Января 1992 г. Сейчас четыре часа утра, новый год наступил, но пока люди не угомонились, можно считать, что 31 декабря еще продолжается

Дорогой друг!

Сейчас четыре часа утра, новый год наступил, но пока люди не угомонились, можно считать, что 31 декабря еще продолжается. Мне не спится. Все остальные либо дрыхнут, либо занимаются сексом. Я смотрю кабельное телевидение и поедаю квадратики оранжевого желе. Наблюдаю, как плывут все предметы. Хотел рассказать тебе про Сэм и Патрика, про Крейга и Брэда, про Боба и всех остальных, но сейчас ничего не помню.

На улице тишь да гладь. Я точно знаю. А до этого я сам приехал в «Биг‑бой». Повидался с Сэм и Патриком. С ними были Брэд и Крейг. И я совсем затосковал, потому как хотел, чтобы мы посидели втроем. Раньше таких помех не возникало.

Час назад было еще хуже, я смотрел на это дерево, но оно было то драконом, то деревом, и мне вспомнилось, как в один погожий денек я был воздухом. Вспомнилось, как в тот день я подстригал газон, отрабатывая карманные деньги, точно так же, как отрабатываю зимой, разгребая от снега подъездную дорожку. Короче, взялся я разгребать дорожку перед домом Боба – нечего сказать, нашел себе занятие на время новогодней вечеринки.

От мороза у меня раскраснелись щеки, как на испитой физиономии мистера З., и я увидел его черные ботинки и услышал его голос, объясняющий, что гусеница очень мучительно превращается в кокон, а жвачка переваривается в желудке целых семь лет. А этот парнишка, Марк, который сегодня на вечеринке дал мне попробовать это желе, появился откуда ни возьмись и уставился на небо и велел мне посмотреть на звезды. Короче, задрал я голову, и оказалось, что мы находимся внутри гигантского купола, похожего на слепленный из стекла снежок, и Марк объяснил, что удивительные белые звезды – это на самом деле всего лишь дырки в черном стекле купола и, когда ты взмываешь в небеса, стекло разлетается вдребезги, а за ним открывается покров звездной белизны, которая ярче всего во Вселенной, но не слепит глаза. Покров этот не имеет конца и края, открыт взгляду и бесшумно тонок, и я почувствовал себя пигмеем.

Иногда смотрю я в окно и думаю, что множество народу уже видели тот же снег. Множество народу читали те же книги. Слушали те же песни.

Интересно, какие у других людей ощущения этой ночью.

Несу сам не знаю что. Наверно, зря стал тебе писать, потому что у меня перед глазами до сих пор плывут все предметы. Лучше бы они остановились, но им положено плавать еще несколько часов. Так Боб сказал перед тем, как отправиться спать вместе с Джилл – эту девушку я раньше не видел.

Наверно, если говорить коротко, можно сказать, что все эти ощущения мне уже хорошо знакомы. И не только мне. Уверен, что не я один это чувствовал. Вот точно так же, когда на улице тишь да гладь, а у тебя перед глазами плывут предметы и тебе это совершенно ни к чему, а все остальные дрыхнут. И все книги, которые ты читаешь, читали и другие люди тоже. И все твои любимые песни тоже слушали другие люди. И та девушка, которая для тебя красива, красива и для других. И ты не сомневаешься, что в хорошем настроении мог бы только порадоваться этим фактам, потому как из них складывается «единение».

Ну, типа, когда тебе нравится девушка и ты видишь незнакомую парочку, которая держится за руки, ты за этих двоих только порадуешься. А в другой момент видишь ту же самую парочку – и на душе муторно делается. И желаешь только одного – всегда за них радоваться, поскольку теперь тебе известно: если ты за них радуешься, значит и у самого все в порядке.

Ага, вспомнил, что меня навело на эти мысли. Надо записать – может, тогда больше не придется к этому возвращаться. И расстраиваться. Вся штука в том, что я слышу, как Сэм и Крейг занимаются сексом, и впервые в жизни понимаю конец того стихотворения.

Хотя вовсе к этому не стремился. Поверь.

Счастливо.

Чарли