилась.

Но невзирая на решимость, до свадьбы ей случалось впадать в панику, цепенеть, терять дар речи, чувствовать себя самоубийцей. Потом ей стало сниться, что она выходит замуж и что у алтаря ее ждет не тот мужчина. В такие дни она видела только недостатки Селдена.

Когда она переставала его любить, ей ни на что не хотелось смотреть. Во второй день в Тоскане Селден обул сандалии темными носками. Увидев это, она поняла, что не может быть с ним. Весь день, посвященный «исследованию местности» (его излюбленному времяпрепровождению), для нее не существовало очаровательных желтых холмов с рассыпанными по склонам стогами сена: она видела только его темно-синие носки (как будто новые, но все равно с ниткой, торчащей на большом пальце левой ноги) в тяжелых кожаных сандалиях. Обувь была от Прады, но даже модельная обувь не спасает человека с врожденным дурным вкусом, и Джейни провела день в мучениях. Отменить венчание? Но сделать это по такой пустяковой причине значило бы продемонстрировать свою примитивность. Попросить его поменять носки? Она боялась, что голос выдаст при этом отвращение и она выплеснет на него все накопившееся недовольство. Поэтому она ничего не сделала, ничего не сказала, испытывая отчаяние, близкое к тошноте, как приговоренная, которую ведут на гильотину.

Наконец, увидев в конце пути ориентир — одинокую башню на холме, у подножия которой вилась грунтовая дорога к их вилле, — он заметил ее состояние.

— Что-то ты притихла, — сказал Селден. Она сумела лишь кивнуть в немом ужасе. — Тебе страшно?

— А тебе нет? — робко спросила она.

— Конечно, и мне страшновато, — признался он и оторвал взгляд от дороги, чтобы посмотреть на нее и сжать ей руку. Белое тосканское солнце делало его карие глаза золотистыми. — Но я знаю, что вместе нам будет хорошо. Мы будем счастливы. У нас, будет все, чего мы пожелаем. Мне не терпится подарить тебе ребенка. Я так тебя люблю…

Тот же самый довод он использовал, когда сделал ей предложение через неделю после поездки на остров. До венчания оставалось пять дней. Если бы он проявил хотя бы капельку колебания, страха, хотя бы чуточку рассердился, она сумела бы избежать свадьбы.

Но он был тверд. Недаром он достиг высот в «Сплатч Вернер»

Лежа на кровати в роскошных апартаментах отеля «Лоуэлл», Джейни рассматривала свое обручальное кольцо (они купили его в салоне «Гарри Уинстон» накануне вылета в Тоскану, в свадебное путешествие) и вспоминала, что в день свадьбы ей не было страшно. Она пребывала тогда в сильном возбуждении, он тоже. Они занялись любовью, как только проснулись, а потом принялись пить шампанское, бутылку за бутылкой «Кристалла», заказанного Селденом прямо из Парижа. Плавая в длинном неосвещенном бассейне, наслаждаясь теплой водой, они пытались освоиться с тем, что через час-другой станут мужем и женой. Потом они вместе оделись: она-в белое платье в греческом стиле от Валентине стоимостью 6 тысяч долларов, он — в белый костюм от Ральфа Лорена и розовую рубашку. Глядя на него, Джейни удивлялась своим, прежним мыслям: Селден вдруг превратился в прекраснейшего мужчину на свете; ей вдруг показалось, что это должно быть вид но всем.

А потом прибыли все их гости — четыре человека. Они до сих пор гордо посмеивались, что пригласили всего четверых, раз уж эти четверо тоже отдыхали тогда в Тоскане. Гарольд Уэйн приехал со своей очередной подружкой — Марией, ровесницей Джейни, издававшей новый журнал о шикарном шоппинге и твердившей Джейни, какая та счастливица. Второй парой были Росс Джард, знакомый Селдена по корпорации, с женой Констанс. Росс руководил в ней интернет-отделением, его жена, крохотная худенькая брюнетка, была балериной. Джейни мысленно сравнила ее с горошиной. Она не вымолвила ни слова, очень быстро напилась и забегала по лужайке, подпрыгивая, как эльф.

Церемонию провели в большом дворе, который нанятые Селденом люди искусно украсили цветами. Пару венчал католический священник (у Селдена была бабушка-итальянка, и он называл себя верующим человеком), церемония велась на итальянском, и Джейни не поняла ни слова, кроме собственного имени, на которое она отозвалась словами: «Да, согласна».

Потом кто-то завел «Грейтфул Дэд» и «Братьев Олмен», и начались неистовые танцы.

— До чего же здорово! — твердил Гарольд Уэйн. — Самая веселая свадьба в моей жизни!

В общем, Джейни решила, что со страхами покончено.

Но она ошибалась. Время от времени она ловила себя на чувстве сильнейшей неприязни к мужу, более того, ненавидела его сильнее, чем других мужчин. Ей казалось, что ей уже никуда не деться от него, от его недостатков. Он мучительно долго уходил из дома, потому что по три раза проверял, взял ли ключи и бумажник. Не выносила она и его манеру останавливаться посреди улицы для разговора по сотовому телефону и заставлять ее минут пять переминаться рядом; стоило ей открыть рот, чтобы возмутиться, он прерывал ее не слишком вежливым жестом. А его растущее брюхо, плоский дряблый зад, член — в общем-то нормального размера, но почему бы ему не быть немного больше? Главная проблема заключалась в том, что он лишил ее перспектив. Когда Джейни посещали эти черные мысли, она удивлялась, почему не поставила перед собой более высоких целей.

Ее надуманное неудовлетворение произрастало из мысли, что без своей работы Селден Роуз был никем, попросту неплохим парнем из Чикаго. Он не был наделен врожденным обаянием, не обладал творческим талантом, который приподнимал бы его над толпой. Он не происходил из выдающийся семьи (хотя его отец, как она знала, был юристом, а мать работала в газете) и даже не считался в бизнесе «киллером», в отличие от Комстока Диббла или Джорджа Пакстона. Короче говоря, средний американец из высшей прослойки среднего класса. Ничего дурного в этом не было, просто таким же было и ее происхождение, а именно от всего, что с этим связано, она пыталась сбежать с самых юных лет.

До замужества Джейни фантазировала, что выйдет за европейского принца крови, кинозвезду, признанного художника или писателя. Она представляла себя рядом с необыкновенной личностью, не вязнущей в отличие от остального человечества в болоте рутины. Выйдя за Селдена Роуза, она навсегда лишила себя такой возможности.

Или не навсегда? Селден ей твердил, что нельзя предвидеть, удастся ли брак, нельзя предсказать, что произойдет в будущем Важно не то, сколько времени была знакома пара до заключения брака — пять лет или пять минут; самое главное — рискнуть, попробовать. А потом посмотреть, что будет приносить каждый новый день.

Зазвонил телефон: два коротких звонка — вызов снизу. Беря трубку, она знала, что это привратник с сообщением о прибытии Мими. «Что я за дурочка!» — подумала она, спрыгивая с кровати. Гостиничные хоромы были усеяны ее миланскими трофеями: платьями, туфлями, сумочками, перчатками. Селден молодчина: оплатил, причем с радостью, все ее прихоти. Конечно, как все мужчины, он негодовал из-за цен, качал головой при виде изделия без рукавов и спины, сложенного в квадратик толщиной в четверть дюйма («Пятьсот долларов за тряпочку, которая не прикроет попку младенцу?»), но Джейни видела по блеску в его глазах, что ему нравится наряжать молодую красавицу жену. А ей доставляло удовольствие дарить ему эту радость…

Только бы он хотя бы изредка оставлял ее в покое, думала она, роясь в чемодане в поисках той самой «тряпочки». Он от нее не отставал, наблюдал за ней, как будто ему было крайне важно, что она сделает в следующую минуту. Взять хотя бы это утро. Она сделала ему минет (в этом ему было легче легкого угодить), потом они сидели за столом, пили кофе и читали газеты. Внезапна он поставил чашку, и она, застыв с газетой в руках, поняла, что он смотрит на ее пальцы. Она поймала его взгляд и ответила недовольным прищуром, он смущенно хмыкнул и улыбнулся своей идиотской улыбкой, всегда вызывавшей у нее отчаяние и тошноту. Как научить его улыбаться по-другому?

— Как красивы твои руки, когда ты переворачиваешь страницу! — И он потянулся, чтобы стиснуть ей ладонь, нагнул голову, посмотрел на нее, разжал одну руку, чтобы выпустить ее ладонь, как птичку, и поцеловал ее.

Что она могла сделать? Ей не хотелось его расстраивать, но в уголках ее глаз уже стояли слезы отчаяния.

— Селден! — выдохнула она. — Мне надо заняться ногтями.

Раздался звонок в дверь, и она побежала открывать.

— Привет, замужняя дама! — приветствовала ее Мими. — Я счастлива снова тебя видеть!

— Это чудесно! — подхватила Джейни, принимая поцелуй Мими и чмокая ее в ответ. Раздражение улетучилось, стоило ей подумать: «Теперь я равна тебе, Мими». Вслух она произнесла:

— Заходи. Только здесь страшный беспорядок. Мы возвратились вечером, и горничные еще не успели прибраться.

— Не торопись, — сказала Мими, входя в гостиную. — Без меня все равно не посмеют начать: знают, как много я покупаю у «Оскара». Вот забавно: вы с Селденом живете здесь как супруги! Ты знаешь, что отель «Лоуэлл» — место, где селятся мужчины, разведясь с женами?

— Знаю. — Джейни доводилось наведываться в «Лоуэлл» имен но по этой причине.

Они с Мими обменялись веселыми понимающими взглядами. Их связывала не настоящая старая дружба, но кое-что почти такое же сильное — взаимная приязнь двух красивых женщин со сходным жизненным опытом.

Через несколько минут они оживленно щебетали уже за спиной у рикши, торопившегося по Пятой авеню к Сорок второй улице, где под большими белыми навесами, похожими на цирк шапито, вот-вот должен был начаться показ мод. При их приближении многие повернули головы. От сознания, что они замечены, подруги затрещали еще оживленнее. У входа их ждала стайка фотографов с камерами на изготовку.

— Теперь держи ухо востро, — предупредил один.

— Кто такие?

Джейни Уилкокс, модель «Тайны Виктории». Мими Килрой, светская дамочка, — прошипел кто-то.

Шикарные штучки!

— Да, но уже успевшие надоесть.

Стареющие, но шикарные… Джейни, Мими! Сюда! Как замужняя жизнь, Джейни?

— Покажите нам обручальное кольцо! — попросил кто-то.

— Кольцо! Кольцо!

Джейни вытянула левую руку. Мими обняла ее за талию и притянула к себе.

— Ну, как Селден? — спросила она. — Ты безумно влюблена?

— В самолете, на обратном пути, он сказал ужасно милую вещь, — отозвалась Джейни. — Взял меня за руку и пообещал совершенно серьезно: «Джейни, мы подчиним себе Нью-Йорк». Обе лучезарно улыбнулись в объективы.

Через три дня, утром в четверг, Патти Уилкокс встала и поплелась в ванную. У нее начались месячные.

Проклятие, думала она. Хотя чего еще было ждать? Диггер почти все лето провел в разъездах, за последние две недели они увиделись лишь один раз, но она почему-то питала глупую надежду, что забеременела. Ей было всего двадцать восемь лет, они пытались уже год, и ее мучили подозрения, что с ней что-то не в порядке, иначе она бы уже ждала ребенка. Ведь все остальное в ее жизни происходило по плану, она старалась все делать правильно.

Беря тампон, Патти вспомнила про щенка. В последнее появление Диггера дома она сказала:

— Знаешь, если я не забеременею в следующем месяце, надо будет завести щенка. Даже если забеременею, мы его заведем. Назовем Трисквит. Малютка Трисквит — правда, здорово?

Он закивал. Его рот был набит пиццей.

— Трисквит? Мне нравится!

— Это будет небольшая собачка, — продолжала она, стоя с Диггером рядом и гладя его по голове. Он запрокинул голову, и она увидела его удивительные зеленые глаза. — Но она должна быть личностью. Пусть не возражает, когда мы ее нарядим и по ведем на парад в День всех святых.

Муж обнял ее за шею и посадил себе на колени. Они принялись целоваться, как подростки. Через пару минут она сказала:

— Какой ты буйный!

— Знаю, — отозвался он. — Наверное, я забыл повзрослеть. Они переглянулись и дружно рассмеялись. Это была одна из их любимых шуток. Родилась она в их третье свидание, когда Диггер, явившись к Патти домой, набросился на нее и не отпускал по меньшей мере час. Тогда, два года назад, они поняли, что их отношения станут очень серьезными.

— Значит, идея о собаке тебе понравилась, — сказала она.

— Понравилась, — подтвердил он и потерся щекой о ее щеку. — Я так тебя люблю!

— Я тоже тебя очень люблю, — сказала она. — Если с тобой что-нибудь случится, мне придется умереть и отправиться в рай, чтобы снова тебя найти.

— Откуда ты знаешь, что я попаду в рай? — спросил он.

— Попадешь, я знаю!

Вот и настал день приобрести собаку, решила Патти, натягивая трусики. Этого надо было ожидать. В последнее время она чувствовала себя совершенно незначительной, хотела что-то сделать, но боялась, что мир ее отторгнет, к тому же толком не знала, за что взяться.

Она натянула облегающие бедра брючки и футболку, заказанную по каталогу «Аберкромби энд Фитч». Она отдавала предпочтение одежде такого рода — демократичной униформе своего поколения, доступной практически любому. Спустившись вниз в лифте, Патти миновала холл и кивнула Кенни, человечку с перепачканными типографской краской пальцами. Кении торговал в газетном киоске и всегда улыбался при виде Диггера, потому что тот всегда покупал у него пачку сигарет, хотя почти не курил, просто ему нравилось делать знакомому приятное.

— Привет, Кенни! — сказала Патти.

Кенни, как всегда, сидел на складном железном стульчике рядом с киоском.

— Ваш муж скоро вернется? — спросил он.

— На следующей неделе. — Она вздохнула. — Жду не дождусь! Кенни сочувственно покивал, словно знал обо всех бедах, какие только могут обрушиться на человеческое существо.

Следующим на ее пути предстал Сарук, грустный привратник с Ближнего Востока, исполнявший функции охранника и не выходивший из-за своего столика, даже если вы сражались с гроздью пакетов или с неподъемными чемоданами. Он понимающе улыбался, как будто тоже понимал, как трудно живется нью-йоркскому среднему классу, вынужденному самостоятельно таскать тяжести.

— Привет, Сарук! — бросила ему Патти и выбежала на улицу.

Дом, в котором они жили, носивший номер 15 по Пятой авеню, желтеющая старая громадина, был прежде отелем «Вашингтон-сквер». О былом величии свидетельствовали золоченые фрески на потолке в холле и мраморный парадный подъезд с золотым резным козырьком на Пятой авеню. Этим подъездом теперь никто не пользовался, словно здание уже не могло претендовать на элегантность. Стены в коридорах выкрасили в тошнотворный зеленый цвет, и в доме обитали теперь многие сотни жителей, ютившиеся в одно и двухкомнатных конурках с устроенной в углу гостиной кухней. Но Патти все равно любила этот дом. Она обожала забавных старушек, вечных его обитательниц, по-прежнему плативших арендную плату (примерно 400 долларов за квартирку с одной спальней) и щеголявших в таком виде, что любой встречный таращил глаза. Одна красила ногти на ногах в неоново-пурпурный цвет и появлялась исключительно в обществе собачонки, похожей на чучело львенка, лишившееся шерсти от бесконечного любовного причесывания. Другая носила обтягивающие маечки и брючки и ковыляла на высоких каблуках, словно поощряя злословие о ломтях плоти, наросших у нее на плечах.

Дом был чрезвычайно богемным: в нем поселились и молодые богатые деятели шоу-бизнеса вроде Диггера с женой, занявшие большие готические пентхаусы наверху, и работящий средний класс, довольствовавшийся «студиями» и квартирками с одной спальней. Это была либо молодежь, стремящаяся вверх, либо люди сорока — пятидесяти — шестидесяти лет (Патти казалось, что они в большинстве одиноки), смирившиеся с тем, что уже ничего не добьются и что самое значительное, что их ждет в будущем, — рак. Некоторые из них выглядели сломленными жизнью, нескончаемой рутиной бессмысленного труда, одевались в черное, бесформенное, грязное, будто с незапамятных времен соблюдали траур. У других угадывалась цель в жизни. Такой была пятидесятилетняя женщина, работавшая в Фонде спасения животных, — быстрая, жизнерадостная, очень дружелюбная. Она жила этажом ниже, и когда лифт открывался на ее этаже, Патти обычно слышала из-за ее двери оживленный разговор. Это всегда напоминало Патти, что в жизни есть добро…

Сама она была счастливицей. Сейчас, выходя на солнышко, она опять об этом вспомнила. Ведь ей скорее всего не придется беспокоиться о том, что с ней случится в старости, хотя до старости было еще так далеко, что казалось, она никогда не наступит, У входа переминались в замешательстве две женщины, но Патг" не обратила на них внимания: перед домом находилась автобусная остановка и станция электрички в сторону Нью-Джерси, поэтому кто-нибудь обязательно выглядел заблудившимся. Патти прошла немного по Пятой авеню и свернула на Девятую улицу, размышляя о своей жизни. С тех пор как она бросила работу, ее не покидали тревожные мысли о том, что она собой, собственно, представляет.

В последнее время она упорно обдумывала сложившуюся ситуацию: не нужно работать, потому что Диггер богат. Реальность была замечательной, но она никак не могла с этой мыслью смириться. Конечно, Патти могла избежать проблемы, продолжив работать, но тогда столкнулась бы с другой дилеммой, потому что на работе непременно закисла бы. Последний год перед уходом с работы она не могла не видеть правду: съемка документальных лент о рок-звездах — это лишь потворство неоправданному самомнению всех участников проекта, в том числе своему собственному. Чтобы продолжать, пришлось бы сознательно закрывать глаза на сущность процесса, сосредоточиваясь на мелочах и уговаривая себя, что делает дело государственной важности. Все это было для нее неприемлемо, поэтому она и ушла, но одно это не могло сделать ее уважаемым человеком. В конце концов почти все вынуждены трудиться всю жизнь примерно в тех же условиях, ненавидя свою работу, но не имея возможности от нее отказаться. Поэтому Патти не могла не чувствовать себя мошенницей.

А поскольку она не работала и позволяла Диггеру ее содержать, ее не покидала тревога, не заслуживает ли она нравственного осуждения как шлюха.

С самого детства Патти неосознанно отторгала мысль о «традиционном браке». Ее удивляло, почему остальной мир не клеймит женщину, цинично обменивающую секс, домашний труд, деторождение на кров и еду на столе. Истина заключалась для нее в том, что истинную любовь можно обрести, только если не нуждаешься в финансовой поддержке мужчины. В остальных случаях начинаются компромиссы и уступки, секс с человеком, к которому вас на самом деле не тянет. Можно себя уговорить, что все в порядке, но в действительности, считала Патти, все это было лишь завуалированной формой проституции.

И вот она сама превратилась именно в то, что всегда презирала!

Шестая авеню кишела людьми. По тротуару брела развинченной походкой стайка прыщавых мальчишек в штанах мешком, спущенных на середину задниц. Старухи катили тележки с покупками, молодая женщина кричала на ходу в сотовый телефон: «Я рада, что ты наконец набрался храбрости все мне сказать. Это три года мешало нашей дружбе…» Перед «Бальдаччи», магазином деликатесов для состоятельных покупателей, где, как шутили Диггер и Патти, все, включая яйца, стоило не меньше шести долларов, сидел молодой бездомный в одеяле, с собачонкой в руках.; На вид ему было не больше двадцати пяти лет, на бумажке рядом с ним было написано, что он собирает сорок долларов на автобус в Пенсильванию. За год, что Патти и Диггер прожили в этом квартале, он так и не попытался тронуться с места.

Сейчас он разговаривал с молодой женщиной, свертывавшей одеяло.

— Я на улице с девяносто седьмого года, — гордо говорил он. — Бездомные возвращаются. Скоро сменится мэр, и улицы снова станут наши.

Патти удивлялась, как ему удается продержаться: политика мэра заключалась в том, чтобы каждую ночь собирать на улицах бездомных и помещать их в приюты. Некоторые даже утверждали, будто их вывозят в автобусах из города. Она достала из кошелька двадцать долларов и протянула ему. Она делала это почти каждую неделю, поскольку чувствовала себя виноватой. Она знала, что бездомный, возможно, этого не заслуживает, но у нее столько денег, а у него пустые карманы… Он поднял глаза.

— Мой ангел-хранитель! Как поживаете?

— Хорошо, — ответила Патти. — Иду покупать щенка.

На светофоре загорелся зеленый свет. Переходя улицу, Патти думала о том, что способна терпеть себя только благодаря любви — не к самой себе, этой любви у нее было немного, а к Диггеру. Между ними существовало редкое, волшебное чувство под названием «настоящая любовь» — чистая привязанность, позволяющая поверить в слова из обещания при венчании: «В радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии…» Настоящая любовь, размышляла Патти, — это противоположность чувству, будто внутри тебя пустота, это ощущение полноты, как после вкуснейшей трапезы…

На другой стороне Шестой авеню две крупные чернобровые девушки в темной одежде, в туфлях на толстой подошве (скорее всего студентки Нью-Йоркского университета, подумала Патти) размахивали вешалками для одежды.

— Покончить с республиканцами! — кричала одна прохожим. — Голосование за республиканцев — возврат в средневековье!

— Долой Буша! — кричала другая.

— Эй! — окликнула первая девушка Патти, попытавшуюся про скользнуть мимо. — Вы за республиканцев или за демократов?

— А вы как думаете?

— Республиканцы хотят отнять у вас право на аборт.

— Я не хочу делать аборт.

— Вы за женщин или против? — прозвучал суровый вопрос.

— За… — пробормотала Патти.

У Патти под носом появилась дощечка с листком на зажиме.

— Тогда регистрируйтесь как избирательница-демократка. Чуть дальше, на Кристофер-стрит, находился зоомагазин. В кедровых опилках возились четыре щенка. Один из них, маленький бульдог с огромными карими глазами, увидел Патти и прыгнул на стекло. Вот он, подумала Патти и вошла.

Она не была уверена, что правильно поступает: все ее предупреждали, что нельзя покупать собаку в зоомагазине. Она может оказаться больной, с недостатками экстерьера; этих собак получают с собачьих ферм, где жестокие заводчики заставляют сук рожать без перерыва, а потом, когда они перестают рожать, их убивают и скармливают другим собакам… Но щенки в этом не виноваты! Только Богу известно, что с ними станет, если она не купит хотя бы одного.

— Я хочу приобрести щенка, — сказала Патти продавщице.

— Вы знаете какого?

— Вон того, полосатого и глазастого.

— Это девочка породы французский бульдог. — Продавщица от крыла пластмассовый ящик и достала сопротивляющегося щенка. — Она из России. Очень редкая порода, здесь их нелегко достать. Она попала к нам только потому, что у нее не правильный окрас.

— Окрас меня не волнует, — сказала Патти, беря собачку. Через несколько минут она вышла из магазина с ошейником и поводком, неся малышку Трисквит в контейнере с мягкими стенками. На углу, не сдержавшись, она вытащила собачку. Та выскочила, как ракета, и ухватила Патти за нос. Патти рассмеялась — зубки у негодницы оказались крохотные и неострые.

— Вы Патти Уилкокс? — прозвучал молодой женский голос.

Она обернулась. Сначала ей показалось, что этих двух девушек она видела на каком-то приеме, но имен вспомнить не могла. Темноволосая выглядела смутно знакомой. Потом Патти вздрогнула: это была та самая особа, которая уставилась на нее в июле на бейсбольном состязании в Хэмптоне. Оказалось, что девушки, с которыми она столкнулась, выходя из дому, шли за ней по пятам. Зачем?

— Вы — Патти Уилкокс, — сказала вторая. Она была крупнее брюнетки, выше ее ростом, с крашенными в рыжий цвет волоса ми. Брюнетка с бейсбольного матча была поинтереснее, хотя в ней угадывалась простушка уроженка Бруклина или Нью-Джерси, стремящаяся на Манхэттен в поисках славы. Под ее цветастой рубашкой виднелся кружевной бюстгальтер, в котором с трудом умещались большие груди. Судя по всему, она делала ставку на свою внешность.

— Простите, — сказала им Патти, — но я вас, кажется, не знаю.

— Зато мы вас знаем, — сказала рыжая. Она была у них за главную. Брюнетка молча пыжилась, воображая себя невесть кем. — Это насчет Диггера.

Патти с облегчением перевела дух. Поклонницы! Две свихнутые, вообразившие, что цель их жизни — поглазеть на Диггера. Так иногда случалось, и правильнее всего в этой ситуации было сохранять вежливость и дружелюбие, но постараться быстрее унести ноги.

— Если вам нужен Диггер, то обратитесь в его звукозаписывающую компанию. Попробуйте поговорить с кем-нибудь из отдела рекламы.

Девушки переглянулись. В их облике было что-то зловещее, и Патти вдруг стало страшно.

— Нам реклама ни к чему, — сказала брюнетка.

— Но огласки не избежать, — подхватила рыжая. — Нам уже звонили из «Стар»…

— Простите, у меня дела, — сказала Патти. — Мне надо идти. — Собачка вырывалась из ее рук. При своем раздутом брюшке и тоненьких лапках она оказалась скользкой, как детеныш тюленя.

Рыжая девушка шагнула к ней.

— Вам наверняка захочется нас выслушать. Мериэл специально взяла отгул.

— Извините, — сказала Патти, — но я ничем не могу вам по мочь.

— Нам ваша помощь ни к чему, — заверила Мериэл.

— Мериэл будет звездой, как Джей-Ло, — заявила рыжая.

— Я собираюсь сделать то, что должна. Мы с Сенди все обсудили и решили, что правильно будет сначала все рассказать вам, — продолжила Мериэл.

— Что рассказать? — крикнула Патти.

Привыкайте к мысли, что вам придется поделиться мужем, — сказала Сенди. — У Мериэл будет ребенок от Диггера.

— Давно ты разговаривала с сестрой? — спросил Селден без особенного интереса.

— Она не берет трубку, — ответила Джейни. — Может, отправилась к Диггеру в Европу?

Был вечер четверга, когда вручались награды мэра в области моды. Джейни сидела в спальне у туалетного столика. Миловидная азиатка занималась ее макияжем, стилистка разложила на кровати три платья. Джейни, несмотря на суету, с любовью смотрела на Селдена: она наслаждалась новым чувством — приготовлением к важному вечернему событию вместе с мужем.

— Думаю, рано или поздно она даст о себе знать, — сказал Селден, роясь в ящиках в поисках галстука-бабочки. Ему было не по себе от необходимости одеваться в присутствии стольких женщин.

— Наверное, я надену синее платье с мехом от «Люка Люка», Барбара, — сказала Джейни стилистке. — Черный цвет устарел, ведь так? По-моему, это цвет для бедных ассистенток, он сочетается со всеми черными предметами. Носить вещи других цветов труднее, приходится заботиться о своем гардеробе.

— Это правда, — согласилась та.

— Да, черный — не цвет, — подтвердил Селден, наклоняясь, чтобы поцеловать жену, но она отвернулась, поэтому его губы коснулись лишь ее волос.

— Дорогой, я уже накрасилась!

— Значит, я весь вечер не смогу тебя поцеловать?

— Не сможете, — подтвердила за клиентку косметичка.

— Мой муж еще не до конца понимает, что значит нью-йоркский прием, — сказала Джейни.

Селден решил перейти в гостиную и выпить в ожидании. Он бросил в стакан три кубика льда и налил на полтора пальца водки. Он уже устал от приемов, а ведь еще только четверг. За неделю это был уже восьмой по счету. Джейни, правда, сказала, что их ждет единственная вечеринка в этот вечер. Селден уставал не столько от самих приемов, сколько от бесконечных приготовлений к ним: многих часов, посвящаемых причесыванию и макияжу жены, поездок в модные салоны за нарядами, звонков по поводу заказа машин, от сменяющих друг друга посыльных. Как ему представлялось, цель всей этой возни исчерпывалась всего лишь несколькими фотографиями в воскресном номере «Нью-Йорк пост» или на странице светской хроники журнала «Вог». Селден не видел во всем этом смысла, но не хотел портить Джейни удовольствие. Выходя в свет, она вся светилась, чего не было в Тоскане. Вот и сейчас он слышал из соседней комнаты довольный смех.

— У вас очаровательный супруг, — донесся до его слуха голос стилистки.

Джейни ответила:

— Да, у меня хороший муж.

Селден вздохнул. После возвращения из свадебного путешествия она штурмовала Нью-Йорк с рвением скалолазки, решившей покорить высочайший пик, а его превратила в шерпа в черном галстуке. Он говорил себе, что долго это не протянется: Джейни быстро устанет от всей этой светской кутерьмы, остепенится, забеременеет — и у них пойдут дети. Они уже разговаривали о скором приобретении квартиры на Парк-авеню или на Пятой, но он все больше приходил к мысли, что лучше подождать и купить дом за городом, в Гринвиче или Катоне: в конце концов лично у него не было необходимости жить в центре города, он не мог себе представить, как там можно растить детей…