Заметки

1.

Душа наша окована со всех сторон воображением: образ за образом. Эти образы составляют из себя мир воображения. Мир этот крайне много значит для души. Слепой, например, в нем только и живет. Мертвый (то есть душа умершего человека) им, может быть, только и ограни­чен. Следовательно, как важно наполнять душу воображениями чистыми. Это все равно как бы кто созидал для себя дом, готовил кушанье, шил платье, соби­рал библиотеку: очевидно, всякий старается, если можно, устроить все эти вещи как можно лучше.

Думаем ли мы об этом?.. И как жалко не думать об этом! Кто день провел в сценах ужасных, отвратительных, тому какие чудовищные видятся сны! Кто жизнь провел в этих сценах, тому что будет видеться по смерти?

Но вот еще замечание: некоторые образы до того овладевают душою, что занимают ее всю, в них сосредоточивается для души целый мир и целая (вся) жизнь. Но такие образы крайне нужно обращать внимание. Беда связаться, таким образом, с образом худым.

Такие praedominantes ideae лишают душу самостоятельности более или менее. "Я сам не свой", - говорят в таком случае. Этого мало: образ может отнять всю самостоятельность, вывести человека из себя, лишить его созна­ния. Сколько помешанных помешалось именно таким образом!

И этого мало. Лишив самостоятельности, образ может вообразиться в че­ловеке, заставить его принять свою личность. Помешанный, вообразив себя собакою, лает, кусается, мяучит, и прочее.

Предел ли здесь метаморфозу? Очевидно, нет; он может идти далее. До чего? В Сарданапале - до оскотнения.

Но здесь тело, грубость, все еще мешает душе преображаться таким не­счастным образом, а по смерти? Тут душа бедная, восприяв всю гибкость, те­кучесть свою, может всецело вылиться в образ, ею овладевший.

Стоит подумать о сем!

2.

Магнетизер приходит в особенное соотношение с душою магнетизируе­мого и командует ею. Последняя теряет самостоятельность и живет магнети­зером. С человеком ли только у человека может быть такое сообщение? Не может ли быть и с духами добрыми и злыми? Добрые, конечно, не злоупотре­бят этим и, так как это противно порядку вещей, то может быть и не пользуют­ся этой возможностью. А злые? На что они не могут покуситься? А между тем очевидно, как бедной душе надобно быть осторожной, чтобы не подпасть вли­янию духа тьмы!

3.

Я сравниваю природу, в отношении к познанию, с высокой горою. Кои живут у подошвы ее, те, кроме того, что могут наслаждаться величественным видом горы (хотя таковые редко способны к тому), пользуются еще всеми жи­тейскими выгодами местоположения: тут пристани, рыболовья, пастбища, и прочее. Ученые восходят выше, до середины горы: тут прелестные виды, но все еще удобность жизни. Горе тем, кои, не удовлетворяясь срединными по­знаниями, взошли на верх горы, или, по крайней мере, подошли к ее вершине, то есть вступили в область метафизики. Тут все сухо, голо или покрыто льдом. С горы чувственной можно воротиться назад; с высоты метафизической, если на нее сделан действительный восход, нет возврата.

4. Правда Божия в природе видимой

Апостол замечает, что невидимые совершенства Божий, обнаруживаясь в творении, становятся видимыми до того, что внимательный зритель мо­жет видеть в природе самую присносущную силу творческую и Божество. О некоторых совершенствах Божиих это так ясно, что не может подлежать никакому сомнению; например, всемогущество, премудрость, благость видны в природе на каждом шагу. Но некоторые совершенства составляют в сем от­ношении как бы исключение. Такова особенно правда Божия. Кто думает ви­деть ее в творении, вне себя? И однако же она, будучи одним из основных совершенств Божественных, должна по сему самому отражаться в природе видимой не менее других совершенств. Почему же не замечают ее? или не столько, как другие совершенства? Уже потому, что человеку грешнику заме­чание сего совершенства не так приятно, как других, например, благости и премудрости; а известно, что менее любимое менее и замечается. Притом для открытия правды потребен взгляд, так сказать, праведный; а в нем тоже не большой избыток у людей грешных. Наконец, и в самой природе правда Бо­жия открывается менее, нежели другие совершенства, потому что воспящается милосердием. Открываясь во всей силе, она устремлялась бы всего более против человека, а он под кровом милосердия. Посему обнаружение правды приостановлено до великого дня Суда, и правды, и воздаяния. Однако же открывается!

5.

Человека можно буквально кормить секретами. Знающий секрет уже по­читает себя выше других, и готов лишиться многого. Поэтому должность сек­ретаря по секретной части приятнее других должностей. Ничем вы так не при­вяжете человека к себе, как допустив его в свой секрет.

. 6.

Самое большое несчастье Наполеона во время последней его кампании, мне кажется, состоит в том, что ему было хорошо, лучше, нежели каждому из его армии, в физическом отношении. Потерпи он день - два то, что терпит бедный солдат, или будь покрепче ранен и пострадай от раны хотя неделю, небось, мир был бы заключен тотчас, и все честолюбивые помыслы ушли бы как мыши в нору при появлении кота. Великое дело - нужда физическая!

7.

«Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?» (Пс. 115; 3)

Ко всякому ли идет вопрос сей? Ко всякому, и самому, по-видимому, не­счастному. Ибо если есть какие несчастья, то они не от Господа, а или от самого человека, или от людей других. Притом несчастья, какие есть или бывают, касаются только поверхности бытия нашего и суть нечто преходящее; а фонд - то, что от Господа - всегда благо и хорошо. Душа всякая одарена образом Божиим; искуплена всякая Кровью Сына Божия; освящена всякая благодатью Святаго Духа; предназначена всякая к вечному блаженству; поставлена среди мира Божия.

Но если и самый последний бедняк в мире должен говорить таким обра­зом, то что сказать о вас, богатых счастливцах мира? Из вас каждый, и вставая и ложась, должен говорить: «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?»

И что же в самом деле можно воздать Ему? Благ наших Он не требует. Чего же хочет? Сердца твоего: «Даждь Ми, сыне, твое сердце» (Притч. 23; 26). У тебя все - Мое, но сердце - твое. Я не могу им располагать. Если в самом деле хочешь возблагодарить Меня, то дай Мне сердце. Таким образом мы составим одно. А то, что дано тебе, получит чрез сие правильное употребление.

8.

«Помянул Бога и возвеселихся» (Пс. 76; 4)

Одно воспоминание о Боге наполняет душу отрадою и веселием. Ибо с именем Божиим соединено все, что только можно представить великого, пре­мудрого, благого и любвеобильного. Отрадно вспоминать среди горя об отце, о наставнике мудром, о друге неизменном, о покровителе могущественном, о враче искусном: Бог есть и Отец, и Наставник, и Друг, и Покровитель, и Врач такой, пред Коим все земные и наставники, и отцы, и врачи малы и слабы.

Но чтобы одно воспоминание о Боге уже веселило нас, надобно, чтобы у нас была связь с Богом; надобно, чтобы мы были - Его, и Он - наш. Чужое не веселит. Тем паче не веселит чужое противное. Посему на человека нечести­вого воспоминание о Боге производит другое действие: «помянух Бога и» убояхся. Ибо с именем Бога соединяется понятие Обличителя, Судии, Наказателя.

Какое горькое состояние, что мысль о Боге производит уныние и страх! Не все ли это равно, как и луч света леденит? Так грех превращает порядок вещей!

Бежим сего состояния. Будем и среди грехов не терять духа покаяния, и тогда всякая мысль о Боге будет сопровождаться радостью духовною. «Помя­нух Бога и возвеселихся!» Ибо с именем Бога пробуждается мысль об Отце, при­емлющем кающихся с распростертыми объятиями.

9.

«Седмерицею днем хвалих Тя о судьбах правды Твоея!» (Пс. 118; 164)

Вот каковы судьбы Божий пред очами людей, умеющих смотреть на них! Таковы, что за них надобно прославлять премудрость Божию не раз, не два, а седмижды на день! А у нас бывает иногда то, что мы седмерицею днем бываем готовы роптать о судьбах той же правды Божией. Откуда эта жалкая разность? Оттого, что мы не умеем смотреть на сии судьбы. Пусть будет самая величест­венная картина, но если вы не найдете истинной точки зрения, она вам пока­жется самой обыкновенной); а если это картина перспективная, то потеряет всю цену. Судьбы Божий суть именно картины последнего рода: они требуют, чтобы мы стояли в известном расстоянии, а мы становимся или слишком близ­ко, или слишком далеко, то все относя к себе и ничего к другим, то все относя к другим и ничего или слишком мало к себе.

Будем смотреть на судьбы Божий очами веры и преданности, очами сми­рения и любви, и, может быть, и нам будет то же, что с Давидом - мы будем хвалить Господа.

10.

«В скорби распространил мя еси» (Пс. 4; 2)

А скорбь, как говорят психологи, сжимает сердце. Да, скорбь сжимает чувственность, сжимает самолюбие; дух же и совесть распространяет, осво­бождает, изводит на беспредельность. «В скорби распространил мя еси». В счас­тье, по-видимому, человек велик, ибо надмен собою, презорлив, горд; а в са­мом деле - мал, ибо ограничен собою, удален от всего истинно великого. В несчастье же человек, по-видимому, мал; но если он растворяет несчастье ве­рою, то среди сей внешней малости он внутри себя бывает гораздо больше. Не в скорби ли человек устремляется мыслью к Богу, к концу своей жизни, всего мира? А это, очевидно, великое пространство. Не в скорби ли человек холоден ко всему миру, отделяется от него, становится вне времени и пространства? И это также видимое распространение. Не в скорби ли человек способен решиться на самые трудные подвиги, лишения, пожертвования? А это что другое, как не следствия распространения? Вообще в скорби и несчастье с духом нашим бы­вает то, что с веществами, когда их кладут в огонь: они ширеют, мягчают, рас­плавляются и испаряются. Если душа добрая, то с нею бывает то же, что с благовонным веществом: воня смирения, преданности несется далеко. А если душа нечистая, злая, безверная, то от нее, как от зловонного вещества, несется ропот хулы, ожесточение и гнев.

11.

«Вера без дел мертва» (Иак. 2; 20)

А дела без веры? И дела без веры мертвы: это не добродетели, а, можно сказать, струп добродетелей, или, если не нравится это сравнение, это - вид, картина добродетелей, а не самая добродетель. Ибо откуда взяли бы дела жизнь, если не от веры? От наклонности к добру? Она в нас мала и слаба, сама требу­ет оживления. От соображений рассудка и внушений ума? Они, во-первых, холодны и коль скоро сами не проникнуты чувством добра, не утверждены на глубоком основании, то слабы, притом перекрещиваются в действии внуше­ниями страстей, самолюбия, расчетами... (пропущено слово по неразборчиво­сти), и прочим. От примера других людей? Но много ли примеров добра чис­того, действий святых? От хвалы и одобрения человеческого? Этот ветер пере­менчив и непостоянен. Он иногда рвет паруса порывами, а иногда веет в противную сторону; иногда нельзя узнать по нему, куда ветер. Посему и дела без веры мертвы.

12.

«В премудрости ходите ко внешним» (Кол. 4; 5)

Такой совет давал некогда апостол Павел возлюбленным ученикам сво­им Колоссянам. Под внешними разумеются у него не христиане: Иудеи и язычники. Со всеми ними апостол велит ходить христианам в премудрости, то есть с особенной осторожностью, благоразумием, приличием. Кто вспом­нит, в каком положении находились тогда христиане между неверующими, в руках коих была вся сила и все могущество земное и кои притом смотрели на христиан, как на врагов своей веры и нравов, тот поймет всю нужду апос­тольского совета.

Времена гонений давно прошли; но потерял ли употребление сей благий совет? Нет, истинный христианин всегда странник и пришелец в мире. Между Царством Христа и духом мира, между чадами Божиими и сынами века сего нет и не будет никогда мира. Посему вы, кои решились носить не одно имя христиан, а и стяжать вещь, приобрести ту драгоценную жемчужину, для стя­жания коей надобно продать или презреть все, не забывайте совета апостоль­ского – ходить «в премудрости... ко внешним» - к тем ложным христианам, кои, довольствуясь одним праздным именем христиан, нисколько не думают о том, чтобы в самом деле принадлежать Христу, или, что еще хуже, отвергшись внут­ренних сил благочестия, стараются удержать на себе Его внешний образ. «Хо­дите... в премудрости», не принимая на себя чуждого образа, не представляясь тем, что вы не есть, это не ваша мудрость; а не выставляя всем и каждому свой образ, не обнаруживая безвременно, что в вас сокрывается. Если для вас недо­рого собственное спокойствие, которое могут нарушить люди плотские, по неспособности оценить вас, то подорожите честью веры и Евангелия, которая может страдать от превратных толков о вас. Что пользы, что вы будете рассы­пать драгоценный бисер перед теми, у коих нет для него глаз и рук? Они по­топчут его ногами, обратятся на вас же, - не для того, чтобы благодарить, а чтобы расторгнуть вас.

13.

«Аще кто не хощет делати, ниже да яст» (2 Фес.З; 10)

Так говорит государственное хозяйство; так учит и слово Божие. Если набожность служила иногда покровом для тунеядства, то эта набожность лож­ная, отвергаемая верою христианскою. Истинно набожный трудолюбив. Он почитает за грех жить трудом другого, когда может сам снискивать себе про­питание. Пример - все самые великие подвижники, даже те, кои, быв призва­ны к совершению великих дел или преданы жизни созерцательной, не имеют, по-видимому, времени трудиться трудом телесным. На ком лежало более под­вигов, как на апостоле Павле? "Попечение, - говорит он, - о всех Церквах". Но посмотрите, откуда он берет себе пропитание. Ему ли, апостолу языков, всей вселенной, не могла доставить вселенная насущного хлеба? Но он не ест чужого хлеба: «ниже туне хлеб ядохом... но в труде и подвизе нощь и день дела-юще, да не отягчим ни когоже от вас» (2 Фес. 3; 8). И, что особенно надобно приметить, забота о собственном пропитании не мешает у него нисколько его главному делу, проповеди вселенной, апостольству; напротив, обращается в содействие тому. Ибо он употребляет для сего ночи, то есть то время, когда свободен от дел апостольства. А во-вторых, независимость экономическая де­лает его гораздо свободнее в действовании апостольском: он никому ничем не должен; посему действует с равною властью на всех. Его безкорыстие отворяет ему двери везде, и слово Божие, сеемое руками чистыми, «растет и славит­ся» (Мк.4;27. 1Кор.12;26).

Великие подвижники времен древних показали, как труд может быть со­четай с жизнью созерцательною и служить для нее на пользу вечную. Кто до­ставлял пропитание Евфимиям, Феодосиям, Саввам, коих обители превосхо­дили города множеством братии и помещались среди многих песков Сирий­ских?.. Императоры, префекты? Нет, собственные руки, те руки, кои непрестан­но воздеяны были к небу. Совершив молитву, столетний старец сидит у порога келлии и плетет кошницу; в известный день недели брат несет соделанное в Александрию или Антиохию и приносит хлеба и сочива на следующую сед­мицу. Так питались те, «ихже не бе достоин (весь) мир» (Евр. 11; 38). Такой род жизни нисколько не вредит созерцанию. После телесного труда, дух тем охот­нее парит туда, где нет печали и воздыхания. Напротив, праздность тотчас ослабляла и наконец убивала дух подвижничества. Посему великие из под­вижников ничем лучшим не считали начать свою покаянную молитву, как про­шением: "дух праздности... не даждь ми".

14.

«Доброхотно дающего любит Бог» (2 Кор. 9; 7)

За что любит? Ужели за даяние? Так любить могут только люди, бедные, своекорыстные, а не Тот, Кто «Сам» дает всем «жизнь и дыхание и всё» (Деян. 17; 25). Господь любит доброхотного дателя не за то, что он датель, а за то, что датель доброхотный.

Что такое доброхотство?

То, когда дают не только с доброю целью, но и от доброй воли, от души, полною рукою; когда дают, не озираясь десять раз на то, что остается у себя, не увлекаясь расчетами, не заставляя себя просить долго, не показывая при дая­нии вида скуки и отвращения; когда дают и находят удовольствие в том, что дают, обнаруживают это всем, чем могут; когда дают больше, нежели сколько можно было предполагать. Скажите: можно ли не любить такой души?, осо­бенно, когда вспомнишь при сем о дателе недоброхотном, у которого и малое даяние надобно испрашивать большими просьбами; который дает, но с тру­дом, показывая, что он чрез даяние лишается как бы некоей части самого себя; дает, и в то же время наказывает за то, что ты от него получишь. В последнем случае явно видна душа черствая, сомкнутая сама в себе, опутанная со всех сторон расчетами, неспособная раскрываться для сообщений и потому для принятия даров свыше от Того, Который приемлет только для того, чтобы воз­дать сторицею. Доброхотное даяние, напротив, предполагает в даятеле душу чувствительную, сердце нежное и открытое для всего доброго, а потому и спо­собную для вмещения даров благодатных. Можно ли не любить такую душу и такое сердце?

15.

«Гнев в ярости Его, и живот в воли Его» (Пс. 29; 6)

Такова самая ярость небесная! В ней самой, в выражении ее, - гнев; но в воли, в намерении, - живот! Это начало жизни, не терпящее начала смерти, и потому тревожащееся, чтобы повергнуть его и уничтожить.

У людей - напротив! Тут нередко бывает в выражении и обхождении - любовь, а в воле и намерении - смерть.

Посему-то некто из испытавших небесную ярость и земную приязнь го­ворит: "Да впаду лучше в руки Божий, нежели в руки человеческие, якоже бо величие Его, тако и милость Его!"

16.

«Вем... и избыточествовати и лишатися» (Флп. 4; 12)

Вот истинная мера совершенства и умеренности! Уметь лишаться значит немало. Но сколь многие, умея лишаться, не умеют избыточествовать. А уметь избыточествовать так же нужно, как и уметь лишаться. Ибо человек идет к тому состоянию, что надобно будет только уметь избыточествовать, а лише­ний никаких уже не будет.

Как приобретается это великое ведение избыточествовать? Бесстрастием. А бесстрастие? Самоотвержением. А самоотвержение? Умением лишаться. Последнее есть условие и приготовление к первому, хотя не всегда дает его, подобно тому, как цвет не всегда дает плод.

Умение избыточествовать, подобно умению лишаться, имеет свой корень, простирает свои ветви, цветет и плодоносит в душе. Но, в высшей степени, самое бренное тело, качествуясь по душе, приобретает умение не только ли­шаться, но и избыточествовать. Величайшие подвижники могли без всякого вреда употреблять, когда хотели, все роды снедей. Что это, как не ведение из­быточествовать в самом деле?

17.

Чадо Тимофее, «трезвися о всем» (2 Тим. 4; 5)

О всем, а не о едином. У нас трезвость, обыкновенно, сводится к воздер­жанию от охмеляющих напитков; много, если и от излишних яств; но у истин­ного христианина должно быть не так.

Он трезвится во всем! Об излишнем употреблении питья и яств нечего было и напоминать тем, кои, по апостолу, умерщвляли тело свое, распинали плоть с ее страстями и похотями; а между тем, святые подвижники любили говорить и писать о трезвости; есть целые главы, даже книги, надписанные: о трезвении духовном, о трезвении ума, и прочие.

Что это за трезвение?

Душа, подобно телу, имеет своего рода пития и яства, при употреблении коих потребна умеренность; иначе можно упиться или пресытиться, и чрез то подвергнуться духовной болезни - сделаться, подобно нетрезвому, неспособ­ным к действованию правильным образом, допустить или произвести беспорядок, подать соблазн, впасть даже в какое-либо преступление. Нужен пример в пояснение дела? Посмотрите на упившегося ревностью не по разуму: он го­тов убивать за веру, за то что другие не так думают, как он, и, убивая, будет думать, что он приносит службу Богу.

18.

Как хорошо, что наш Творец есть Существо беспредельное, всесовершенное, такое, что у Него бездна всего не только для Него Самого, но и для нас! Теперь мы, как дети величайшего богача, всегда можем надеяться и не боимся никакого стеснения в своем бытии. А что было бы делать, если бы Творец наш был не так велик, если бы мы могли видеть пределы Его сил и совершенств? Мы были бы похожи на крестьянина с большими способностями у мелкого помещика. Душа рвалась бы к небу, а нас заставили бы сидеть весь век в пе­редней или ходить за свиньями. Итак, слава Тебе, Господи, и за Твою беспредельность!

19.

Каким образом произошли громады камней? Одни отвечают: посредством огня, другие - посредством воды, третьи - ни то ни се, или - и то и се. Все это кажется не так. Зачем заставлять огонь и воду производить камни, когда мы видим по опыту, что от них камни распадаются и пропадают?

Спрашиваю: в человеческом теле есть ли камни? Не только есть, но и ра­стут, например, кости. По какой системе? Нептунической? Вулканической? Нет, а по силе организма. Почему же не произойти и не происходить таким образом всему каменному и в земле?

20.

Старение в теле человеческом обнаруживается, между прочим, оскудени­ем влаги: оттого старики и особенно старицы бывают сгорблены и кожа по­крыта морщинами. Не то же ли происходит с землею? Воды во многих реках видимо оскудели, а протоки и источники один за другим вовсе иссыхают. Вза­мен сего умножается число бугров, логовин и неровностей.

21.

Подозрение в делах житейских, простирающееся гораздо далее достовер­ности, не всегда бывает верно, но во многих случаях оправдывается; почему не быть месту подозрениям и в области философии? И то, что мы называем умозрениями, не суть ли большею частью чистые подозрения? Посему не худо бы заняться приложением правил обыкновенного, если угодно юридического, подозрения к предметам метафизическим.

22.

Творец отдал нечто твари единожды и навсегда, невозвратно; это остается у твари. Когда она идет против Творца, этим она, так сказать, пробавляется и в удалении от Него. Но Творец не все дал, что нужно для блаженства; многое Он предоставил непосредственному действию Своему на тварь, что должно слу­жить в виде дара награды за верность. Этого тварь непокорная не имеет, а без этого не может быть блаженною.

23.

Можно ли видеть ушами? Отчасти можно. Когда вы слышите известный шум, то догадываетесь, какую форму имеет шумящее тело. Можно ли слы­шать глазами? Отчасти можно. Когда вы видите издали сильно вертящееся тело, то по фигуре его догадываетесь, какого рода шум должен от него про­исходить.

24.

Преобразования в учреждениях политических подобны плоду в утробе матери; они имеют свое время зачатия, возрастания и, наконец, рождения. Революции подобны выкидыванию младенцев; редко выкинутое дитя остается живым. Следовательно, надобно ждать всегда времени разрешения? Да. Впро­чем, и естественные роды требуют иногда хирургической помощи.

25.

Межу людьми есть немалое число людей, страждущих унынием. Нет ли и между злыми духами духов сего рода? Между людьми есть сумасшедшие. Нет ли сумасшедших и между бесами? В известном смысле они и все суть сума­сшедшие, подобно как есть сумасшедший всякий грешник. Но, кроме сего, нет ли таких духов, кои, подобно сумасшедшим людям, потеряли свое созна­ние? Как ужасно должно быть сумасшествие в духе!

26.

Понятия чем ниже и индивидуальнее, тем богаче частными признаками, тем более имеют свою собственную физиономию, свой род жизни; а чем выше и общее, тем беднее признаками и, расширяясь, можно сказать, пустеют. Не то же ли и с людьми? С возвышением по званию человек делается тоже простран­нее, ему подчиняется многое, но зато характером, душою, чувством, личнос­тью он пустеет. На языке у него формулы более общие; поступки его тянутся столбовою дорогою, в шестерку; чувства сердца непрестанно подавляются отношениями, приличиями, наконец, избытком.

27.

У некоторых растений прежде появляются плоды, а потом листья; не так ли бывает и с некоторыми людьми? Самые лучшие, общеполезные произведе­ния их суть первые; впоследствии они производят одни листья, которые при­крывают их наготу, но не могут питать других. Между тем как у большей час­ти людей бывают прежде листья, потом - цветы, а потом уже плоды, то есть произведения, годные к употреблению.

28.

Детский возраст самый невинный и самый смешливый. Значит, смех не всегда предполагает злость. Бойтесь не столько там, где над вами смеются, сколько там, где о вас, по-видимому, плачут. Самый злой человек в минуты смеха бывает добрее и не так опасен.

29.

Для чего человек существует? Если по действиям машины можно судить о намерении художника, ее произведшего, то, к сожалению, должно сказать, что человек существует, чтобы грешить, ибо человек, взятый в сложности всех людей, ничего столько не делает, как грешит. Таков человек! Но он не машина; поэтому не должно прилагать к нему закона о машинах и их отношения к ху­дожникам. Или, если угодно удержать сравнение, человек - машина, но ис­порченная. Часы испорченные врут и показывают не тот час; но как глупо было бы заключать из сего, что они сделаны художником для того, чтобы Врать и обманывать! О назначении, следовательно, человека должно судить не по дей­ствиям его, а по его составу; а состав человеческий говорит о цели его совсем другое - что он создан для добродетели.

30.

Говорят, что лекарства самые действительные те, по приеме коих болезнь ожесточается несколько, чтобы потом ослабеть и пройти. Может быть, лекар­ства, действующие подобным образом, и пользуют; только я не думаю, чтобы они были самые лучшие для болезни, от коей даются. Признак прямого, дей­ствительного врачевства должен быть тот, что оно тотчас утишает боль, про­изводит облегчение, оживляет больного и радует; так точно и действуют неко­торые лекарства; так должно действовать им и всем. Противное неестествен­но, хотя и может быть иногда полезно. Подтверждение этого замечания мы можем находить в инстинкте. Известно, что инстинкт есть голос натуры; из­вестно также, что больные по инстинкту иногда сильно желают чего-нибудь, и удовлетворение (благоразумное) их желанию служит им вместо самого луч­шего лекарства. Спрашивается: как действуют эти лекарства? Производят отяг­чение болезни? Нет, а тотчас сопровождаются сном и облегчают. Вот норма к оценке лекарств.

31.

Греческая Церковь представляет, в сравнении с другими Церквами, неко­торую запоздалость, или как бы некоторое полуомертвение, неизбежное след­ствие ее внешних обстоятельств. С Церквами в сем отношении происходит то же, что со странами: которые лежат под южным солнцем, там давно весна; в иных уже лето, между тем как на севере еще все цепенеет от холода. Зато север любуется весною, когда на юге близка осень. В самом деле, не похожи ли неко­торые Западные Церкви уже на сад осенний, с коего собраны плоды, и у коего нет уже и достаточной тени от листьев древесных? А Греческая Церковь явно приготовляется стряхнуть с себя иней и снег, и начать цвести весенним цве­том. Всего вероятнее, что Западным Церквам, во время их зимы, придется брать плоды свежие от лета Греческой Церкви.

32.

Нельзя отрицать, что в Церкви Западной более внешнего единства, неже­ли в Восточной. Последняя, особенно в некоторые века, представляет membra disjuncta. Но вот что удивительно, что при таком сосредоточении Церкви За­падной она не спаслась от раздробления; между тем как Восточная Церковь, несмотря на внешнюю разрозненность свою, осталась при древнем единстве и избегла раздроблений. Что раздробило Запад? То, что там слишком участвова­ла сила центростремительная: сжимаемость усиленная раздробляет тело. Что удержало от разрознения Восток? То, что в нем слабо действовали силы цент­робежные. Почему слабо? Уже потому, кроме других причин, что в нем мало было действия силы центростремительной. Кроме сего, счастье всегда разъ­единяет людей, а несчастье сближает и связует; Запад был счастлив и не тужил в мире с самим собою; Восток страдал и искал единства.

33.

По плоти рождаются мертвые; не рождаются ли и по духу мертвые, то есть не бывает ли и духовных родин таких же несчастных, как и плотских? Мне кажется, бывает.

34.

Что есть наигорчайшего в бедности? Между прочим то, что она делает человека смешным.

35.

Если на Суде Божием будут испытаны не только дела, но и самые слова и мысли худые, то тем паче не будут забыты слова и мысли добрые. Значит, немало значит то, чтобы при недостатке добрых дел как можно более думать о добром. Трудно ли это?..

36.

«Востанут... лжехристи,.. и дадят знамения велия и чудеса, якоже прельстити, аще возможно, и избранныя» (Мф. 24; 24). Сила сих слов та: много знамений и число чудес будет так велико, что по всем правилам рассудка на­добно поверить им, прельститься ими. Почему же избранные не прельстятся? Потому что они следуют не одному рассудку: у них есть нечто высшее рассуд­ка. Что такое? Совесть, чувство внутреннее и истинно духовное - Дух Сби­тый. Беда без рассудка, беда и с рассудком. Один разве дан худой вождь? А сколько людей, кои, кроме своего рассудка, не хотят и слышать о другом вож­де! Оттого-то как мало надобно и знамений, чтобы прельстить их, повести за собою, несмотря на рассудок их, как пленных, хоть на край света!

37.

Какое наиощутительнейшее ныне доказательство свободы человека? Его противоборство закону и совести. Тут всякий невольно ощущает в себе дей­ственность (по всей вероятности описка, вместо "двойственность") и вместе возможность поступать так и иначе. Несчастное доказательство, несчастная свобода, несчастный человек!

38.

Неизбежимая невыгода людей, состоящих на вершине общественных дол­жностей, есть одиночество: все ниже них и далеко от них. Вокруг них только барьеры и разные истуканчики - слуги и льстецы. На них - первые лучи солн­ца; на них первых - град, снег и даже молния.

39.

Отчего не раскаян диавол? Оттого, что он не знает болезни и смерти. По­чему не знает? Потому что у него нет тела. Боль дает знать скорее, вернее и сильнее всего, что значит грех.

40.

Говорят, что мы о собственном образе бытия Божия вовсе не знаем ниче­го. Нет, так нельзя говорить, - знаем нечто. Например, мы знаем и уверены, что Бог знает все будущее. Но эта черта явно не нашего образа бытия, а Боже­ственного. Еще другое отношение: в нас или, лучше сказать, во всех разумных тварях есть двойственность закона с волею. Чувствуешь, что в тебе есть закон не от тебя, а для тебя, что он выше тебя и есть нечто, тебя превосходящее, от тебя независимое. В Боге эта двойственность быть не может; там воля есть сама себе закон. Посему stat pro ratione voluntas в отношении к Богу есть чис­тая истина. Это худо только в отношении к тварям.

41.

В некоторые минуты чувствуешь, что ты существенно состоишь из голо­вы и сердца, что в этих одних местах есть нечто такое, без чего ты быть не можешь.

42.

Изгнание Златоуста есть пример разительный столкновения ревности па­стырской с духом мира.

43.

Те, кои не допускают падения духов, человека... (пропуск в рукописи), всей твари, непременно должны допустить два начала: доброе и злое. Ибо в мире ясно видны две струи - светлая и мрачная, и обе параллельны, сколько может видеть их глаз наш.

44.

Какой лучший образ представления Бога?.. Как высочайше свободного. В свободу надобно сводить окончательно все действия Божественные, самый ум, самые идеи. Так и поступает Священное Писание. О, как оно глубже и премуд­рее наших теорий и систем!

45.

По учению рационалистов, христианская религия есть религия самая луч­шая к укреплению человека в добродетели, к воодушевлению его веры упова­нием. По-моему, они или лгут, обманывают, или сами не понимают того, что говорят. Какое укрепление верованием, если Христос умер и не воскрес? Ка­кая подпора веры, если жизнь такого святейшего Лица, как Сын Марии, окон­чилась так, как она оканчивается, по мнению Иудеев? В таком случае история Пророка Назаретского есть новое неразрешенное возражение против мироправления Божественного.

Неологи утверждают, что Христос возвращен к жизни попечением друзей Его, и в этом самом, - что Он, будучи распят, мог не умереть и возвратиться опять к жизни, - находят знамение Промысла о Нем, знак любви к Нему Божией. Великий знак любви - не умереть, претерпев все мучения смерти! Скорее, это знак любви дружеской. Важная награда за такой подвиг - остаться в жи­вых, с тем, чтобы потом прожить еще двадцать и тридцать лет во мраке делателя, как то предполагается о Иисусе Христе неологами!.. Нет, господа, этим вы немногих заохотите говорить истину Каиафам и Пилатам.

Мученики умирали не за обмершего и ожившего Христа... (в рукописи написано сплошь, но тут, очевидно, пропуск). Исчезнет все достоинство, вся утешительность веры христианской.

46.

Одна из величайших тайн всемогущества Божия или, другим языком, твор­ческая сила природы проявляется в образе происхождения на свет тварей; по­сему естествоиспытателям всего более надобно обращать на это внимание. Образы рождения различны; но смерть для всех одинакова.

47.

В болезни обнаруживаются сочувствия членов тех, кои состоят в особен­ной связи дружества или противоположности. То же бывает в несчастии; тут видно - кто истинный приятель, и кто враг.

Река все живое поглощает, а коль скоро поглощенное ею умирает, то из­вергает на поверхность и выбрасывает на берег. Не так ли поступает и река времени со многими великими людьми? Доколе они живы, она влечет их в глубину неизвестности, пренебрежения, а по смерти представляет взору всех и каждого.

49.

Когда у солнца поворот на зиму, тогда у нас наступает больше жара; а когда поворот на лето, сильные, большие наступают морозы. Не так ли и с судьбою человека? Не тогда ли начинается противный поворот, когда человек находится среди высшего или счастья или несчастья?

50.

Человек самый обыкновенный любит, чтобы верили ему на слово, и оби­жается знаком недоверия, неохотно опирается на доказательства, хотя не име­ет в них недостатка. Как же Творцу не требовать веры от Своей твари? Как не обижаться, когда не хотят... (в рукописи написано: "не хотят Ним и по гласу сделать"... очевидная неправильность; не должно ли исправить: не хотят пред Ним иногда?..) сделать ни одного шага, не высмотрев прежде - куда ведет, и что там будет... (опять написано: "будет - собственно мизами" (?); не должно ли читать: собственными глазами)? Право, мы себя трактуем как богов, а Бога -как нашего какого-либо должника или неприятеля. Отцу и матери верят, дру­зьям и товарищам верят, великому (конечно, описка, вместо: всякому) не бесчестному человеку верят, а Богу не хотят верить и требуют доказательств!

51.

Спрашивают: "Как Робеспьер, не имея отличных талантов, взошел на са­мый верх Франции, в самое бурное время ее?" Ответ на сие - в той же буре, которая бушевала над Францией, и в том, что Робеспьер был легче всех дру­гих, почему вихрь и поднял его выше всех. В чем эта легкость? В том, что он не имел никаких привязанностей, был самоотвержен, честен, неподкупен, фа­натически стремился к одному и тому же... Еще: давления во время землетря­сения нередко поднимают с поверхности, даже со дна моря, горы к облакам, и таким образом, что было внизу, оказывается выше всего, например, раковины. То же и с Робеспьером, и ему подобными. Вулкан революции поднял над все­ми их именно? Почему?.. Потому что они находились над тем самым местом, которое взорвал вихрь, то есть своим образом (?) мыслей и внешним положе­нием были у самого сердца революции.

52.

Есть внезапная смерть телесная. Есть внезапная смерть духовная, напри­мер, падение денницы.

53.

Болезнь самая смертельная может случиться толчком, через одно прикос­новение. А здоровье самое слабое не сообщается ниже посредством многих и сильных ударов. Что значит это? Или смерть важнее жизни? Не может быть. Если так бывает, то потому, что жизнь, как прах, ослабела. А когда она выше, то ложе, одним прикосновением, мгновенно следует смерти отражение, убы­вает зараза, возвращает здоровье и жизнь (так им написано; но тут списано, по всей вероятности, неправильно, хотя смысл понятен). Пример: прикосновения Спасителя.

54.

Как ни величествен свод небесный, но коль скоро внимательно посмот­ришь на него, то тотчас чувствуешь, что (это) одна изнанка, а лицо - там!

55.

Есть ли в звездном небе какое-либо правильное расположение? В общей сложности, по-видимому, нет. Все разместилось как будто после какого-либо сотрясения сильного: там сгустилось, инде правильною фигурою, инде как попало. Между тем, совершенно правильные геометрические фигуры в разме­щении некоторых звезд показывают, что при размещении был не только смысл, но и ум геометрический. Этот отрывок порядка наводит на мысль о порядке в целом. Есть он и теперь, или был? Можно утверждать то и другое. В первом случае надобно говорить, что, с нашей точки зрения, не видно целого, а пото­му не видно и порядка. В последнем случае, - основываясь на том, что видели на деле, как оно есть.

56.

Грех берет человека или силою, не давая ему опомниться, как гнев, - или хитростью, как прочие пороки.

57.

Можно ли возвратить невинность телесную? Нельзя. А невинность ду­ховную и нравственную? Должно быть, также нельзя. А говорят, можно! Так ли, и почему так, если так?

58.

Бога боюсь, и - никого не боюсь. Бога не боюсь, и - всего и всех боюсь.

59.

Бог сотворил мир - по какому образу? У Бога нет другого образа, кроме собственного. Если так, то мир сотворен по образу Божию; следовательно, должен отражать в себе всю Троицу. И точно, in toto mundo lucet trinitas, как сказал еще древнейший языческий философ. Какая Троица? Та Самая, Коей учит христианство. Везде видно Отчество; везде слышно Слово; все дышит Духом, и везде веет Дух.

60.

Бог говорит: «смертию умрете» (Быт. 2; 17), диавол- противное. Богу не верить, а диаволу верить, поверить в раю, верить и теперь, - это абсурд. Но таков грех, он всегда есть род помешательства.

61.

В мире диавольском нет смерти, - но лучше ли? Там нет и покаяния.

62.

Разбойнику, на кресте кающемуся, сказано: «днесь со Мною будеши в раи» (Лк.23;43). Однако же, после такого успокоительного изречения ему перебиты голени. Знак, что наказания не отпускаются и после прощения. Почему? По их, вероятно, нравственной нужде для наказуемого.

63.

Крайность в пороке может быть полезна для добродетели; тут видна становится вся неестественность порока, и он делается тяжелым для души и невыносимым. Если когда, то в минуту крайности греха может быть поворот назад, в область добродетели.

64.

Есть внутри нас закон нравственный и свобода; следовательно, есть вне ас Бог и бессмертие. Это сущность метафизики и нравственности.

65.

Грамматика, особенно глагол, могут быть рассматриваемы как вывеска свободы и духовности души. Может ли вещество сказать: ступай, делай то или то!.. Сослагательное наклонение все дышит умом и свободою. Прошедшее и будущее времена - знак современности души, то, что она не заключена в на­стоящем.

66.

«Тогда не постыжуся, внегда призрети ми на вся заповеди Твоя» (Пс. 118; 6)

Подлинно, человек тогда только может быть приятен Богу, когда он до­бродетелен истинно, а истинно добродетелен он тогда, когда добродетелен весь, всегда и во всем.

Но когда же будет это вожделенное "тогда"? Где взять такой добродете­ли?.. Хорошо, по крайней мере, если человек хотя призирает на вся заповеди, чувствует себя обязанным ко всякому благому делу, прилагает старание быть непорочным во всех отношениях, не почитает для себя позволенным ничего, противного закону; хорошо и это! А прочее, многое еще, очень многое, соделает Сам Господь и Его благодать всемощная - для тех, которые призирают? не­уклонно смотрят на все заповеди Его.

67.

«Окованныя сердцем в мудрости» (Пс. 89; 12)

Быть окованным в мудрости, по-видимому, очень хорошо: оправа прекрас­ная! Но быть окованным сердцем - это ужасно, с первого взгляда. И однако же есть люди - «окованныя сердцем в мудрости!» Кто это? Те, кои, погнавшись за мудростью и познаниями, потеряли из виду любовь; кои холодным познани­ям, сухим теориям, отвлеченным словопрениям дали охладить свое чувство, иссушить свое сердце. Посмотрите на иного мудреца!.. У него бездна позна­ний; он весь в соображениях, что шаг, то цель и план. А сердце!.. Бедное серд­це заключено в этой мудрости, как в темнице; кругом оковано расчетами, не смеет пошевелиться для милости и сострадания.

Такая окованность сердца есть почти неизбежная доля мудрствующих по стихиям мира, ибо земная мудрость по природе - железного (сидериче­ского) свойства. Мудрость небесная, напротив, дает движение и простран­ство сердцу, потому что она по природе своей исполнена «милости и плодов благих» (Иак. 3; 17).

68.

«В сердцы моем скрых словеса Твоя, яко да не согрешу Тебе» (Пс. 118; 11)

Вот куда надобно класть Библию тому, кто, при помощи ее, хочет изба­виться от проклятой привычки грешить! На каком бы почетном месте она ни была постановлена, все стоит еще не на своем месте, покуда не будет сокрыта в сердце. Эту истину надобно заметить особенно тем, кои любят Библию в богатых оправах, за золотыми рамами.

Как сокрывать Библию в сердце?.. Прилежным чтением ее, прилежным размышлением о ней и ее содержании, прилежным, наконец, выполнением того, что в ней написано.

69.

«Расточи гордыя мыслию сердца их» (Лк. 1; 51)

Вот средство у премудрости Божией к наказанию гордых! Для сего не нужно никаких усилий, никаких особенных мер; довольно одной мысли - их же собственного сердца. «Расточи... мыслию сердца их». Как мысль расточает гордых? Весьма естественно и вместе необходимо. У смиренного сердца как глубокий кладезь, в коем вода стоит тихо, зыблясь от веяния благодати Божи­ей, отражая в себе полный лик духовного солнца и источая из себя токи благих мыслей и дел. А у гордого сердце как гордый кипучий родник, который, падая с утеса на утес, разлетается непрестанно в брызгах. Разлетаясь сами, мысли гордых расточают их самих. Увлекаясь то тем, то другим высокомерным за­мыслом, гордый непрестанно, так сказать, раздробляется на части, расточает напрасно свои силы, способности и самое время. Покушаясь на многое, пре­выше сил, он нередко падает и разбивается. Еще сильнее действует сей закон расточения в приложении ко многим гордым. Им никак нельзя ужиться вмес­те. Мысли сердца их идут наперекор одна другой, и заставляют их не терпеть друг друга. «Расточи гордыя мыслию сердца их».

70.

«И молиша Его много, да не послет их вне страны. Бе же ту при горе стадо свиное велие пасомо. И молиша Его вси беси, глаголюще: поели ны во свиния, да в ня внидем» (Мк. 5; 10-12)

Какая ужасно жалкая молитва! Просить, как особенной милости, позво­ления войти на пребывание во стадо свиней; может ли быть участь презрен­нее? И кто просит такой жалкой милости? Бесплотные духи, кои обитали не­когда на небе, обладали величайшею силою и властью, выну блаженствовали во свете Лица Божия.

Вот что значит грех! Ибо грех свергнул сатану и ангелов его с неба; грех сделал их столь несчастными, что позволение войти в стадо свиней составляет для них великую милость.

В одном ли мире духов грех производит такое ужасное превращение? Нет, везде, где только может появиться хотя тень греха. С намерением говорим: тень греха. В мире вещественном, среди творений неразумных, нет греха в собственном его виде, поелику нет и свободы; но и здесь может быть тень греха: уклонение от лучших законов бытия к менее совершенным. Ибо каждая тварь может со всею точностью следовать образцовой форме своей породы, может и уклоняться от нее, не достигать, так сказать, своего предназначения вполне. Это самое мы называем тенью греха.

Что же производит сия тень?

Всегда сопровождается несовершенством, безобразием, слабостью, брен­ностью. Возьмите кристалл с неправильными гранями, с незаконным, так ска­зать, изломом; в нем нет надлежащей чистоты и блеска; он ломок и малоценен. Посмотрите на растение, уклоняющееся от образца своей породы; оно мало рос­ло, криво, безобразно; менее приносит плодов, живет не так долго. Обратите внимание на животных, произошедших от неестественного смешения пород: они бывают также малорослы, слабы и неспособны к продолжению своего рода.

Производя таким образом безобразие и разрушение на обоих концах ми­роздания - в мире духов и в мире вещественном - грех с особенною свирепо­стью обнаруживает ядовитую силу свою в средоточии творения, где стоит че­ловек. Как существо, связующее между собою видимое и телесное с невиди­мым и духовным, как сокращение всего сотворенного, человек, по тому самому, способен и к самому высшему блаженству, и к самому большому несчастью. Посему грех никого так не губит, как человека. И в мире вещественном, и в мире духовном грех произвел смерть; но в первом одну телесную, в последнем одну духовную; в человеке грех произвел смерть сугубую, телесную и духов­ную. В самом аде будет едва ли не отраднее злому духу, нежели нераскаянно­му грешнику, ибо дух будет мучиться одним духом, а грешный человек - ду­хом и телом.

Итак, человек, бойся более всего греха: это первый и последний враг твой!

71.

«Отчасти... разумеваем» (1 Кор. 13; 9)

Так уже восемнадцать веков провозглашает вера, а бедный разум доселе не слышит сего, и нередко кричит, что вера несовместна с разумом. Нет, вера разумевает так же, как и разум, разумевает еще лучше разума то, что разумевает, только разумевает отчасти. А разум, который все берется разуметь и ис­толковать, разве все и совершенно разумеет? Круг познаний, как и шар зем­ной, не имеет ли своих, недоступных исследованию, полюсов? На самой сере­дине познаний, как под экватором, нет ли земель, куда еще не ступала нога ни одного мыслителя?., отчасти - есть удел всех наших познаний, удел неизбеж­ный не только для земного бытия, а, по всей вероятности, и для вечного. Все­ведущ един Бог.

Напротив, если сравнить отчасти разумеваем веры с отчасти разумеваем разума, то последнее во многих, отношениях окажется теснее и беднее пер­вого. Для совершенного убеждения в сем, стоит только взять одно простое оглавление предметов, входящих в состав вероучения христианского, и пред­метов, над коими трудится философия; сличив одно с другим, вы увидите, что круг вероучения гораздо обширнее круга философии, что первое обнимает много таких, весьма важных, сторон бытия человека и вещей, до коих филосо­фия не доходит и дойти не может.

72.

«Аще земная рекох вам, и не веруете: како, аще реку вам небесная, уверуете?» (Ин.З; 12)

Значит, небесное очень, очень непохоже на земное! Непохоже до того, что хотя бы оно было открыто, и притом таким пренебесным Лицом, Каков был Иисус Христос, и тогда бы не нашло себе веры между нами!..

Отчего так?.. От крайней отдаленности предметов небесных от всего зем­ного. Астрономия сказывает нам, что и вещественное небо, хотя оно подлежит даже чувственному взору нашему, устроено, однако же, по другим законам, нежели какие в силе, большею частью, у нас, на земле; кольми паче должно быть многое и многое инаково, нежели у нас, на небе духовном.

Вообще, чем выше образ бытия, тем он противоположнее образу бытия самому низшему; это мы видим на всей лествице существ, кои под нами. Но наш настоящий образ бытия в отношении к миру духовному явно есть первая ступень. Удивительно ли же, если он не только отменен, даже противоположен образу бытия небесного?

А находясь в состоянии противоположности небесному, удивительно ли, если мы не можем понимать последнего?

И вот, без сомнения, одна из главных причин, почему Священное Писа­ние так немного говорит нам о тайнах века грядущего, о состоянии нашем по смерти/

Как говорить о том, для чего в нашем уме нет понятий, а в нашем языке -слов? Опыт святого Павла, который был восхищен в рай, прекрасно поясняет сию важную истину. В раю апостол видел и слышал многое, чего никак нельзя видеть и слышать на земле. Некое понятие о виденном и слышанном осталось в нем и по возвращении на землю. Но что же? Он не находил на языке челове­ческом слов к пересказанию того, что видел и слышал. Даже не мог наверное сказать (ибо не знал наверное), в теле ли он был тогда, когда находился в раю, или вне тела? Так все виденное и слышанное им на небе было непохоже на все наше земное! Так самое состояние его в это время было отменно от всех на­ших и обыкновенных, и самых необыкновенных состояний!

Что из сего? То, во-первых, чтобы не судить о небесном по земному. Боль­шей части того, что мы здесь видим, слышим, чем занимаемся, - там вовсе не место; а напротив, там именно место тому, яже «око не виде, и ухо не слыша, и яже на сердце человеку не взыдоша» (1 Кор. 2; 9).

Во-вторых, не будем скучать тем, что не открыты нам подробности буду­щего нашего состояния за гробом. Напротив, это должно радовать и утешать нас, потому что так поступлено именно по причине величия сего состояния и крайней возвышенности его пред состоянием нашим настоящим.

В-третьих, не будем прилепляться много к настоящему нашему земному образу бытия, потому что он не только дан на время, и притом весьма краткое, но и во многом противоположен нашему образу бытия будущему, так что при­лепившийся к нему, по тому самому, не скоро и не удобно может сродниться с образом бытия высшим. Напротив, будем, по возможности, заранее отрешаться от всех земных и плотских связей, и возноситься к образу бытия высшего, кое­го главные черты указаны нам в слове Божием, и коего образец оставили нам в себе святые Божий человеки. Сего требует собственное вечное благо наше.

73.

«Отметаяйся Сына, ни Отца имать: а исповедали Сына, и Отца иматъ» (1 Ин.2;23)

Некоторые (и мало ли таких?), отметаяся Сына, думают, однако же, иметь Отца: некоторые даже (так, по крайней мере, говорят они) для того и отмета­ются Сына, чтобы иметь Отца. Да ведают же таковые все, что это невозможно, решительно невозможно: «отметаяйся Сына», по тому самому - «ни Отца имать!.».

Хочется знать: почему так? Потому, что «никтоже знает... Отца... токмо Сын, и емуже аще волит Сын открыти» (Мф. 11; 27); но как Он откроет Отца тому, кто отметается Его Самого?.. Потому что «никтоже может прийти ко» Отцу, токмо Сыном (Ин. 6; 44); но как Сын поведет чрез Себя к Отцу, когда убегают от Него Самого?.. Потому, наконец, что Сын «и Отец» суть «едино»! (Ин. 10; 30).

Как же после сего жалка участь тех, кои всю жизнь проводят над тем, чтобы познать Отца без Сына!.. И не подобно ли это тому, как если бы кто усиливался познать солнце без лучей его, гром - без звука, им производимого, ветер - без движения воздуха?

76.

«Всегда радуйтеся» (1 Фес. 5; 16)

Значит, оптимизм, или что "все - к лучшему", не мечта. Иначе, как бы можно было всегда радоваться? Радость есть чувство непроизвольное; когда человеку хорошо, то он, и без позволения, самодоволен и весел; а когда кому худо, то сколько бы ни приглашали его радоваться, не зарадуешься.

И действительно, святой Павел, прежде нежели сказал: «всегда радуйтеся», давно уже изрек, что верующим в «Бога вся поспешествуют во благое» (Рим. 8; 28). После сего очень понятно, как можно всегда радоваться; даже непонятно, как бы после сего можно было не всегда радоваться, ибо если верующим все «по­спешествует во благое», а благое, по самому существу своему, таково, что вся и всегда может радовать, то в таком случае печалиться, особенно безотрадно, свойственно только тому, кто не верует в Бога. Но желательно знать, на чем опираясь проповедуют оптимизм те, кои проповедуют его без веры в Бога и Ходатая Бога и человеков, без Коего вера в Бога не столько радует, сколько страшит человека-грешника? В таком случае скорее надобно сказать наобо­рот, вместо: «всегда радуйтесь» - всегда скорбите! Ибо посмотрите на себя и вокруг себя беспристрастно: много ли причин ко всегдашней радости? Соло­мон умел находить источники радости; он особенно трудился над открытием и умножением их: что же? На дне всякой радости он находил - «суету и сокруше­ние духа!.». (Еккл. 1; 2. Ис. 65; 14). Без Бога и Единородного Сына Его, Спасите­ля человеков, нет радости для человеков. «Всегда» радоваться может и должен только один истинный христианин.

74.

«Велика вещь человек» (Притч. 20; 6)

Так велика, что Сам великий Ценитель и Судья всяческих ставил ее выше всех вещей в мире. «Кая бо польза человеку, - говорит Он, - аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит?» (Мф. 16; 26).

«Велика вещь человек», потому что сия вещь произошла от Величайшего, вследствие Великого Совета, и стоила немало. «И рече Бог: сотворим человека» (Быт. 1; 26). «И созда Бог человека, персть (взем) от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни» (Быт. 2; 7).

«Велика вещь человек», потому что сия вещь имеет величайшее значение и чрезвычайно много заключает в себе. «И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его» (Быт. 1; 27).

«Велика вещь человек», потому что предназначена для великих целей. «И бла­гослови... Бог» (человека), «глаголя: раститеся и множитеся, и наполните зем­лю, и господствуйте ею» (Быт. 1; 28). «И взя... Бог человека, егоже созда, и введе его в рай сладости, делати его и хранити» (Быт. 2; 15).

«Велика вещь человек», потому что и падение этой вещи превратило и опро­кинуло за собою все. «Вемы бо, яко вся тварь (с нами) совоздыхает и сболезнует даже доныне. Суете бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго ю» (человека) (Рим. 8; 22, 20).

А как ценится сия великая вещь у самих человеков? Чему не подчиняет­ся? На что не меняется?

Человек подобен сыну и наследнику великого царя, который, находясь с малолетства в изгнании, забыл о своем великом происхождении и столь же великом предназначении. Посему первый и последний урок человеку должен быть: познай самого себя!

76.

«Открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего» (Пс. 118; 18)

Какие очи? Без сомнения, не чувственные, а духовные, очи ума, и еще более - очи сердца, просвещения коих светом благодати так усердно желал некогда апостол Павел своим возлюбленным ученикам Ефесским (Еф. 1; 18). В естественном падшем состоянии человека очи сии закрыты, как у слепорож­денных, а ими-то одними и можно видеть «чудеса закона» Божия. «Чудеса», а не смысл обыкновенный закона; последний видим и очами разума естественно­го. Но закон Божий имеет не только смысл, подобно законам человеческим, но и чудеса, как произведение премудрости Божественной. В сем отношении от­кровение Божие подобно видимой природе: порядок, величие, красота видны в ней и для слабого глаза; но чтоб видеть внутренний состав вселенной, для сего потребно прозрение под поверхность вещей, - глаз особенный.

Обыкновенным ведением закона святой Давид давно обладал, но вместе с тем видел, что в законе Божием сокрывается стократ более, нежели он видит, и что для уразумения последнего тех очей, коими он видел, недостаточно; и вот он молит Самого Законодателя открыть ему очи, дабы видеть уже не смысл, а самые чудеса закона Божия, то, что в нем есть превосходящего наш разум. Не следствием ли открытия сих очей в Давиде был псалом 118, где так разительно и подробно описываются совершенства закона Божия?.. А может быть, след­ствием сего был не псалом, а безмолвие: пред чудесами не разговоришься...

77.

«Отец Мой доселе делает, и Аз делаю» (Ин. 5; 17)

Как же сказано у Моисея: «и почи в день сеемый от всех дел Своих, яже сотвори» (Быт. 2; 2). Ужели шестидневное творение было неполное, так что после некоторого успокоения опять надлежало приниматься за дело и продол­жать его, или доканчивать? Нет, тогда было сделано все, что нужно, и все сде­ланное было весьма хорошо, как показывает отзыв о деле Самого Великого Делателя; посему и покой Божий был всецелый и продолжался бы всегда, если бы не открылось нужды в новом творении. Кто открыл сию нужду? Ты, чело­век. Как? Твоим падением и превращением чрез него всех вещей.

С тех пор, как ты пал с высоты богоподобия и убился до смерти, Отец и Сын доселе снова делают, и будут делать дотоле, пока ты не воскреснешь и не восстанешь, не начнешь жить всею полнотою первобытной жизни, не ста­нешь паки на свое место, и чрез тебя не восстановятся и не возглавятся и все прочие твари. Делание в то время, когда бы предлежало только покоиться, само по себе есть состояние не вожделенное; но человек, нарушив покой Божий и заставив любовь Творца своего снова действовать и, так сказать, трудиться, не только не облегчает собою этого труда, но всемерно отягчает, ожесточает, преогорчает его, так что само долготерпение Божие принуждено иногда бывает жаловаться на труд, даемый Ему человеками (Ис. 7; 13).

Теперь, если есть где-нибудь некое место успокоения для творческой дея­тельности, то в душах людей праведных. «Сей покой Мой..». - говорит Сам Бог, -»зде вселюся» (Пс. 131; 14). В сем-то разуме и Святая Церковь, устами священ­нослужителей своих, возглашает: "Един свят и во святых почиваяй!". Выраже­ние глубокое и премного знаменательное! Если же во всем мире теперь один только ты, человек, можешь доставлять успокоение Творцу своему, то познай свое преимущество и не упускай драгоценного случая послужить ныне свое­му Господу, дабы иметь участие и в той Субботе Божественной, которая по­следует за новым творением.

58.

«Аще исповедаем грехи нашя, верен есть и праведен, да оставит нам грехи нашя и очистит нас от всякия неправды» (1 Ин. 1;9)

Какая необыкновенная логика! Верен и праведен; потому и оставит нам все грехи, коль скоро мы исповедаемся в них и признаем себя виновными! Но так действовать прилично одному милосердию; а правды неотъемлемое свойство - судить, осуждать виновных и наказывать. Каким же образом тут Божественная правда забыла, так сказать, свою природу и обратилась в мило­сердие? Следующим: Сын Божий, Существо чистейшее и всесовершеннейшее, по любви к падшему роду человеческому, принял на Себя все грехи человеков, и страданиями и смертью Своею удовлетворил за них правосудию Бо­жественному во всей полноте и силе, на том условии, чтобы те, кои обращаются от пути злого и неправд своих, и будут просить помилования во имя Его, все­гда и невозбранно получали оное. Премилосердый завет сей в пользу падшего человечества и всех грешников принят и утвержден на всю вечность самою правдою Божиею. После сего каждый раз, когда грешник раскаивается и про­сит помилования, не только милосердие Божие, всегда и без того стоявшее за несчастных грешников, но самая правда Божественная, по самой природе сво­ей стоявшая некогда против нас, требует, чтобы грешнику подаваемо было про­щение. Иначе, со стороны Самого Судии Небесного не было бы соблюдено верности тому завету и договору, который принят, одобрен и утвержден Им самим; иначе правосудие Божественное перестало бы быть правосудным... Итак, вот откуда эта необыкновенная логика! С Голгофы!..

79.

«Упованием... спасохомся» (Рим. 8; 24)

Точно, упованием; ибо чем другим? Наше прошедшее ужасно мрачно! Наше настоящее удивительно худо и бедно! Посему если есть спасение, то в будущем; но кто поручится и за будущее? Если судить по прошедшему и на­стоящему, то скорее надобно отчаиваться и за будущее, потому что будущее есть следствие прошедшего и настоящего. Только во свете откровения может представляться светлым и отрадным само будущее, - и представляется!

Не может быть ничего величественнее тех видов, в коих Божественное откровение изображает наше будущее; тут многое выходит за пределы не только нашего опыта, даже понятия: «ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша» то, по свидетельству слова Божия, «яже уготова Бог любящым Его» (1 Кор. 2; 9).

80.

«Во всем и во всех навыкох, и насыщатися и алкати, и избыточествовати и лишатися» (Флп.4; 12)

Вот истинная мера полного совершенства! Для сего надобно уметь не толь­ко избыточествовать, но и лишаться, - не только лишаться, но и избыточествовать. Умение лишаться значит много, очень много, но далеко не все. Как нема­ло таких, кои, умев лишаться, не умеют потом избыточествовать! А последнее и теперь бывает нередко так же нужно, как и первое, а впоследствии составит единственную необходимость, ибо человек ведется к тому состоянию, в коем не будет никаких лишений, и где посему надобно будет только уметь избыто­чествовать.

Как приобретается это великое умение?.. Бесстрастием. А бесстрастие?.. Самоотвержением. А самоотвержение?.. Самопознанием. А самопознание?.. Самозанятием и самоуглублением.

Умение избыточествовать, подобно умению лишаться, есть качество и принадлежность души; но, усиленное постоянным навыком, оно, чудным об­разом, сообщается самому телу. Из жизнеописаний великих подвижников вид­но, что самая плоть их умела не только лишаться, но избыточествовать, по воле их духа; так что они, например, вдруг после самого строгого поста и ве­личайших лишений, могли, когда это было нужно, позволять себе безвредно вкушение самых разнообразных яств.

81.

«Грядый принеси, и книги, паче же кожаныя» (2 Тим. 4; 13)

Кто пишет таким образом к другу своему и дает ему такое поручение?

Ученик, занимающийся науками, и потому чтением книг? Или наставник, преподающий науки, и для сего имеющий нужду в книгах? Или, по крайней мере, человек, который имеет много свободного времени и хочет употребить его на чтение книг? Нет, это пишет апостол Павел, - пишет к апостолу Тимо­фею! Пишет из темницы! Пишет в твердой уверенности, что час «отшествия» его настал (2 Тим. 4; 6), и он уже как жертва близок к жертвеннику!

Что это за драгоценные книги, кои могли занимать собою такого