Глава 37. Закончился старый год, и новый, 1922-й, принес очередные приобретения и приумножил богатства триумвирата Хоубаткера

Закончился старый год, и новый, 1922-й, принес очередные приобретения и приумножил богатства триумвирата Хоубаткера. В отсутствие Мэри Хоуги Картер на удивление успешно управлялся с Сомерсетом и собрал такой урожай, который не только позволил ей расплатиться с «Хоубаткер стейт банк», но и профинансировать сооружение более современной системы орошения. Уорики приобрели несколько деревообрабатывающих предприятий, что заставило их переименовать свою компанию в «Уорик индастриз», а Олли ДюМонт открыл второй универсальный магазин в Хьюстоне.

Фигура Люси заметно округлилась. При ходьбе она переваливалась, как утка, и ее мягкая и нежная, словно у ребенка, кожа блестела от пота. Вынужденная почти все время проводить дома, в четырех стенах, в последние недели беременности она неожиданно сблизилась с Беатрисой. Несколько раз, возвращаясь с работы, Перси заставал женщин вдвоем - они шили детскую одежду и негромко переговаривались, как давние подруги.

— Так грустно смотреть на Люси, когда ты входишь в комнату, — сказала однажды Беатриса сыну. — Она похожа на сердитого щенка, виляющего хвостом в ожидании, когда хозяин обратит на него внимание.

—Я знаю, мама.

У Перси появилась привычка заходить в гости к ДюМонтам в конце рабочего дня, по крайней мере два раза в неделю. Поначалу Перси опасался натолкнуться на неловкость или холодный прием, но ему было одиноко, и он соскучился по малышу, чей образ неизменно стоял у него перед глазами. Но Олли развеял все его страхи.

— Перси, мой мальчик! — вскричал старый друг, когда Перси позвонил ему в магазин. — Я уже положил руку на рычаг, чтобы позвонить тебе, когда моя секретарша сказала, что ты на линии. Я хотел предложить тебе зайти к нам после окончания рабочего дня. Не знаю, правда, сможет ли Мэри присоединиться к нам. Тебе же известно, какой она бывает во время посевной.

— Да, это точно, — негромко произнес Перси.

Но Мэри оказалась дома. Она потягивала лимонад и качала колыбель, прислушиваясь к разговору мужчин, которые общались, как в старые добрые времена.

Вскоре Мэри начала понемногу приходить в себя, и они весело смеялись вместе, делая вид, что между ними не было ничего, кроме самой обыкновенной дружбы. По взаимному молчаливому соглашению они избегали смотреть друг другу в глаза и не допускали прикосновений.

Иногда Перси приходил и узнавал, что Мэри все еще на плантации. Ее отсутствие было вполне предсказуемым, но обидным. Поздно вечером ей полагалось быть дома вместе с мужем и сыном. К этому времени Олли обычно выносил малыша на огороженное ширмой заднее крыльцо, чтобы тот подышал свежим воздухом, и друзья негромко разговаривали, потягивая спиртное и по очереди качая колыбель.

— Ты снова был у ДюМонтов, а? — однажды вечером встретила его вопросом Люси.

Она сидела в гостиной, обметывая подол очередной голубой распашонки для их ребенка.

Перси недовольно скривился. Он уже давно успел подметить: мало что ускользало от внимания его супруги.

— Ты тоже могла бы навещать их, если бы захотела.

Люси впилась в нитку маленькими острыми зубками. Перси пожалел ее и протянул ей ножницы, лежавшие на столике, до которого она не могла дотянуться. Люси молча взяла их, не удостоив его благодарности, отрезала нитку и осведомилась:

— Чтобы смотреть, как ты сюсюкаешь с Мэттью?

Перси вздохнул.

— Тебе мало того, что ты ревнуешь меня к Мэри? Неужели теперь ты перенесла свою ревность и на ее сына?

Люси прижала ладони к своему огромному, как у бегемотихи, животу. Она подняла на мужа глаза, и выражение ее лица смягчилось.

— Да, ревную, ну и что? Я ревную ее ко всему, что у нее есть, но что по праву должно быть моим.

Перси вдруг почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он недовольно нахмурился.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, и этот вопрос прозвучал резче, чем следовало.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Она... завоевала твою дружбу, которую ты теперь перенес и на ее сына.

Тихонько выдохнув, Перси потянулся и взял жену за руку.

— Я хочу быть твоим другом, Люси, но ты не даешь мне такой возможности.

Она уставилась на его руку, словно зачарованная его прикосновением.

— Что ж... я попытаюсь подружиться с тобой - ради ребенка. И еще потому, что больше с тебя нечего взять. — Она подняла на него голубые глазки, в которых светилось отчаяние. — И я погорячилась, когда сказала, что не подпущу тебя к ребенку. Я... хочу, чтобы у малыша был отец.

—Я знаю, что ты погорячилась, — произнес Перси, выпуская ее руку. — В мой адрес ты говоришь много такого, чего на самом деле не хочешь сказать.

Однажды Олли спросил у Перси, не сможет ли тот отвезти его в Даллас, где ему должны сделать протез, который он собирался опробовать.

— Я бы поехал на поезде, — пояснил Олли, — но эти чертовы штуки такие неудобные и ненадежные. А просить Мэри мне не хочется, сейчас в разгаре очистка хлопка от семян. Она, конечно, все бросит и поедет со мной, но пока такой необходимости нет. Кроме того, — Олли показал на подогнутую штанину своих брюк, — учитывая обстоятельства, Перси, я предпочел бы твое общество.

В душе Перси, как прокисшее молоко, залегла неприязнь к Мэри. Он согласился, что в данной ситуации его присутствие предпочтительнее, но его бесило то, что Олли не смел посягнуть на обязательства своей жены перед плантацией.

— А Мэттью? — поинтересовался Перси. — За ним присмотрят, пока мы с тобой будем отсутствовать?

— Да, конечно. Сасси обожает мальчика, как собственного сына.

Перси повез Олли в новом шестицилиндровом седане «паккард», но поездка в Госпиталь ветеранов в Далласе все равно получилась долгой и утомительной. К тому времени как они подъехали к входу в больницу, лицо Олли раскраснелось от жары и усталости. Пот выступил у него на лбу и смочил воротник рубашки, и Перси с состраданием смотрел, как друг тяжело выбирается из седана. К ним поспешил санитар с креслом-каталкой, но Олли отослал его прочь и поудобнее перехватил костыли своими мускулистыми руками.

— Ну, двинулись, Перси, мой мальчик, — сказал он и зашагал вслед за санитаром, толкавшим перед собой пустое кресло-каталку.

После того как Олли заполнил анкету - эта задержка показалась обоим бесконечной, - держа под мышкой историю болезни, появился ассистент, чтобы сопроводить пациента в смотровой кабинет. Он находился в дальнем конце длинного коридора, и Олли в отчаянии смотрел на разделявшее их расстояние.

Когда до двери кабинета оставалось совсем немного, Олли простонал:

— Перси, я снова чувствую свою ногу и боль. Пожалуй, я сяду в кресло-каталку.

Однако было уже поздно. Его единственная нога подогнулась, лицо исказилось от боли, и он повалился на пол. Костыли и история болезни разлетелись в разные стороны.

Прибыли носилки, и двое санитаров переложили на них Олли.

— Сэр, если вы поднимете историю болезни и занесете ее в кабинет, мы будем вам очень благодарны, — сказал один из них, обращаясь к Перси.

Перси подобрал с пола костыли и историю болезни; руки у него все еще дрожали. Он постоял с минуту, переводя дыхание и успокаивая собственные нервы, прежде чем последовать за белыми халатами по коридору, но к тому времени, как он вошел в приемную смотрового кабинета, оба санитара вместе с носилками уже скрылись за дверью, на которой красовалась надпись: «Посторонним вход воспрещен».

Перси решил, что подождет, а пока сам ознакомится с состоянием Олли. До сегодняшнего дня он и представить себе не мог, что его друг по-прежнему чувствует боль в ампутированной ноге. Олли никогда не жаловался на это, и Перси прекрасно знал почему. Будучи умным человеком и верным другом, Олли понимал, что чувство вины способно погубить любую дружбу.

К истории болезни прилагался рапорт армейских медиков, написанный торопливым почерком фронтового врача. В нем содержалось описание раны Олли и ампутации, но от одной строчки в самом конце рапорта - добавленной словно после некоторого размышления - кровь застыла у Перси в жилах. Он прочел ее, протер глаза, чтобы убедиться, что ему это не снится, и перечел еще раз: «...в результате ран, полученных капитаном ДюМонтом, в уретре возникла инфекция, вызванная скоплением продуктов выделения, которые обычно выводятся с мочой. Вследствие необратимых повреждений, нанесенных пенису, этот орган утратил способность выполнять свои функции».

История болезни полетела на пол. Перси вскочил со стула и подбежал к раскрытому окну - ему нужен был глоток свежего воздуха. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Перси прижался лбом к прохладному алюминию оконной рамы. «Боже мой... Боже ты мой...»

— С вами все в порядке, сэр?

Позади него стоял санитар, который пришел забрать историю болезни. Не оборачиваясь, Перси пробормотал:

—Я в порядке. Занимайтесь капитаном ДюМонтом.

Он повалился на стул у окна и прижал ладони к вискам. Мэттью... этот славный мальчуган - его сын! И очевидная последовательность событий промелькнула в его воспаленном мозгу подобно рваному немому фильму...

Перси закрыл лицо руками и застонал, погрузившись в пучину черного отчаяния. Санитар вернулся полчаса спустя и обнаружил его безвольно обмякшим на стуле. Перси невидящим взглядом смотрел перед собой, как мертвец, его лицо было пепельно-серым, а из глаз текли слезы.

— Э-э, прошу прощения, сэр, — запинаясь, смущенно пробормотал санитар, — но я пришел сообщить вам, что капитан ДюМонт будет госпитализирован для обследования и лечения, прежде чем ему установят искусственную конечность. На это уйдет около недели. Ему дали успокоительное, и сейчас он спит. Вы можете навестить его в палате «Би» сегодня с шести до восьми часов вечера.

Перси не пришлось навещать Олли в госпитале и мучиться неопределенностью. Когда он позвонил домой, Беатриса попросила его вернуться немедленно. Он только что стал отцом здорового малыша весом десять фунтов.