Глава 2 4 page. – Мистер Эллис, – обратился ко мне Ньютон, – каким должен быть наш следующий шаг?

– Мистер Эллис, – обратился ко мне Ньютон, – каким должен быть наш следующий шаг?

– Наверное, обыскать его жилище, сэр. После того как Скотч Робин и Джон Хантер назвали его имя, я обратился в контору, где хранятся сведения о тех, кто работает на Монетном дворе, и выяснил, что он живет на другом берегу реки, в Саутуорке.

Мы покинули Тауэр около пяти часов утра и пошли по Лондонскому мосту пешком, хотя погода стояла не слишком приятная и было холодно. Несмотря на ранний час, мост был забит людьми с самой разной животиной, направляющимися на рынок в Смитфилд, и нам пришлось пробираться под арками высоких изящных домов, из-за которых мост порой больше напоминал улицу, застроенную венецианскими палаццо, чем единственную переправу через Темзу.

У южного конца моста мы перешли через пешеходный мост около Бер-Гарден, обошли монастырь Святой Марии и неподалеку от таверны «Секира», между красильной и дубильной мастерскими – Саутуорк облюбовали кожевники всех сортов – обнаружили дом, где жил Даниель Мерсер.

Хозяйка, очень миловидная женщина, предложила нам войти и рассказала, что не видела мистера Мерсера с позавчерашнего дня и что ее пугает его отсутствие. Услышав ее слова, мой наставник тоже выразил беспокойство. Он сказал, что мы пришли прямо из Королевского Монетного двора, и попросил разрешения осмотреть комнату, чтобы поискать какой-нибудь ключ, который поможет нам понять, где находится Мерсер, и убедиться, что наши подозрения о том, что с ним случилось несчастье, беспочвенны. После таких слов миссис Эллен – так звали хозяйку – сразу же провела нас в комнаты мистера Мерсера, причем я заметил в ее глазах слезы, что навело меня на мысль о ее близких отношениях с мистером Мерсером.

В центре комнаты стоял стол, застеленный мягкой зеленой скатертью, рядом с ним – стул, на котором лежала отличная меховая шапка, а в углу я заметил низенькую кровать на колесиках, не слишком удобную и как две капли воды похожую на ту, что досталась мне, когда я жил в «Грейз инн». Такова жизнь холостяка. На столе лежали яйцо, шпага и несколько изорванных книг, словно читатель очень сильно разозлился на автора (должен признаться, что порой и мне хотелось сделать то же самое, когда у меня в руках оказывалась особенно неинтересная или плохая книга).

– Вы впускали сюда кого-нибудь с тех пор, как в последний раз видели мистера Мерсера? – спросил Ньютон у миссис Эллен.

– Странно, что вы спрашиваете, сэр, – ответила миссис Эллен.– Сегодня ночью я проснулась оттого, что мне показалось, будто здесь кто-то есть, но когда я пришла посмотреть, не вернулся ли Мерсер, тут никого не было. И комната выглядела в точности так, как вы ее сейчас видите. Но Мерсер никогда бы не оставил ее в таком виде: он исключительно аккуратный человек, сэр, и очень любит свои книги. Все это меня беспокоит и кажется необычным.

– А шпага принадлежит мистеру Мерсеру? – спросил Ньютон.

– Для меня все они похожи, сэр, – ответила миссис Эллен. Она сложила руки на груди, словно боясь прикоснуться к оружию, и внимательно посмотрела на шпагу.– Но мне кажется, это шпага Мерсера. Точнее, его отца.

– Эта зеленая скатерть вам знакома?

– Я никогда ее не видела, сэр. И одному Богу известно, что делает на столе гусиное яйцо. Мерсер терпеть не мог яиц.

– Вы закрываете двери дома на ночь, миссис Эллен?

– Всегда, сэр. Саутуорк совсем не Челси.

– А у мистера Мерсера есть ключ?

– Да, сэр. Но Мерсер никогда никому его не давал.

– Была ли дверь закрыта, когда вы встали сегодня утром?

– Да, сэр. Поэтому я и решила, что мне лишь приснилось, будто сюда кто-то забрался. Однако я уверена, что Мерсер никогда бы не стал рвать книги. Они были его главным развлечением и радостью. Ньютон кивнул.

– Не могли бы вы дать мне воды, миссис Эллен? – попросил он.

– Воды, сэр? Зачем вам вода в такой холодный день? Она слишком тяжела для здоровья, и у вас могут образоваться камни, если вы не будете соблюдать осторожность. Я могу предложить что-нибудь получше таким джентльменам, как вы. Хотите хорошего ламбетского эля, сэр?

Ньютон ответил, что мы с удовольствием отведаем эля, хотя я сразу понял, что, попросив воды, он хотел удалить хозяйку из комнаты, чтобы обыскать ее. Так он и сделал, рассуждая о том, как выглядит комната и какой невероятный интерес это представляет.

– Изумрудный стол, яйцо, шпага – вне всякого сомнения, это еще одно послание, – сказал он.

Когда он упомянул шпагу, я взял ее в руки и, следуя примеру Ньютона, принялся внимательно разглядывать. Он же тем временем открыл ящик маленького комода и стал изучать коробку со свечами. Я взмахнул шпагой в воздухе, как когда-то учил меня учитель фехтования мистер Фигг.

– Это итальянская шпага с ручкой в форме чашки, – сказал я.– Эфес из слоновой кости. Рукоять с глубокими царапинами, украшена гравировкой в виде ползучих растений. Клинок в ромбовидной секции подписан Золингеном, хотя имя мастера, сделавшего шпагу, прочитать невозможно.– Я провел по клинку пальцем.– Острая. Мне представляется, что она принадлежала джентльмену.

– Очень хорошо, – похвалил меня Ньютон.– Если бы миссис Эллен не сказала нам, что шпага принадлежала отцу Мерсера, сейчас мы бы знали все про это оружие.

Продолжая задумчиво разглядывать свечи, Ньютон заметил разочарование, промелькнувшее на моем лице, и улыбнулся.

– Не расстраивайтесь, юноша. Вы сумели сообщить нам одну важную вещь. Мерсер знавал лучшие времена, чем можно предположить, глядя на его жилье.

Я ждал, что он скажет мне что-то интересное про свечи, но он не сделал этого, и любопытство заставило меня подойти и тоже на них взглянуть.

– Они из пчелиного воска, – сказал я.– Мне казалось, в Саутуорке пользуются в основном сальными свечами. Получается, что Мерсер не слишком экономил. Или не потерял вкуса к лучшей жизни.

– Вы двигаетесь вперед семимильными шагами, – проговорил Ньютон.

– Но что означают эти свечи? Какой в них смысл?

– Смысл? – Ньютон положил свечи в ящик и сказал: – Они нужны для того, чтобы было светло.

– И все? – проворчал я, сообразив, что он надо мной потешается.

– И все? – Ньютон улыбнулся самой снисходительной из своих улыбок.– Все вещи предстают перед нами благодаря свету. И понимание их – тоже. Если бы страх темноты не наполнял сердце язычника, он бы не стал преклоняться перед фальшивыми богами, такими, как Солнце и Луна, а мог бы научить нас чтить истинного творца и благодетеля, как поступали его предки, которыми правил Ной со своими сыновьями до того, как они предались пороку. Я многое отдал ради того, чтобы понять, что такое свет. Однажды во время эксперимента я чуть было не пожертвовал глазом ради понимания сути этого явления. Я взял тупое шило и установил его между своим глазом и костью так близко к задней стороне глаза, как только смог. А затем надавил на глаз с задней стороны, чтобы получилось искривление, и при этом возникли белые, темные и цветные круги. Какие-то круги были заметнее, когда я продолжал потирать глаз концом шила; но если я не шевелил ни глазом, ни шилом, хотя шила не убирал, круги тускнели и часто исчезали, пока я снова не начинал двигать шилом или глазом. Свет – это все, мой дорогой друг. «И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы». И мы всегда должны следовать его примеру.

Я обрадовался возвращению хозяйки, потому что совсем не хотел выслушивать проповеди, даже от такого человека, как Ньютон. Ибо кем надо быть, чтобы рисковать своим зрением в поисках понимания, что такое свет? Миссис Эллен принесла две кружки эля, и мы выпили его, а затем покинули дом Мерсера. Подумав обо всем, что произошло чуть раньше, я предположил, что алхимические знаки, которые заметил Ньютон, являются предупреждением тем, кто угрожает «сыновьям делания» и их герметическому миру. На это Ньютон дал весьма туманный ответ:

– Мой дорогой юноша, алхимики занимаются поисками правды, а вся правда, согласитесь, исходит от Бога. Следовательно, я не могу допустить, что те, кто совершил убийство, являются истинными философами.

– Но если мы не можем назвать их истинными философами, – не сдавался я, – почему не сказать, что они ложные философы? Мне кажется, что доктор Лав и граф Гаэтано вполне могли пойти на подобное преступление. Тот, кто готов извратить идеалы алхимии ради собственной выгоды, вряд ли побоится испачкать руки чужой кровью. Разве граф вам не угрожал?

– Это была пустая болтовня, – отмахнулся Ньютон.– Кроме того, он угрожал мне, а не бедняге Кеннеди.

– Однако когда мы впервые встретились с ними возле моего дома, – настаивал я на своем, – разве не мистер Кеннеди сопровождал их? И разве они сами не сказали, что недавно побывали в Львиной башне? Обстоятельства складываются таким образом, наставник, что против них имеются улики. Возможно, Кеннеди вел какие-то собственные дела с доктором Лавом и графом и у них возникли разногласия.

– В том, что вы говорите, наверное, есть доля истины, – согласился Ньютон.

– Может быть, если мы попросим их рассказать, где они провели вчерашний вечер, их ответ снимет с них все подозрения.

– Не думаю, что они будут расположены отвечать на мои вопросы, – сказал Ньютон.

Мы снова прошли по мосту, и я купил по дороге немного хлеба и сыра, поскольку успел сильно проголодаться. Ньютон есть не стал, так как его пригласил на обед один из членов Королевского общества – таким способом Ньютон узнавал о достижениях общества, в заседаниях которого он отказывался участвовать до тех пор, пока мистер Хук жив.

– Вам стоит пойти со мной, – сказал Ньютон.– Так что советую сейчас не наедаться. У моего друга всегда превосходный стол, но, боюсь, я не смогу отдать ему дань. Вам придется восполнить этот мой недостаток.

– Так вам нужен я или мой аппетит? – спросил я.

– И то и другое.

Мы отправились пешком в Ньюгейт, и по дороге Ньютон принялся жаловаться на строительство, не приносящее, по его словам, пользы городу. Он сказал, что скоро к старому городу прибавится новый и места для пригородов не останется; будет только Лондон, который быстро превратится в огромную метрополию, пугающее место для тех, кто здесь живет и вынужден мириться с грязью и всеобщим беззаконием. Мне сразу стало ясно, что он совсем не любит Лондон. Хотя он говорил мне, что устал от Кембриджа, мне нередко казалось, что он скучает по тишине и покою университетского городка.

В Уите нас поджидали плохие новости: Джон Бернингем, который делал фальшивые гинеи, подцепил какую-то желудочную болезнь и был при смерти. При таком скопище людей, которые ожидали в Ньюгейте суда или наказания, было немудрено заболеть, а заболевшие часто умирали, поскольку врачи отказывались переступать порог тюрьмы. Но болезнь Бернингема была невероятно мучительной и причиняла ему столь невыносимые страдания, что Ньютон заподозрил отравление. Охранник, стороживший камеру, где находился бедняга, после расспросов моего наставника вспомнил, что Бернингема начало рвать сразу после посещения жены.

– Какое интересное совпадение, – заметил Ньютон, разглядывая содержимое горшка Бернингема, словно рассчитывал найти там подтверждение своей догадки.– Вероятно, она его отравила. Полагаю, у нас имеется быстрый способ это доказать, по крайней мере, себе самим.

– Каким образом? – спросил я и тоже заглянул в горшок.

– Каким образом? Это просто. Если миссис Бернингем покинула свое жилье на Милк-стрит, то она виновна, как Мессалина, а этот несчастный отравлен.

– Не могу поверить, что женщина способна на такое преступление! – воскликнул я.

– Что ж, скоро мы узнаем, кто из нас лучше понимает женщин, – сказал Ньютон и собрался уходить.

– Неужели мы ничего не можем сделать для несчастного Бернингема? – спросил я, задержавшись возле грязной койки.

Ньютон фыркнул и ненадолго задумался. Затем достал из кармана шиллинг и поманил к себе девочку.

– Как тебя зовут, девочка?

– Салли, – ответила она. Ньютон вручил ей шиллинг.

– Получишь еще один, если сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

К моему удивлению, Ньютон наклонился к камину и вытащил из него кусок холодного угля, который быстро разбил на маленькие кусочки.

– Я хочу, чтобы ты заставила его проглотить побольше угля, когда он будет есть. Как написано в псалме Давида: «Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами»[18].

Он должен как можно больше есть, пока не умрет или пока не прекратятся конвульсии. Понятно?

Девочка молча кивнула, а у Бернингема снова начался такой сильный приступ рвоты, что мне показалось, будто у него изо рта сейчас вывалится желудок.

– Очень похоже, что уже слишком поздно, – невозмутимо заметил Ньютон.– Но я читал, что уголь поглощает некоторые растительные яды. А я думаю, что этот яд сделан на растительной основе, потому что я не видел крови в его рвоте, и это указывает на что-то вроде ртути, а в этом случае я бы порекомендовал кормить его только белком яиц.

Ньютон кивнул, словно вспомнил нечто важное, но давно забытое. С ним такое часто бывало. У меня сложилось впечатление, что его разум подобен огромному дому, комнаты которого набиты самыми разными вещами, но поскольку он их редко посещает, то сам удивляется знаниям, накопленным им в жизни. Я сказал ему об этом, когда мы шагали по Чипсайд к Милк-стрит.

– Главное, что мне удалось понять, – сказал Ньютон, – так это то, как мало я знаю. Иногда я кажусь себе ребенком, который играет на берегу моря. Я перебираю красивые камушки и раковины, а передо мной катит свои волны бескрайний океан истины.

– Нам и в данном случае еще многое предстоит узнать, – заметил я.– Но у меня сложилось впечатление, что очень скоро выяснится нечто важное.

– Наверное, вы правы.

Что касается меня, то я мог бы и дальше существовать без тех открытий, которые мы сделали. Очень скоро оказалось, что никакая миссис Бернингем или особа, похожая на нее, никогда не проживала в доме на Милк-стрит, к которому тридцать шесть часов назад ее подвезла карета Ньютона.

– Теперь я припоминаю, что она так и не вошла в дверь, – проворчал Ньютон.– Нельзя не восхищаться дерзостью этой девки.

Однако я был сильно разочарован ее обманом, ибо надеялся, что она невиновна в отравлении мужа.

– Кто бы мог подумать, что я лучше вас разбираюсь в женщинах? – возмущался мой наставник.

– Но отравить собственного мужа…– проговорил я, тряхнув головой.– Представить себе невозможно.

– Вот почему закон так строг, – сказал Ньютон.– Это настоящее предательство, и если ее поймают и будет доказано, что она действительно отравила мужа, миссис Бернингем будет сожжена.

– Тогда я надеюсь, что ее никогда не поймают, – сказал я.– Никто, тем более женщина, не должен так умирать. Даже женщина, которая убила своего мужа. Но почему? Почему она так поступила?

– Потому что знала, что мы подозреваем ее мужа. И надеялась кого-то защитить, возможно, саму себя. Или кого-то другого.– Он на мгновение задумался.– Например, тех типов, которые, как вам показалось, приставали к ней возле Уита.

– Почему вы подумали про них?

– А вы совершенно уверены, что они действительно хотели причинить ей вред?

– Что вы имеете в виду?

– Когда я их увидел, вы уже вступили с ними в схватку. Я снял шляпу и смущенно почесал в затылке.

– Возможно, меня ввело в заблуждение их оружие и грубые голоса. Честно говоря, никто из них к ней даже не прикоснулся.

– Так я и думал, – сказал Ньютон.

Мы вернулись в Тауэр, где нас сразу же пригласили в Лейтенантский дом, который выходил на Тауэрский луг и стоял в тени Колокольной башни. В зале совета, где, по слухам, был вздернут на дыбу Гай Фокс[19], нас уже ждали лорд

Лукас и капитан Морней из Управления артиллерийского снабжения. Лорд Лукас сказал, что нам следует обращать все вопросы, связанные со смертью мистера Кеннеди, к капитану, который в соответствии с законом получил указание собрать жюри из восемнадцати представителей Тауэра. Жюри должно решить, является ли смерть мистера Кеннеди убийством или несчастным случаем.

– Я говорю вам, что это убийство, – заявил Ньютон.– Это столь же очевидно, как то, что железо ржавеет.

– А я говорю вам, что этот вопрос будет решать жюри, – возразил лорд Лукас.

Но понятное раздражение Ньютона быстро перешло в настоящий гнев, когда выяснилось, что восемнадцать членов жюри будут людьми из гарнизона и Управления артиллерийского снабжения и что среди них не будет представителей Монетного двора.

– Что? – воскликнул он с негодованием.– Вы намерены провести все по-своему, лорд Лукас?

– Это дело подпадает под нашу юрисдикцию, а не под вашу, – заметил капитан Морней.

– И вы всерьез считаете, что смерть мистера Кеннеди могла быть случайной?

– Улики весьма сомнительны, – сказал капитан Морней.

Мертвенная бледность его лица заставила меня предположить, что он болен. У него были огромные глаза, и он избегал смотреть прямо на собеседника, а его руки казались слишком короткими для человека его роста. В целом он производил странное впечатление, и если бы не военная форма, я принял бы его за поэта или музыканта.

– Сомнительны? – фыркнул Ньютон.– Вы хотите сказать, что он сам связал себе руки?

– Прошу прощения, сэр, поправьте меня, если я ошибаюсь, но, поскольку одна из рук мистера Кеннеди уже не имела отношения к телу, у нас нет оснований считать, что его руки были связаны.

– А кляп? А камень у него во рту? – настаивал Ньютон.– Объясните эти факты.

– Иногда человек грызет деревянную палку, чтобы приглушить боль, в особенности если ему предстоит хирургическая операция. Я сам видел, как солдаты сосут мушкетные пули, чтобы избавиться от сухости во рту, когда у них нет возможности выпить воды. А однажды я видел, как человек сам повязал себе повязку на глаза перед расстрелом.

– Дверь в Львиную башню была заперта снаружи, – сказал Ньютон.

– Так утверждает мистер Водсворт, – вмешался лорд Лукас.– Но при всем уважении к вам, я знаю его лучше, чем вы. Он человек пустоголовый, злоупотребляющий спиртными напитками, и может забыть даже свою голову, не говоря уже о ключах. Он не впервые пренебрегает своими обязанностями. Вы можете не сомневаться, что он будет наказан за халатность.

– Иными словами, вы утверждаете, что мистер Кеннеди совершил самоубийство? – возмущенно спросил Ньютон.– Таким ужасным способом? Но, милорд, это нелепо.

– Не самоубийство, сэр, – пожал плечами лорд Лукас.– Всякий, кто побывал в Бедламе, знает, что некоторые люди, страдающие безумием, выдавливают себе глаза. Почему в таком случае они не могут скормить себя львам?

– Мистер Кеннеди был не более безумен, чем вы или я, – возмутился Ньютон.– Ну, по крайней мере, чем я, потому что вы, лорд Лукас, начинаете выказывать некоторые признаки известного расстройства. Да и вы тоже, капитан, если вы продолжаете настаивать на своих абсурдных предположениях.

Лорд Лукас лишь презрительно ухмыльнулся, но капитан Морней, который был ирландцем, посчитал, что ему нанесли оскорбление.

– В моих словах нет ничего, что могло бы поставить меня на один уровень с безумцем, – возразил он.

– А теперь, джентльмены, – сказал лорд Лукас, – прошу меня извинить. Мне нужно работать.

Однако Ньютон уже поклонился и зашагал к выходу из зала. Капитан Морней и я последовали за ним.

– Я не сомневаюсь, что напрасно оскорбил этого джентльмена, – мрачно сказал мне Морней, кивнув на Ньютона.– Он очень умный человек.

– Ему известны вещи, о которых другие даже не догадываются, – ответил я.

– Но вы же понимаете, я получил приказ и обязан выполнять свой долг. Я не имею права делать собственные выводы, мистер Эллис. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.

Он повернулся на каблуках и зашагал в сторону церкви. Догнав своего наставника, я пересказал ему свой короткий разговор с капитаном.

– Лорд Лукас постоянно мне мешает, – сказал Ньютон.– Мне кажется, что он бы заключил союз с французами, если бы я с ними воевал.

– Но почему он вас так сильно не любит?

– Он будет ненавидеть всякого, кто станет руководить Королевским Монетным двором. Как я уже говорил, Великая перечеканка вынудила гарнизон покинуть территорию Монетного двора, хотя я к этому отношения не имею. Однако именно я составил документы, по которым все работники Монетного двора защищены от вербовки в армию, а также от выполнения требований к гарнизону Тауэра, и это ужасно злит Лукаса. Но мы еще сделаем из него дурака, мистер Эллис. Можете в этом не сомневаться. Мы найдем способ выставить его полнейшим идиотом.

Перед обедом я направился в Суд королевской скамьи, чтобы навести справки о мистере Дефо, который поселился в доме мистера Нила в Тауэре. Мой наставник хотел знать, что он за человек. Мне удалось выяснить, что приятель мистера Нила являлся автором памфлетов, которые он подписывал именами Даниель де Фо и Даниель де Фу, и что однажды он объявил себя банкротом на огромную сумму в семнадцать тысяч фунтов, за что сидел во Флите. До банкротства он был членом гильдии мясников, членом большого жюри Корнхилла, а также организатором нескольких рискованных предприятий, ни одно из которых не принесло прибыли.

В данный момент он являлся попечителем национальной лотереи, которую проводил Нил; кроме того, он владел кирпичной фабрикой в Тилбери, а также исполнял обязанности счетовода в комиссии, которая взимала налоги на стаканы и бутылки, но не имела отношения к налогу на окна. Однако он все равно был должен много денег, поскольку его основной долг оставался неоплаченным, и я никак не мог понять, почему его не посадили в тюрьму, не говоря уже о том, как могли разрешить работать на Нила.

Эти свои соображения я высказал Ньютону, когда мы встретились неподалеку от домов Йорка, где жил его друг мистер Сэмюэль Пепис, член Королевского общества, который и пригласил его на обед.

– Вы неплохо потрудились, – сказал Ньютон.– А мне удалось обнаружить, что Дефо за мной шпионит. Я уверен, что он за мной сегодня шел.

– Шпионит? – Я инстинктивно оглянулся, но нигде не заметил странного друга мистера Нила.– Вы совершенно уверены, сэр?

– Совершенно, – ответил Ньютон.– Сначала я увидел его, когда вышел из своей кареты, чтобы кое-что оставить мистеру Тейлору в Темпле. Он разговаривал со шлюхами, которые туда ходят. Дальше я отправился к «Греку», а когда уходил, чтобы встретиться с вами здесь, снова его заметил. Это уже не может быть простым совпадением.

– Зачем мистеру Нилу шпионить за вами, сэр? Ньютон нетерпеливо покачал головой.

– Нил – обычное ничтожество, – сказал он.– Но за ним стоят очень могущественные фигуры, которые, возможно, хотят меня дискредитировать. Лорд Годольфин и прочие тори, ненавидящие вигов вроде лорда Монтегю и тех, кто их поддерживает, – например, меня и вас. Может быть, это и объясняет, почему нашего мистера Дефо не посадили в долговую тюрьму.

Ньютон посмотрел на дома Йорка – несколько современных зданий, выстроенных на месте огромного особняка, принадлежавшего архиепископу Йоркскому.

– Я бы не хотел, чтобы мистер Дефо видел, как мы сюда входим, – сказал Ньютон.– У моего друга, мистера Пеписа, хватает собственных врагов среди тори.

И потому мы вошли в здание Новой биржи, расположенное неподалеку, и несколько минут бесцельно бродили по коридорам и галереям, пока Ньютон не решил, что нам удалось оторваться от преследования.

Друг Ньютона устроился со всеми удобствами в домах Йорка. Он оказался очень добродушным и компанейским человеком лет шестидесяти. В прошлом он занимал пост председателя Королевского общества и до восшествия на трон короля Вильгельма являлся секретарем Адмиралтейства. Он мне сразу понравился тем, что продемонстрировал истинное гостеприимство, словно мы с ним были давно знакомы. Мистер Пепис жил роскошно, но и мне удалось отдать должное подаваемым в его доме блюдам, поскольку хозяин ел и пил почти так же мало, как мой наставник, объяснив недостаток аппетита и нежелание пить наличием камня в почках.

– А кто содержит ваш дом в Тауэре, мистер Эллис? – спросил мистер Пепис.– Какая-нибудь хорошенькая служанка, наверное.

– Сэр, я не могу позволить себе служанку. Но я и сам неплохо справляюсь. У меня чудесный дом благодаря доктору.

– Да, я знаю этот дом. Впрочем, мне почти все известно о Тауэре.

И мистер Пепис рассказал любопытную историю.

– В декабре тысяча шестьсот шестьдесят второго года я провел несколько дней, пытаясь найти спрятанный в Тауэре клад. Ходили слухи, что сэр Джон Баркстед, будучи лейтенантом Тауэра при Оливере Кромвеле, положил семь тысяч фунтов в бочонок из-под масла и спрятал его где-то на территории Тауэра. Однако мои поиски закончились неудачей. В тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, вскоре после моей отставки из Адмиралтейства, недруги попытались лишить меня возможности занимать официальные посты. В течение шести долгих недель мне не разрешалось покидать Тауэр. Однако все это время я имел доступ к архивам. Они хранились в часовне Святого Иоанна в Белой башне. И там, к своему огромному удивлению, я обнаружил, что Баркстед, которого повесили в тысяча шестьсот шестьдесят втором году, провел много времени, работая в архивах Тауэра, в частности, с документами, связанными с тамплиерами. Тамплиеры – это орден воинов-монахов, которых обвинил в ереси французский король Филипп IV. Все знали, что Филипп завидовал влиянию и огромному богатству ордена и что обвинения были сфабрикованы и послужили лишь поводом для разграбления сокровищницы тамплиеров. Многие тамплиеры были сожжены как еретики, но некоторым удалось спастись. Предполагают, что восемнадцать галер, нагруженных сокровищами, отплыли из Ла-Рошели в тысяча триста седьмом году. Больше об этих кораблях никто ничего не слышал. Были предприняты энергичные попытки арестовать тамплиеров, перебравшихся в Англию, и многие из них попали в Тауэр. Опасаясь, что тайна их сокровищ будет навсегда потеряна, тамплиеры сделали карту, на которой показано, как их отыскать. Никому не удалось найти эту карту, хотя некий еврей заявлял, что видел карту, позволяющую найти сокровища. Еще до того, как Баркстед встал на службу Содружеству[20], он был ювелиром на Стрэнде, где купил лавку у евреев. Полагаю, что именно в те времена он обнаружил упоминание о сокровищах тамплиеров. Баркстед сделал все возможное, чтобы стать лордом-лейтенантом Тауэра, с единственной целью – найти сокровища. Он ни с кем не делился своей тайной, даже с любовницей, тем не менее она заподозрила, что Баркстед неспроста столько времени проводит в архивах. В конце концов он рассказал ей, что огромная сумма денег спрятана в подвале Колокольной башни. Однако ни в одной из составленных Баркстедом бумаг, которые и сейчас можно отыскать в архивах Тауэра, не упоминается Колокольная башня. Только Белая башня, где содержались многие тамплиеры. Именно на ней Баркстед и сосредоточил все свои усилия.

– Вы говорите о северо-восточной башенке? – нахмурившись, сказал мой наставник.– До недавнего времени королевский астроном мистер Флэмстид под покровительством сэра Джонаса Мура, инспектора Управления артиллерийского снабжения, занимал эту башенку под свою обсерваторию.

– У меня сложилось впечатление, – продолжал мистер Пепис, наслаждавшийся разговором не меньше, чем я – превосходным французским вином, – что Флэмстид и Мур интересовались не только звездами.

– Чем же они руководствовались в своих поисках? – спросил я.– Удалось им раздобыть карту? Или найти какие-то комментарии?

– Сэр Джонас Мур был добрым другом библиотекаря, – объяснил мистер Пепис.– А еще официальным инспектором Управления с тысяча шестьсот шестьдесят девятого года. Никто не знал Тауэр лучше, чем он. Я часто встречался с Муром, практически до самой его смерти в тысяча шестьсот семьдесят девятом году. Но мне так и не удалось понять секрет богатства, которое пришло к нему на закате жизни. Считалось, что деньги появлялись из официальных и неофициальных источников как вознаграждение за его работу в Танжере. Но я в это не верил, так как суммы были слишком большими. Когда Мур стал инспектором Управления, Уильям Принн, хранитель архивов Тауэра, раскрыл ему тайну сокровищ тамплиеров незадолго до собственной смерти в том же году – во всяком случае, так мне кажется. Кроме того, я считаю, что вскоре после этого Мур случайно наткнулся на небольшую часть сокровища и посвятил последние десять лет жизни поискам остального, с помощью Флэмстида.

– Но, сэр, пожалуйста, объясните мне, – взмолился я.– Из ваших слов я сделал вывод, что сокровища тамплиеров перевезены в Шотландию.

– Это были лишь слухи. Более вероятно, что часть сокровищ в начале пятнадцатого века находилась в Лондоне. После битвы при Тьюксбери[21]в тысяча четыреста семьдесят первом году Маргарита Анжуйская при помощи этих сокровищ выкупила свою жизнь, и Ричард, герцог Глостерский, отвез их в семейное поместье в Гринвич-Парк и спрятал там.

– Гринвич-Парк! – воскликнул Ньютон.– Видит Бог, вы рассказали нам замечательную историю, мистер Пепис. Вы полагаете, что место для Королевской обсерватории в Гринвиче выбрали из-за близости к спрятанному сокровищу?

– Главным инициатором новой обсерватории был сэр Джонас Мур, – сказал мистер Пепис.– Именно Мур приобрел место и при содействии начальника Управления артиллерийского снабжения организовал строительство обсерватории на деньги от продажи армейских излишков пороха в Портсмуте. Мур позаботился о том, чтобы Флэмстид стал королевским астрономом. Управление же платило и сейчас платит ему жалованье.

– Вы подозреваете, что Флэмстид продолжает искать сокровище? – спросил я.

– Я в этом уверен, – ответил мистер Пепис.– Как и в том, что он его не найдет. Муру удалось обнаружить лишь малую часть огромного сокровища, которое до сих пор остается нетронутым. И тут начинается вторая часть моей истории.